Встреча

       Это случилось в Питере – городе, над которым до сих пор витают неспокойные души Гоголя и Достоевского с их чертовщиной и совестливостью. А где же еще? Ведь Питер – это мятежная совесть России, неспокойный эпицентр судьбоносных катаклизмов. Таким он был, есть и останется и для народа, и для отдельного индивида, который вызвался быть нашим героем. Вот он, Петр Трусов, незаурядный сочинитель из нынешних. Прошу любить и жаловать.
       Питер большой, а потому сузим пространство нашей истории до престижных окрестностей проспекта имени «какого-то Октября, куда вливается удивленный Герцен», как писал когда-то об этом месте какой-то Набоков – обласканный эстетами и никчемный для новой власти космополит, бравший жизненный разбег именно в этих местах. Такого рода людей с талантливой гнильцой и заморскими замашками в России всегда хватало. Они противопоставляют себя обществу и подобны сорнякам, упрекающим взрастившую их почву в недостаточной питательности. Ох, уж эти другие берега! Стоило ли к ним прибиваться, чтобы понять наипростейшую вещь: человек, проживший первые двадцать лет в России даже после смерти останется русским. Впрочем, бог с ними, ибо Бог с нами.
       Заглянем же с Невского немного вглубь Большой Морской, где на самом ее изгибе, слева, восседает монолитное, цвета сухого асфальта здание (да что там здание – дворец!), у которого в пику тем, кто «с детства угол рисовал» вместо угла – изящный полуцилиндр с овальным основанием и четырьмя стекающими по фронтону колонами, через которые, как через щели в редких зубах можно попасть внутрь. О его массивности свидетельствует траектория прилегающей к нему улицы того самого «удивленного Герцена», которая перед тем как вонзиться в Невский искривляется подобно лучу света в сильном гравитационном поле. Существуй оно лет сто двадцать назад, самое что ни есть наидворяннейшее собрание почло бы за честь в нем располагаться. Так или иначе, спустя тридцать лет оно наполнилось молодой кипучей массой новых энтузиастов, чтобы стать Текстильным институтом или по-народному «тряпочкой».  Там-то все и случилось. Вот как в своей наполовину автобиографической повести описывает события тридцатипятилетней, а возможно, еще более выдержанной давности сам П.Трусов: 
       «Лёля была на два года младше, училась в Текстильном институте (сам я в то время учился на филфаке ЛГУ) и участвовала там в студенческом театре, где я создавал платный музыкальный фон (клок шерсти с паршивенького музыкального образования). Кто и как меня туда ангажировал я, в отличие от всего остального, хоть убей, не припомню. Трудовой договор требовал подтверждения компетенции, и в один из дней я вместе с музыкальным руководителем театра, Ларисой Львовной Р-ной, молодой, интеллигентной, изысканной женщиной, явился в райотдел культуры, где не менее интеллигентная чиновница предложила мне себя показать. Я сел за пианино и заиграл первую часть «Лунной сонаты». Буквально через несколько тактов хозяйка кабинета сказала: «Достаточно» и ободряющей улыбкой подкрепила мое право на весьма внушительный по тем временам побочный заработок. Все вышло быстро, просто и с поистине голливудской деловитостью. Так с ее легкой руки я был отправлен к председателю профкома института, добрейшему и незабвенному Эдуарду Иосифовичу Н-скому, а от него – прямиком в деловитые руки судьбы, еще не зная, какую встречу она мне уготовила.    
       Итак, Лёля. Даже память моя, имеющая за давностью лет полное право на мифотворчество, вынуждена признать, что любовью с первого взгляда там и не пахло. Вначале я не находил в Лёле ничего такого, что выделяло бы ее из числа эффектных студенток, посещавших эту богемную студию. Ну, может быть, походка – стройная, наплывающая, лобком вперед, как тогда говорили про сексапильных. Туда же умный, смелый взгляд и полная независимость от чужого мнения. Понемногу, однако, я стал задерживаться на милых, живых чертах Лёлиного лица, пока вдруг не понял, что влюбился. Да, да, влюбился! Я мог так считать, поскольку мое чувство к ней и близко не стояло с тем натужным притворством, которым я до нее пытался заманить в кровать покладистых девиц. Причиной ли тому романтический озноб моей натуры или отсутствие нужного в этом деле легкомыслия, но успехи мои на этом поприще были весьма скромны. С Лёлей всё было по-другому. Любовью была не только она сама, но и весь мир (включая прозрачной акустики зал, ряды притихших кресел которого сдвигались во время танцевальных вечеров, собиравших золотую молодежь со всего Невского, отчего официальная аббревиатура института (ЛИТЛП) расшифровывалась остряками как Ленинградский институт танцев и легкого поведения. Вечно недовольные, они расходились со скептическими улыбками, бросая на ходу: «А свинг-то не в жилу!»). И даже невыносимое, нескончаемое ожидание встречи с ней становилось чем-то изысканно мучительным.
