Босоногое детство мое... гл. 8 За далью-даль!

 
Гл.8 За голубым горизонтом. За далью-даль!

И все же кто-то гонит коня,
Упрямо ждать не хочет ни дня,
Упрямо спорит с каждой грозой,
Понапрасну догоняет
Горизонт, горизонт.
Догоняет, догоняет
Горизонт, горизонт.
Нас горизонт манит к себе,
То он вблизи, то вдали…

А.Зацепин-Л.Дербенёв

Интерес к познанию, к окружающему миру возрастал в весенние, а тем более летние каникулы, когда отправлялись в ближние пионерские лагеря - и далее за горизонт…

Проявлялась любознательность незаметно, ведь жили среди природы. Весной уходили на глубокие овраги, в балки жечь костры, выливать шустрых сусликов, собирать вприпрыжку алые, желтые тюльпаны. Гурьбой ходили за километры в степные лесопосадки.
Не пропускали большие скирды соломы, упорно залазили на них, барахтаясь в рыхлой соломе, и сверху кувыркались через голову до земли, прыгали и сползали вниз по разворошенному стогу. Ну, кто ловчее!Пока один из нас, Вова Гречишников, кувыркнувшись неудачно, не получил закрытый перелом ноги. Всем от родителей за бесшабашные походы, конечно, влетало.

Однажды весной перешли через бурлящий глубоководный овраг по снежному мосту. Когда воротились, то мост как корова языком слизнула, - или паводком снесло или растаял. Нет моста. И все. А глубина была, меряли палкой, «с ручками». Старшие решили - надо разбежаться изо всех сил и прыгать в воду к другому берегу. А водица то ледяная, ладошками пробовали. И дома ждут к вечеру, уже точно ругаются, куда нас черти занесли. И побежали отчаянно пацаны прыгать с разбегу друг за дружкой.

Слава Богу, что мальцов не унесло, все поддерживали спрыгнувших в поток. В сапогах полно воды, сами мокрые как суслики, но выдержали после и подзатыльники матерей.

А единожды с Николаем в весенней степи   попали точно в такой переплет, но половодье сильно бурлило. Мы долго шли по вязкой грязюке вдоль потока, измучились, сил нет и проголодались, пока не встретился трактор с прицепом, на котором и переправились через поток. Оставив нас на желанном берегу, он уехал, а нам-то еще идти. До пояса насквозь мокрые, аж зубами стучим.

Николай развел костер, я  сушил замызганные штаны над пламенем. Пока согревался,крутился то один бок подставляя, то другой и  не заметил,  что штаны-то мои загорелись! Выдернул их из огня, а они-то  сгорели, обуглились почти до колен. Мать голову оторвет! Николай, недолго думая, решительно сказал:
- Это мы  щас исправим!

И острым ножичком  одним махом "отчекрыжил" обугленные лохмотья! Я только вздыхал, шагая вечером в кирзовых сапогах с обрезанными штанинами. Проскользнув в дом, тут же забросил «изделие» в дальний угол. И долго мама допытывалась, где же твои другие штаны, и как-то, случайно наткнувшись на них, изумленно и молча потрясла ими перед моей поникшей головой: «Горе ты мое…». Купить-то было тогда негде и непросто. Зато летом щеголял в первых в жизни «шортах».

Николай, вспоминая этот случай уже юношей, смеялся и по-хулигански припевал:

Рубашки пестрые на них,
Одна чувиха на троих!
И шорты, понял, шорты,
Понял, шорты…

В тоже время мы помогали во всем родителям. Возили домой с полей на арбах солому для зимы - скотину кормить и печь топить. И боязно было сидеть на самом верху кучи соломы, на шаткой арбе, влекомой лошадьми. А вдруг перевернемся на крутом склоне.

Привыкали махать вилами, скирдуя дома солому и накошенное отцом сено с огорода. Лопата и молоток, вилы и ножовка, тяпка и топор с рубанком приживались с малу в наших исцарапанных руках. И порою кажется, уж не родился ли ты с каким-то инструментом в руках. Как отец подучивал меня и как я учился от него?..

А вообще-то появился я на свет божий в золотистом августе, может поэтому начальная осень моя любимая пора. Принимавшая роды бабушка Марина сказала, что родился "в рубашке". По примете, значит, буду счастливым. Воистину, с криком огромного ожидания чуда жизни врываемся мы в этот сложный мир.

В деревне парень был рожден,
Но день, когда родился он
В календари не занесён.
Разжав младенческий кулак
Гадалка говорила так:
"Мальчишка будет не дурак.
Немало ждет его обид,
Но сердцем все он победит,
Парнишка будет знаменит.

Так писал Роберт Бернс, один из моих любимых поэтов о сельском житие-бытие. И пусть он шотландец, но души у нас одни – крестьянские. Хотя жил он, поди, двести лет назад.

