Мара и её любовь. Часть I. Глава 2. Проклятье

Мара и её любовь. Повесть в двух частях. Часть первая.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Родовое проклятье.
   
          Мать Мары, Настасья, родилась под счастливой звездой.
          Начать с того, что она была последняя из детей бабки Анны, но единственная выжившая из всех своих братьев и сестер, что она, появившись на свет уже в те дни, когда муж Анны совсем спился, тем не менее с младенчества отличалась отличным здоровьем и красотой, так что соседи даже шептались, что Анна прижила ее вовсе не от мужа, а от своего первого жениха, за которого ей не разрешили выйти замуж родители и которому повезло уцелеть на войне и вернуться в родную деревню… видно, не прошла любовь, хоть и она уж давно была замужем, и он женат, а встретились после разлуки – и пошло-поехало… аккурат осенью 45-того Анна и забрюхатела, а в 46-том родила свою последнюю дочку… Муж Анны девочку признал, но, как партиец, запретил ее крестить, так что окрещена Настя была лишь через год, уже после его смерти, и во время обряда, когда батюшка окунул ее в купель, вдруг засмеялась, да звонко, да весело, будто солнышко в церкви засияло…

- Счастливое дитя, - промолвил с улыбкой батюшка. Это был уже четвертый по счету батюшка в Остролучье за последние пятьдесят лет, ведь первых двух арестовали, третий погиб на фронте, и вот настал черед четвертого, последнего. Но про батюшку так, к слову, а речь идет о девочке.      

          Деревенские уже попривыкли, что над домом первого колхозного председателя словно раскинула свои крылья черная туча, так много в нем за последние годы было горя и слез, и видели в этом проявление справедливой высшей воли, а потому с недоумением и даже неодобрением смотрели на резвую краснощекую Настюху, которая росла как на дрожжах и хорошела что ни день. А с чего бы? Всем было голодно, есть приходилось картофельные очистки да хлеб из лебеды, а девчонку будто сдобой одной кормили. И мало кто тогда веселился, не до веселья было надрывавшимся на мужской работе ранним вдовам и сиротам, а Настя словно не по этой грешной земле ходила, а жила себе припеваючи в сказочном царстве-государстве, где что ни день то праздник… и вставала утром с песней, и засыпала вечером с улыбкой.

Нелегко смотреть на чужую ничем не заслуженную и неоправданную радость глазами, затуманенными собственной скорбью, чувствуя при виде ее, как растравляются собственные раны…

Жители Остролучья были злы и черствы не более, чем все люди, но почти позлорадствовали, когда Настя в свои 14-ть лет огорошила мать и окружающих, что называется, «принеся в подоле». Однако и тут дело обернулось совсем иначе, чем могло бы. Не успели соседи вдоволь посудачить о событии, неодобрительно качая головами и лицемерно вздыхая о судьбе бесталанной девчонки, как выяснилось, что соблазнитель Насти, парень старше ее на четыре года, и не думает отпираться от своего отцовства и уже объявил, что любит Настю и женится на ней незамедлительно. В самом деле состоялась свадьба, а там новоиспеченный муж ушел от своей новоиспеченной маленькой жены в армию… и не вернулся, к сожалению. Не только в военное время солдатики погибают, уж кому что на роду написано. Овдовела Настя в те годы, когда другие о замужестве еще только начинают помышлять, и осталась одна с ребенком на руках. Анне же предстояло тянуть теперь, также в одиночку, и юную дочь, и ее крошечную доченьку вдобавок.

Шансы устроить свою дальнейшую жизнь более-менее приемлемым образом для Насти практически равнялись нулю. Она еле-еле закончила восемь классов школы. О том, чтобы учиться дальше, тем более в городе, в ее положении и говорить не приходилось, так что ее уделом навсегда должен был стать сельский труд. На новое замужество она также вряд ли могла рассчитывать, хотя была годами молода и собой пригожа: женихов в деревне не хватало и для девушек, что же говорить о женщинах с детьми. В общем, соседи дружно приговорили ее к пожизненным вдовству и прозябанию и несколько успокоились. Наконец-то Настя сравнялась судьбой со всеми, стала такая же, как все.

Но нет же! Не померкла ее удача. Осенью в деревню приезжали командированные городские служащие и студенты – помогать собирать урожай. Многие были рады погулять с местными девицами и молодицами, но председателева Настя, эта несносная Настька, бесстыжая, бессовестная, молодая да ранняя, и вовсе не такая красивая, ненамного лучше других, - она ведь не просто закрутила роман с одним таким заезжалым молодцом, - она вышла за него замуж и уехала с ним в Москву, а немного погодя и дочь свою Машку в новую семью забрала.