       Вскоре я узнал, что в студии танцев есть некий грузин с саблей, который считает Лёлю своей девушкой и готов «зар-рэзать» любого, кто перейдет ему дорогу. Я не боялся быть зарезанным, но меня останавливал мужской кодекс чести того времени: нельзя отбивать девушку у парня, у которого с ней отношения. Тогда это было так же свято среди приличных мужиков, как закон «не бить лежачего». Однако я ничего не мог с собой поделать. На репетициях и в перерывах я все чаще оказывался рядом с ней, перебрасываясь, если повезет, незначительными фразами и быстрыми взглядами. В конце репетиции за ней приходил грузин и шел ее провожать.
       Однажды в конце марта грузин не пришел и я, набравшись храбрости, небрежным тоном вызвался ее проводить. Каково же было мое удивление, когда она согласилась! Мы добирались до ее дома часа полтора, и этого времени оказалось достаточно, чтобы обнаружить ободряющее совпадение наших жизненных взглядов. Она снисходительно отозвалась о грузине, поведала о своей семье и погрузила меня в рассудительный, манящий мир своих предпочтений. Не отставал и я, и она поощряла мои откровения ласковым, призывным взглядом. Март всегда был для меня особым месяцем. В марте началась моя жизнь, и я, не чуждый, как и все Овны сезонной пассионарности, испытывал и испытываю в это время особый подъем духа, который так и ищет, кого осчастливить. Вот и сейчас: воодушевленный, я во все глаза смотрел на замечательное личико под беретом, слушал звуки милого голоса и был готов идти за ней на край света. Не доходя до края света, мы остановились перед восьмиэтажным домом где-то на Краснопутиловской и не спешили расставаться. Вдруг из электрической зыби к нам вынырнул паренек нашего возраста и обратился к Лёле с непозволительной фамильярностью. Я, не раздумывая, развернулся к нему и схватил за отвороты пальто. Парень вырвался, отскочил и пообещал:
       «Щас позову пацанов, мы тебя изуродуем!»
       Леля, как тигрица, бросилась к нему и прошипела:
       «Если ты, Мартынов, что-нибудь ему сделаешь, мои друзья тебя убьют!»
       Мартынов исчез в темноте. Взволнованная Лёля потащила меня на улицу, торопливо говоря на ходу:
       «Уходи, уходи, я сама с ними разберусь!»
       Я упирался, потому что не мог позволить, чтобы девушка сама разбиралась со шпаной, но она почти силой дотащила меня до угла проспекта и заставила сесть в трамвай, говоря, что это шпана из ее дома, и они никогда не посмеют ее тронуть.
       На следующей репетиции мы охотно переглядывались и улыбались друг другу, но пришел грузин, косо на меня посмотрел и увел Лёлю. Я поймал ее виноватый взгляд и пал духом. Она перестала ходить на репетиции, и я видел ее мимолетом. Мы торопливо улыбались и если удавалось, перекидывались пустыми фразами. На репетициях я был молчалив и поворачивал голову в сторону входной двери зала всякий раз, когда она открывалась и кто-нибудь входил. Так продолжалось два с лишним месяца, пока однажды, в середине июня я неожиданно не столкнулся с ней и грузином в вестибюле института, куда приехал за окончательным расчетом. От неожиданности мы с ней застыли на месте. Улыбка, которую несколько секунд назад поселил на ее лице грузин, погасла, она взглянула на меня нерешительно и, я бы сказал, потеряно. «Привет!» - тихо сказал я. «Привет!» - так же тихо отозвалась она. Повисло неловкое молчание, которое будь мы вдвоем, наполнило бы нас восхитительным, волнующим смущением. Но рядом нетерпеливо переминался чертов грузин, готовый прервать нашу долгожданную встречу в любой момент. Мне вдруг показалось, что она хочет сказать что-то важное, особенное, призывное. Может, даже встать рядом, чтобы пойти со мной (хотя, черт меня побери, это должен был сказать и сделать я)! Но нет: мы оба словно онемели. Грузину, видимо, надоело наше неловкое молчание, и он потянул Лёлю за руку. Бросив на меня виноватый, беспомощный взгляд, она пошла с ним. 
