Записки охранника

ЗАПИСКИ ОХРАННИКА
- Мы же, охранники, оберегающие железную дорогу от терактов, - уважаемые люди! А где наша охрана?
(Охранник Вован Пушкарёв).
Часть первая
Записки охранника пятого поста пичугинского стеклозавода имени Ломоносова
Ивана Путилина.
Да-да. И этот, то есть я, туда же. Читал где-то, не помню, правда, где, что писателей сегодня как говна в коровнике. Коров давно нет, а говна..! Не совсем согласен. Если нет коров, откуда же говно? Но мне, думаю, легче. Попутает бес слогом корявым или мыслью шероховатой, а я: «Мы Литературных институтов не кончали! Чужого места не занимаем! Какой может быть спрос со сторожа?»
Извините, чуть-чуть потише. Слышите? Эту, из мультфильма. «Ох, рано встает охрана»... Охранник четвертого поста поет. Васька Тютчев. И голос хороший, и поет с чувством, и про однофамильца своего великого слышал. Никогда, правда, не читал. Пытался читать, но не пошло что-то.
– С опухшим от сна лицом?- интересуется охранник третьего поста Колька Репин, тоже слышавший про своего не менее великого однофамильца, но сам умеющий рисовать одного зайца, да и то только с заднего обозрения.
... Полностью согласен. В спор даже и не вступаю. Встречаются такие горе-писаки. Наворотят, заинтригуют.., и ломай после этого бедный читатель голову. Зовет тарелка телевизионная, Интернет стонет от невнимания, а тут сиди и думай, как выглядит заяц с заднего обозрения. Не хотелось бы с такими авторами даже за стакан садиться.
Но сегодня читателю с автором повезло. Вот он, этот заяц:(Осталось в рукописи: на компьютере не получилось. Примечание автора).
 
А может, и не повезло, потому что я, охранник пятого поста пичугинского стеклозавода имени Ломоносова Иван Путилин, тоже никогда не читал Тютчева. Но спешу оправдаться! Не было бы тарелки телевизионной и Интернета, обязательно прочитал бы. И Гоголя прочитал бы, и Гончарова. Но не более. Сегодня пишущих столько, что волосы от ужаса поднимаются выше, чем уши репинского зайца! У нас в туалете, на двери, есть надпись:
«Если ты посрал (уж извините, не я писал), зараза,
Дерни ручку унитаза.
Если ж нету таковой,
Так и быть, смахни рукой».
У нас в туалете таковой «нету». А если бы писателей, художников и прочих работников культуры было бы меньше, то, стало быть, слесарей и прочих для конкретной жизни полезных людей было бы больше, и, стало быть, было бы за что дернуть, чтобы не смахивать рукой.
Но буду откровенен до конца. На втором месте по своей практической ненужности после профессии писателя, как это ни печально, идет моя специальность, специальность охранника.
Сразу скажу, мы, охранники, – не дебилы. Не совсем дебилы, мы тоже занимаемся культурой. Васька Тютчев говорит, что читал гончаровского «Обломова», если не врет, конечно. Думаю, не врет. Ему, лодырю, про лодырей все интересно. Колька Репин (если помните, охранник третьего поста) божится, что читал «Печорина» Тургенева, извините, Лермонтова. Да я и сам-то – и художник (нарисовал же зайца!), и писатель (пишу же!). Но почему я – и писатель, и художник? Да потому, что охранники тоже ничерта конкретного не делают. Они даже ничего и не охраняют. Все в стране развалено и разворовано. Что охранять-то?
Взять хотя бы наш завод. Штат охранников – тридцать человек. Спрашивается, на кой столько, если продукция завода – никому не нужные пустые бутылки? Раньше их хоть сдать можно было. А сейчас? Вот если бы к конвейеру с пустыми бутылками подогнали бы цистерну со спиртным, чтобы их сразу заливать и закупоривать, тогда охранникам надо было бы держать ухо особенно востр . Тогда штат можно было бы и увеличить. Человек до сорока. А лучше до пятидесяти.
На сегодня, пожалуй, хватит. Пора, как говорится, и честь знать. Кабы все пишущие так бы себе говорили! В пять часов начальник охраны уходит домой. Можно и пивка попить.
Мысли, которые пришли мне в голову на следующий день после того, как я попил пивка.
Что ни говори, а что-то в пьянке есть. Что бы ни говорили заумные психологи, но сначала это удовольствие. Мне во всяком случае думается лучше. Слушал, что думалось лучше и Есенину, и Пушкину. А они были далеко не дураки. Но почему-то, когда мне хорошо думается, лень записывать. Сегодня думаться стало хуже. Значительно хуже. Можно сказать, вовсе не думается. Мне хотя бы записать, о чем вчера думал. Да вот беда, вспомнить не могу.
Читатель не иначе как поторопился подумать: сразу ему сии записки отнести к унитазу с исправной ручкой, если автор не то, что подумать, вспомнить не в состоянии? Тороплюсь читателя обнадежить. В следующий раз, когда буду пить пиво, обязательно буду записывать. Мне представляется, что уважаемый читатель изнывает от желания, ждет не дождется, когда же автор опять попьет немного пивка. Должен его огорчить. Не раньше пяти вечера. Именно в это время начальник охраны уходит домой. Впрочем, уважаемый читатель это уже знает. Знает и, вполне возможно, логично рассудит: «А разве ночью начальник охраны не может удумать проверить работу своих подчиненных с целью фиксирования их в спящем или еще лучше нетрезвом состоянии и получения таким образом права выписать штраф в размере двадцати и пятидесяти процентов от зарплаты соответственно?»
Согласен, заметно. Заметно, что голова у автора остается тяжелой, не гибко мыслящей, каковой и останется до пяти часов вечера к великому сожалению для читателя, потому что он, конечно же, рассудит так: «А разве ночью начальник охраны не может удумать проверить работу своих подчиненных с целью наведения порядка?» А в первом варианте мог бы подумать только начальник охраны Михаил Иванович Жуликов. Да и то только подумать, но не осуществить. И не потому, что он такой белый и пушистый, а потому, что – приверженец здорового образа жизни, спит по ночам. А нам, рядовым охранникам, разрешается спать только три часа. И делать нечего, и спать нельзя.
Уважающий здравую логику читатель вправе рассудить: «А почему бы, собственно, и не подремать, если пустые бутылки никому не нужны и если начальник охраны спит дома и на девяноста девять процентов всю ночь дома так и проспит?»
Тут-то, думаю, самое время нарисовать такую несложную схемку: 
(Осталась в рукописи. На компьютере не получилось. Примечание автора.)
Слышал, есть авторы, которые так и норовят ввернуть какой-нибудь новый словесный оборот, который до него никто удумать не мог, вставить такое слово, которое заставляет в словарь лезть. Причем в простеньком, типа Ожегова, и делать нечего. У меня «РСУ» и «ГСМ» – не для того. «РСУ» – ремонтно-столярное управление. «ГСМ» – горюче – ... Впрочем, какая тебе, читатель, разница. Я – для того, чтобы было ясно, что мы охраняем. Один охранник должен бродить по одну сторону от цеха, второй – по другую, третий – сидеть в цехе, четвертый – находиться на проходной, пятый – на проездной. На проездной же находится старший охранник. Есть еще караул, заместитель начальника охраны. Это я, дорогой читатель, говорю не для того, чтобы ты приходил к нам работать и уже все знал, а для того, чтобы было понятно: нам, рядовым охранникам, нужно опасаться не только начальника, но и его заместителя, и старшего охранника, и даже караульного. Такая вот хитрая система для доносов и стукачества.
На дверях всех материальных складов – замки. Охранники четвертого и третьего постов каждый час должны их проверять на вопрос вскрытия. Сам зав. складом так говорил: «В моем сарае имущество ценнее. У меня там и велосипед, и мотоцикл, и косилка для травы, и окучник для картошки. Но я вокруг него кругами не хожу. А вам, охранникам, приходится. Сочувствую».

Как я едва не получил выговор.
Думается, если у охранника нет никакой конкретной работы окромя дебильного лицезрения работающих на конвейере на пятом посту и напыщенно-важного расхаживания вокруг замков на постах третьем и четвертом, если ему не положено ничего копать, грузить и таскать (а ему по инструкции не положено ничего копать, грузить и таскать, пусть даже падают от напряжения и усталости трудящиеся рядом знакомые, друзья и родственники), то отсутствуют и причины, по которым он этот выговор мог бы получить. Но это не так.