Такой оплеухи остролученцы не стерпели, и многие из них даже стали избегать общаться с Анной, мстя ей плохим отношением за не в меру везучую дочь, хотя при этом, конечно, сами себя оправдывали тем, что являются поборниками высшей справедливости, а не обычными завистниками. Они не подобрели, даже зная, что Настя в новом браке больше не имела детей, и что Мара росла хилым и неказистым ребенком, уродившись не в свою красавицу-мать. Все это были только частности, не более, а главное заключалось в том, что Настя продолжала жить в городе, что муж ее не бросал несмотря на бесплодие, что годы проходили, а ничего в этом не менялось. И Настя с дочерью и мужем приезжала к матери в гости в деревню уже совсем горожанкой, на своей машине, красиво и добротно одетая по-городскому, и руки у нее были белы и нежны, с ровно подпиленными и покрашенными лаком ноготками, потому что она давно уже забыла о грязной и тяжелой работе на земле.

Неужто в самом деле миновал срок Божьего наказания за осквернение церковной святыни и княжеского гроба в отношении главного виновника кощунства и его семейных? Очень было похоже, что это именно так и есть. Значит, бог оказался милосерднее людей, которые, пусть и сами не без греха, хотели бы наблюдать действие его карающей десницы до бесконечности. Однако нашелся человек, который усомнился в том, что срок давности за совершенные преступления точно истек (если только были преступления, если только было наказание), и этим человеком была дочь везучей Насти, Мара.   

          Разумеется, Мара до поры до времени не задумывалась о том, насколько действительно не складывается ее жизнь, и насколько это случайно или же не случайно. Первые размышления на данную тему посетили ее в возрасте уже где-то 25-ти лет, когда и детство, и юность остались позади, когда подошла пора пожинать первые плоды своих трудов, хвалиться первыми достижениями: полученным образованием, удачным началом служебной карьеры, вовремя заключенным браком и маленькими детьми. А у Мары ничего этого не было, годы прошли будто впустую.

Она могла вспомнить только бесконечные болезни, причем одна из них оказалась настолько тяжелой, что Мара ее едва пережила, ослабела, пропустила год учебы в школе и следующий год провела в специальном учебном учреждении, где должна была заново научиться говорить, потому что почти смертельный недуг, выпустив ее из своих гробовых объятий, поразил ее зато частичной немотой и заиканием. Вернувшись в обычную школу, но в другой, младший по отношению к ее возрасту класс, она не смогла войти в новый школьный коллектив, чувствуя себя все время не в своей тарелке, чужая всем, став объектов насмешек одноклассников из-за затрудненной речи, сделавшись нелюдимой и замкнутой.

Новые неприятности ей доставил отроческий возраст. Все переживают взросление по- разному, у Мары это взросление оказалось написано на лице блестяще-розовыми разводами и сыпалось из волос на плечи наподобие пепла. Плохая кожа, плохие волосы, отвратительные зубы, да еще эта сутулость и чуть что – рецидивы заикания… Мара страдала, ощущая себя уродкой, между тем насмешки в ее адрес усилились, - и ее замкнутость соответственно тоже.

Много понадобилось труда Маре, чтобы слепить себя заново из скупо отпущенного ей природой некачественного материала, чтобы не бояться улыбнуться, ненароком продемонстрировав гнилой зуб, спокойно поправить прическу, не опасаясь потревожить в прядях перхоть, и не перебарщивать с косметикой из отчаянного стремления замазать прыщи на щеках. А наладить общение с окружающими, научившись вступать в диалоги, не мыча, не мямля и не спотыкаясь на слогах – как же это было непросто!..

В то время, когда ее сверстницы наслаждались жизнью, флиртовали со сверстниками и успешно сдавали экзамены в вузы, после чего немедленно брали академический отпуск, чтобы вскоре после уже состоявшейся свадьбы уйти в декрет, Мара еще даже не приблизилась к той черте, с которой они уже начали свой успешный жизненный старт. А когда это произошло, она увидала себя перевалившей этот рубеж последней.