        Когда мне в дальнейшем случалось проходить мимо оживленного институтского портала, я жадно всматривался в молодые лица, надеясь увидеть среди них Лёлино. Приблизительно через год я, проезжая мимо института, сквозь заднее стекло плотно набитого автобуса увидел ее с подругой на переходе. Прорвавшись через толпу вечерних пассажиров, я выскочил у Исаакиевской площади, прибежал назад и минут пятнадцать метался там в разных направлениях, но Лёлю так и не обнаружил. И хотя Питер еще теснее, чем мир, больше я ее не видел…
       Мы столкнулись с ней, как две космические частицы - столкнулись, выделили любовную энергию и разлетелись в разные стороны. Возможно, она иногда вспоминает обо мне, и если я в чем-то перед ней виноват, то только в необъяснимой, малодушной робости…»
       Скучная истина: всякое событие – мать последствий. Заживают даже кошачьи царапины, только не сердечная рана. Жизнь сводит мужчин с разными женщинами, предлагая опознать в череде лиц то единственное, что заложено в них с рождения и признать себя ее пожизненным подельником. Увы, он выбрал не то лицо. Знал, что лжесвидетельствует, и все же через пару лет женился или, иначе говоря, спрятал голову в песок. Сознание наше скрывает неудачи, отвлекая от них суматошными, крикливыми пируэтами – совсем как птица, уводящая угрозу от гнезда с птенцами. Первые годы супружества Трусов тешил себя иллюзией любви к жене, пока не обнаружил, что в основе ее уже знакомое натужное притворство. Обнаружив, смирился. Потом подоспело рождение сына и благотворное осознание отцовства. Писать он начал еще в институте, а поскольку любил не себя в литературе, а литературу в себе, у него получалось, и его стали потихоньку печатать. Он обладал главным качеством хорошего сочинителя: в нем билась неугасимая жилка глубоко запрятанного любовного смятения. Это смятение переливчатой нотой звучало во всех его дальнейших сочинениях. Среди прочего он написал уже упомянутую автобиографическую повесть, теша себя жалкой надеждой, что Лёля каким-то чудом прочитает ее, узнает себя и как-то даст о себе знать. Но нет: она по-прежнему жила где-то в неизвестности, отдаваясь днем работе, а ночью мужу. И эта неизвестность, как ни странно, его устраивала: желая их встречи, он страшился разочарования. Как-то раз его пригласили на телевидение, чтобы взять у него интервью, и он по ходу упомянул о своем флирте с Текстильным институтом и передал привет нескольким знакомым, включив туда Лёлю. Либо она и ее подруги не читали книг и не смотрели телевизор, либо еще что-то экстраординарное, но призыв его остался без ответа. И вот после семнадцати лет душевного одиночества он, отметив свое сорокалетие, решил ее отыскать. Пришел в Текстильный институт, назвался и попросил дать ему Лёлин адрес. Ему отказали. «Почему?» - удивился он. «Не положено» - был ответ. Тогда он обратился к хорошему знакомому, который владел охранным агентством. Тот обещал пробить Лёлю по базе, и Трусов передал ему данные: Ольга, в девичестве Санина, год рождения всего-то на тридцать восемь лет старше сегодняшнего дня, жила где-то в районе Краснопутиловской, в годы оны училась в Текстильном институте – вот, собственно, и всё. «Не густо» - почесал затылок знакомый и через пару дней сообщил: женщин с такими данными довольно много, но по возрасту подходит только одна, и не факт, что это та, кого он ищет – в базе агентства девичьи фамилии только тех, кто сменил ее после 1995 года. К этому прилагался адрес.
