Вишни. Роман. Ч. 2. От Миуса до Нисы. Глава 7

VII
Воспользовавшись вынужденной отсрочкой от службы, Василий, работая на восстановлении, изначально только самых важных объектов в поселке, влияющих на поддержание жизнедеятельности и выполнения функций, предприятий обслуживания населения и обеспечения продуктами питания, в первую очередь хлебом. Народное хозяйство требовало восстановления, разрушенные промышленные и административные здания.  Что касалось личных подворий, домов и хат, то они на втором или третьем месте. И люди, просидевшие два года в подвалах, не роптали, понимая всё адекватно, что главное – обеспечить фронт всем необходимым, продуктами питания, вооружением, обмундированием и резервом бойцов, конечно.
До дождей, правдами и неправдами, найдя подходящий материал и чаще всего из разбитых и подлежащих сносу зданий, Вася, в основном в одиночку, имея двоих подсобных рабочих, маму и сестру, отремонтировал крышу. И под ней можно было без боязни жить, не думая, что ночью на голову польётся дождь или повалит снег во время метели. Организовав с женским контингентом домашний субботник, затеяли глиняно-соломенный замес, которым устранили прорехи в потолочно-чердачном перекрытии.
– Ну вот и я дождалась помощников, – уставшая, после авральной работы, мать просто плюхнулась на ящик из-под снарядов, служивший и удобным табуретом и подставкой под что-угодно, и маленьким сундуком для вещей.
– Нам теперь осталось Дюймовочку замуж выдать и мне можно в армию собираться, – пытаясь подчеркнуть, что сестра уже почти взрослая, но с неким «поджигом» меньшей сестрёнки, сказал Вася.
– Ты опять? Что я тебе плохого сделала? А ещё братом называешься….
– Хватит вам собачиться, – высказала недовольство мать, – как уйдёшь в армию, тогда поймёшь, как тебе нас будет не хватать. А сейчас хорохоришься. Быстрее бы война закончилась. Может на твою долю и не выпадет уже воевать. Хватит, что батя и Лида воюют. Благо, что сестра ваша на этом, как его… забыла.
– На Восточном фронте, мама. Это, можно сказать, что в тылу. Они охраняют от налётов важные военные и промышленно-хозяйственные объекты. Их гарнизон войск ПВО, они где-то на второй лини обороны обычно стоят, на Южном фронте, должно быть.
– Ой, ты прям всё знаешь, – тоже с ехидством, ответила тем же брату Маша.
– Конечно знаю. Лида мне по секретной почте письмо прислала. Его только лично в руки вручают и передавать строго настрого недопустимо в третьи руки. Вот так!
– Расскажи нашему петуху, которого мама на Новый, ещё 42-й год нам целиком сготовила, а не мне. Забрехался, силы нет, – отвечала в манера Васи сестра.
– Мам, а чё батя письма не пишет? Он же, вроде как при штабе сейчас, а? – повернувшись к матери, продолжил «допрос» сын.
– Вот напиши ему и спроси. Ты же всё знаешь, вот и ответь сам нам – почему? – уже и мать стала сердиться таким вопросам неугомонного сына.
– Могу попробовать, конечно. Думаю, что штабным служащим, от начальника штаба армии или фронта, до штабного водителя, кучера и сапожника, всем запрещено писать домой письма, чтобы, упаси Бог, какую-нибудь военную тайну не разболтали. Ладно, мне, я – могила, а ты Малявка, растрезвонишь повсюду враз.
Наступила минута молчание. Вася ожидал следующей «атаки» женского батальона, в составе мамы и сестры, а те, в свою очередь, поняли, что только так можно было заставить юношу помолчать немного. Тем более, что Варвара Максимовна и сама себе задавала вопрос: почему муж совсем почти не пишет, в отличие от дочери, от которой еженедельно приходило письмо. Возможно, чуткое женское сердце почуяло что-то неладное. Когда их разделял фронт – понятно, но за восемь месяцев три письма, когда соседи с фронтов, которые и подальше, чем Южный, получают, не так часто, но регулярно весточки. А Южный фронт, хоть и сдвинулся на запад, но на две сотни километров от дома, не более.
