Дом на Rue Bonaparte

Фрагмент 3-й части романа-поэмы
"Синее солнце желтая луна"
3-я часть:
http://proza.ru/2021/05/29/1762

                ***

Утром к нам зашел Жильбер. Он был бледноват но - "тре бон" - бодр и невозмутим.
И он сварил на весь табор кофе в машинке Джон Мартин, не имеющей функции жадничать.

Экстерьер. Раннее парижское утро. Туман +4С.

И повёз через весь Париж в своём крошечном жестяном Роно Катр Ти Эль. В котором не было печки, а ручка переключения скоростей торчала из тощей рулевой колонки, готовая при неловком прикосновении остаться в руке водителя.

А по пути мы ещё заехали в квартал la Villette и подобрали мсье Андре, который в зябком утреннем тумане являл образ пленного француза под Полтавой.
Так Андре стал шестым членом нашего скромного антикварного экипажа, который впору, пожалуй, был бы Белке со Стрелкой, но не четырём не выспавшимся
мсьё и двум не накрашенным мамзелям.

По набережной Вольтера, мимо аббатства Сен Жермен де Пре, мы благополучно дотарахтели до рю Буонапарте. И ручка наконец отвалилась.
Потом была калитка, вагончик и жёлтая съёмочная площадка в самом чреве Парижа,
под самым Парижем.

Павильон «лунный пейзаж».
Освещение близкое к ночному,
угадывается «близкий рассвет».


На чёрной спинке раскладного кресла был набит трафарет «cameraman»; в кресле же имелся сам мсье Карликофф в бейсболке, синих зеркальных очках.
Он чистил банан так, как мистер Крейг Туми рвал бумажки в Боинге 727, летящим прямым курсом навстречу призракам своих детских страхов.** Своим недочищенным бананом, как вялой орхидеей, Мсье Карликов поприветствовал вновь прибывших дам и кавалеров, после чего откусил добрую треть банана, который перед тем успел раздвоиться в зеркалах его глазниц, чтобы тут же исчезнуть в утробе канадца, где ему было предначертано распасться на сладкие атомы.
__________________________________________________________
**Крейг Туми - персонаж повести Стивена Кинга "Лангольеры"

Невдалеке, на песчаном «бархане», расположилась кампания из пяти «дервишей». Головы «дервишей» были покрыты платками. Один из них и негромко тренькал на инструменте, напоминавшем черенок лопаты, застрявший в сушеной тыкве.
«Дервиши» раскачивались и негромко подвывали фальцетами. За силуэтами «дервишами», будто слегка подсвеченные фарами дальнего света, воздымались силуэты трех древних пирамид Гизы: Хеопса, Хефрена и Микерина. Высота же артефактов не достигала величия оригиналов и производила впечатление сатирическое.

Во всяком случае, если бы в округе дополнительно обнаружились бы чучела дромадеров, то картинка вполне тянула бы на плакат в офисе EgyptAir.
Верблюдов не было, но под полосатым навесом хлопотал буфетчик при полном восточном фарше: халат, борода Мухаммеда Али Паши, чалма, жаровня с песком.

Дервиш подобрал выпавшую из рукава флейту,
обтер рукой и выдул из неё заунывную мелодию,
которая при поддержке постукиваний «дервишей»
по трём джамбе, из арабского мотива довольно резво перескочила на арию Царицы Ночи, а присоединившаяся к флейте палка-струна и сипение «дервишей» превратило утро под Парижем в арабскую  кофейню, куда ветер пустыни случайно занес пару мелодий райских.

Меж тем дальний свет фар растекся в подобие натурального рассвета над пустыней Гизы. По восковым барханам побежали сиреневые тени.
Стол, застеленный бумажными скатертями; жаровня, в которой зарытые по голову в песок, томились несколько пленных турок. За столом хлопотал сам Хоттабыч, и он правильно оценил мой интерес к напитку.

Я выбрал раскладное кресло, где не было никакой надписи, сделал наноглоток чернейшего кофе. Вынул из кармана странички сценария и прочел:


"Экстерьер. День. Пустыня. Древний Египет.
 
На дальнем плане три пирамиды Гизы.
В открытом паланкине несут Царицу Ночи
в белой тоге с орнаментом из чёрных иероглифов.
Она похожа на древнеегипетскую богиню Бастет -
с головой кошки и короной в виде золотого диска.