       Адрес отсылал на Гражданский проспект неподалеку от метро «Академическая», и услужливое воображение тут же набросало несколько сценариев того, как ее могло туда занести. Не такие уж и фантастические, сценарии эти оставляли надежду, и в конце апреля, сухим солнечным днем, одинаково подходящим и для радости, и для разочарования он, прихватив с собой одну из своих книг, позвонил в франтоватую дверь на третьем этаже восьмиэтажного дома. Перед этим с волнением пытался представить, как это будет выглядеть, и предстоящая встреча рисовалась ему до уныния будничной: если она дома, его либо пригласят, либо выгонят, если это не она, он извинится, да и был таков. Дверь открылась, на пороге возникла молодая, стройная женщина в джинсах, белой блузке, с русыми, забранными в хвост волосами и вопросительно посмотрела на него. «Не она!» - отлегло от сердца, и он, поздоровавшись, умеренно заискивающе спросил:
       «Простите, Ольга Санина здесь живет?»
       «Это я» - сказала женщина и, подобрав губы, настороженно уставилась на непрошеного визитера. Глаза и губы – визитные карточки женщины. Это их она первым делом вручает мужчине.
       «Простите, ради бога, я ищу мою знакомую, и вот мне дали ваш адрес, - заторопился он. – Да, я вижу, что это ошибка, но какое удивительное совпадение! С этим годом рождения вы, получается, единственная в городе Ольга Санина!»
       «Какая же я единственная, если есть ваша знакомая!» - недоверчиво улыбнулась женщина.
       «Это ее девичья фамилия, а новой я не знаю, - снова заторопился Трусов. – И я подумал – вдруг она развелась и вернула фамилию. Просто хотел проверить. Я ее уже семнадцать лет ищу…»
       Женщина внимательно посмотрела на него, лицо ее вдруг смягчилось, и она спросила: 
       «Зайдете?»
       Трусов замялся:
       «Неудобно как-то…» 
       «Заходите» - распахнула женщина дверь и отступила, освобождая Трусову проход.
       Он протиснулся в прихожую, где был встречен гостеприимным запахом свежего борща. Ему предложили тапочки и повели на кухню.
       «Ничего, что на кухне?» - спросила женщина.
       «Конечно, конечно!» - не мог избавиться от смущения Трусов.
       Женщина усадила его у окна и спросила:
       «Чаю хотите?»
       «Если не трудно!» - благодарно улыбнулся Трусов и пристроил книгу на подоконник.
       Хозяйка отвернулась к плите, и в это время в проеме двери показалась фигуристая женщина в годах, в длинном ворсистом халате и с выражением обходящей свои владения барыни. Трусов привстал со стула и приветствовал ее. Женщина внимательно посмотрела на него, кивнула в ответ и с улыбчивой строгостью спросила:
       «Это кто тут к нам пришел?»
       «Это ко мне, мама. С работы» - не оборачиваясь, сухо одернула ее любопытство дочь.
       «А, ну хорошо» - кивнула мать и ретировалась.
       Женщина, колдуя над чаем, сказала:
       «Вообще-то я живу у мужа, так что вам повезло меня застать. Я Санина по мужу. Вот приехала проведать мать. Кстати, где вы взяли этот адрес?»
       «Знаете, сейчас это просто. Везде продаются базы данных с адресами. Купил диск, вставил в компьютер, и вот пожалуйста…»
       «Да, действительно просто» - скупо отозвалась женщина и принялась разливать чай. Выставила печенье, конфеты и пригласила:
       «Угощайтесь»
       Трусов отхлебнул чай и похвалил:
       «Очень вкусный чай. Спасибо!»
       «Пожалуйста!» – украсив подобревшее лицо улыбкой, откликнулась женщина.
       Доброта была ей к лицу, и Трусов отметил, что она выглядит гораздо моложе своих тридцати восьми. Пригубив чай, она вернула чашку на блюдце и спросила:
       «Так вы что, действительно ищите свою знакомую семнадцать лет?»
       «Не совсем так. Я семнадцать лет ее люблю, а искать начал недавно»
       «А почему не раньше?»
       Трусов хотел отделаться общими фразами, но вместо этого неожиданно для себя разоткровенничался:
       «Так получилось. Мы ведь расстались по моей глупости. Я проявил нерешительность и позволил ей уйти с другим. Она ушла, а я смирился. Потом женился, потом сын родился, так год за годом всё и тянулось. А тут еще книги. Я же вроде как писатель. Кстати, вот моя книга, взял на всякий случай. Если хотите, оставлю»
       «Конечно! С удовольствие посмотрю, - разулыбалась женщина. – И как же вас зовут?»