И даже, когда мать, «преступно» молчала о том, что детей нет дома, что они за линией фронта и вообще о детях ничего не писала, Пётр ни разу не спросил: у вас там всё в порядке? как дети? как выживаете или сытно живёте? – ничего подобного. К тому же и Лида жаловалась, что «… написала папе ещё в середине августа – ответа нет, через месяц – опять ответа нет. Вот и на третье письмо не дождусь никак ответа. Вы мне, верно, указали полевую почту 41620…». Ладно, когда передовые части в окопах сидят безвылазно и-то домой пишут, а тут?
– Что-то с вами совсем скучно стало, – первым разорвал тишину опять Василий, – схожу на речку, может сома поймаю…
– Ага, сходи-сходи, – отпуская сына, так как дома, если и были, то только бабские дела и подумала про себя: «пусть погуляет, пока ещё есть такая возможность, а вот весной…».

На вокзале, на границе привокзальной площади, возле стены, из которой торчали водопроводные трубы с вентилями и гусаками, а внизу с жёлобом для стока, над которыми были яркие надписи «Холодная вода» и «Кипяток» стоял тарный ящик, который, что наездник «оседлал» одноногий комиссованный фронтовик с гармошкой. А в полутора-двух метрах от него сидел, а вернее сказать, стоял на своих «обрубках», вместо ног другой инвалид, но без обеих ног, практически, отхваченных до промежности. Через его плечо по диагонали была подвешен небольшой сидор, похоже, что он был изготовлен из штанины галифе. Под ним была подмощена картонка, толи фанерка, а с обеих сторон стояли упоры-ходунки с ручками, на которые инвалид, опираясь, переносил своё укороченное вдвое тело вперёд, при передвижении.
Была ли договорённость у этих двоих бывших вояк или нет, но впереди перед ними, примерно посередине, лежала перевёрнутая шапка, в которую изредка те, кого пробирала жалость и в кармане были мелкие монеты, бросали, нагибаясь и при этом крестясь. Чаще, это были женщины, потерявшие на войне мужей или сыновей и это, читалось на их страдальческих лицах.
Гармонист пел популярную уже песню «Огонёк», написанную на стихотворение Михаила Исаковского, которое было напечатано в газете «Правда» в апреле этого года. Композиторов было много, которые положили музыку на эти стихи, однако, в сущности, песня, хоть и имела незначительные отличия, и даже в тексте, но была узнаваема и всеми любима. Бывший фронтовик пел совсем не артистичным голосом, с трудом попадая в озвученным им же мелодии старенькой гармони, низко наклонив голову и казалось, что ему всё равно слушает ли кто-то его или нет, бросают монеты или нет:
«…Парня встретила дружная
Фронтовая семья,
Всюду были товарищи,
Всюду были друзья,
Но знакомую улицу
Позабыть он не мог:
«Где ж ты, девушка милая,
Где ж ты, мой огонек?..».
   
Тот же, что был едва виден из-за ящика с сидевшим на нём гармонистом, наоборот, вертел головой, как будто кого-то ждал или хотел узнать. Видимо, их дуэт сложился случайно, да и дуэтом его назвать нельзя было, так как играл и пел только один, второй только дополнял трагичность момента своим видом.
Вася стоял чуть в сторонке, слушал и дожидался, когда этот фронтовой дуэт сделает перекур. Хоть в это время здесь людей было мало, лишь редко, женщины, пройдя короткий ряд торгашей и менял на привокзальном базарчике, что-то приобретя или уйдя недовольно бурча, из-за заоблачных цен, проходили мимо тех, кто тут уже успел примелькаться за последние три-четыре дня.
Высокий и худощавый фронтовик, сидевший на ящике в шинели, достал кисет и бумагу, положил рядом с собой на ящике. Снял с плеч ремни гармошки и поставил её рядом с другой стороны. Неспеша свернул самокрутку и, наклонившись, передал её своему товарищу. Затем ловко свернул самокрутку себе. Заметив то, что парень долго крутится рядом и не уходит, предложил ему:
– Тебе тоже свернуть или ты сам любишь это делать? – подумав, что тому не терпится курнуть.
– Не! Спасибо, батя! – поспешно ответил Вася.
– Можно и батя, но тем, кто платит.
Вася засуетился, порыскал в карманах и достав пару монет, бросил в шапку.
– Тю, дурень! Это присказка у меня такая. А ты, видать, батю с фронта ждешь, да?
¬ – Да, нет, он на фронте… пока на фронте.
