Водитель

Однажды Антону начальник предложил поехать в трёхдневную поездку перед Рождеством Христовым по монастырям Карелии и Ленобласти, то есть водителем поработать. Антон – абхазец по отцу, а по матери русский, больше сорока лет жил в Карелии, где и родился, и женился. Но он совершенно не знал, что ему предстоит пережить в ближайшие три дня.
В первый день с утра после встречи группы из Москвы был завтрак в кафе «Семидесятые», затем проехали в Важеозерский мужской монастырь, где на берегу озера стояли два небольших храма. Затем поехали в Сяндемский женский монастырь, который находится на узком перешейке между двумя озёрами. А заночевали в Свирском.
Ещё с вечера в автобусе экскурсовод предупредила всех, что в Александро-Свирском мужском монастыре раку с мощами преподобного открывают только во время утреннего братского молебна. Антон решил тоже присоединиться к этому мероприятию. Встал рано, даже паломников подвёз поближе к монастырю и пошёл с ними. Стоял в плотной толпе хором молящихся около получаса, а потом решил сам поискать мощи. В храме их не нашёл. Вышел на территорию монастыря и пошёл в монастырскую лавку, там ему объяснили, куда идти, но Антон перепутал и пошёл в другую сторону. Проходив в поисках ещё около получаса, вернулся в храм и найдя экскурсоводшу из своего автобуса, спросил: «Где мощи?». Оказывается, когда он стоял в толпе молящихся рядом со своими паломниками, то был в нескольких метрах и нескольких минутах от раки. Но теперь мощи преподобного Александра были накрыты стеклом.
Потом водитель вспомнил, что мать просила записки написать, и подошёл к столику, где сидела старенькая монахиня. Антон спросил у неё, как писать записки, сердобольная бабуля не только помогла с записками, но и утешила, что он к закрытой раке приложился: «ты, де милок, не сокрушайся, святые не всех к себе пускают». Но для Антон слова старушки были громом с ясного неба, так как объясняли ему, что это из-за его неприятия священников преподобный не подпустил его к открытой раке.
– Мама, – говорил он по телефону, – да, подал записки, да, я приложился к раке, только не так, как обычные люди, а к стеклу. И слушая мамины сетования, что русские парни, сбежавшие от мобилизации, которых она приютила в их батумском доме, даже мандарины во дворе себе на еду ленятся срезать, смотрел на иконы в номере гостиницы и думал, как это могло с ним случиться. Ведь он всегда добивается своего, а тут святой, которого и в живых уже нет, вот так его взял и не принял.
Когда к нему зашла экскурсоводша, чтобы уточнить дальнейший маршрут, он показал на иконы, стоящие на окошке его номера и сказал, что сначала хотел украсть их, а потом деньги заплатить. Так иконы ему понравились.
– Так тогда Вы будете вором, – удивилась экскурсовод.
– Я же деньги потом бы отдал. – в свою очередь удивился Антон.
– Но этого же мало? Деньги отдашь, хоть в сто раз больше, а вором-то при этом быть не перестанешь, – сокрушалась экскурсовод.
– Что ж такого, и воры живут. Вот Он, – и водитель постучал шариковой ручкой об икону Спасителя, – с ворами был вместе. Он сам был с ворами распят.
– Зачем же по иконе стучать? – тихо спросила экскурсовод и добавила. – Со Христом распяли двух разбойников, одного по правую, а другого по левую. Один хулил Христа, а другой понял, что осужден справедливо, а Христос ничего худого не сделал. И когда разбойник поверил в Царствие Божие, то Бог его в рай взял раньше, чем Сына Своего. А Иисус Христос – Бог наш и Спаситель.
– И как Он спасает? – Озадаченно проговорил Антон.
– Любовью ко всем нам, – ответила экскурсовод. И группа поехала в Антониево-Дымский монастырь.
Очередной монастырь. Уже четвёртый за два дня. Очередной рассказ экскурсоводши об очередном святом месте. Антон слушал сидящую рядом экскурсоводшу и не понимал, зачем жить в глуши и практически уничтожать себя, нося на теле тяжёлые железные штуки, терпеть унижения, спать в пещерах, есть только то, что под ногами растёт, ягоды-грибочки, да ещё и стоять часами на каком-то подводном камне.