       «Петр. Трусов. Меня даже по телевизору показывали»
       «Да? Не видела. А скажите, почему ее надо искать? Она что, прячется от вас?»
       «Да вроде нет…» - неуверенно ответил Трусов и вдруг подумал, что если бы Лёля захотела его найти, она бы легко это сделала. В отличие от нее он фамилию не менял.
       «И зачем вы ее ищите?»
       «Понимаете, в психологии есть такое понятие – гештальт…» - начал Трусов.
       «Да, да, знаю! - перебила женщина. – Я же медработник»
       «А, ну так вот! – оживился Трусов. – Вот я и хочу его закрыть! Причем, все равно, в какую сторону. Мне главное освободиться от груза вины»
       «Ну, тогда я могу вам его закрыть хоть сейчас! - задорно улыбнулась женщина, отчего еще больше похорошела. – Хотите?»
       «Как?» - уставился на нее Трусов.
       «Ну, я же Ольга Санина! – улыбалась женщина. – Так что представьте, что вы меня нашли. Только сначала скажите: вы уверены, что если бы вы настояли, она пошла бы с вами?»
       «Абсолютно»
       «Тогда я вам так скажу: будь я на ее месте, я бы никогда вас не простила! - откинувшись на спинку стула, с довольной усмешкой взглянула она на гостя. – Так что можете ее не искать. Ну, а если найдете, такое от нее услышите, что сразу сбежите! А если к тому же у нее из-за вас с нелюбимым мужем все пошло вкривь и вкось, могу только посоветовать держаться от нее подальше! Поверьте, я знаю, о чем говорю»
       «Но если она с ним несчастна, может, она вернется ко мне?»
       «Даже не мечтайте! – с неожиданной неприязнью воскликнула женщина. – Вы для нее теперь хуже горькой редьки!»
       «Но мне бы только прощения попросить…» - промямлил смущенный Трусов.
       «Плевать ей на ваше прощение! Семнадцать лет жила без него и дальше проживет! Все, забудьте! Вы для нее теперь никто и звать никак!»
       «Но я бы мог ей все объяснить…»
       «Объяснить что? Свою робость и смирение? Тогда идите в церковь и богу этим хвастайтесь! А мне… в смысле, ей это неинтересно…»
       Женщина вдруг сникла и сразу повзрослела. Подхватив остывший чай, она отпила его наполовину, поставила чашку и сказала скучным голосом:
       «Ну, а если она утешилась с мужем, ей тем более не до вас. В общем, в любом случае вы ей не нужны. Вы гордый?»
       «В смысле?»
       «Ну, вам нравится, когда вас презирают?»
       «Кому же это нравится…»
       «Судя по всему вам, раз вы сами нарываетесь»
       «Послушайте, Ольга, мне ведь тоже несладко пришлось, но я же ее люблю до сих пор!»
       «Хорошо. Тогда скажите, когда и из-за чего она решила уйти»
       «Ну… мы случайно столкнулись в ее институте. Она была с другим, очень наглым и настойчивым парнем, и мы стояли и молчали. И я почувствовал, что это момент выбора. Он прямо в воздухе висел! Ей надо было выбрать, с кем она дальше пойдет - со мной или с ним. Я по ее глазам видел, что она колеблется, и мне надо было просто взять ее за руку и увести, но вместо меня это сделал другой… Вот и все»
       Женщина обидно улыбнулась:
       «Надо же! Ну, прямо классика жанра! Где-то я уже такое видела! Вы пейте, пейте чай! И конфетку возьмите…»
       Трусов послушно взял конфету и, откусывая ее маленькими кусочками, допил чай.
       «А теперь послушайте, что я вам скажу, - строго взглянула на него женщина. – Ваша знакомая прекрасно могла выбрать из вас двоих сама, но захотела, чтобы это сделали вы. Кто выберет, тот и мужчина. И когда вы дрогнули, она ушла с другим. Заметьте – не он ее увел, а она сама пошла с ним вам назло. Для чего? Чтобы пробудить в вас волю! Они же не в ЗАГС после этого пошли?»