Есть в инструкции охранника пункт, по которому он не должен допускать нарушений в форме одежды. Что, казалось бы, может быть легче? Напяль под черную форму единого образца голубую рубашку, влезь в черные ботинки, нацепи галстук, не забывай после стирки нашивать кусок материи с надписью «Охрана»... Но не так все просто! Не просто все двадцать четыре часа службы (точнее, минус три часа сна, двадцать один), но все равно довольно много, пресекать в себе желание сбросить куртку во время нахождения на вышке возле греющегося «козла». Еще тяжелее не поддаться искушению скинуть ботинки, чтобы дать возможность отдохнуть потным пальцам. Охранник всегда должен быть одет по форме, чтобы находиться в боевой готовности отразить нападение! (Очень хотелось бы посмотреть на того сумасшедшего, который бы удумал напасть на стекольный завод!)
На вышку могут заходить охранники третьего и четвертого постов после ежечасного обхода. У меня, охранника пятого поста, такой возможности нет. Целые сутки я должен находиться в цеху и охранять длинный конвейер с медленно плывущими по нему бутылками, кои получаются из раскаленной массы, вынимаемой из печи железными рычагами. От нудного беспрерывного шума не спасают даже толстые куски ваты, запихнутые в уши. Конечно, можно рискнуть и покинуть цех после ухода домой начальника охранной службы и его помощника на часик-другой, отдохнув на башне. Но это уже будет именно «рискнуть». Как я говорил, есть и караульный, есть и старший охранник. Последний – первое лицо после ухода домой начальника охраны и его помощника. Конечно, с одной стороны, происхождение старшего охранника – народное. Когда-то он тоже был простым охранником, разгуливая между замками по территории и сидя, скрючившись ночью на стульчике в цеху, возле конвейера. Но с другой, на нем – вся ответственность за все случившееся на заводе после ухода начальника. Нападать-то вряд ли кто будет, а случиться что-нибудь все-таки может. И свет может погаснуть, и рука заснувшего рабочего может в конвейер попасть. Отвечать за это охранник не должен и не будет, но сообщить-то все равно надо.
Сегодня где-то часа в два ночи мне так осточертело сидеть скрючившись на стуле под монотонный шум конвейера, что я махнул рукой на возможность проверки старшего охранника, уповая на то, что бывает это очень редко, потому что он – тоже человек и в это время тоже, как правило, спит и отправился на башню.
Башня находится на территории третьего поста рядом с материальными складами. На ней – две кровати и будильник на тумбочке с лежащей возле него запиской за подписью старшего охранника: «В стену не бросать!»
Отдельную главу истории этой надписи отводить не буду, помечу лишь самое ее завершение. Васька Тютчев во время одной из пьянок не захотел подчиняться его звонкой команде и метнул, возмущенный, в стену...
Отправился я, значит, на башню. И только удобно расположился на кровати, скинув ставшие ненавистными куртку и ботинки, как услышал по рации приказ старшего охранника прибыть на проездную. От башни до входа в цех метров триста будет. И по цеху столько же. Старший охранник может догадаться, что не из цеха прибыл. Бегом надо. На улице-то нет никого. А по цеху неудобно. Что подумают работающие на конвейере женщины, глядя на несущегося охранника? Пожар? Но огня вроде не видно. Нападение с целью грабежа? Но опять же что грабить-то? Бутерброды с недорогой колбасой в сумках у работающих? Можно, конечно, бежать не по цеху, а вокруг. Но это еще метров на двести дальше. Спасла меня ссылка на то, что не услышал рацию. Разговор со старшим охранником вышел таким.
Старший охранник. – Почему так долго изволили?
Я. – Рацию не услышал. В цехе же...
Старший охранник. – В следующий раз повесь ее себе на ухо!
Я. – Записываю это выражение в сборник крылатых фраз охранников.
Старший охранник. – Уже есть такой? Хотелось бы услышать поподробнее.
Я. – Ради бога. Мы освещение на территории завода каждый вечер включаем?
Старший охранник. – Ну да. На складах с горючим материалом, на материальных складах, на башне, на вышке третьего поста, возле бойлерной. Если, конечно, не перегорают лампочки. Да ты лучше меня знаешь. Зачем спрашиваешь?
Я. – А помните, я только начал работать и спросил Вас, когда лучше всего включать освещение, чтобы его и не жечь зря и чтобы воры влезть не успели, воспользовавшись темнотой?
Старший охранник. – Если честно, то не очень. И что же я выдал?
Я. – Призвали равняться на кремлевскую башню.
Старший охранник. – Да. Пожалуй на крылатую фразу потянет. Помоложе все мы были поспособнее. Хотя сейчас бы я сказал по-другому. Капиталистам на свете экономить нет надобности.
Я. – Разрешите идти записать?
Старший охранник. – Ладно, иди. Стоп, подожди. В туалет схожу и пойдешь. Дал отдохнуть охраннику и в туалет приспичило. А проездную не бросишь. Хотя и вряд ли, но вдруг какая машина!

Как Васька Тютчев и Колька Репин
чуть не поссорились.
Единственное оружие, которое имеется у охранника пичугинского стеклозавода имени Ломоносова, – рация. Никакого другого ему не выдается. Среди охранников такие кадры встречаются, что, думаю, и поделом. Рации вполне достаточно. По рации можно все сообщить старшему охраннику. У старшего охранника есть телефон, по которому можно позвонить хоть в скорую помощь, хоть в милицию.
И поскольку никакого оружия у охранника нашего завода нет, рация – единственное, что он может потерять и за что придется платить штраф. По уверению начальника караульной службы стоимость рации равна месячной зарплате охранника, поэтому, где попало, он старается ее не оставлять. Особенно если этот охранник – Колька Репин. Однажды ему случилось оставить рацию возле РСУ. Он положил ее на землю, чтобы совершить процесс опечатывания. Ничего сложного в нем нет. На чистом листочке пишется «Принято под охрану», ставится число и подпись. Один край листочка приклеивается на дверь, другой – на стену так, чтобы невозможно было открыть дверь, этот листочек не разорвав. Все это Колька успешно проделал... Почти успешно. Под «почти» скрывается капля клея, незапланированно сорвавшаяся с горлышка бутылки на штаны и все-таки оставившая след несмотря на все старания Репина, несильно, впрочем, его расстроившая, потому что Колька вообще редко, когда расстраивается по жизни. Такой человек... Проделал все это Колька... и поспешил на вышку. Вышка – хоть и не башня (кроватей нет), но отброситься на спинку стула, вытянув ноги, все-таки можно. В ночное-то время нахождение на вышке приравнивается ко сну и штрафуется на двадцать процентов от зарплаты. Но днем, если не спать, всегда можно увидеть в окно подходящего начальника охранной службы или подчиняющегося ему старшего охранника или подчиняющегося старшему охраннику караульного. Я уже говорил, что система охранной службы для доносов и стукачества очень хитрая, потому как быть оштрафованным не желает никто, даже начальник охранной службы, у которого тоже есть свой начальник. Никого нет только у президента Медведева, точнее над президентом. Хотя и на того свой Абрамович найдется.
Так вот поспешил Колька на вышку, а рацию с земли после опечатывания так и не поднял. Устроился на работу не очень давно: навыков нерасставания с рацией еще не было. Обнаружил отсутствие рации только минут через десять. И ничего бы за это время не произошло, если бы Васька Тютчев, несущий в тот день обязанности патруля, не пил бы много воды и не захотел бы в туалет, расположенный за РСУ. Увидев рацию и свежие следы опечатывания, верно установил ее хозяина, но решил отдать не ему, а старшему охраннику, грохнув, согласно народным поговоркам, двух зайцев: и товарища проучив, и авторитет свой повысив. Со вторым-то «зайцем» все получилось, но с первым, точнее, с Колькой, получился конфликт. Обиделся Колька.
– Не думал я, что мой коллега по работе окажется предателем, обыкновенным стукачем. Раньше я думал, что по другую сторону цеха я имею друга. Теперь я увидел, что по другую сторону цеха работает обыкновенное дерьмо, которому я и руки-то больше никогда не подам.
– Боишься измазаться?
– Нет, боюсь из дерьма выйти чересчур красивым. Такие в годы войны и переходили на сторону врага. Такие и расстреливали своих же.
