Игра Золотая середина. Вовка

"Игра Золотая середина" Светлой Ночки
http://proza.ru/2023/01/16/177
(условие игры - первое и последнее предложение заданы, нужно сочинить середину)
Возле тележки с мороженым,  с надписью «Савецкое»,  столпился народ.
***
—   Что?!  Повтори, что ты сказал?!  Тут связь оборвалась,  а она,  плача от счастья,  ещё долго прижимала к уху телефон.
*************************

Вовка

Возле тележки с мороженым,  с надписью «Савецкое»,  столпился народ.

Вовка тоже пристроился к этой толпе. Так просто, посмотреть.
Переминаясь разноцветными сандалиями, босоножками и кедами, народ терпеливо ждёт пока Светка-задавака начнёт торговать своим «мороженым».

Это Вовка так называет её - «Светка-задавака».
Не, нуачо она? Всего-то на два года старше, а называет его, Вовку, «мелюзгой» и никогда не зовёт в свою команду играть в  «колечко». А ему, между прочим, уже почти пять лет!
Светка начала важничать ещё больше, когда отец смастерил ей из фанеры ящик-тележку на колёсиках. Дельный такой ящик и колёса отличные - большие, зелёные, на резиновом ходу. Вовка аж обзавидовался - ему б такие на самокат! Крышка у ящика на петлях, откидывается в строну. Светка, воображала, называет эти самые петли «пианинные». Или нет, не так, не пианинные. «Рояльные», вот. Светкин отец покрасил этот ящик в ярко-голубой цвет. А потом белой краской, написал слово «Мороженое», расположив буквы дугой. Получилось очень красиво, как у взаправдашних мороженщиц. А Светка потом сама коряво приписала «Савецкое». Вот дурёха-то! Все нормальные люди знают, что пишется не «савецкое», а «савеЦЦкое». «ЦЦ» - значит вкусное очень. Так всегда говорят взрослые, закатив глаза. Но Вовка ей не стал ничего говорить про это. И «задавакой» вслух не называет  - вдруг Светка разозлится  и даже в «очередь за мороженым» не примет играть.

Светка почти каждый день в это играет. Налепит из глины  небольших колбасок, обкрутит их фольгой от шоколадных конфет, воткнёт прутики - «эскимо» получается.  Выкатив свою тележку во двор, где уже собрались «покупатели», она открывает крышку и начинает «торговлю». Оглядев толпу страждущих, она точь-в-точь как её мама, тёть Зина из магазина «Овощи», выпячивает вперёд нижнюю губу и зычно оповещает: «Мороженого мало, всем не хватит! Только по одной порции в руки! В порядке очереди!». И толпа из разноцветных сандалий, босоножек и кед под её грозным взглядом послушно организуется в очередь.

Завтра Вовка тоже организуется  - он будет при «деньгах». Светка продаёт своё «мороженое» только за фантики. И то, не за любые, а только за красивые и от шоколадных конфет. И что бы с фольгой - она её потом на эскимо использует. А фантики - в коллекцию свою. Сегодня у Вовки появилась отличная «купюра» - соседка по коммунальной квартире, тёть Лена, горестно выдохнув («бедненький , сиротинушка»), погладила его по голове и сунула в карман штанов конфету с красивым названием «Весна». Вовка любит такие конфеты: шоколадные, с белой душистой начинкой внутри. Вкусные! И фантик в цветочек Светке понравится. Все девчонки любят цветочки.

Непонятное слово «сиротинушка» тут же замазалось шоколадно-помадочной сладостью конфеты. Только к вечеру Вовка вспомнил его и, подняв вверх свой курносый в конопушках, нос, спросил у матери, что оно означает. Мамины глаза, ласково смотревшие на него, сразу же потемнели и стали быстро наполняться водой, как лужа во время ливня. Вовка пожалел даже, что спросил. Но мама быстро справилась с собой, прижала Вовку к себе и громко, что б было слышно тёть Лене за стеной,  сказала: «Никакой ты, сынок, не сиротинушка! Какой же ты сирота, коли у тебя и мамка, и папка имеются? А? Не слушай никого, Вовка! Папа наш скоро вернётся… и мы на море поедем все вместе… вот увидишь…». Глаза её всё же предательски вылили дорожку из слёз. «Мам! И конфет купим? Да? И мороженого?». Мама, обхватив ладонями его лицо  и глядя ему прямо в глаза, горячим шёпотом, сказала: «И конфет купим, Вовка… и мороженого… и самокат тебе. Настоящий».