Все эти мысли о святых и их жизни бесконечным калейдоскопом крутились в голове, но Антон так и не видел ответа, потому что, с его точки зрения, в этом не было никакой логики, а значит, всё – сплошная выдумка. А экскурсоводша, сидя рядом, не закрывала рта. Теперь она рассказывала о чудотворной иконе Божией Матери, которая по воздуху летает, в руки не даётся, сама ищет место, где ей быть, и другим путь указывает. И для этой иконы на том месте, которая она сама определила, строят сначала храм, а потом целый монастырь.
К иконе Божией Матери «Одигитрия» в Тихвинском Богородичном Успенском монастыре Антон устремился впереди всех паломниц, сам не зная, чего он ждёт. Его поразило, что для одной иконы отведен огромный зал, а сама икона вся в золоте и сияет, как солнце. Он спросил у монаха, стоящего около иконы, можно ли фотографировать, и разрешение окончательно его сразило. Сделав несколько снимков, водитель быстро пошел в свой номер-келью в стенах монастыря и стал проверять, не исчезли ли куда-нибудь фотографии, хорошо ли получились. И успокоился только тогда, когда убедился, что фотографии есть у него в телефоне. Правда, черты ликов на иконе не разобрать, но зато чётко получился снимок золотой ризы. Он и экскурсоводше потом гордо показывал снимки.
Во время поездки Антон видел, что несмотря на совместные походы в храмы на долгие службы, в группе нет согласия. Паломники всё время спорили: кто-то хотел поменять маршрут и остаться до самого возвращения в Тихвинском монастыре, кто-то хотел приехать раньше в Санкт-Петербург, чтобы сходить на могилу Ксении Петербургской, кто-то требовал полного соответствия маршруту следования по монастырям, – но это были скорее не споры, а желания людей быть подольше в том святом месте, к которому прикипела душа.
– Сам бы я никогда по таким местам не поехал, по каким сейчас их вожу, да ещё за такие деньги, которые они платят, – думал Антон, – что их так притягивает? И почему с ними рядом чувствуешь себя словно не в своей тарелке?
В следующие монастыри Старой и Новой Ладоги водитель не ходил. – Мысли о святых даже ночью не уходили, разговоры с родными тоже не помогали. У сестры Антона, когда она услышала, что творится с братом, случился шок.
– Ты же всегда скептически к этому относился, – ахнула она и не могла найти слов.
– Женщины, что с них взять, – подумал водитель, но это его не успокоило. Он привык говорить громко и резко, привык, что он главный и его слово должно быть последним. А паломницы, и не только из его автобуса, были тихими, в храме так вообще молчали, словно абхазские дети в присутствии уважаемых старшин и родителей. Эти паломницы слушали священников, словно они божества.
По дороге в Санкт-Петербург паломницы обсуждали виденный в Староладожском Свято-Успенском девичьем монастыре круглый каменный крест. Оказывается, этот крест тоже искал своё место, как икона в Тихвине, и плыл вспять.
– Иконы летают по небу, каменные кресты плывут по воде, да ещё против течения, что ещё? – У Антона всё чаще возникали подобные неожиданные вопросы, но он уже не сомневался, что православные живут в мире чудес. И это не то, о чём он думал раньше. Верующие, которые, по словам его матери, тоже православной, все на голову странные, раньше были для него чудиками, которые верят всему несусветному, потому что их обманывают сказками священники. Но за три дня пребывания среди этих чудиков в его душе что-то проснулось, словно он прозрел. Ему даже нравилось быть рядом с ними, потому что, во-первых, они женщины, второй сорт, во-вторых, вели себя тихо и послушно. И всё же водитель не хотел признаваться даже самому себе, что в нём произошли кардинальные перемены совсем не из-за этого. Нет, ни в коем случае конечно же он не полюбил этих чудиков, но уже не презирал.
Экскурсовод спросила у группы про вечерние молитвы:
– Хотите, я вслух почитаю за всех?
Но никто из паломников не откликнулся.
– У каждого свой крест, – тихо сказала экскурсовод.
А водитель вдруг, неожиданно для самого себя, спросил:
– Есть ли современные отшельники?
– Не знаю, – устало ответила экскурсовод: третий день паломничества накладывал свой след.
– Кто-нибудь знает, есть ли современные отшельники и святые? – водитель повторил свой вопрос громче.
Никто из группы не знал.