– Ерунду говоришь. Сегодня кто старший охранник? Толян! Я Толяна знаю. Это в доску свой парень! Он ничего лишнего начальнику охранной службы ни за какие деньги не скажет. Он – сам из охранников, и к нашему брату, что к тебе, что ко мне, относится так же, как к себе.
– Будь он хоть Толян, хоть Вован, ему докладывать по должности положено. А в нашей должности рядового охранника мы с тобой должны друг друга поддерживать, должны друг другу оказывать всякое содействие и возможную помощь. А я с тобой больше даже за стакан не сяду.
Чем закончился разговор у бывших друзей, не знаю. По инструкции я должен не с ними общаться, а в цеху находиться. Видел только, что Васька после пяти вечера бегал в магазин. А после двенадцати с вышки неслось нетрезвое, на два голоса:
– Ох, рано
Встает охрана...
Из чего следует: помирились друзья. Преодолели конфликт. Подозреваю, что читателю потяжелее будет. А кому-то, может, и вовсе поспать не придется. Мысли не дадут. Надо ли Коляну прощать Василия? А если читатель надумает обратиться за помощью к автору, дескать, «сам кашу заварил, сам ее и похлебывай»... «Войди, – дескать, – в курятник, увидишь там много кур, но кур не трогай, найди петуха, ему голову отвинти и ему мозги компостируй. А у нас и своих проблем хватает. Ты своих друзей лучше знаешь. Тебе и карты в руки». Если читатель так скажет, и автору совсем некуда будет деваться, то я так скажу: «Василию надо извиниться, а Коляну простить». Можно, конечно, Василию не извиняться, а Коляну не прощать... Но тогда придется им жить молча, друг на друга набычившись. Я так думаю, надо жить или хорошо, или не жить никак. Кстати для всех семей подходит, живем-то в какое время? Жилье не вдруг купишь, работу не сразу найдешь. Жить – то приходится вместе! Так что ругаться нечего и начинать. А если уж бес попутал, надо попить водочки и к какому-то конценсусу постараться придти. В жизни-то, правда, не всегда так получается. Маловато порядочности, а вот хитрожопости (извините за нелитературное слово, но по-другому иногда лучше и не скажешь) всегда хватает. Даже в избытке. Если бы человек умел сделать хорошо всем, а не только себе, то это была бы уже мудрость. Ну а если у него получается только себе, как у Васьки Тютчева, то уж, извините, словарь даже и открывать не буду. Скажу по-своему, по-простому. Это будет хитрожопость. Присутствует она в каждом человеке, по-моему. Но почему-то, скажем, опять же у Васьки Тютчева ее побольше, чем у того же Кольки Репина. Хотя и за себя нужно тоже уметь постоять. Тем более охраннику. Васька умеет.

Как Васька Тютчев сумел постоять за себя.
Поймал его сегодня на посту старший охранник спящим. А Толян, читатель знает, – не Вован. Кричать не будет. Большего эффекта, по его мнению, можно достигнуть включенным, направленным в глаза фонариком. И трудно даже было определить, что больше излучали света: по-детски счастливые глаза Толяна или его горящий фонарик.
Открыл Васька глаза, вскочил...
– Сон на посту наказуем, а вне поста похвален. Не так ли, Василий Степанович? В какой, забыл, стране уснувшего на посту головой в дерьмо-то опускали? В Китае или во Франции?
– Так это ж в каком веке-то было? Да и время поди ж не мирное, а военное? Когда всех перестрелять могли! А тут кому мы нужны?
-Ты за других не решай. Мы зарплату получаем, значит, нужны. Стало быть, надо соответствовать... А у тебя, смотрю, и внешний вид неважный. Шерлон пришит неровно, ботинки – не совсем черного цвета...
– А, извините, в ботинках совсем черного цвета преступников ловить удобнее?
– Не язви, инструкция есть инструкция! Не нами она придумана, но соблюдать ее, выполняя все предписания, увы, нам.
– О-о-о! Тогда я сегодня на работу вообще мог не выходить.
– Интересно!
– В инструкции ясно сказано: «Заступать на охрану объекта охранник имеет право лишь в том случае, если убедился в исправности ограждения». А у нас уже с неделю, как река замерзла и, стало быть, ограждением быть перестала!
– По правде сказать, наша Липовка и летом-то, незамерзшая, не шибко ограждает. Мелкая слишком.
– Правильно. А обнаружив неисправность ограждения и тем более его отсутствие, я на пост заступать не имею права. По инструкции.
– Я смотрю, ты – шибко умный для охранника. Смотри, подскажу начальнику караула. Он шибко умных не жалует. Вмиг найдет, за что оштрафовать.
– Есть и его за что оштрафовать, и даже уволить.
– Интересно!
– Давно у нас вредительства на заводе не было...
– То есть?
– Давно не поступало сведений от предприятий, получающих нашу продукцию, о найденных на дне бутылок окурках. Страшное дело, надо заливать шампанское, а тут, бац, окурок! Неприятно для заливающих и непрестижно для поставляющих, то есть для руководства нашего завода.
– Не то что непрестижно, а вообще конец всему.
– Помню, еще тогда объявление висело на двери проходной от администрации «О материальном поощрении за своевременное предотвращение случаев диверсии»...
– Было такое.
– И опять может быть.
– Хочешь сказать, можешь подложить..? Да я тебя..!
– Доказать надо прежде будет. Более того, меня же еще и поощрят. Скажу: «Знаю, кто... Называть фамилию не буду. Я – не стукач, извините. Никогда им и не был. Но работу проведу, то бишь пригрожу. Больше окурков не будет».
– Ну ты – жучара! Может, и меня найдешь, за что уволить?
– Легче простого. У нас проездная, где ворота открываются-закрываются охранником, – пост?
– А как же? Порядковый первый.
– А телевизор от службы на посту не отвлекает?
– А если не отвлекает?
– А это уже неважно. Проездная – такой же пост, как и третий, и четвертый, и пятый. Но нам ни на вышке, ни в цеху даже читать нельзя.
– Понятно. А тебя, стало быть, уволить не за что?
– Разве что за ботинки не совсем черного цвета, и, виноват, извините, носки в них немного светловаты. Да и нежелательно меня увольнять.
– Незаменимый кадр?
– Нет. Но я знаю, как проникнуть на территорию завода, какие замки срезать автогеном, что самого ценного из складов в речку побросать, то есть как за свой факт увольнения начальство «отблагодарить».
– Да ты – даже не шибко умный. Ты – умный шибко-шибко.
– Шибко два?
– Шибко четыре!
– Ты, я слышал, и экзамены сдал на «отлично»?
– А я их совсем не сдавал.
Как Васька Тютчев не сдавал экзамены
Чтобы стать охранником и получить документ, этот факт подтверждающий, экзамены надо не «не сдавать», а именно сдавать. Но получилось так, что Васька их почти принимал.
Приехал он в областной центр, сел за компьютер и прежде чем нажимать на правильные ответы, поспешил опередить команду:
– Эх, жизнь! А ведь были времена, когда на экзамене я видел живое лицо преподавателя, мог вживую похвастаться знаниями и поделиться мыслями, что-то спросить...
Опередил и услышал:
– Ну что же, в порядке исключения вот оно, мое лицо. Можете не проверять, живое. И можете вживую похвастаться знаниями, поделиться мыслями, что-то спросить...
– Я должен выбрать правильные ответы на вопросы: «Какова допустимая температура хранения палок резиновых: от 0°С до + 40° С , от – 10° С до + 40°С, от – 30°С до +40°С» или «Какова допустимая температура эксплуатации наручников?» или «Какой класс защиты бронежилета позволяет защититься от огня из пистолета ПМ и револьвера системы «Наган»? И зачем я должен выбирать, если ни резиновых палок, ни наручников, ни бронежилетов мне, охраннику четвертого поста Василию Тютчеву, на пичугинском стеклозаводе имени Ломоносова никогда не увидеть по той простой причине, что мне их просто не выдадут никогда?
– Ну что же, убедил. Лично Вы, Василий Степанович, от необходимости выбирать правильные ответы на данные вопросы освобождаетесь. Какими еще мыслями Вы желали бы поделиться?
