Цепь Семирамиды. Глава 1. Лилит - Дочь Ночи

Год одна тысяча восемьсот девяносто пятый…
К этому времени «колесо истории» раздавило и стёрло с карты мира два некогда могущественных соседствующих государства: Древнюю Ассирию и Великую Армению, обрекло на тяжёлую, изнурительную борьбу за выживание два древнейших христианских народа – армян и ассирийцев.

Преодолевая трудности, армянский народ сумел сохранить свою государственность, ассирийцам этого не удалось. Мало кто знает о существовании такой национальности, их часто называют армянами, но они есть. Ассирийцы и сегодня живут рядом с нами, сохраняя свою идентичность и национальную культуру.

Геноцид… Это страшное слово объединяет судьбы армян и ассирийцев. О судьбе одной из таких семей, переживших геноцид, повествуется в этой книге.

Глава 1. Лилит – Дочь Ночи

1
– Тумас! Сжалился бы ты над матерью! – во дворе появилась соседка с какой-то снедью в плетёной корзине, накрытой чистым полотенцем. Она обращалась к крепкому худощавому юноше, коловшему дрова. – Два дня, смотрю, бедная мается! Выпустил бы ты её ради Христа из тандыра!  Не будь таким жестоким…

– Какая она мне мать?! – зло, со свойственным его возрасту максимализмом, процедил сквозь зубы парень, не отрываясь от работы. – Ничего! Пусть посидит, подумает хорошенько… Ей полезно будет.

– Вот, я тут тебе за работу принесла, – женщина поставила корзину на деревянную скамью у крыльца. – Спасибо, помог.

Каким Тумас был в детстве, никто уже не помнил. Он повзрослел сразу, когда мать, бросив семью, сбежала с проезжим торговцем-армянином, оставив на старшего сына пятерых своих детей – троих младших братьев и двух сестёр. Отец погиб годом раньше: был жестоко убит курдами при очередном набеге на их село, что неподалёку от Карса.

Блудная мать возвратилась через год после «побега» из бедного жилища, так и не обретя нового счастья. Что её подтолкнуло на этот отчаянный шаг? Внезапно нахлынувшая безумная любовь? Или же она решилась бросить маленьких детей на произвол судьбы, испугавшись трудностей, обрушившихся на её хрупкие плечи после потери кормильца?

Теперь она сама не знала ответа на этот вопрос. Очень жёстко встретил мать старший сын. Это был уже не мальчик, но настоящий мужчина.
За два дня заточения женщина успела приспособиться к тесноте тёмного тандыра. Впрочем, сколько прошло времени, она точно определить не могла. Но за это время ей вспомнилось многое из минувшей недолгой и нелёгкой жизни.

2

Единственная дочь своих родителей, младшая в семье, Лилит была окружена заботой, вниманием и всеобщей любовью родных и близких; многое ей дозволялось и прощалось. После внезапной смерти матери отец стал баловать дочь ещё больше. Братья тоже души не чаяли в сестре, потакая всем её капризам и заботливо опекая любимицу. Райской птичкой порхала девочка по саду среди благоухающих цветов и разноцветных бабочек, наслаждаясь пением птиц. Казалось, это будет продолжаться бесконечно…

– Подойдите ко мне, дети мои. Я позвал вас потому, что дни мои сочтены…
Лилит, объятая ужасом, смотрела на отца глазами, полными слёз, и не могла сдвинуться с места.

– Подойдите, – повторил отец. – Мне тяжело говорить, но я хочу, чтобы вы услышали и исполнили мою последнюю волю, – он закашлялся и, прикрыв отяжелевшие веки, замолчал.

Сердце Лилит оборвалось, дрожь пробежала по телу, и уже не было сил сдержать нахлынувшее рыдание. Девушка уткнулась лицом в грудь стоявшего рядом двоюродного брата. Он обнял сестру, стараясь её успокоить, и подвёл ближе к отцу.

Подождав, пока дочь немного успокоится, старик открыл глаза и, собравшись с силами, продолжил:

– Я обращаюсь к тебе, Гиваргиз. Девять лет прошло с тех пор, как не стало моего старшего брата – твоего отца…

Голос умирающего был тихим, речь – медленной и прерывистой.

– …Я воспитывал тебя, как родного сына… Таким ты для меня и стал...

Чтобы продолжить, ему потребовалась очередная пауза. Ни Гиваргиз, ни Лилит не смели нарушить тишину, заполнившую помещение.