Почти год назад, в начале лета, Вовкин отец, высокий, широкоплечий и сильный Фёдор, уехал из дома, в командировку. Провожали его всей коммуналкой, с длинным многодверным коридором. Мать собрала нехитрое угощение на стол, поставила несколько бутылок с вином. Соседи пришли со своими табуретками и пожеланиями. А одноногий  дядя Гриша ещё и с гармошкой. Ближе к вечеру, уже изрядно захмелевший, он растянул меха гармошки и вполголоса запел: «Последний нонешний денёчек/ Гуляю с вами я друзьяяяя/ А завтра рано, чуть светочек/ Заплачет  вся моя семья…». Все зашикали на него неодобрительно: «Гриш, ну ты что? Нашёл песню…» и он перестал.  Потом посидел молча, глядя в стену, выпил ещё рюмку вина и опять запел: «Не для меня придёооот  весна! Не для меня Дон разольётся! И сееердце девичье забьёоотся с волнением чувств не для меняяяя…». Вовке эта песня тоже не очень понравилась - тягучая и невесёлая она какая-то. Но дядь Гриша оборвал её сам, не дожидаясь соседского шиканья. Встав из-за стола, он крепко пожал Фёдору протянутую ладонь. «Я человек военный, понимаю… не спрашиваю… тссс, тайна…» Потом,  как-то неловко обняв отца за шею свободной рукой, всхлипнул куда-то в воротник его рубахи: «Ты эттта… Федь… вертайся в общим!» и, покачиваясь вышел из комнаты.
Вовка ничего не понял, но подметил, что остальные гости тоже не стали задерживаться, засобирались и вскоре разошлись, унося с собой свои табуретки, разговоры и сдержанные восклицания. Соседка тётя Лена, приобняв мать за плечи, предложила: «Верушка, давай помогу?», но та лишь махнула рукой, отказалась. Как замороженная, она механически помыла и убрала посуду, подмела полы и замочила в большом зелёном тазу скатерть со стола. Отец тем временем поставил стол на место, к окну, а потом раздел  полусонного Вовку, уложил  в кровать и, поглаживая его по спине крупной шершавой ладонью, что-то шептал. То ли сказку, то ли заговор какой-то — Вовка уже не слышал. Уснул. Последнее, что он почувствовал, засыпая - отцовский поцелуй на щеке. Мягкий, пахучий от папирос…

Поутру, проснувшись, Вовка узнал, что отец уехал на рассвете. С той поры в доме поселилось ожидание.

По первости от Фёдора пришло два письма. И всё на том, как отрезало. Напрасно Вовка поджидал молоденькую Олю-почтальонку с тяжёлой дерматиновой сумкой через плечо. Она молча, не глядя ему в глаза, отдавала газеты и, пожав плечами, легонько вздыхала. Писем больше не было. И вообще, никаких других известий. Вовка сначала спрашивал у мамы про них. Потом, видя как темнеют её глаза и опускаются уголки рта в ответ, перестал спрашивать. Просто ждал.

Вовкина мать работала в библиотеке, уборщицей. Иногда она брала его с собой на работу. Там, строгая на вид, но на самом деле добрая («только в строгих очках»),  библиотекарша Любовь Михайловна разрешала ему взять с полки какую-нибудь книжку и рассматривать  картинки. А ещё  поила его чаем с пряниками. Или с печеньем.  У неё всегда было при себе угощение для мальчика - знала, что на зарплату уборщицы не сильно-то разгуляешься.

Вовка любил бывать в библиотеке. И не только из-за картинок или пряников. Ещё - из-за массивного чёрного телефонного аппарата. Он стоял на столе у Любови Михайловны. До этого Вовка телефоны, конечно, видел: на улице кое-где были телефоны-автоматы и ещё в нескольких квартирах их дома они висели на стене общего коридора. Но звонить по ним ему ещё никогда не приходилось: высоко висели, взрослые не разрешали да и некому звонить-то.

А этот аппарат другой… Большой, тяжёлый, солидный. На его передней части тугой диск с круглыми отверстиями-дырками для пальцев. Когда Любовь Михайловна отлучалась  со своего места, что бы найти для очередного посетителя нужную книжку на полках, Вовка на цыпочках подбегал к столу, тихонько снимал трубку, слушал ровный тонкий гудок, просовывал палец в дырку  на цифре «1», и, нажав, слегка прокручивал диск. Только на это и хватало времени: Любовь Михайловна хорошо знала на каких полках стоят нужные книжки и надолго не уходила от своего стола. Парнишка, завидев её, аккуратно укладывал трубку на рожки аппарата - боялся, что она заметит и не разрешит больше приходить в библиотеку.

Дни шли за днями. За лето Вовка подрос, загорел; поздней осенью переболел ангиной, после того как провалился на тонком льду в глубокой канаве с водой; накатался зимой на санках с горки, устроенной дядей Гришей и Светкиным отцом во дворе; встретил новую весну… Про отца он уже не спрашивал, как будто повзрослел и не хотел тревожить разговорами мать.  Он видел, как она делается всё молчаливее, как часто  замирает и немигающим взором смотрит в одну точку. Глаза при этом у неё бывают открытыми, но ничего не видят вокруг - Вовка проверял. Специально отлил несколько ложек супа из своей тарелки в материнскую. А она не заметила даже, хотя смотрела прямо в тарелку….
И Любовь Михайловна поглядывает на них из-под  очков с плохо скрываемой жалостью. Дядь Гриша совсем перестал играть на гармошке. А вчера ещё эта тёть Лена со своей конфетой… «Сиротинушка». Он  потом выбросил в ведро фантик этот цветочный. Что б не напоминал.