– В десятом вопросе пятого билета спрашивается: «Верно ли, что к проверке на пригодность к действиям в условиях, связанных с применением специальных средств, не допускаются те частные охранники, которые в течение года повторно привлекались к административной ответственности за управление автотранспортным средством, не зарегистрированным в установленном порядке и распитие спиртных напитков в общественном месте?» Правильный ответ дается: «Нет, неверно». Получается: «...к проверке на пригодность ... допускаются частные охранники, которые привлекались..?»
– Спасибо за внимательное чтение. Явная ошибка при составлении. Учтем. Какие еще будут замечания, Василий Степанович?
– Замечаний нет. Но просто интересно. В билетах есть вопрос: «Запрещается ли частному детективу (охраннику) применять специальные средства в отношении женщин с видимыми признаками беременности в случае совершения ими вооруженного нападения, угрожающего здоровью частного охранника?» На практике такие случаи были? Посмотреть хотелось бы.
– Пока будешь смотреть, они все захватят и ограбят. На то и расчет.

О происшествиях на стекольном заводе
имени Ломоносова.
Главное в работе охранника – отсутствие происшествий. На каждом посту есть журнал. Привожу содержание первой страницы:
«За время несения службы происшествий не случилось. Имущество и документация в наличии.
Охранник Шустров. 3.11. 2010г.
За время несения службы происшествий не случилось. Имущество и документация в наличии.
Охранник Бочкин. 4.11.2010г.
За время несения службы происшествий не случилось. Имущество и документация в наличии.
Охранник Тютчев. 5.11.2010 г.
За время несения службы происшествий не случилось. Имущество и документация в наличии.
Охранник Шустров.6.11.2010 г.»
...
Пожалею читателя. Закончу изложение содержания первой страницы. Неинтересно. Вот и нам, охранникам, неинтересно изо дня в день долдонить одно и то же. Тем более, что документации – одна тетрадь, а имущества – лопата для уборки снега, веник для подметания полов и козел для обогревания.
По законам логики следовало бы сэкономить тетрадь для хотя бы средств народного образования, записывая только то, что случилось.
За время моей службы таких записей было бы две. Первая – об обнаружении на территории завода посторонних лиц. Двое пьяных перелезли через ограждение. Используя заледенелый сугроб, даже не перелезли, а перешагнули. Воровать-то, как было уже сказано, на заводе особенно нечего. Перелезли с целью где-нибудь погреться. И вторая – о хищении железа с целью использования как металлолома. По рублю за килограмм. Казалось бы, содержание второй записи противоречит содержанию первой. Да и не казалось бы, а именно противоречит. В этой, на две трети нищего населения России, воровать, оказывается, есть чего даже на территории пичугинского завода имени Ломоносова. Осталось это железо после реконструкции цеха и по большому счету никому было не нужно, а иначе так просто давно бы на территории завода не валялось.
Своровали его даже не ночью. Вечером. А могли бы и днем, если бы футбольный матч Лиги чемпионов по центральному телевидению показывали тоже днем. Рабочие завода знали, что я иногда западаю на дебильное пинание двадцатью двумя бугаями кожаного мяча в рамках официальных престижных турниров. И пока я в их раздевалке, где установлен телевизор, это в очередной раз всем доказывал, на плоту через Липовку перевезли несколько сотен килограммов некожаного сырья. А то, что сделано это было именно рабочими завода, а не кем-то со стороны, у меня даже сомнений не было.
На следующее утро я был вызван к начальнику караула, где и написал объяснительную. Думаю, она будет интересна не только начальнику охраны.
« Начальнику охранной службы пичугинского
стеклозавода им. Ломоносова Жуликову Михаилу Ивановичу
от охранника пятого поста Путилина Ивана Григорьевича
Объяснительная
Я, охранник пятого поста, Путилин Иван Григорьевич, совершая девятого сентября сего года очередной обход территории с целью выявления нарушений, заметил в заборе дырку. Учитывая возможность кражи находящегося на территории завода кирпича примерно в ста метрах от дырки, поспешил на материальный склад за цементом для приготовления раствора. Уже замазывая дырку, услышал совет одного из рабочих прогуляться к реке, если еще успею принять меры к экспортируемому железу. Полностью признавая свою вину, печально констатирую факт невозможности делать два дела одновременно: латать дыру в заборе и следить за валяющимся железом. (Читатель-то знает, что ни одного из этих двух дел я не делал, потому что смотрел футбол).
Пользуясь случаем и принимая во внимание, что из моей зарплаты недавно были высчитаны одна тысяча двести рублей за новую форму одежды, одна тысяча пятьсот рублей за право сдать экзамен на квалификацию, а еще раньше были высчитаны три тысячи рублей за удостоверение охранника и, говорят, уже через два месяца будет высчитана одна тысяча рублей за новое удостоверение, обращаюсь к своему руководству с просьбой разрешить мне делать обход территории не совсем по инструкции, то есть в сапогах красного цвета по той простой причине, что у реки очень грязно, а сапоги черного цвета у меня прохудились, попросту говоря, порвались или еще точнее, на одном оторвалась подошва, на втором образовалась дырка, когда нечаянно зацепился за косяк железной двери во время очередного обхода.
С уважением охранник Путилин».
– Что ты из себя дурачка-то строишь? – вспылил начальник караула, прочитав объяснительную. – Честно сказать, почему железо про... профилонил, духу не хватило?
(Читатель понимает, что уважая его, автор оригинал глагола заменил).
Проспал, наверное, на вышке возле обогревателя, который, скорее всего, и не выключаете, когда обход делаете, если вообще его делаете? Думаете, если я вас не проверяю, то ничего и не знаю? Ни старшие охранники, ни рабочие завода мне ничего не сообщают?
Третьего сентября, я знаю, на вышке горел свет. Ты что же думаешь, инструкции только дураками составляются? А если какое нападение? Диверсант первым делом что увидит? Охранник – на вышке. Весь – на ладони как рыба в аквариуме. Освещен, стало быть, сам ничего не видит.
– Не согласен, товарищ начальник караула. Диверсант подумает, что если горит свет, значит, на вышке кто-то есть, кто-то охраняет. Меня же самого не видно: я сижу не возле окна. Более того, предлагаю свет не выключать, даже выходя на территорию. Диверсант будет думать: охранник – на вышке. А он, хлоп ему, сзади подкравшись, палкой по башке! Другого-то оружия у нас нет.
– Ну, хорошо! Но у меня есть еще одна информация. Восьмого августа, в день вашего, Иван Григорьевич, дежурства в столе на вышке найден журнал «За рулем». Читаем на посту? А как же быть с инструкцией, где сказано, что «службу положено нести бдительно, ни на что постороннее не отвлекаясь?» Опять дураки составляли?
– Так точно, Михаил Иванович, дураки, при всем к ним уважении. Если все рабочее время тупо уставляться в одну точку, скажем, на реку по причине возможного нападения в этой точке из-за отсутствия должного ограждения, то охранник может превратиться в дебильного истукана и в случае возможного нападения или превысит меры крайней необходимости, или, вовсе не предпримет никаких действий из-за заторможенности реакции. Охранник должен повышать свой культурный уровень.
– Да кому твой культурный уровень нужен! Охранника должны бояться. А ты мало того, что не вышел ни ростом, ни весом, так еще, поди, и отжаться больше двух раз не можешь?
– Не смогу? Считайте!
Я артистично упал на пол и принялся выполнять отжимания. Начальник караула улыбнулся:
– Ладно. Разрешаю подходить к реке в сапогах красного цвета. Но читал чтобы дома! Не для того изобрел стекло великий Ломоносов, чтобы вы, охранники, сегодня ни хрена не делали.
– Стекло изобрели египтяне, а не Ломоносов.
– Какая разница! Главное, что зарплату тебе выдает не Рамзес Второй, а я, начальник караула, Жуликов Михаил Иванович. Дошло?
– Так точно. Но журнал «За рулем» использовался мною исключительно в туалетных целях, извините, подтирания...
– Гибко мыслишь. Может, сможешь и ответить, почему семнадцатого августа ты разгуливал по территории без кителя? У меня в блокнотике все записано!
– Отчего же не ответить. В рубашке воевать легче. И потом, как же быть с гигиеной? От нас же, не снимающих летом китель, а зимой куртку, запашина прет... Даже Вы, наверное, сейчас чувствуете? Охранять завод должны здоровые люди. И откуда, ему, здоровью, взяться при таких инструкциях?