Вот какой «материнский капитал» выдали маме для меня, новорожденного. Она получила три метра марли под подгузники-пеленки да два кусочка темно-коричневого хозяйственного мыла. Бесплатно. То  был послевоенный 1947 год.

Выживали  на хуторе после войны непросто, постоянные нехватки и скудность в простой одежде, обувке, материи для пошива. Мы это чувствовали на себе, когда матери сами кроили и шили нам сатиновые рубашонки к 1-е сентября, и мы гордо топали в них да самодельных  шароварах  и в ботинках на босу ногу.

И слышали разговоры взрослых - как же выбраться из такой нужды, «вкалывая» днем в колхозе от зари до зари, и в своем кудахтающем, мычащем подворье и еще на огороде. Ведь обязывали каждое хозяйство уплатить государству обязательный сельхозналог. Вот и несли наши матушки, морщась, на пункт приема нередко последнее топленое масло, яйцо…

Помню  это мальцом, и как мама урвала минутку и прилегла отдохнуть:
- Иди, сынок ко мне.
Залез еле на кровать, угнездился рядком, положил белобрысую голову на ее плечо, маленький, еще такой глупыш.

И говорю ей:
- Когда вырасту, то буду работать на конфетном заводе и приносить тебе всегда конфеты.
И подумав, добавил, что когда стану работать на денежной фабрике, то буду приносить домой денежки.

Она ласково погладила-потрепала меня по головке: - Сынок ты мой, кормилец...

В младших классах возили нас экскурсией в Сталинград.
Мама как-то жалковала, что негде взять душистого лаврового листа для борща, и я разыскал рынок. На копейки, даденные на недосягаемое в хуторе мороженое, купил у грузин тонкий пакетик «лаврушки» и привез ей вот такой подарок.

 Тогда разбитый Сталинград восстанавливался и купаясь в Волге,мы видели   у берега полузатонувшие, пробитые снарядами катера и какие-то небольшие суда. Конечно, не утерпев, лазили в их разбитое снарядами металлическое нутро, где змеился свинцовый кабель.

Школа и учителя старательно и постоянно заботились о нашем развитии и воспитании. Чем мог, помогал наш колхоз.

Сохранились воспоминания, что за счет колхоза нас, младшеклассников, отправляли в пионерский лагерь «Серебряные пруды» во Фроловском районе области. Именно в нем в мае-сентябре 1942 года находилась смена пионерского лагеря Артек, эвакуированная из Крыма. Этот лагерь располагался в усадьбе крупного в царской России землевладельца-мелиоратора Жеребцова. В нем поразил всех и меня впервые увиденный на киноэкране цветной мультфильм «Белоснежка и семь гномов».

Здесь, на фото, коему более полсотни лет, сижу я в первом ряду на коленях у мальчика.
А рядом, слева, одноклассник Витя Мелихов, сын Валентины Васильевны, учительницы немецкого языка, который я с интересом осваивал. Тогда до Гугл–переводчика в Интернете было далеко, как ныне до созвездия Альфа Центавра, до которого путь в один миллион лет на современном космическом корабле.

А вообще-то, мы крестьянские дети, торопились жить, познать такой интересный окружающий мир, от малого до велика. И не терпелось узнать, а что же там, за манящей далью горизонта. Пытливо всматривались, вслушивались, запоминали, «на ус мотали».

Помню, как во время моего малого ученичества начали в стране осваивать целину. Без всякой подготовленности, вбухав колоссальные сродства, вместо развития и обустройства готовых сельхоз площадей Нечерноземья, того же Поволжья. Мой дядя-механизатор из МТС Михаил Гришай, возвратившись с другими из добровольно-принудительной командировки в этот суровый засушливый и морозный край, рассказывал родичам по вечерам о той бестолковой эпопее. Затея руководителя партии, да и страны, Никиты Хрущева несостоявшегося "великого" кукурузовода потерпела крах. Огромные   ресурсы поглотила та   целина, немалая  часть которой во время перестроечной поры  ухнула  и перешла к Казахстану, устроившему выдавливание русских семей. Но тогда о этой печальной странице не задумывались   тогда верхи наши, устроившие для народа немалые перебои с хлебом для питания.
        Черчиль, известный своим сарказмом сказал: «Я думал, что умру от старости, но теперь знаю, что умру от смеха. Это же нужно было суметь оставить двести миллионов человек без хлеба».

А дядя Миша прожил оптимистом. И, обмывая за столом с родственниками полученную медаль за освоение целинных и залежных земель, напевал под градусом переделанную народом песню о новоселах на той суровой земле.

Вместо официального бравурного текста:

Едут новоселы по земле целинной,
Песня молодая далеко летит…

Он, весело прищёлкивая пальцами, выдавал:

Едут новоселы,
Жулили и воры,
Посреди вагона пулемет стоит…

И заразительно хохотал, выпивая еще стопочку крепкого первачка-самогона, присказывая сам себе: "Колядую, колядую, я горилку носом чую, я закуску глазом бачу, наливай, а то заплачу..."