– Но ты явно что-то хочешь, так же? Ну давай, «насыпай», а мы с Дубиной тебя послушаем – подкурив сигарету и дав прикурить, как он назвал товарища, Дубине, фронтовик глубоко затянулся, задержал дыхание и потом с удовольствием, медленно стал его выпускать струйкой.
– Вы меня извините, а почему Дубина? Такое прозвище дают человеку здоровому, как дубина.
– Я не понял, Михась, он издевается надо мной или наоборот, эти слова, как комплимент мне, с благодарностью принять? – фронтовик без ног и в ватнике, дымя цигаркой и не вынимая её изо рта, а лишь отклоняясь от дыма и щурясь, спросил у гармониста.
– Комплимент, конечно, ты же, до того, как тебя «сломали» и впрямь дубиной доброй был, шо, не так? – морща улыбкой лицо с чёрной щетиной небритых щёк, Михась успокоил Дубину.
Мужики некоторое время молчали. А потом, Михась, повернулся к Васе и спросил:
– А тебя, «Геракл», как зовут-то?
– Василий, я, - засмущавшись ответил парень.
– Ну и, Василий Батькович?
– Да я-то ничего особенного. Просто меня в армию не взяли, Геракла не получилось, не вырос. А батя и сестра старшая воюют. Это не моё дело, просто хотел спросить, вы же не местные, а почему домой не едите, вас, что некому ждать? Родные же есть?
– Э, брат, ты самый трудный вопрос задал, на который и мы сами никак не найдём ответ. Я-то сначала думал ехать домой. Мы ж с Колей тут, на Миус-фронте ноги оставили, я одну, а друг обе к разу. Мы с Кущёвки, что в Краснодарском крае. Микола наотрез отказался домой ехать, просил даже меня написать письмо, как от командира или товарища, с кем воевал, что мол так и так, погиб ваш сын, муж и отец. Я не могу такую неправду писать и бросить его самого не могу. Вот так и скитаемся, брат мой, как побирушки. А, что делать? Руки на себя накладывать? Так мы же верующие, христиане, грех на душу брать не хотим. Тело-то оно тленное, а душа же бессмертна. И как же она тогда, грешная будет маяться?
– Михась, ты вот на своих «трёх ногах» несмотря на то, что две из них – деревянные костыли, быстрее стал бегать, чем раньше на двух. Бросил бы и правда меня. Из-за меня и свою жизнь гробишь. А когда решишь вернуться, жена, не дождавшись, выскочит за какого-нибудь бравого штабиста и все дела. Что потом? Его убивать или самому в петлю?
– Дубина, ты и правда, дубина. Сказал же тебе, что мы или вместе домой приедем или никто. Всё, точка!
Вася стоял, слушал и понимал, что такие споры у друзей-товарищей происходят не впервой, а он, ставший невольным свидетелем, только масла в огонь костёра спора подлил. И они уже за него вовсе забыли, начали «лаяться», что цеповые. Когда на крики начали собираться люди, земляки резко замолчали. Михась взял в руки гармошку, сделал перебор клавишами и, «разбудив» отдыхающие меха, резкими рывками заиграл, остановился, пару секунд подумал и сменил «репертуар», запел песню «Три танкиста» из фильма И.А. Пырьева «Трактористы».
Собравшие на шум и крик люди, теперь уже были вынуждены до конца прослушать любимую песню, а моложавая женщина даже поддержала гармониста своим звонким, заливистым голосом.
Вася впервые представил себе, что вот также, как эти фронтовики, мог где-то оказаться и его родной отец. Да, нет, с ним этого не должно случиться, он же при штабе служит и в атаки не ходит, как эти бойцы, прорывая линию Миус-фронта.

Не задавая бывшим фронтовикам лишних вопросов, которые были припасены у него заранее, когда он ещё наблюдал за ними со стороны, но в связи с новыми обстоятельствами, потеряли свою актуальность, Вася тихо и молча, не прощаясь, удалился в сторону железнодорожного полотна. Перейдя через железнодорожные пути, направился привычной тропинкой, мимо водокачки к Миусу. Опустившись по косогору к самому берегу реки, прошёл по тропе, по течению до установленного мостка, с которого детвора любила прыгать с разбега в речку. Уселся на край мостка, свесил ноги так, что они едва не касались поверхности воды.