Антон видел, что все устали, но если он не задаст сейчас накопившиеся у него неразрешимые вопросы, то вряд ли вообще осмелится говорить об этом с другими. И он продолжал разговор, зная, что экскурсоводша обязана вежливо общаться и отвечать всем.
– Ко Христу ближе священники, – стал рассуждать Антон.
– Христос – Бог нищих, сирых и убогих, – ответила экскурсовод.
– А как становятся святыми? – Не отставал Антон.
– Вы видели когда-нибудь керосиновую лампу? – Это уже экскурсовод задала водителю встречный вопрос.
– Конечно, видел, – раздражённо ответил он, – керосинка у бабушки в селе была в моём детстве.
– Представьте, что горящий фитиль – это душа человека, а стеклянная колба – это тело. Когда лампа долго горит, а фитиль не чистят, то на стекло оседает копоть, и лампа светит тускло. И стекло чистят газетой или бумагой, а с фитиля снимают сажу, – начала говорить экскурсовод.
– Что вы мне про грязную лампу рассказываете! Вот почему святой, который железную шляпу носил, ещё стяжательством занимался? – Антон повысил голос.
– Преподобный Антоний Дымский? Он не занимался стяжательством, а истязал свою плоть. – Отвечала тихо экскурсоводша, и это только раззадоривало Антона задавать вопросы.
– Получается, что никто не святой, а все грешные? И зачем он это делал? Где логика? – спросил Антон, а сам подумал: – Вот сейчас экскурсоводша сядет в лужу и перестанет притворяться.
– Да, при жизни мы все грешные. Преподобный угнетал свою плоть, потому как ведь желания плотские уже сами по себе греховны, а исполнение их к более страшным грехам приводит. – Экскурсовод устало проговаривала известные истины православия.
– Кому какое дело до моих грехов? – Водителю явно не нравилось, что ответы экскурсоводши начинают задевать его эго.
– Антоний Дымский со своими грехами боролся, а не с чужими. Вот в миру люди неверующие живут на полную катушку, ни в чём себе не отказывая, как говорится, прожигая жизнь. Все равно, что в керосиновой лампе язык фитиля высоко вытянуть, чтобы светлее было. Да только уже за час стекло дочерна закоптится. Если же сделать язычок фитиля маленьким, то огонёк будет еле теплиться и копоти почти не будет. А копоть – это грехи. И душу свою можно держать чистой, часто исповедуясь, – экскурсовод сочувствовала Антону, которого, как это всегда бывает с новоначальными, крутило всё паломничество.
– А я может, не хочу на исповедь? – Не сдавался Антон.
– А кто хочет? Думаете, малыш, разбивший мамину чашку, жаждет в этом признаваться? Ему страшно. Но он любит маму и находит в себе смелость сказать об этом вслух и попросить прощения.
– И как он говорит: я ворую или я грешен?
– Да так и говорит, как есть: каюсь, что сделал или сказал, или подумал то-то и то-то. Больше так не буду.
– А зачем говорить, что больше так не буду?
– Потому что малыш любит маму и не хочет её огорчать. А для святых любимые отец и мать – это Господь Бог наш Иисус Христос и Пресвятая Богоматерь.
Антон задумался, потом разговор перешёл на другую тему: подъезжали к вокзалу, где предстояло высадить паломниц и экскурсоводшу.
Все тепло попрощались, и Антон тоже радостно помахал рукой.
Ночевал он в привокзальной гостинице, пытаясь понять, что с ним, который напрочь никогда не признавал всю эту чудесатость, происходит. За время поездки он видел, причём, в каждом монастыре, взрослых людей, которые наивны и простодушны, как дети, которые искренни и правдивы. Их спокойствие и тихая уверенность успокаивали и его. Их вера вызывала уважение, а не то презрение, которое всегда он чувствовал к ним.
– Впрочем, разве только их вера? Это же и моя вера, – думал Антон, – хотя конечно вряд ли я поеду когда-нибудь ещё в такую поездку. Как экскурсоводша назвала ту икону? А, путеводительница! А я водитель!
Засыпал он, как в детстве, улыбаясь, с таким чувством, что с ним случилось что-то совершенно непонятное, но очень хорошее. И это почему-то было очень важно для него самого.



На фото рака преподобного Антония в Антониево-Дымском монастыре