Дяде Мише-хлеборобу носил я малышом обед из дома в поле, где он штурвальным на комбайне, тащимым трактором, косил зрелую пшеницу. И жарило мне в маковку солнце. Оттягивал руки узелок - кастрюлька с борщом и хлебом, но я знал, что он ждет меня и упрямо топал босыми ногами  по колкой стерне.

Похлебав вместе деревянными ложками вкусного борща, забирался с опаской по крутой лесенке на высокий комбайн и умащивался. С восторгам делал с ним круг-другой по огромному полю, а то под мерное шуршание ссыпаемого в бункер зерна присыпал, «кормилец». Но сколько впечатлений было от сопричастности ко взрослой работе.

Отец с дядей Мишей-балагуром ездили молоть зерно на муку в Панфилово за двадцать км.
Получив  в колхозе зерно на заработанные трудодни, родители загодя готовились к той ответственной поездке на мельницу. Это был целый ритуал. Ведь на хуторе сами пекли в печи хлебы. Была на ту мельницу очередь и надо было ее "не проворонить". Собирались ехать туда несколько семей.  До Панфилово  надо добираться на конях и по осенней грязюке, благо, если подморозило.
А зимой к гусеничному трактору ДТ-54 цепляли здоровенные деревянные сани с полозьями из стволов деревьев, мужики закутывались в тулупы и с чувалами-мешками зерна отправлялись на ту мельницу.

Мама днями латала дыры в мешках под будущую муку, я крутился рядом, отложив в сторону «Остров сокровищ» Стивенсона, и приделывал к мешкам крепкие завязки. Ведь отец должен привезти муку для темного хлеба и немного "сеянки" - для выпечки белого хлеба, под вкуснющие пасхальные куличи, для вареников и "жаворонков" и прочей сдобы.

Батя запасался продуктами на 2-3 суток, т.к. на мельнице занимал очередь с загруженными зерном мешками. Народ наглый был всегда, кто-то лез вперед со своей телегой!.. Мат-перемат! " За грудки". Подскакивали на выручку земляки.

И ночевали-спали на этих телегах, чтобы не пропустить свою очередь! Дымили цигарками с домашним, ядреным  нарубленным самими табачком. Жевали всухомятку - не отходя от своего добра: сало, яички, хлеб, головка чеснока. Потом помогали друг другу тягать тяжелые мешки, ссыпать зерно для помола, грузить после мешки с выстраданной мукой. Усталые, небритые, перепачканные мучной белой пылью, отправлялись домой на телегах в Киевку. К семье! А мы с радостью ожидали отцов каждый божий день. Приехали! «Теперь с голоду не пропадем!» - облегченно вздыхала мама, глядя на нас, трех карапузов в хате.

А в доме дяди Миши, на ценном тогда патефоне, я, уже ученик постарше, накручивал пластинки с песнями военных лет Лидии Руслановой, Леонида Утесова, Клавдии Шульженко, как «Синий платочек», «Огонек» (знал все-все наизусть), с прибаутками популярных артистов юмора Штепсюля и Тарапуньки. И запомнились еще висевшие на стене увеличенные фотографии буденовцев с ручными пулемётами с толстыми стволами.

С   красноармейцем Кириллом Гришаем, отцом дяди Миши,   командиром самообороны в Новокиевке, сложившим голову в боях гражданской, затем довелось  нам «встретиться» в пионерском походе по местам боевой славы дивизии Киквидзе.

Нас истово воспитывали на идеологии героев, как Павлик Морозов, сунувший мальчишескую голову в жесткий мир взрослых и поплатившийся жизнью от рук родичей. На красных конниках, с маху «рубивших белых саблями на скаку».
Тогда широко не знали о той братоубийственной войне, как крайне жестокой. С массовым белым и красным террором, расстрелами десятками тысяч пленных. От которой пострадала вся Россия и надолго.

 Стало известно о многом ныне в рассекреченных архивах, ранее десятки лет  упрятанных советской властью от народа. И читая в  тех пожелтевших документах о   погибельном времени расказачивания и раскулачивания земляков, сердце мое обливалось кровью. Хотя к тому времени прошел я суровое горнило следственно-прокурорской службы.

Не дай ты бог пережить таковое будущим поколениям, а ведь сейчас идут бои российских бойцов с украинской армией, круто дернувшей  в неонацистскую сторону и алчных стран спонсоров.  Зигзаги и испытания могущественного Времени?!

Но вернемся с вами в годы становления нашего поколения, детей своего века, изложенные в моей исповеди. Вернемся в глубину того времени.

Мы упорно гнали своих коней к синеющему горизонту, туда, где скрывалась за далью-даль…

          Продолжение следует…     Гл. 9 Приключения, находки и открытия http://proza.ru/2022/12/17/1027