По воде, словно маленькие шлюпки проплывали, кружась, опавшие листья. Ощущалась осенняя свежесть от воды и запахи высохшей травы. Солнце, при всех попытках доставить тепло почве и воде, уже плохо с этим справлялось, а по утрам на траве, в низменных местах ложилась изморозь.
Вася любил, оставшись наедине с природой подумать на серьёзные темы или просто снять внутреннее напряжение, физическое, но в большой степени душевное. И с этим природа справлялась лучше любого психотерапевта. А о том, что такие специалисты существуют, разве в такие молодые годы кто-то задумывается? Сейчас он должен был получить разрядку, и он её получал сполна.
«Как же они тут будут, оставшись вдвоём, без меня, – думал Вася, смотря на тяжелые низко-плывущие облака, через разрывы между которыми, изредка пробивалось яркое, но уже холодное солнце, – я не могу не пойти на службу. Иначе, это уже похоже на дезертирство, хоть и не по моей прямой вине, а потому, что я, подобно «недомерку» Дубине, не могу ничем помочь отцу, сестре, да и Родине в целом, победить ненавистное врага, принесшего много горя и смертей, разрушений и лишений. И мамка, хоть и прячет постоянно волосы под косынку или платок, но я же видел у неё на висках седину. А ей-то только через год сорок должно будет исполниться. Половина моих друзей сложили головы. Они-то были слишком явной видимой для врага мишенью, а я юркий, шустрый и неприметный, как и батя. Батя же не сразу в штаб попал, ему-то, хоть и не писал он, нельзя же такое писать, но ему, уверен, ох, как и досталось. Сорок первый год – не сорок третий, тогда ни за что гибли, необученные, не умеющие воевать, а сейчас и командиры опыта набрались, и вооружение, дай Бог, какое, одни самолёты, что я видел и танки чего стоят?!».
За изломом реки, послышался шумный подъём уток с воды, с характерным всплеском, при отрыве группы диких уток и послышались крякающие сигналы об опасности, подаваемые селезнем, для привлечения внимания других уткам стаи, не видящими опасность. Вася, повернув голову в ту сторону, увидел стайку в пять-шесть особей, поднимающихся вдоль русла и, практически над его головой, поднявшись выше крон прибрежных деревьев, сделали плавный разворот, пошли на круг, как самолёты делают, в случае неудачной посадки. На время даже показалось, что они крыльями касаются тяжёлых облаков, но затем пропали из виду, скрывшись из поля зрения за высокими вербами.
«Вот и утки скоро улетят или эти и есть уже перелётные, остановившиеся для отдыха и подкрепления. Видимо, рыжая плутовка, подкравшись через кусты крутого правого берега, со стороны Широкой балки, поросшей камышом к воде, попыталась схватить крякву у берега. Но, дура, она же не знает, что там сразу у берега глубина, если не по шею, то не меньше, чем по пояс. Во-во! И что-то барахтается. Точно, так и есть. Будет знать, как на реке охотится. Шла бы в камыши или ещё лучше в поле, мышей-полёвок ловить, они сейчас, ох, какие жирные. – Вася удивился сам себе, что смог на минуты отвлечься от важных мыслей, – это и хорошо, и очень плохо, случись на фронте. Тогда я смог бы стать лёгкой мишенью для снайпера, будучи в разведке. Но я же сейчас не в разведке? Да, конечно, но нужно отрабатывать внимательность и сосредоточенность на главной цели – пригодится на фронте…».
Вася так задумался, прикрыв глаза, что не заметил, как вдоль берега к нему тихо подошёл старичок с рыболовными снастями, состоящими из простой поплавочной улочки со сравнительно коротким удилищем, не более двух с половиной метров, но прочным молодым побегом дерева и деревянной невысокой скамейки. Он так тихо подошёл, что присутствие постороннего Вася ощутил тогда, когда скрипнули доски настила мостика под ним. От неожиданности, парень чуть не свалился в воду, но ухватившись за край мостка, поднялся и внимательно посмотрел на старика.
– Я, наверное, занял ваше место?
– Моё место, милок, давно уже на погосте, ждёт-не дождётся. А Господь меня всё ещё держит тут, на грешной земле, не отпускает. Троих моих сынов забрал уже, а меня держит. Зачем и кому я тут нужен? Так видать ещё пока нужен. Оставил нам старшенький с бабкой внучка, Виктором назвали, в честь победы. Он уже в войну родился, отец евоный не увидел своего наследника. Сиди, милок, коль хочешь. Река большая всем места хватит. Ну, а ты явно не на рыбалку пришёл. Сам на сам хочешь, небось побыть?! Знакомая песня.