– Допустим. Но как Вы, Иван Григорьевич, обоснуете тот факт, что четвертого июня возвращались на обед на проездную не со стороны пятого поста, откуда должны были возвращаться, а со стороны поста третьего, то есть вовсе не со своего рабочего места?
– Выполнял задание старшего охранника – утопить котят. Бесхозная, в смысле не имеющая хозяев, Машка родила трех котят. И куда же их плодить?
– Это такие задания дают старшие охранники?
– А какие должны быть задания при мирной жизни? Нормальные задания.
– Ладно, иди пока. И позови-ка мне старшего охранника.
– Э, нет. Я не согласен. Вы его сейчас ругать начнете. Получится, что я – стукач. А кто же хочет быть стукачем?
– Не хочешь быть стукачем?
– Ясно, не хочу.
– А то, что старшие охранники дают приказы не по уставу, все-таки настучал? А говоришь, культура... Еще не родился тот охранник, который смог бы переговорить начальника караула. Усвоил?
– Усвоил.
– Вот теперь свободен.
Как мы сегодня «бытие подкрасили»
Собрались мы сегодня втроем где-то после девяти вечера. С кем втроем, читатель, думаю, быстро разгадал. С Васькой Тютчевым и Колькой Репиным. Купили на троих столько же бутылочек, паштета, колбаски. Разливаем, закусываем. Как сказал Васька, «бытие подкрашиваем».
Колька вилкой в банке ковыряет и философствует:
– А не беспокоит ли вас, братцы, бессмысленность человеческого существования? Вот я сегодня пришел на работу для чего? Чтобы заработать семьсот рублей. Из них двести пропью, двести проем. Больше половины жизни мы тратим на зарабатывание денег, которые затем проедаем и пропиваем.
– Не пей или хотя бы жри меньше, – посоветовал Bаська.
– В самом деле, парадокс какой-то. Что бы в горловину ни пропихивали, паштет ли дешевый, окорок ли дорогой, результат один.
– Говно.
– В виду ясности ответа мог бы и промолчать.
– Если бы я промолчал, ответ был бы другим?
– Вы сейчас до того договоритесь, – вмешался я, – что в целях экономии человеку следует научиться есть не дорогой окорок и даже не дешевый паштет, а... промолчу в виду ясности ответа.
– А что, – поддержал Васька, – мы картошку как сажаем? Кладем ее не просто в борозду, а в самую густую лепешку навоза...
– Не поможет. – возразил Колька. Лично тебе не поможет.
– Это почему же?
– Ты во время прошлой пьянки что учудил, когда тебя мать уговаривала по телефону больше не пить? Зашарашил свой телефон за семь тысяч в стену!
– Стыдно признаться, но это не самое страшное, что случилось со мной в прошлую пьянку. Мне на башне черт привиделся.
– Успокойся. Это мы с Ванькой раздобыли у знакомых карнавальный костюм черта и решили тебя проучить. Ты, помнится, протрезвел сразу, глаза трешь одной рукой, другой в черта, то есть в Ваньку тычишь: «Сгинь, нечистая!» Я тебе: «Что с тобой, Васек? Кого ты гонишь? Нет же никого!» Ты: «Как же нет-то? А это кто?» Опять рукой в Ванькину маску тычишь.
– Вот оно что. А я-то подумал, крыша съехала окончательно. Ну вы, – шутнички!
– Так для твоей же пользы!
Как Васька с Колькой поочередно чертыхались и оправдывались, я слушать не стал и покинул вышку.
Покинул вышку, посмотрел на небо и... ужаснулся.
Почему я ужаснулся, когда посмотрел на небо
- А не летают ли и по небу черти?- может додумать за меня читатель, учитывая, что три бутылки на троих все-таки многовато.
– Так то ж на троих. – отвечу я. – Васька один способен столько зашарашить.
Ужаснулся я совсем по другой причине. И если читатель именно в данную секунду примет решение закончить чтение «Записок...» какого-то охранника, то, думаю, поторопится. Вернее, опоздает. Раньше надо было заканчивать. А сейчас начинается самое важное. Тем более что до конца произведения – то осталось, кот наплакал.
Три огромные, устремленные к небу трубищи выплевывали в него безжизненно-черные клубы выхлопных газов, дыма, копоти, смешанных с удушливым туманом, выплевывали все самое вредное для здоровья, получаемое взамен переработанных печами сырьевых продуктов. Хотелось бы сравнить функции этих трубищ с задачей горловины какого-нибудь алкоголика выпускать из организма наружу не прижившиеся в нем остатки пищи, алкоголя и никотинового дыма. Хотелось бы сравнить, да не получится. Слишком пропорции неравнозначны. И самое парадоксальное: для чего выплевывали? Чтобы было во что этот самый алкоголь, из-за которого рушатся семьи, летят в стену будильники и телефоны, мерещатся черти, наливать. Прут эти безжизненно-черные клубы дыма толщиной в три обхвата почти беспрестанно! И еще одно не менее парадоксальное наблюдение: ходят под трубами не только охранники и рабочие завода, но и учителя, работники культуры, и, самое главное, администрация города. Спокойно ходят, поощряют, стало быть, процесс изготовления емкостей для спиртного.
Я, в принципе, выпить люблю и поэтому тоже поощряю. Но не такой же ценой! Еще нам-то под самими трубами легче. Ветер уносит, и почти ничего не достается. А близлежащим районам? Пока, допустим, не совсем задыхаемся. Но что достанется следующим поколениям, нашим пра-пра – правнукам?
Хотя с другой стороны, если мир так устроен, что человек смертен и никогда уже не узнает, как там без него следующие поколения, то, может быть, и черт с ними, со следующими поколениями? НАС – ТО УЖЕ НЕ БУДЕТ!
Такие вот невеселые мысли!
Не прибавилось у меня оптимизма, когда я свои «Записки...» перечитал. И не только от боли за человечество: как бы оно само себе раньше времени могилу не вырыло. А еще от сопереживания за горькую ношу писательской братии. Они же, писатели, в своем большинстве, – стукачи, каких свет не видывал. Если они, конечно, писатели от жизни, а – не черви компьютерные. Конечно, прототипы героев положительных своего недовольства выказывать, может, и не будут. Напротив, может, автору еще и бутылку поставят. А если это – прототип «лишнего» человека Онегина? В лучшем случае ненароком Пушкин Александр Сергеевич мог бы от него по роже схлопотать, а в худшем быть на дуэли застреленным. Да может так оно и было, а Гончарова Наталья и вовсе ни при чем. История – штука темная, кто знает?
Лично я одно точно знаю: если мое произведение издадут, то я от Васьки Тютчева получу по роже. Как автор, получу. Такая писательская доля. Или – слава, или – по роже. Третьего не дано. Не спасет меня даже то, что в жизни Васька под другим именем скрывается.
Эх, Россия-матушка! Остались в ней одни торгаши, охранники, да стукачи-писатели!

Часть вторая
Записки того же Ивана Путилина,
но уже охранника двадцать пятого поста
ООО ЧОП «Осторожно, злая собака»
имени Шарикова
Эх, братцы, тяжело писать, если знаешь, что никому твоя писанина не нужна. Делает столяр стол и знает: он нужен людям. Готовит повар обед: тоже понятно. А что знаю я? У меня же ни связей, ни знакомых среди издателей. Видел я как-то где-то выставку поэта. Хорошие стихи. Но во вступлении одной из книг он выражает благодарность руководителям предприятий, которые помогли ему издаться. На свои кровные эти руководители вряд ли раскошелятся. Получается, он просит деньги у народа, чтобы издать хорошие, кто спорит, стихи.
Я просить не пойду. Получается, для себя пишу. Для друзей, кто решит почитать. Ну да буду оптимистом, и то неплохо. Дал я уже первую главу Ваське почитать.
– Зря ты, – говорит, – про «посрал», про «говно». Жизнь, конечно. Но все-таки литература..! Если многие пишут о дерьме и траханье, то это не значит, что на них надо равняться. Выброси!
Легко сказать. Писал, писал и вдруг... «выброси»? Даже Пушкин писал, помню, где-то о каком-то своем законченном произведении: «Ошибок вижу много, но переделать не хочу». Не совсем так, но примерно так. И я исправлять ничего не буду. Чем я хуже Рабле, на нескольких страницах описывающего, чем лучше подтирать задницу. В самом деле, если половину жизни мы проводим на работе, чтобы заработать деньги, чтобы потом их проесть, то есть если половину жизни мы работаем на говно, то, может быть, сразу приспособиться жрать говно, чтобы не тратить деньги? Подсластить немного и хранить в холодильнике?