Жрецы, так же в белых одеждах, подводят к богине-кошке молодого правителя Египта. Он склоняет перед ней голову и опускается на колени. Бастет слегка ударяет его по плечу жезлом. Произносит слова (неразборчиво). Повторяет жест - ударяет по другому плечу. После чего молодой правитель, не вставая с колен, превращается в белого кота с черной меткой на спине
и черными кончиками хвоста и ушей.
Жрецы в страхе разбегаются".


Я взглянул на Киру-Диану.
Она была невозмутима.
Она сделала вид, что невозмутима.
Я сделал ещё один наноглоток глубокочёрного
кофе по-древнеегипетски.

И я стал догадываться, что, возможно, позади пирамид светят совсем не фары, а допустим, сам Амон-Ра. И что Кира на самом деле никакая не Кира, а, как минимум, Каира. И никакая  она не девушка сорока (с чем-то), а бессмертная Бастет, женщина - кошка, которая милостиво принимала подношения от древних египтян, в ответ на что она жаловала то урожаем, то всякими метеорологическими аномалиями. За что египтяне её сильно уважали. И я сделал третий наноглоток.

Пирамиды вспыхнули, загорелись гранями так, будто их шлифовали и полировали 5000 лет 50 000 умелых смуглых шлифовщиков. Пока пирамиды не стали сиять как солнце и ещё ярче солнца! Я полез в карман, и по примеру мсье Карликов, прикрыл зеницы ока зеркальными очками.

Рассвет над пирамидами неотвратимо входил в стадию Космогонии. Реликтовое излучение зарождающейся Вселенной залило местность волнами свето-воздушной смеси и внезапно то, что было просто тьмой египетской, пролилось триллионами звёздных лучей.
 
Я бросился к мсье Карликов с восклицаниями, смешанными с обсценной лексикой,где не хватало французского и, не удовлетворяясь результатом, схватил валяющуюся рядом хлопушку и принялся выколачивать  оператора из его кресла, как выбивают из персидского ковра пыль.

- Крути ручку Пьер! Натура уходит!
Натура уходит, Пьер! Андре! Послушайте, всю оставшуюся жизнь вы будете жалеть, что не включили камеру! Никакие слезы не помогут умереть спокойно!
Ваши дети и внуки вам этого не простят!
Где твоя камера, Пьер?

И cameraman наконец сдался, лениво полез на операторский кран и через минуту уже взмыл метров на пять над желтой поверхностью неизвестной планеты.
Я стал к объективу передом, к пирамиду задом.
Нужен синхрон, чтобы звук тоже вошел.
Музицировали мужи, изображающие дервиши, славно так музицировали, кажется, что они были чистокровные арабы. Или вполне профессиональные музисьены.

Сбоку от меня кто-то вполголоса скомандовал:
- Attention! Tournage! По-нашему: камера, мотор!
И я на инстинкте хлопнул хлопушкой.
А на хлопушке мелом было накарябано:

Soleil bleu, lune jaune*
________________________________________________________
* Soleil bleu, lune jaune (фр) - Синее солнце, жёлтая луна

                ***

И грянул хор дервишей. Притом дервиши проворно подскочили на ноги и притоптывая и покачиваясь фигурами, перекрыли на половину достопримечательности так, что виднелись только верхушки Хеопса, Хефрена и третьей, не помню, и допели эту приятную уху музыкальную коллаборацию из Вольфганга Амадея и арабской колыбельной Yalla Tnam Rima на одном дыхании.

Из кресла, с надписью на спинке «egyptologue consultant», нервно выпрыгнул щуплый мсье в тропической панамке. Он замахал руками.
Его протест вписался в общую картину стагнации на площадке – да и площадки ли?
- Уберите их! – исходил на истеричный полушепот мсье в панаме. - Silence! Allez-vous en! Silence!

- Stop! - скомандовал Андре Сабо. - Снято! - добавил он трагически усталым тоном. Мсье Карликофф спустился с кооператорского крана и снова сел в кресло с надписью «камераман».
               