– Да, дедушка, так и есть. Не знаю, как Вас зовут.
– Зови, хоть дед, хоть дед Макар, коли это важно. До отчества я непривычный. А вот кличут меня ещё Щукарём, не слыхал?
– Не-а, не слыхал. Наверное, рыбак Вы знатный и щук за свою жизнь переловили много, потому и Щукарь.
– Да какой там, знатный. Это мой сосед, учитель знатный, Иван Елизарович, ты должен его знать, прозвал меня в шутку, так и прилипло ко мне, Щукарь да Щукарь. Я всё выпытывал, мол не ругательное это прозвище, а он мне – нет, говорит, наоборот, литературное и доброе. А на рыбалку убежал, что бабке глаза не мозолить, да и глядишь чего-нибудь и споймаю. По молодости и сомов ловил, и щук, да и чего я только не ловил. А вот сейчас, Миус-то весь «перевернули» вверх дном взрывами, побили рыбу. Сом, если, где и выжил, уже в спячку пал, а щуку поди найди. Вот закину удочку, леску размочу, чтоб не пересыхала и домой пойду. Ну, а тебя, как кличут, али секрет?
– Васей меня зовут, дедушка Макар.
– Ну, а ты, Вася, позволишь мне тута присесть, покурить. Будешь, я угощу?
– Не-а, не курю.
– Ну да, конечно. Ты же ещё молодой, твоё впереди. В армию идти годков не хватает, здоровья или росту?
– Росту, дедушка, – заулыбавшись, ответил Вася.
Дед Щукарь свернул цигарку и задымил. Дым заструился, вдоль русла реки, гонимый легким дуновением северо-западного ветра, пока не растворился в предвечерней свежести. Дед Макар рассказывал о своей нелегкой судьбе, но не уповал на рок, а больше говорил, что «это Божье наказание», а в чём был его этот самый грех или грехи, не говорил. Вася и слушал, и думал о своём. Рассказ незнакомого деда был, как всё равно заставка, фон для размышлений и даже начинало казаться, что если дед Макар замолчит, то и мысли улетучатся. Да и Щукарю, видимо, нужны были, как говорится, свободные уши. Так они и сидели на мостку, один говорил, а другой думал, и получалась идиллия в той противоречивости молодости и старости, что сейчас выравнивались одной мысль – «я не один в этом мире, у меня есть тот, кто разделит моё одиночество, как минимум».
Вечерело, Вася спохватился и засобирался домой.
– Пожалуй, сегодня рыбалки уже не будет. Пойду-ка и я с тобой. Ты, Васютка, поможешь мне по тропе на кручу вскарабкиваться? Вниз-то я на заднице сползаю, а обратно несподручно. Вот есть у меня задумка, хочу сходни соорудить к реке, чтоб память о себе оставить. Как думаешь?
– Хорошее дело, дедушка Макар. Я бы тоже, как время будет, подсобил, вот только с материалом проблемно будет.
– Я об том думал. Столбиков и прожилин как-нибудь нарубить ещё можно, пройдясь вдоль речки, да и сломленных много дерев. А ступени можно прокопать, а потом уже усилить, чтоб не осыпались, кольями с переплётом лозы или молодняка. Вот тогда я, как буду жив, смогу и своего драгоценного внука к речке привести. Он сам сможет венок на воду пустить. Отец же его тут, на Миусе голову свою и сложил, посчитай, два года назад, в 41-м. Его-то могилки нет, толи окоп стал могилой, то-ли степь миусская и ветра с дождями его косточки полощут. Как это может быть, чтоб «пропал без вести», коли весть-то нам прислали о том. Ну, напишите, мол «пал смертью храбрых, предположительно, на окраине х. Шапошников или Красный Бумажник, а не… – старик закашлялся, учащённо и отрывисто дыша, видимо от волнения, откашлялся и продолжил, – Миша, мне оставил кровинку, Михаила Михайловича. Средний, Петро, погиб в Сталинграде, а меньший, Иван, на Саур-Могиле два месяца назад. Вот и ухожу я, милок, чтоб дать волю бабьим слёзам. Моя-то, Любаша, при мне терпит, в себе кипит скорбь, а её выпускать надобно. Я вот сюда прихожу, а она тем временем в своём углу слезами заливается. Так подсобишь, Вася? Я-то и сам выкарабкиваюсь, но это до поры, до времени, когда-то…
– Я вам постараюсь помочь. И весной вы с внуком будете уверенно спускаться к Миусу и подниматься. Жаль, что друзей моих не осталось уже… кто на фронте, а кто…
Вася не стал рассказывать человеку, потерявшему троих сынов, что уже и многих его друзей война забрала и его очередь подошла, но, есть одно «но» и второе «но», из-за чего он сейчас здесь, а не там, на фронте.