И пусть теперь она перестала выглядеть наподобие пугала огородного, хотя в красавицу так и не превратилась, и ей удалось по крайней мере получить профессию, но хороших женихов на ее долю явно не осталось – всех расхватали. Став старше 20-ти лет, Мара стеснялась признаться, что еще ни разу ни с кем не целовалась, не говоря уж о большем. Надо ли упоминать, что мечта о счастливой любви превратилась для нее в самую сокровенную мечту. Но годы проходили впустую, а уделом Мары по-прежнему оставалось одиночество. Вот тогда-то ей в голову начали приходить мысли о том, не тяготеет ли над нею нечто роковое.

          Постигая окружающую жизнь, мы все сначала принимаем ее реалии как безусловную данность, какими бы они ни были, и, только накопив достаточно информации, пытаемся, да и то не всегда, приступить к анализу, уразуметь, понять, сделать свой собственный вывод. Почему я живу так, а не иначе? Почему кому-то везет больше, чем мне? Кто виноват в этом – я сам или кто-то другой, или вообще что-то другое, что-то, над чем я не имею власти, в то время, как оно властвует надо мною -  неведомое, но могущественное. И что, в таком случае, остается делать? Терпеть и только?

          Бывая с матерью и отчимом в деревне у бабушки, Маре случалось вместе с ними с поминальными целями посещать деревенское кладбище, располагавшееся за заброшенной церковью, где она не раз видела длинный ряд родственных могил. Скромные холмики увенчивали простые деревянные кресты. На прибитых к их перекладинам деревянных дощечках от руки были выведены крупными буквами имена тех, кому эти кресты служили памятником.

Здесь лежал старший брат бабушки Николай, погибший еще юношей, застреленный из обреза кулаками вместе с приезжавшим в деревню комиссаром. Здесь лежала бабушкина старшая сестра Серафима, умершая вскоре после брата, но уже не от пули, а от отравы, которую она выпила сама по причине несчастной любви, и, как рассказывала об этом бабушка, когда она, бедняжка, лежала в гробу, то вся черная стала, и цепочка серебряная с крестиком, которая на ней была одета, тоже почернела и распалась, потому что яд сквозь кожу проступил.

Рядом похоронили убитую через год вторую бабушкину сестру, Ульяну. Она сначала пропала, а потом ее нашли мертвую, уже лисами поеденную и воронами поклеванную, в полях в окрестностях деревни. Изнасиловал ее кто-то да и задушил, а кто – не дознались.

Еще через семь лет третья сестра бабушки Ольга, уже не старшая, а младшая, тогда подросток, вздумала погадать с подружками на Святки и потом рассказывала, что видела в зеркале, перед которым зажгла две свечки, что будто метель кружится и сыплет белым на два длинных черных ящика. Что за притча?.. Через месяц она ходила с матерью на рынок в соседнее село, возвращались они к вечеру и должны были пересечь железнодорожные пути. Заметив приближающийся поезд, они ускорили шаг, решив, что успеют перебежать на другую сторону, но мела метель, в сгущающихся потемках и из-за кружения метели они не заметили встречный локомотив… Вот здесь, в ногах старой березы, рядом с могилой Ульяны закопали два закрытых черных гроба, в которые сложили то, что осталось от двух изувеченных тел.

После похорон и поминок отец бабушки, прадед Мары, Иван Лукич, пришел один, никому не сказавшись, на свежие могилы и так долго сидел здесь зимней студеной ночью, что к утру замерз насмерть. Осталось только похоронить его рядом с женой.

И вот странно, не умри он тогда, подвергся бы аресту и покинул родные места под конвоем, чтобы вряд ли уже сюда вернуться и удостоиться этой последней чести и милости – быть похороненным в родной земле рядом с останками родных. В тот год арестов было много, а у крутого колхозного председателя врагов хватало, мало ли кто желал ему зла, постарался накарябать донос. Да только как ни торопился воспользоваться подходящим случаем, а все равно опоздал, потому что смерть опередила…

Вон те кресты во втором ряду за деревьями – детские могилки. Бабушка, выйдя замуж еще при жизни отца и матери в двадцать лет, родила восьмерых детей, они все умерли, кто еще в раннем младенчестве, кто позднее. Больше всех ей жаль было первенца, она говорила, что это был хороший, красивый, умненький мальчик, который дожил до 7 лет, да заболел дифтерией, и все, не стало ее Петеньки.