Ну да будет. Я – не Рабле. Я – бывший охранник пятого поста пичугинского стеклозавода имени Ломоносова Иван Путилин. Бывший, потому что перебежал с завода на другое место работы, где платят больше. Читал, опять же, извините, не помню, где, про хоккейного тренера Виктора Тихонова, когда он отказался от зарплаты с любыми нулями, которую ему предлагали канадские менеджеры за то, чтобы он тренировал канадцев с опять же примерными, извините, словами: «Меня мать здесь родила. У меня отец здесь воевал... Никуда я не поеду. Мне хватает».
Молодец! Но мне не хватает. Хотя верность и преданность мне нравятся больше, вне зависимости, о чем идет речь: футбольном ли клубе, фирме, рабочем месте, женщине. Что касается последнего случая, то я всех этих Табаковых, Золотухиных, Виторганов, Кончаловских... пошел бы им навстречу: чтобы ничего им не отрезать, чтобы не кастрировать, я бы их сажал. Сажал больше не за то, что они жизнь сломали своей бывшей родной половинке и родным детям, а за их последующие зачатия в новой семье, ибо какое здоровье могут получить вновь народившиеся от дряхлеющего папаши? Впрочем, я не прав. Сажать – сталинизм какой-то будет. Лучше быстро, аккуратно кастрировать, и все проблемы решены.
Хорошая штука – свобода. Пишу, что хочу, все равно не издадут.
А даже и издадут... Уже говорил и еще раз написать рука не отвалится: мы литературных институтов не кончали. Что взять с простого сторожа? А вот с тех, кто учился, с тех спрос должен быть, конечно, особый. Нужно как-то окупать, как-то возмещать и, наконец, как-то оправдывать вложенное государством.
Шутка, конечно. Надо писать так, как пишется. Как говаривал тот же Пушкин Александр Сергеевич, «не мудрствуя лукаво», применительно к нашей жизни, не обкладываясь словарями и компьютером. Главное, поймать хорошее настроение. Пушкину перед встречей с Натальей Гончаровой в Болдинские осени удавалось.
Да и про Табаковых, Золотухиных, Виторганов, Кончаловских я пошутил тоже. Каждый волен жить как хочет. Никто не имеет право лезть с советами и нравоучениями. И так всем помирать скоро. Кому несколько десятков лет осталось, кому один, а кому и того меньше.
И я ничем никого не лучше. На словах верность и преданность мне нравятся больше, чем поиски лучшей любви и большего количества денег, как социалистический принцип «от каждого – по способностям, каждому – по труду» больше нравится, более симпатичен, чем волчьи законы капиталистического рвачества. На словах. А пообещали зарплату на пять копеек больше, и уже готово, перебежал. Аршавин!
У меня – новое начальство, новая форма и даже резиновая палка, удары которой, если следовать инструкции, я должен наносить никак не по затылочной части головы (да пока я буду примериваться...)
Я охраняю железную дорогу от возможных терактов и обеспечиваю беспрепятственное прохождение высокоскоростного поезда сапсан. Об этом неоднократно напоминает дежурный по станции, да и сам народ давно уже в курсе... Но вдруг? Бредет этот народ вдоль установленной из-за сапсанов изгороди к железнодорожному мосту со своими котомками и авоськами, а иногда с велосипедами и детскими колясками, которые приходится на этот мост занести, добирается до вокзала и ждет свою электричку. А их после появления сапсанов стало значительно меньше.
У нас, на двадцать пятом посту, восемь человек, как и на любом другом (всего постов тридцать два). Впрочем, какая тебе, читатель, разница. Я не знаю, ездишь ли ты на сапсане или дожидаешься электричку, но смею заверить: обходы своего перегона мы осуществляем регулярно, внимательно приглядываемся ко всем посторонним лицам. Конечно, предвижу вполне логичные вопросы. А если какой-нибудь придурок положит на рельсы какую-нибудь шпалу, и машинист не успеет затормозить? Разве охранник, в чьем ведении – не одна тысяча метров, способен всегда все уследить? Даже если он очень сознательный, то спать-то ему все одно когда-то надо?
И хорошо, если только шпалу... А если бревно? Какой-нибудь доживающий свой век, неизлечимо больной старик или тяжело больная старуха... «Все равно, – скажут, – помирать не сегодня-завтра. Развлекусь-ка напоследок!»
Согласен, даже если охранник будет патрулировать на своем участке со скоростью сапсана, всегда можно найти время вылезти из кустов и учинить какую-нибудь гадость. Честно скажу, некоторые охранники так и рассуждают: «Кому надо, тот бревно все равно положит». И ни хрена не патрулируют. Пьют, загорают, удят рыбу, собирают грибы... Признаться, и я был грешен. В пьянстве-то я уличен не был, потому что никогда в нем не участвовал, но вот грибы... И раз уж сознался, хочу предостеречь любителей: не все грибы, что растут на пнях – опята. Даже очень на них похожие. Так что повнимательнее!
И чтобы любители железно-дорожных путешествий не раскисали, а террористы губу особенно не раскатывали, хочу их предостеречь: на каждую пару охранников выдается рабочий телефон. И если машинист или пассажирского, или грузового состава что-нибудь подозрительное на дороге заметит, тут же сообщит куда надо. Тут же сообщат нам. А мы – ребята молодые, здоровые...
На этом, пожалуй, можно мне повествование заканчивать. Кое-что о нашей работе читатель понял. Да может кто нас и видел из какого-нибудь поезда или из того же сапсана. Раньше мы работали в оранжевых манишках. Сейчас, чтобы с железнодорожниками нас не путали, переодели в зеленые. На левой груди – бляха, на правой – бейджик. При прохождении любого состава мы должны отойти на положенное расстояние, повернуться лицом и опустить руки по швам. Поза истукана или почетного караула, кому как удобнее. Причем хотя и вспоминается унизительно-приветственное «Ку» из данелинского «Кин-Дза-Дза!», мы, охранники, в этом ничего унизительного для себя не видим. И хотя придумали про сапсан загадку: «Едет бешеный, богатыми обвешенный», но понимаем: как ни крути, а едет наш кормилец, кормилец охранников.
Почитал я свою вторую главу и заметил: в отличии от главы первой у меня не было ни одного подзаголовка, ни одной подглавки. Подозреваю, читателя мучают сомнения на предмет причины такого сюжетного хода автора как творца. Развеиваю сомнения: забыл напрочь. Исправляюсь.

О моих новых друзьях-охранниках.
Сразу скажу, как и везде, пьют не все. Но зато тот, кто пьет, как, наверное, везде, шарашит и за себя, и за того парня, который не пьет. Я имею ввиду Вована Пушкарева. Он, так же, как и Васька Тютчев на пичугинском стеклозаводе, любил кидать телефоны в стену, когда его мать ругала за то, что был пьян.
Мы Вовану даже табличку нарисовали:
номер поезда Время на Москву номер поезда Время на Питер
/направо/ /налево/
151 9.01 152 8.19
153 9.16 153 8.38
155 15.48 156 14.44
157 16. 03 158 14.59
159 17.30 160 18.16
161 17.45 162 18.25
163 21.47 164 21.03
165 22.02 166 21.20
Очень удобная табличка. Здание, где мы живем, на перроне расположено, между главными путями... Выходит из него Вован или уже пьяный, или еще не проспавшийся. Голова или бо-бо, или вовсе не соображает. Далеко разносится от него, от недовольного:
– Понастроили всякой муры! Нормальному человеку не разобраться!
Бац рукой в карман... А в нем табличка! В ней четко написано, куда ему поворачивать: налево или направо.
– Это-то понятно. – читатель может сказать. – Но зачем табличка вместила полное расписание сапсанов? Двух верхних строчек могло бы хватить! Не дураки же!
Потому и даю полное, что читатели – не дураки и увидят, сколько раз кроме патрулирования мы должны на платформу выйти. И не только на платформу. Примерно в километре по обе стороны от платформы есть два перехода. Они тоже – в ведении охранников, то есть нас. На них тоже люди могут под сапсан попасть, с работы домой или из дома на работу торопящиеся и налево – направо взглянуть забывающие.
