Корабли в ночи -2

Глава 2.
Содержит несколько деталей

     В старой лавке подержанных книг в Лондоне сидел старик и читал «Историю Рима» Гиббона. Он не отложил книгу в сторону, даже когда почтальон принёс ему письмо. Он только равнодушно взглянул на конверт и нетерпеливо на почтальона. Зервия Холм не любил, когда его прерывали на чтении Гиббона, а поскольку он всегда читал Гиббона, то любая помеха чтению всегда расценивалась им как оскорбление.
     Часа через два он открыл письмо, из которого узнал, что его племянница Бернардин благополучно прибыла в Петергоф и что она полна решимости поправиться и вернуться домой окрепшей. Он разорвал письмо и безотчётно повернулся к фотографии на камине. На ней было молодое, но с признаками старости лицо; печальное, но с признаками затаённого веселья, с искажёнными тонкими чертами, морщинками и пронзительными глазами, которые горели даже на этой уныло безжизненной фотографии. Лицо не  было ни приятным, ни добрым, но казалось чрезвычайно трагическим от  неприкрытого беспокойства, запечатлённого на нём.
     Какое-то время Зервия смотрел на него.
   - Не очень-то она любила нас, - пробормотал он про себя. – Ещё когда Мальвина была жива, я ловил себя на мысли, что она слишком сурова с Бернардин. Кажется, я говорил ей об этом, и не один  раз. Но у Мальвины всегда был собственный взгляд на вещи. Что ж, теперь с этим покончено.
     Затем старик с обычной для себя решительностью выбросил из головы все посторонние мысли, которые не имели касательства к  римской истории; и воспоминания о Мальвине, его жене, и его племяннице Бернардин отошли на привычный задний план его разума.
     Бернардин провела унылое детство, в котором куклы и игрушки не играли ведущей роли. Лишённая чувства привязанности, она не могла дарить его ни куклам, ни плюшевому мишке, ни даже людям. Исключением, пожалуй, было нечто вроде дружеской склонности к дяде Зервии, который и не понял бы ценности более глубокого чувства. Поэтому он не считал ребёнка бессердечным и бесчувственным, как следовало бы.
     Несомненно, она и была таковой, если сравнивать её с другими детьми, но тогда, в самом её нежном возрасте, с ней обращались холодно, без особой любви. Тётя Мальвина знала об отзывчивости столько же, сколько о свойствах эллипса. Даже феи не сумели перебороть маленькую Бернардин. Сначала они пробовали воздействовать на неё любовью и терпением. Они выходили из своих волшебных книжек; танцевали и пели для неё, а в сумерках, в самое фейное время, нашёптывали ей на ушко свои чудесные истории. Но, несмотря на всю их нежную настойчивость, они потерпели неудачу. Поэтому феи оставили все попытки порадовать девочку и покинули её, придя к выводу, что она не способна любить. Что ещё можно сказать о детстве, когда даже феям не удалось тронуть маленькое сердечко теплотой привязанности?
     Её маленький беспокойный дух в борьбе самовыражения метался в разные стороны, но его всегда толкала одна и та же  сила - желание работать. У Бернардин, казалось, не было  особого желания быть полезной для других; скорее всего, она обладала только естественной склонностью к работе, тогда как другие – естественной склонностью к игре. Она всегда была  серьёзной; жизнь для маленькой Бернардин означала нечто серьёзное.
     Прошли годы. Она выросла и заполнила свою жизнь многими интересами и честолюбивыми устремлениями. Во всяком случае,  она была труженицей, если не кем-то ещё; она всегда была прилежной ученицей и сейчас она нашла себя как способный преподаватель. Она всегда полагалась только на себя  и, возможно, была несколько тщеславна. Зато молодая женщина Бернардин научилась тому, чему юная девочка Бернардин не могла научиться - улыбаться. На это ушло около двадцати шести лет; да ведь некоторым требуется на это куда больше, а многим так никогда и не удалось научиться этому. Такова краткая история прошлого Бернардин Холм.
     Потом однажды, в полном разгаре своих многочисленных занятий и увлечений: преподавание, написание статей для газет, посещение различных встреч, организуемых социалистами, участие в политических дискуссиях - она была вполне «современным продуктом», эта Бернардин, - однажды она заболела. Она оставалась в Лондоне ещё некоторое  время, а потом поехала в Петергоф.