                ***

- Зачем ты плёнку переводить? – ворчливый Андре отобрал у меня хлопушку и отдал чернокудрой девушке, похожей на бэбиситтера из Малайзии, - так мы точно по миру пойдем.
Малайка проверочно хлопнула хлопушкой и пробурчала что-то вроде: куда мир катится! всякий тут портит оборудование, хлопает чем попало! сам себя бы уже прихлопнул, если так сильно хлопать приспичило.
Малайка бормотала, вероятнее всего, на манглише**.
Она было похожа на всех девушек хлопушек.
И ее хотелось назвать Машей. И погладить по пышным кудрям.
И послать вдаль, в профсоюз, в далёкий Куала-Лумпур.

___________________________________________
** смесь английского и малазийского языков.

- Пардон-мильпардон, - не уводя взгляд от девушки хлопушки, я совершил четвертый наноглоток остывшей арабики, - всего то каких-нибудь метров 10-15 метров плёнки. А могли бы пропустить такой роскошный, тре манифик рассвет! Обязательно вам пригодится. Хоть бы и для титров. К гадалке не ходи!
В доказательство я тут же опрокинул опустевшую чашечку на блюдце.
- Понимаешь, Пауль, у всех тут разное представление
о прекрасном. Кстати, знакомься: наш продакшн ассистанс Зиия - представил Андре девушку хлопушку.

Я пожал хлопушке маленькую, на удивление крепкую руку и вернул чашечку в положение ON. На ее внутренних стенках сгустился кофейный пророческий след.

- Ваша ведущая актриса, она же автор сценария, она же Бастет, древнеегипетская богиня, между нами, девушка, она же кошка, сдаётся мне, снимает фильму про себя самоё. И, признаться, мне было бы любопытно подсмотреть одним глазком, что и как там, в древнем Египте. Думаю, есть что вспомнить. Как богиня, уверен, она обладает феноменальной памятью.

Я заглянул в чашку. След от кофейной гущи мне мало что сообщил. Но я сделал значительное лицо с тенью таинственности между бровей.
Инициативу перехватила малазийка Зиия.
Она подняла чашечку, осторожно покрутила так, что против «солнца» чашка сделалась прозрачной, как крыло стрекозы, и уверенно изрекла:
- Вижу рогатую кобру.
Андре заглянул вполглаза.
- Больше похоже на птичью какашку.
- На самом донышке вижу портрет Уильяма Шекспира, - терпеливо пояснила Зиия,  -  а на сфере я вижу змею.

- Это Уаджет, – за нашими спинами раздался тихий голос Каиры-Дианы. – Это вылитая  Уаджет.
- Кто такая эта Уайджетт? – спросила малазийка Зиия.
- Богиня Уаджет. Мы вместе правим Египтом. По очереди.
Серж Воронин посмотрел на свою древнеегипетскую возлюбленную новыми вороньими глазами. В них замерло восхищение и, казалась, испуг.
- Да. Уаджет была мне подруга. Сейчас мы, бывает, ещё общаемся. Сердце у неё благородное. Друзей она не забывает никогда. Но никогда и не прощает врагов.
Никомими забрала чашечку из рук Зиии и передала маленькому мсье в панаме.
Он стоял у её плеча. И он имел вид всё-на-свете-знайки.
- Фараоны носят её изображение как корону, - пояснил мсье египтолог на чистом русском.               

                ***

- Здесь никто не объясняет, что происходит.
- А с чего ты взял, что здесь что-то происходит?

Черно-рыжая, Серж,  Ян Сан и я расположились в тени полосатого тента одурманенные «чарующим ароматом свежеизжаренных кофейных зёрен арабика» (рекламный плакат за чалмой Хоттабыча).
Кофе организм уже отказывался принять, так как будучи приготовленный столь древнеегипетским способом, он вмещал в себя столько атомов кофеина, что его хватило бы на создание параллельно-кофейной Вселенной.

Первая реплика принадлежала мне.
Вторая черно-рыжей.
Третья реплика должна была звучать примерно так:
- В таком случае, что здесь делает эта куча народу?
Но произнести её было некому.

Серж молчал, Ян Сан Нах ногой качал.
Остальные разбрелись кто куда.
- Хочешь понять, что здесь происходит, спроси вон того господина, - черно-рыжая качнула чёлкой в сторону кресла с трафаретом «египтолог-консультант», откуда высовывалась полусонная панама маленького египтолога.