       «Не думаю… - помялся Трусов и далее уверенно: - Конечно, нет!»
       «Ну вот, видите! Она дала вам шанс! А вы что? Вы, видите ли, смирились, благородство проявили, а на самом деле попросту обманули ее ожидания. Можно сказать, предали ее. И после этого она должна вас любить и ждать семнадцать лет? Она что, дура? Да она за это время десять любовников сменила! Вы просто не знаете, на что способна разочарованная женщина!»
       «Нет, конечно, я виноват, но там есть нюансы…»
       «Знаете, Петр, я вам так скажу: даже если она назло вам вышла замуж за другого, возвращать ее надо было в первые два-три года. Ходить за ней по пятам, стоять у нее над душой, сниться ей, в общем, постоянно о себе напоминать. Вы этого не сделали, а теперь уже поздно. Если даже вы ее найдете, это будет другой человек»
       «Ольга, я все понимаю. Пусть она на меня накричит, пусть с лестницы спустит, пусть, в конце концов, убьет – я заслужил. Я только хочу, чтобы она знала, что все это время я ее любил. Мне же без этой любви, как безногому без костылей!»
       «Ну, не знаю, - устало откинулась хозяйка. – Хотите страдать – страдайте, дело ваше. Только имейте в виду: ваша любовь – мертвая, а вам чтобы жить дальше, нужна живая…»   
       И пристально посмотрев на гостя, добавила:
       «Хотела бы я, чтобы меня так любили…»
       «А что? Что-то не так?» - участливо поинтересовался Трусов.
       «Всё не так… - погрустнела хозяйка и, спохватившись, спросила: - У вас время есть?»
       «Конечно!» - подтвердил Трусов.
       «Тогда если не трудно, расскажите, как пишутся книги!»
       И Трусов, почувствовав себя в своей тарелке, принялся рассказывать о том, как в нем рождаются книги. Импровизируя, он пересыпал повествование бойкими мыслями и случайными наблюдениями. Например:
       «Многие пишущие создают героев по образу и подобию своему, а мне приходится влезать в чужую шкуру»
       «Человечество с завидным упорством воображает себе то, чего нет»
       «Мне особенно нравятся вокзалы с их запахом дальних дорог»
       «Мы приходим в этот мир, как Новый год на запорошенную землю. Вопрос только в том, какие следы мы после себя оставим»
       «Важно не то, что ты скажешь, а как тебя поймут»
       «Иметь собственное мнение еще не значит быть правым»
       «Лучшее – враг хорошего, а потому надо дождаться, когда лучшее станет хорошим»
       «Некрасивые женщины и одеваются некрасиво»
       «Юморист подобен больной лошади, которая ржет весь день» 
       «Душа – это окультуренная часть нашей психики. Нет культуры – нет души»
       «Нынешняя литература, как холодильник после Нового года: открываешь, а там запах вчерашних салатов»         
       И так далее в том же спорном духе. Положив локти на стол и чуть подавшись вперед, хозяйка слушала его, не перебивая, и, судя по ее блестящим глазам, слова падали ей на сердце и разгорались цветастыми искрами. Когда он закончил, она помолчала и сочувственно сказала:
       «Как же вы, такой умный, так опростоволосились…»
       И вдруг, словно вспомнив:
       «Вы мне обязательно должны подписать свою книгу!»
       «С удовольствием, Ольга!» - распрямил спину Трусов, взял книгу и, открыв обложку, вывел на ней:
       «Наиразумнейшей Лёле Саниной: очарован Вашей фотогеничной сердечностью и сердечной  фотогеничностью! С пожеланием счастья, автор».
       Протянув книгу, Трусов сказал:
       «С вами, Ольга, общаться - одно удовольствие! Скажите, мы могли бы где-нибудь встретиться, выпить кофе, поговорить?»
       «Конечно! – тут же согласилась хозяйка и, подтянув к себе белую салфетку, испачкала ее черной вязью цифр: - Вот мой телефон. Позвоните, когда будет время»
       На том и распрощались.
       Трусов вышел на улицу, где его поджидало веселое весеннее солнце. Не удержался и взглядом отыскал окно на третьем этаже. Оттуда ему махнули. Он ответил и устремился к машине, радуясь на ходу, что нашел женщину, которую снова может звать Лёлей.