Васе пришлось сделать небольшой крюк, чтобы проводить деда Макара домой, и чтобы знать, где он живёт, если всё-таки получится оказать старику такую помощь. «А заодно, пусть это будет и память в честь его друзей и товарищей, которые также уже не увидятся с родными, а вот родные смогут, как и дед Макар, весной, когда зацветут полевые цветы, плести из них венки и, в память о них, пускать на воду…».

– Ну, где же твоя рыба, рыбачок? – явно с издёвкой, спросила Маша, вошедшего с серьёзным видом брата, – мамка уже две сковородки сожгла, ожидая улов.
– Малявка, помолчи!
– Ой-ой, богатырь нашёлся. Мамку соседка чего-то позвала, а меня просила тебя покормить, когда придёшь. Так ты пришёл или как? Как, по-моему, так ты ещё там, где-то витаешь в своих мыслях.
– Поговори ещё мне, поговори!
– Ну и ладно. Не хочешь, чтобы я поухаживала, делай сам себе ужин, барон нашёлся, куда тебе…
– Ладно, валяй!
– Не валяй, а насыпь пожалуйста, сестричка!
– Ну да, конечно, щас! Держи карман шире…
– У тебя так никогда девушки не будет. Смотри, какой ты злюка.
– Нужны они мне, твои девки!
– Ага-ага, смотри на него, не нужны. Ладно, поживём увидим.
– Тебе не кажется, что ты влезаешь в чужую жизнь. Тебя это не касается, поняла?!
– Ну, что вы опять собачитесь. Уйдёт брат, заберут на фронт, вот тогда реветь будешь по нём, так будет его не хватать. Так, что перестаньте. Была у Татьяны Цымбал, они письмо получили от Вовы. Был ранен под Мелитополем, сейчас в госпитале. Слава Богу, ранение средней тяжести и, скорее всего, после госпиталя будет годен для службы. Соседка собиралась ехать к нему, а я отговаривала, всё-таки не ближний край и как можно доехать, когда те районы освободили только накануне, неделю, месяц назад. Упёрлась: «Нет, поеду! – не уговорить, пешком пойду, но сыночка увижу…». Не знаю, как её ещё уговаривать. Я ей уже говорю, что после ранения ему могут дать краткосрочный отпуск домой, так уже приходили у знакомых, после госпиталя – бесполезно.
– Мам, а может быть, твои уговоры только её распаляют, перестать обращать внимание и сама остынет, успокоится.
– Ты откуда это знаешь, что профессор, рассуждая? – мать с удивлением посмотрела на сына.
– Да это в натуре человеческой – противиться, я же сам такой, противный, как ты говоришь. А противный от слова противиться, т.е. не соглашаться, даже, если человек понимает, что он неправ.
– Не знаю, Вася, может быть, ты и прав. Но она сама же позвала, чтоб поплакаться мне и вот тебе, после этого – получите и распишитесь.
Сын как-то виновато улыбнулся, понимаю мамино переживание за соседку, но, случись такое с её сыном, т.е. с Васей, наверняка, поступила так же. Эх, женщины-женщины, какие вы бываете разные и какими похожими, но в различных жизненных ситуациях.

Какую уже ночь Вася спал беспокойно, мысли не давали покоя. Думал и за товарища Вову, и за погибших сыновей деда Макара, и при этом не мог понять, верна ли поговорка, что «в одну воронку дважды снаряд не падает». А судя по судьбе деда Макара, в чью семью этот самый «смертоносный снаряд» упал трижды.