- То что здесь происходит - не происходит нигде, - сразу отозвался мсье египетский эксперт по-русски с твёрдым питерским акцентом, и помахал тропической панамкой, - и имейте в виду, - продолжил профессор Столетов, а это был именно он, что стало абсолютно очевидным только при снятой панаме, - что мой проект заключается не в том, чтобы обмануть, допустим, средствами кинематографа,
а в том, чтобы, если позволите, сказать  правду!

- Профессор! Вы ли!?- воскликнул я, решив, что плевать мне и на пафос профессорской речи, и что выгляжу я князем Мышкиным, - вы-то что вы здесь делаете?
- То же, что и все. Я вам кажусь.
- Профессор Столетов, дорогой, прошу вас, не надо шутить. Иначе я поверю, что вы тут все инопланетяне. А это уже совсем другое кино.
- Да, - спокойно ответил Столетов. - Мы  инопланетяне.
В той же мере, что и вы. Ибо находимся на той планете, которая нам не принадлежит.
 
Профессор подвигал кожу на лбу, словно обдумывал шахматный ход, и пробурчал не вполне разборчиво:
- Не в полной мере. Не вполне.

Но я всё расслышал. Вполне. И разглядел справа от трёх пирамид, в служебной зоне, на четырёх столбах покачивалось и зловеще поблескивало железное яйцо профессора Столетова.
В сказке о мёртвой царевне фигурирует хрусталь.
В этой сказке – звенит сталь.
Нержавейка.
               
                ***

- Что есть этот мир? Этот мир, согласитесь, не более,
чем наша святая вера в этот мир. Что скажите?
- Простите, вы сейчас о каком мире?
- Прощаю. Я знаю только этот мир. В котором, худо-бедно, трепыхаюсь уже сто первый годок. И всё никак не надоест! А вы знаете другие миры, молодой человек?
- За всю мою жизнь сподобился встретить только этот мир,  - ответил я запинаясь, ибо окружающий в данную минуту мир наводил на мысль о его незаконченной, черновой версии, забытой Создателем в сложной файловой
системе Мироздания.

- А сколько вам, извините за откровенность?
Тридцатник  есть?
-  Разумеется.
- А если я скажу вам простую вещь: вам не тридцать лет.
- Тридцать два.
- Вам, как минимум, тридцать тысяч лет!
- Вы считаете от инфузории туфельки?
- Если от туфельки, то выйдут все двенадцать миллионов.
Неплохо сохранился, - ухмыльнулся Столетов, напялил панамку и достал трубку.
Стаж курения 82 года! Если продавали с 18-и. Кремень!

- Есть авторитеты, - продолжил профессор, распространяя аромат трубочного табака с вишневой ноткой, - которые утверждают, что возраст мира не превышает всего-то пяти тысяч лет до рождества Христова. Вы верите авторитетам?
- Верю, - буркнул я, - но не всем и не во всём. Днём я вообще ни во что не верю.
Ночью совсем другое дело.
 - И это правильно! Прибавим две тысячи, округлив для ровного счёта,  получаем семь. Кстати, Дарвин не отрицал божественного происхождения человека. Эволюция – как реализация Божьего Замысла, так он считал. Но вопрос в следующем: в том, что на Земле мы гости. Званые, не званые - не столь важно!
Много званых, да мало избранных. Но!
Мы здесь не единственные. Мы, как минимум, четвертая эволюция на этой планете. И самая молодая, самая варварская эволюция. Вы понимаете меня?
И ей, в самом деле, пять тысяч лет - плюс минус.

А Земле матушке, по грубым подсчётам, четыре с половиной миллиарда натикало.
Понятно, жизнь на Земле была не всегда.
Но, уверяю вас, времени было предостаточно.
Споры жизни носятся по космосу. Залетят туда – нет условий, засохнут. Залетят сюда:  влажно, тепло; мощное магнитное поле – радиация умеренная.
И пошло- поехало. А потом хлоп! И все заново.

Мы с профессором сидели под полосатым тентом.
Рядом, бросив на «землю» туристический коврик,
задремал бариста, подложив под бритую голову чалму.

Подошел мсье Андре. Он имел столь сложное выражение лица, что сразу стало ясно, что взятые обязательства ему выполнять совсем не просто. И он чувствует себя как хоккейный вратарь, поставленный в футбольные ворота.

Начало романа-поэмы "СИНЕЕ СОЛНЦЕ ЖЕЛТАЯ ЛУНА"
http://proza.ru/2021/05/08/1833