За могилкой Петеньки, крест которого бабушка никогда не забывала украсить веночком, она похоронила своего мужа Якова, сменившего ее отца на посту председателя колхоза и по этой причине заглазно обвиненного молвой, что это, дескать, он, стремясь подсидеть тестя, на него и доносил, хотя это вряд ли на самом деле соответствовало истине: Яков, человек довольно мягкий, не тянул на карьериста.

Он, если разобраться, вообще мало подходил для своей новой должности, хотя и образован был лучше прочих, и умом его бог не обидел, но в его натуре имелись слабые стороны, им можно было манипулировать с помощью лести или небольших взяток, чем ушлые деревенские жители быстро научились пользоваться.

В результате Яков Никифорович, человек в деревне уважаемый, которого все старались зазвать к себе и угостить, чтобы, конечно, что-то на этом выгадать, просто начал спиваться (ему ведь так часто подносили, уговаривали выпить, и от всей души), и таки спился. Затем по пьяни получил травму и лишился руки, из-за чего не пошел на фронт. Но все равно ненадолго уцелел, разболелся, да и умер.

Еще одной жертвой деревенского самогона стал второй брат бабушки, Борис, который в отличие от ее мужа воевал и даже вернулся с войны живым, но покалеченным и почти ослепшим. Впав в тоску, он все сильнее пил, а когда дома пить больше стало нечего и не на что, завел обычай ходить по соседям, клянча стопочку, наконец совсем опустился и дошел до того, что повадился просить милостыню на паперти Покровской церкви. В то время на всю обширную округу оставалась еще только одна действующая церковь – она, Покровская в Остролучье, и потому на воскресные, а особенно праздничные службы здесь собиралось много народу. Мало кто мог бы узнать в оборванном грязном инвалиде, стоявшем со смиренно протянутой рукой возле церковных дверей, того удалого комсомольца-безбожника, который крушил эту церковь в лихом 1929-том году и сбивал с купола придела золоченый крест. Когда водка свела Борьку-слепца в могилу, он упокоился рядом с родителями, братом и сестрами.    

- Бабушка, как же это ужасно! И разве это может быть случайным, столько смертей, одна за другой.
- А люди всегда умирают один за другим, так положено, так и бывает. Никто не вечен.
- Но здесь целая большая семья лежит, все рядом, никого не осталось. Это наваждение какое-то, ужас, проклятье.
- Как же никого не осталось? А я, а твоя мать, а ты?
- Но я слышала, как соседи говорили…
- Не слушай соседей, они глупости болтают.
- Но они нас не любят, значит, не спроста.

- Если б мы пропадали в бедности, они бы нас любили, а раз у нас все хорошо, так вот и не любят. Зависть, Мара, обычная человеческая зависть. Но кто же в этом сознается? Это ведь нехорошо, а все чистенькими хотят быть. Вот и придумали, что семья наша проклята. Проклятье, как же… Кто проклял-то, за что, кого?
- За разорение церкви, за осквернение старой могилы. Бог проклял и княжна.

- Будто бы отец один это делал. А кто и за что проклял всех тех, кто похоронен на этом погосте рядом с нашей родней? Посмотри, сколько могил вокруг – и добро бы старики одни лежали, так нет же, люди уходят в цвете лет, бабы умирают, рожая детей, дети погибают от болезней.
          А сколько мужиков и парней не вернулось с войны? Когда они нагрешить успели, двадцатилетние? Чем высшие силы прогневили? Им даже не судьба была в родной земле упокоиться.
          А мой Мишенька, мой жених, так моим мужем и не ставший? Он хороший был человек, добрый, совестливый, и никогда никому зла не сделал, и всю войну ведь прошел, а вернулся - и пяти лет не прожил, погиб. Случился пожар, загорелась колхозная конюшня, он лошадей кинулся спасать, выбил замок на двери, а несколько коней уже сами стойла сокрушили и в открывшуюся дверь прямо на него и вынеслись, от страха обезумевшие… сбили с ног и затоптали насмерть… за что, почему?
          А мой брат, Боря, про которого болтали, что такая ему выпала кара за большой грех, разорение церкви – и слепота, и обнищание. Все чушь. Он вернулся с войны калекой не потому, что прежде что-то не так содеял, а потому, что страну и народ защищал, как герой. Да силы у людей не беспредельны, ему вот сил не хватило, чтобы с увечьем и дальше достойно жить. Это не грехи и наказания, это война и тяжелая доля.         
          А новую могилку на кладбище видала? Алешка соседский утонул, подросток, как раз усики над губой пробились, хорошенький, чернявенький… ему бы только жить, так нет же – не стало его, матери сердце разбил, лежит вот здесь один, весь в цветах… 
          Подумай сама, Мара, сколько горя на земле и без нашего семейного горя. Горе, которого море… Разве что вправду вся земля проклята и весь род людской.