«Врут все эти поговорки, предсказания, суеверные приметы – все врут! – сделал Вася в своих рассуждениях вывод, – один воюет с самого первого дня и ни одной царапины, другой же в самом первом бою голову сложит. Какая тут закономерность? Никакой! Хоть бы взять моего батю. Он или не говорит нам правды, но воюет третий год и ни разу даже ранения не получить, разве возможно? Может быть, он просто не пишет, чтоб не расстраивать нас, как и мама не писала ему за нас с Машей, когда мы шесть месяцев были неведомо где. А, если бы он это узнал, вот так бы, как я постоянно думал об этом и точно где-то под пулю подставился, потеряв бдительность и осторожность. Если бы мне узнать побольше об этих армейских хитростях и лучше, если ещё тут, потому что на фронте может быть уже поздно. Или, хотя бы взять то, что мы прожили полгода вдали от дома и нас кто-то хранил, Господь, Чудотворный Крест животворящий или другая какая-то сила. Может быть постоянные молитвы матери за нас, и Господь её услышал, а может быть, простая случайность, везение, кто-то из нас родился под счастливой звездой. Вот я не пошёл одновременно со своими одногодками весной или, хотя бы сейчас, когда вернулся из оккупационной зоны, хотя и сам этого хотел, но что-то или кто-то не даёт мне этого сделать, держит. Как это объяснить? Сестра воюет, а я отсиживаюсь за её спиной. Видимо мне, как и Мальчишу-Кибальчишу, ещё время не пришло. И я также, как он буду знать военную тайну, которая приносит Красной Армии победы, вплоть до полного разгрома фашистской Германии. Хотя, это же была сказка Гайдара, но я, когда её читал, хоть и в детстве, свято в это верил. А верить во что-то нужно обязательно. Вот сейчас я верю, что весной я доберу недостающих сантиметров и килограммов и пойду на фронт, как и мои друзья в своё время. Я не хуже других, а в чём-то, возможно, и лучше. Хоть в мыслях себя похвалю, а-то даже Маруся меня обзывает, как какого-либо прокажённого или умалишённого. Ничего, они ещё обо мне узнают. Я всем доказать смогу, что не в росте дело. Они узнают силу моего духа, его на троих хватит…».
Вася незаметно провалился в сон. И в этом сне, он, подобно Мальчишу-Кибальчишу, уверенно держался в седле и ловко орудовал казачьей шашкой, рубил фашистов налево и направо. А, когда враги начина брать его в плотное кольцо, непонятно откуда появлялся рослый, плечистый казак на добром коне, в вихром, развевающемся из-под казачьей фуражки, с высоко занесенной над врагами шашкой и в два замаха, превращал их в кучу хлама.
В первый раз, Вася, даже и не понял кто это и откуда он взялся. Когда же вновь враги, собравшись с новыми силами, начали одолевать Васю, в лице Мальчиша-Кибальчиша, он успел спросить: «Ты кто, казак и почему помогаешь мне? Я знал казаков, которые воевали на стороне немцев. А ты на стороне тех, кто в своё время, возможно зарубил твоего отца в тех далёких, кровавых событиях. Как тебя понимать?».
Казак снова помог справиться с несметным войском гитлеровцев. Не выпуская шашку из руки, он поднял руку и провёл рукавом по обильно вспотевшему лбу и на этом лбу был виден отчётливо шрам, какой могла сделать только пуля.
«Меня зовут, вернее звали Петром. Я был другом твоей сестры. Да чего уж теперь секретничать, мы любили друг друга. Теперь я – Ангел-хранитель твоей сестры Лидии. Я её храню и оберегаю от врагов, от чёрных мыслей и проявлений человеческой зависти, от мелких и, особенно крупных неприятностей и переломов судьбы. Почему тебе помогаю? Ты меня раньше просто не замечал. Я давно опекаю и тебя и твою меньшую сестру. Не вы меня просили – ваша сестра Лида, молясь Богу и обращаясь ко мне, а она постоянно делится со мной всем сокровенным, просила и вас беречь, и помогать в трудную годину. Будет трудно, просто проси Бога о помощи, и я услышу, исполню волю Божью и просьбу твоей сестры…».
Вася резко проснулся и также стремительно оторвавшись от подушки, уселся на край кровати. Огляделся. В комнате темно, только пламя лампадки под образами тревожно заметалось, пытаясь оторваться от ватного фитиля и улететь ввысь туда, куда, по разумению Васи в эту минуту улетел добрый Ангел-хранитель Лиды и по её просьбе, всей семьи…

Предыдущая глава –  http://proza.ru/2023/01/14/1084