И Вовка решился. Напросился с мамой в библиотеку  и, пока она протирала тёмно-зелёные, жирные листья большого фикуса в кадке, он подошёл к Любови Михайловне и, запинаясь, попросил разрешения позвонить по телефону. «Кому же ты будешь звонить и зачем?» - взглянув поверх «строгих» очков, спросила она. «Я не знаю… но хочу сказать тому, кто меня услышит… пусть передадут, что б папа приехал… а вдруг, он сам возьмёт трубку?» - не выдержав, всхлипнул Вовка. Брови библиотекарши поднялись вверх, потом опустились на место, ладонью она скользнула по лбу, потёрла его, сняла очки, потом прикрыла  глаза…. Вовка сквозь слёзы смотрел за ней, ожидая ответа. Немного погодя, Любовь Михайловна чужим, сдавленным голосом, произнесла: «Конечно, Вова… конечно… ты позвони… позвони». Встала из-за стола и пошла к полкам с книгами.

Обрадованный разрешением Вовка уселся на стул, придвинул к себе поближе телефонный аппарат и снял трубку. «Нужно накрутить побольше разных цифр в дырках! Должно получиться - Любовь Михайловна так всегда делает и получается!». Снял трубку, услышал тоненький гудок. Решительно сунув палец в отверстие диска, крутнул его на цифре «1». Потом, переставив палец в другое отверстие, снова крутнул. И так на каждой цифре, до «0». Потом подумал и для надёжности набрал ещё несколько цифр. Гудок в трубке исчез. «Ага, значит слышат меня!».
Обнадёженный Вовка, торопясь (пока слушают) и запинаясь от волнения, начал медленно, громко и торжественно говорить. Он однажды видел, что  в каком-то кино именно так говорили: «Всем, всем, всем!» Сделав небольшую паузу, продолжил: «Всем, кто меня слышит! Говорит мальчик Вова! Говорит мальчик Вова!» Потом, не выдержав напряжения, закричал в трубку: «Папа! Это я, Вовка! Приезжай скорее домой! Я хочу к тебе! Мы с мамой соскучились! Почему ты не пишешь нам писем, папка? Приезжай скорее! Тёть Лена сказала, что я сиротинушка!… А Светка-говорит, что у меня нет папки и мне некому сделать самокат! А я треснул ей кулаком по спине и она теперь не берёт меня играть в мороженое! Ну и подумаешь, ну и наплевать!». Слёзы хлынули у него из глаз и он добавил сквозь них, легонько, по щенячьи подвывая: «Папочка, родненький! Приезжай скорее! Я так соскучился! И мама скучает, только не говорит мне, думает, что я маленький! А я понимаю всё, я уже большой! Только маленький и очень хочу к тебе!». Конец фразы Вовка, обессилев, уже прошептал в трубку. Договорив, он аккуратно  положил её на место, закрыл ладошками лицо и тихо, безутешно заплакал.
А между книжными стеллажами, обнявшись, так же тихо и безутешно плакали две женщины.

Прошло ещё несколько дней. Вовка с матерью снова пришли в библиотеку. Любовь Михайловна встретила его с ласковой улыбкой и подарком: коробкой карандашей и альбомом с раскрасками. Мать принялась за уборку, Любовь Михайловна - за свои формуляры, Вовка начал старательно раскрашивать  нарисованную деревянную лошадку.
Телефонный звонок прервал их занятия.
«Алло, слушаю Вас» - сказала в трубку Любовь Михайловна низким, дежурным голосом. «Что? Как Вы сказали? … Плохо слышно!  Кого? Веру?» - громко воскликнула она. И тут же, сорвавшись на фальцет: «Вера! Верочка! Скорее! Кажется… это Фёдор твой!».
Вовка аж подпрыгнул на стуле! «Неужели? Это правда? Папка? Ура! Папка!» - проносилось мысли в его голове. И вот он уже наперегонки с матерью бежит по ковровой библиотечной дорожке к телефону…
Мать схватила трубку, на мгновение потеряла способность говорить - от волнения в горле пересохло, едва дыша слушала. Спустя миг её глаза засияли, заискрились от радости, лицо озарилось светом давно забытой улыбки, а губы беззвучно, только для Вовки, прошептали: «Папка наш едет домой, сынок». 

«Надо было мне раньше позвонить! Вот я глупый - папа бы уже давно вернулся!» - мысленно корил себя мальчик, глядя на неё.

- Что?!  Повтори, что ты сказал?! 
Тут связь оборвалась,  но она,  плача от счастья,  ещё долго прижимала к уху трубку телефона.

******
На заставке - рисунок Н.Н.Жукова «Скромный гость», 1950