И вот что интересно. Коли люди попадут под сапсан, то нас могут уже не только оштрафовать, но и уволить. А если под любой другой поезд... Мы по возможности всегда стараемся, конечно, всех предостеречь. Но, кажется, что начальников волнуют только сапсаны и что мы, охранники, должны обеспечивать беспрепятственное прохождение только сапсанов и после прохождения каждого докладывать помощнику дежурного оперативного: «Пост такой-то, время такое-то. На Москву или Питер без происшествий». Помощник оперативного, должен ответить: «Принято».
Мы для прикола, как сейчас говорят, придумали продолжение.
Охранник: – Сколько?
Помощник дежурного: – Что сколько?
Охранник: – Принято сколько?
Помощник дежурного: – А-а-а. Двести пятьдесят.
Охранник: – Принято.
Помощник дежурного: – Сколько?
Охранник: – Я на работе не принимаю!
Однако я отвлекся. Начал писать о новых друзьях-охранниках. Впрочем, почему отвлекся? Они-то как раз прикалываться и любят. Особенно Вован Пушкарев, когда протрезвится.
Стою как-то на переходе. Звонок на рабочем телефоне:
– Почему во время прохождения сапсана Вы не дошли до перехода? Да и одеты Вы были, положа руку на сердце, не по форме...
Я-то видел: на телефоне отсвечивался не дежурный оперативный и даже не помощник дежурного, а двадцать пятый пост, то есть Вован Пушкарев. Но черт его знает! Решил на всякий случай подыграть:
– Извините, – отвечаю, – больше такое не повторится...
Но сам думаю: «Не на того напал». Часика через три вхожу в помещение. Мобильник – у уха.
– Але, Степан Петрович? Сделай телевизор потише! Инспектор! Калдыбин!
И снова мобильник к уху.
– Кто сказал, опять пьяный? Вот он, трезвый, передо мной стоит! Вован, скажи Степану Петровичу, что ты – трезвый...
Вован в лице переменился. Руку к телефону тянет. А на нем-циферблат потухший. Пошутил я.
Но в сравнении с охранником двадцать шестого поста Виктором Угрюмовым я по вопросам приколов – мелкая сошка. Заскочила как-то к нам в рабочее помещение девушка Вована Пушкарева, когда тот был на посту. Разговорились.
– Хороший, – говорит девушка, – у меня парень. Как выпьет немного, становится еще лучше. Но как перепьет, хоть из дома беги. Дурак дураком. Хоть к наркологу обращайся.
– Зачем к наркологу, если есть я. Набирайте номер.
– Чей?
– Вована.
– Зачем?
– Сейчас узнаете.
– Здравствуй, Вован. Это я, твоя Аленка. Во-первых, я сегодня на пару часиков после работы задержусь. Надо зайти в компьютерный зал. А во-вторых, с тобой хотят поговорить...
– Алё, Вован? Мне Аленка много о вас говорила. И как о человеке, и как об охраннике у меня создалось о Вас крайне положительное мнение. Но видите ли в чем дело... Я уже несколько лет работаю рядом с Аленкой и должен честно Вам сообщить, что все эти несколько лет я ее очень люблю и хочу, чтобы она была со мной. Сама Аленка раньше говорила мне, что Вас, Вован, она любит больше, но Вы так достали ее своей пьянкой, что сегодня она созналась, что меня любит больше. Извините, всего хорошего.
– Пойдет?
Виктор передал мобильник Аленке. Она заметно оживилась. Неизменившееся выражение лица Виктора продолжало соответствовать содержанию фамилии (напомню, Угрюмов).
– Я палку не перегнул?- забеспокоился он.
– Нет-нет. Все очень хорошо. Большое Вам спасибо. Дальше я сама.
Как Аленка была дальше сама, никто не знает. Но Вована Пушкарева с того момента пьяным и даже слегка выпимшим никто больше не видел. Но это проблемы Вована. Лично я свои записки писать кончаю и планирую этот факт отметить.
* * *
Писанина – как рыбалка. «Ловлю последнюю и домой!» Вытаскиваешь. «Как же домой-то теперь? Сейчас же еще крупнее клюнет!» Месяц назад поставил точку. «Все сказал, слава богу. Больше нечего». Но прошло время, съездил куда-то, поговорил с кем-то. И готово. Уже внутри сидит!
Но постараюсь недолго. Просто в каждой главе о пьянке пишу. Чтобы у читателя не сложилось впечатление, что железную дорогу охраняют одни алкаши, напишу о Виталии Горохове. Но напишу не только потому, что его никто никогда не видел выпившим, а видел ворочающим гири и штанги. Ничего в этом особенно интересного, особенно любопытного нет. Но прежде чем к этой гире и к этой штанге подойти, любит он слегка размяться с Ильченковым Юркой. Подойдет к нему, обхватит за шею и скажет при этом вежливо:
– Давай, Юрок, разогреемся для начала!
Юрок килограммов на сорок легче Виталия. Сидит, мирно читает и никакого желания разогреваться не имеет. Все его попытки вырваться из железных объятий товарища уходят только в слова:
– Отпусти, отстань, надоел.
А тот отпускать не торопится: нравится лицезреть молчаливое внимание наблюдающих. Лично мне наблюдать это каждый раз было неприятно. Невольно додумывалось за Виталия. Дескать, «вот я как могу! И никто из вас ничего не может сделать!» А нас, наблюдающих, – не много, не мало, шесть человек! И всякий раз, когда Виталик разогревался с Юриком, мне казалось, он не Юрика, он всех нас шестерых за шею держит. Сидим на своих кроватях, как боги на облаках. Те тоже наблюдают за терактами и ни во что не вмешиваются. Хорошо, Димка Орлов сообразил однажды:
– Юрка, а ты позвони инспектору. Пожалуйся на Виталика за то, что он руки распускает!
– А это будет называться стукачеством, – недовольно промычал Виталик, но Юрика больше не трогал. Инспектор – дело серьезное.
На этом бы наконец-то и закончить. Но интересно поведение Юрика. Он же – мужского пола, к тому же охранник. Его психика надломлена, пребывает в обиде на Виталика и заодно на весь белый свет. Виталика-то ему за шею не подержать и начинает он себе подыскивать партнера послабее, с кем бы можно разогреться перед поднятием штанги.
Одним словом, плохая штука – одиночество. Но коллектив – не всегда лучше. Соберутся в нем даже хорошие люди, но с одной вредной привычкой – покурить, и будешь с ними, с хорошими людьми, сидеть и дышать. Их же много, а ты – один такой, правильный!
Все, точка. Пошел я в магазин за колбасой. Какую купить, за сто пятьдесят рублей или за девяносто? Первая вкуснее, зато вторую организму перерабатывать легче: она уже похожа на г... не буду равняться на ведущих «Комеди Клаб», на...удобрение.
* * *
Сам-то я, конечно, не знаю, не жил, но говорят, при Сталине муж боялся жены, жена мужа, как бы веселый, но политический анекдот не дошел бы, куда не надо. Сталин был всем дороже человека, который – рядом. Что самое интересное, и у нас – такая же ерунда! Неосталинизм какой-то! Значимость инспектора выше человека, которой рядом, то есть напарника. Да это и понятно. Инспектор оштрафовать может! Один охранник даже объяснительную уже заготовил. Всегда ее с собою в кармане носит. «На всякий случай»,– говорит. И нам давал почитать. Цитирую по памяти.
«Начальнику ООО ЧОП
«Осторожно, злая собака» имени
Шарикова от охранника Клюева O.Б.
Объяснительная
Я, охранник Клюев Олег Борисович, не был виден на своих километрах во время проезда электрички такой-то такого-то числа, потому что был занят поисками дров на случай просушки после возможного дождя, после чего немного отдохнул на каком-то пеньке.
Кстати, пользуясь случаем, хочу заметить, что пункт инструкции об обязательном патрулировании с шести утра до двенадцати ночи с часовым перерывом на обед придуман бараном, уж извините за откровенность. Даже в армии восемнадцатилетние пацаны завтракают после зарядки и приведения помещения в порядок, то есть после восьми, а отбиваются, то есть ложатся отдыхать, в двадцать два. Я же должен завтракать сразу же, протерев глаза, полшестого и до двенадцати с часовым перерывом находиться в движении, то есть патрулировать. А длится вахта пятнадцать суток. Думаю, уже на четвертые на нашем месте завопил бы любой Аршавин.
