Подарок на Рождество

— Господи, не остави мя, — шептала матушка Серафима, еле волоча свои уставшие ноги по заснеженной тропе. Ей было под семьдесят. Силы порой оставляли её. И казалось, что больше и не встанет. Но Господь, по молитвам, давал новый день жизни и сил прожить его.
Заканчивался Рождественский пост. В этом году он оказался для монахини Серафимы очень трудным. С осени матушка осталась одна в дальнем скиту Валаамской святой обители. Несмотря на то, что скит, как и монастырь, был мужским, она решила пережить здесь зиму.
Сначала жизнь текла по уже давно известному руслу, где непрестанные молитвы питали душу, а оставленные паломниками продукты позволяли совершать скромную ежедневную трапезу. Да и грибами и ягодами Серафима запаслась.
С наступлением холодов начались шторма. Озеро не хотело покоряться ледовому плену и каждый день разбивало своими упрямыми волнами намёрзшие за ночь забереги. Так оно и застыло в декабрьские морозы всё в колдобинах и бурунах.
Воду из озера Серафима таскала в двух восьмилитровых ведёрках, зачерпывала понемногу, чтобы вытянуть из недр холодного тёмного озера, да и чтобы сил хватило донести до скитской сторожки-кельи, где она обитала.
А в субботу воды нужно было много. В субботу Серафима намывала скитскую часовню, чтобы в воскресенье во время Божественной Литургии всё сияло. И неважно, что в скиту никого, кроме Серафимы не было. В доме Господнем должно быть чисто всегда в ожидании Его прихода.
А ещё в субботу и самой Серафиме в баньке помыться следовало. Вот и носила она воду полдня.
Когда начались обильные снегопады, стало тяжелей: каждое утро приходилось откапываться, чтобы сходить за водой и дровами. Хорошо, что дверь маленькой бревенчатой избушки-келейки открывалась внутрь. А то и не выйти было бы.
Сначала Серафима расчищала тропку к дровянику, благо, это было по пути к озеру. Дрова носила в хитро придуманных носилках, сооружённых из обычных мешков из-под картошки: два мешка, положенные друг на друга для прочности, скреплялись между собой длинной верёвкой, так что с узких сторон получались две лямки. Серафима накладывала несколько полешек на мешки, соединяла лямки, и закинув за спину, несла их в избушку. Затем, взяв лом и лопату, Серафима отправлялась расчищать самую трудную тропу: она уходила вниз к озеру, и её основательно заметало каждый Божий день северными ветрами со стороны большой воды. Да и прорубь за ночь схватывало льдом так, что ломом приходилось долбить и долбить белёсую лунку, пока не покажется темь воды. А время поджимало: в декабре светает поздно, а темнеет рано. И нужно было по свету успеть наносить и дров, и воды.
Расчистив прорубь, Серафима возвращалась обратно: оставив лом и лопату в избе, она шла с вёдрами за водой. И так каждый день: тридцать метров прочистки тропы от снега, долбление лунки, ношение дров и воды.
Серафима ежедневно с утра старательно молилась, служила в часовне беспоповским чином. И каждый раз ей открывалось какое-нибудь слово из молитв. «Звероуловлен», например. Серафима помнила, когда, молясь: «не дай, Господи, быти звероуловленным» , вдруг увидела этого зверя, который хочет её поймать в свои сети. И он был пострашнее волка или рыси, которых Серафима успела повидать здесь не раз. Этот враг скрывался среди её мыслей, как волк в глубине ночного леса.

По субботам Серафима не только топила баню, но и пекла хлебы. Электричества не было здесь испокон. Благо, есть русская печь: хлеб на поду поднимался ровно, круглый, пышный, ноздреватый с хрустящей корочкой. Серафима доставала испеченные хлебы и долго гладила прикрытые полотенцем их тёплые бока, молитвенно благодаря Господа за хлеб свой насущный, данный днесь.
К середине декабря продукты иссякли. Осталось пять картофелин, шесть морковин, несколько килограммовых пакетов разных круп и полмешка муки.
— Ничего, — подумала Сарафима, — Господь управит.
На новолетие Серафима напекла фигурных печенюшек: тут и ёлка была, и звёзды, и рыбы – символ Христа, — и даже зайца удалось вылепить. Такое печенье пекла её бабушка, ловко вырезая из теста рождественские чудесные фигурки. Серафима отнесла свое печенье в часовню, положив перед иконами, и долго молилась, вспоминая всех своих родных и близких заупокой. О здравии она молилась за Валаамских насельников и за весь христианский мир.
Перед сном Серафиме взгрустнулось оттого, что вспомнила отчий дом, как радостно было в их шумной усадьбе на Рождество. Сколько яств приготавливали на праздник, катались на санях, фурындали горячий чай из ведёрного самовара, закусывая пирогами с различной начинкой.
— А я-то как буду встречать Рождество? – Серафима вдруг поняла, что у неё не из чего готовить праздничную трапезу. Рынков и магазинов нет на сотни километров в разные стороны скита. Да и денег нет.
Серафима посмотрела в сторону божницы. Над лампадой ласково сиял Лик Богородицы. И матушка улыбнулась: что же это я, всё еда да еда. Вот она – моя пища: Слово Божие и несказанная радость милосердной Матушки Богородицы!

***
В рождественский сочельник Серафима, как и каждый зимний Божий день, чистила тропы, носила дрова и радовалась, что Господь послал перед праздником потепление и можно не долбить лунку. Она спускалась к озеру с вёдрами, тихо напевая: «Величаем Тя, Живодавче Христе, нас ради ныне плотию рождшагося от Безневестныя и Пречистыя Девы Марии!»
Слегка обмягший снег не скользил под ногами. И Серафима шла по тропе, глядя по сторонам. Белое солнце низко висело над озером.
— Как затянутая льдом лунка, — подумала про солнце Серафима и улыбнулась своим глупым мыслям, потому что бледные облачки напоминали рыбок в воде. – Как же я раньше не додумалась? Снасти же рыбацкие есть, удочка тоже. Можно и рыбу поудить, — продолжала радоваться матушка. Знала, что и силы на исходе, да и наживки нет, и никуда она рыбачить не пойдёт, но даже думать о рыбе было приятно.
Серафима уже подходила к проруби и тут заметила, как там что-то посверкивает, словно горсть драгоценных камней кто-то бросил на снег. Она подошла ближе и ахнула: это блестела чешуя большой форели, неизвестно откуда взявшейся в полуметре от края проруби. Серафима огляделась: может, кто потерял? Может, где-то рыбаки есть? Иногда она видела тёмные фигурки на льду, ближе к другому берегу. Но сейчас перед ней простиралось белое безмолвие. Матушка взяла рыбину: тяжёлая, пару килограмм будет, верно. – Да что же это я? – всполохнулось в груди у Серафимы, — блазнится мне, что ли? Господи, спаси и сохрани, — взмолилась она! – И тут в её руках всё засияло: это солнечный луч пробился сквозь облачка, чтобы опять осветить чешую форели. И матушка заплакала:
— Господи, Ты не оставил меня! Рождество Твоё, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума: в нем бо звездам служащий, звездою учахуся, Тебе кланятися Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока: Господи, слава Тебе!


На фото обложка блокнота из фондов РГБ