- Но почему одним выпадает смерть, а другим жизнь? Почему одним везет, а другим нет?
- Кто же это знает.
- Почему мне не везет, бабушка?

- Что ты болтаешь, Мара! С чего ты взяла, что тебе не везет в жизни? Не смей такого говорить, а то и впрямь беду накличешь на свою голову! Ты могла бы вообще на свет не родиться, ты могла бы, заболев, умереть. Ты могла бы всю жизнь провести в глуши нашей деревенской. Но ты и болезни пересилила, и выросла, и живешь в городе, ученая изнеженная городская барышня, ни тяжелого труда, ни нужды отродясь не ведая. Ты думаешь, это мало? Ты думаешь, за это не стоит бога благодарить? А замужество еще тебе будет, раз ты так этого хочешь, не обойдет тебя эта чаша. Знаешь, как говорят, выйти замуж не напасть, как бы замужем не пропасть… У нас раньше такое поверье было: если девушка хочет удачно выйти замуж за хорошего жениха, то ей нужно почаще ходить в церковь к ранней заутрене, ставить свечку и молиться, чтоб заветная мечта исполнилась. 

          Мара выросла в обществе с атеистическими идеалами. В школе ей объясняли, что вера в бога – просто старая сказка. Отчим советовал подальше запрятать крестильный крестик и даже не рассказывать о том, что она была крещена. Но обстоятельства ее жизни препятствовали тому, чтобы она выросла настоящей атеисткой. Мара достаточно много общалась с бабушкой, и бывая у нее в гостях наездами в течение года, и проводя у нее все летние каникулы, а бабушка, не афишировавшая своей религиозности, тем не менее не отступала от старых обычаев, хотя и выросла в семье, где отец был коммунистом, а братья комсомольцами: зато ведь ее мать, прабабушка Мары, продолжала тайно верить в бога и исподволь насаждала эту веру в душах тех своих детей, кто оставался к этому восприимчив вопреки влиянию эпохи.

Мара привыкла к тому, что бабушка помнит все главные православные праздники, что у нее есть иконы, когда-то спрятанные, но позднее снова занявшие божницу в красном углу, перед которыми она каждый вечер до отхода ко сну коленопреклоненно читает шепотом молитвы, часто крестясь и кланяясь. Бабушка и ее еще в раннем детстве выучила нескольким молитвам, по ее мнению, самым главным и нужным в жизни. Мара знала «Отче наш» и «Богородицу» и могла по памяти прочесть «Живый в помощи вышняго».

Бабушка особенно рекомендовала внучке читать почаще и уже совсем непременно повторять во время каких-либо жизненных невзгод «Живые помощи», потому что эта молитва имеет особенную силу, она творит чудеса, отгоняет бесов, ограждает от плохих людей и способна защитить от любой напасти… «не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему… на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия»…

          Наверное, бабушка была права. Ни к чему было, считая себя несчастней всех, заниматься поисками особенных причин неудач, но следовало идти по жизни, исходя из того, как это получалось. Или уж в самом деле надо было молиться, ставить богу свечки на ранней заре, терпеть, ждать и верить. Не отчаиваться, не унывать, сохранить мысли ясными, а сердце мягким и добрым, не пуская в него зло… «не приидет к тебе зло»…

Но Маре не дано было добродетели терпения. Она с ужасом ощущала, как впустую проходят ее лучшие годы, как утекает, словно вода сквозь пальцы, отпущенное ей время. Она сознавала себя обделенной, она так хотела познать радости любви. Мечта становилась все исступленнее, тоска перерастала в ожесточение, а ожесточение толкало к действию. Мара все отчетливее чувствовала и понимала, что, лежит на ней родовое проклятие или нет, так или иначе, но она постарается переломить свою судьбу. Вдоволь настрадавшись и окоченев от холода одиночества, она была готова бороться за свое счастье всеми доступными средствами, драться за него и со всем белым светом, и с самими высшими силами.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Продолжение. Мираж: http://proza.ru/2023/01/09/988
Предыдущее. Мёртвая княжна: http://proza.ru/2023/01/09/926

Содержание Части первой: http://proza.ru/2023/01/09/926