И еще, пользуясь случаем, хотел бы заметить, что с момента, как я начал работать, стоимость, скажем, гречневой каши, увеличилась в два раза, сахарного песка – в полтора. Зарплата же осталась прежней».
Но про зарплату я с Олегом не согласен. Да, она осталась прежней. Но она все равно в два раза выше, чем у тех, кто работает не от Москвы, а на своем месте дома со своей семьей как нормальному человеку и положено.
Что касается остального, чего греха таить, в помещении лучше, чем на улице, тем более, в отапливаемом. Нам повезло. На нашем посту, на наших километрах есть весьма удобное помещение с печкой. Когда-то в нем жили железнодорожники, сейчас живет некто нигде не работающий Борис. Борис – с высшим образованием, много знающий, многим интересующийся, умеющий этим «много» в беседе пользоваться, но с одним довольно популярным в русском народе недостатком: иногда выпивающим, выпивающим сильно, да скажем прямо, напивающимся в доску с непредсказуемыми для окружающих последствиями.
Когда-то Борис занимался стрелковым спортом, как он сам говорил, был мастером спорта, неоднократным победителем различных соревнований. Насколько это было верно, не знает никто. Но то, что у него имелся арбалет и несколько винтовок, знали точно, поскольку в выпившем состоянии Борис ими часто пользовался, предварительно красочно обрисовав логическую необходимость этого.
Первый раз он несколькими выстрелами, до основания снес кирпичную трубу с выпавшим из нее кирпичем, не выдержавшим испытания ветрами и временем. Логическая необходимость стрельбы у Бориса выглядела так:
– Вы, желтые раздолбаи..! – (Читатель не дурак, понимает, автор относится к нему с уважением, дословного обращения не допускает: были не раздолбаи... А желтые – по цвету жилеток). – Сидите в избе, занимаетесь... (содержимое скобок должно быть примерно аналогичным предыдущему) вместо того, чтобы подготовиться к зиме, выложить нормальную трубу. Теперь-то вы ее, ха-ха-ха, выложите, потому что ее нет, а, значит, изба отапливается по-черному. Впрочем, я не удивлюсь, если, вы даже не знаете, что это такое, потому что, я уже говорил, вы есть раздолбаи, а стало быть, историю не учили.
– Допустим, что такое отопление по-черному, мы знаем и из истории, и из жизни: приходилось. – защищались мы.– Но как мы полезем на крышу, если любой проезжающий машинист может позвонить нашему начальству?
Следующие разы несли для «желтых раздолбаев» испытания более серьезные. Стрелял Борис несмотря на изрядное количество выпитого, точно. Пуля могла взъерошить землю в десяти сантиметрах от ноги, просвистеть в пятнадцати сантиметрах от уха, заставив первую содрогнуться в поджилках, второе – пошевелиться. Обоснованность выстрелов кроме природной лени «желтых раздолбаев» включала так же ненужность такого большого количества людей на земном шаре вообще и их, охранников, в частности, и предварялась примерно таким диалогом.
– Вас, несомненно, нельзя никуда пускать, даже в это заброшенное здание. Вы все испоганите, изгадите, оскверните! Для вас нет ничего святого! Даже яму для испражнений вы выкопали перед самым носом, подтверждая свою природную лень!
Поправка: «От носа – сто метров» оратором не воспринимается.
– Вам даже лень сбить на потолке облезшую штукатурку. Вы не прикоснетесь к ней, пока она не залетит кому-нибудь из вас в глаз!
Борис приподнимается на табуретку и, пытаясь доказать правильность своих слов на практике, водит стволом по обшарпанному потолку.
– ... И этот кто-нибудь из вас не ослепнет! Впрочем этот процесс можно и ускорить!
Затвор передергивается, ствол поднимается, пуля пролетает рядом с глазом представшего мишенью охранника, вызвав у последнего оправданные возмущения:
– Ты что, ... твою мать, совсем оборзел?
– А за мать я могу уже и не промазать! Ты хоть сам-то понял, что сейчас сказал?
– Да я-то понял. Борис, остановись! Сам посуди, в какой лени ты можешь нас обвинять, если сегодня мы – здесь, а завтра – по приказу начальства уже на другом посту?
– Хорошо сказал. Но еще не нашлось человека, который смог бы переговорить Бориса. Да что переговорить! Хоть в чем-то его превзойти! Потому что есть я, а есть вы, жалкие людишки! Обиделись? Они, видишь ли, завтра – на другом посту. А людям, которые придут сюда после вас, слабо доброе дело сделать?
– Сделаем, Борис, только не пали. У нас – жены, дети.
– Уговорили, на сегодня – отбой. Патроны кончились. Вам повезло. Но не понимаю, почему вы такие нервные? Я хоть раз в кого-нибудь попал? Или вы мне не доверяете?
И что самое интересное, мы доверяли. И из двух возможных вариантов – патрулировать или отдыхать под возможным огнем Бориса, часто выбирали второй, и ничего не могли придумать. Всегда пребывающий под легким допингом Борис думал лучше.
Когда во время очередной пьянки Бориса пуля застряла во второй стене помещения, оставив в первой сквозной смертельный след, мы в очередной раз пытались убедить Бориса остановиться:
– Мы понимаем, что возле потолка мы – вне опасности. Но если кто-нибудь из нас надумал бы в это время забить в стену гвоздь, встав на кровать..?
Пытались, но в очередной раз безуспешно.
– Я стрелял в муху на стене. А в помещении никого не должно быть. По инструкции вы должны в рабочее время не яйца высиживать, а патрулировать. Да, я люблю повыдрыгиваться. Да, я слегка сумасшедший, но согласитесь, не дурак...
Как Борис перестал быть «слегка сумасшедшим»
На нашей работе большая текучесть. Кого-то увольняют, кто-то увольняется сам в поисках лучшего места, кто-то устраивается, полагая, что здесь такое место и есть.
Борис всегда радуется знакомству с новым человеком. Никто не мог знать, насколько его радость была искренней, но и на лице, и в поступках она была видна. Казалось, и выпить, и закусить, и не один раз, он предлагал бескорыстно и от души. Мы-то уже помнили, что Ноздрев в «Мертвых душах» угощал Чичикова тоже вроде как бескорыстно и от души и за стакан с Борисом уже ни за какие деньги не садились, но и вновь заступившему ничего не говорили. Какой же дурак откажется от интересного бесплатного кино?
Когда же на работу, на наш пост устроился бывший афганец Дерябин Федор, артистическим выходкам Бориса пришел конец. Кино-то мы увидели, только финал его был насколько неожиданен, настолько и... Одним словом, всем нам, ветеранам поста, было немного стыдно перед поступком настоящего мужика.
– По стопарику за знакомство?- обратился Борис к Федору.
– Спасибо. Я не умею. Я буду требовать продолжения банкета.
На каждую из фраз Борис ответил так же четко и коротко:
– Пожалуйста. А кто умеет? Так и продолжим...
Мы предательски подталкивали Федора:
– Поддержи соседа. До сапсанов еще долго. Если что, подстрахуем.
– А вы? – задумался Федор.
– Мы свое уже попили. Да и много ли тут на всех-то? Мы уж лучше в другой раз, когда основательно подготовимся.
Угостив Федора несколькими стаканами и желая по привычке получить компенсацию в осознании своего превосходства под предлогом ненужности всех людей и его, Федора, в частности, навел ствол в центр лба.
– Давай мы сделаем так. – нисколько не смутился Федор. – Ты нажимаешь сейчас на курок, и я получаю право на преждевременный отдых. Но если ты не нажимаешь на курок, то просишь у меня и у всех присутствующих извинение за свои дебильные выходки и обязуешься впредь так больше никогда не делать. Я жду.
Не ожидавший такой предложенной альтернативы в продолжающемся банкете Борис смутился, задумался и опустил ствол.
– Ну ты силен!
– Дa не силен, а извините!
– Извините.
– Громче!
– Извините.
– А теперь пошел вон, в свою половину избы! И чтобы я тебя больше не видел!
Больше не увидите и автора, пока ему не пришлось просить трехкратное извинение у читателя за скупость мысли, скудность стиля, бедность слова а, главное, за то, что отнял время в век бешеной атаки информации.