– Да, Гиваргиз, ты стал для меня много больше, чем родным… Так случилось, что нет уже ни братьев ваших, ни матерей… Теперь ты – моя последняя надежда и опора для моей дочери. Лили;т – ещё девочка, ей едва-то исполнилось четырнадцать… Тебе – двадцать, взрослый уже мужчина… Думаю, понимаешь, что произошло в Сасуне, Стамбуле, Ване, Трабзоне, Эрзруме, в других городах Оттоманской империи…

Старик снова закашлялся и умолк. Крупными каплями холодного пота покрылся его побледневший лоб. Лилит по-прежнему стояла, прижавшись к брату, с трепетом взирая на мертвенно-бледное лицо отца. Наконец кадык его дёрнулся, он открыл глаза и еле слышно попросил воды. Дочь с готовностью исполнила просьбу.

Сделав несколько глотков, отец прижал ладони девушки к своим глазам, затем нежно их поцеловал, как будто прощаясь, попросил присесть рядом. Дочь повиновалась. Её ладонь, зажатая сухими холодеющими пальцами родного человека, осталась лежать на суконном покрывале.

– Резня, которую затеял султан Абдул-Гамид, это не начало уничтожения армян и ассирийцев, сын мой… Это продолжение… Ещё в конце четырнадцатого века, во времена завоевательных походов Тамерлана, большая часть ассирийского народа была уничтожена только потому, что отказалась принять «новую веру» – ислам.

Гиваргиз слушал «урок истории», продолжая стоять: этого требовало воспитание. Да и присесть-то было не на что. Он терпеливо внимал каждому слову дяди, которого давно считал отцом, а теперь и тот впервые назвал его своим сыном.
Тихий глухой голос прервал вновь образовавшуюся паузу:

– Нет сегодня ни Ассирии, ни Урарту. Лишь незначительная часть наших народов смогла уцелеть, укрывшись в горах Курдистана… Вырезают безжалостно и ассирийцев, и армян; и не остановятся османы, пока всех нас не истребят или не обратят в свою «правильную» веру…

Старик попытался приподняться на локтях, готовясь сказать главное. Лилит поспешила подложить круглый валик ему под голову.

– Слушайте мою последнюю волю: я хочу… – казалось, старик вложил в эти слова весь остаток сил. – Я хочу, чтобы вы…


3

Крышка тандыра открылась, и солнечный свет ударил по глазам Лилит.

Тумас передал матери лепёшку и чашу с водой. Ему сегодня предстояло много хлопот. Покормив сестру и братьев, он наказал одному из них:

– Давид, я ухожу на дальнее пастбище, вернусь через несколько дней. Остаёшься за старшего. Смотри, чтобы был порядок. Где еда, знаешь. Особенно присматривай за сестрёнкой. Ты у меня за всё отвечаешь. Понял?

– Угу, понял.

Да и как Давидке было не понять озабоченность брата, если у них на глазах умерла самая младшая сестрёнка Шушанна – не прошло двух недель после бегства матери. Девочке было чуть больше двух с половиной лет.

Выгнав своих овец и собирая по пути соседских, Тумас повёл отару за село. Путь на горное пастбище лежал вдоль бурной речушки, устремляющей свои воды в глубину живописного ущелья, мимо вырубленной в скале церкви, в которой нёс службу отец Нику.

Дальше дорога уходила вверх и вправо; ещё чуть выше речка, срываясь с высоты двумя небольшими водопадами и ударяясь о нижние пороги, образовала небольшое озерцо и, как бы слегка отдохнув в нём, бежала дальше вниз. Тумас тоже любил здесь отдохнуть, поднимаясь с отарой на горное пастбище и возвращаясь в село. Уж очень нравилось юноше это живописное место.

Вот и теперь он направил отару по знакомой тропе, готовясь остановиться на привал. Со стороны озерца навстречу шла девушка с кувшином на плече. Тумас невольно залюбовался ею так, что даже не заметил, как взгляды их на мгновение встретились, и яркая вспышка, подобная молнии, поразила его. Смутившись, юноша отвёл взгляд, а девушка гордо прошествовала мимо, как будто не заметила ни парня, ни его смущения.

Тумас долго смотрел вслед уходящей красавице. Он восхищался фигуркой девушки, которая так изумительно гармонировала с изящной красотой медного кувшина, выполненного искусной рукой местного мастера-медника.
 
Безусловно, он узнал восемнадцатилетнюю Гульгиз, младшую сестру Анны, жены священника, и любимую дочь самого авторитетного и уважаемого человека – старейшины Маркуса. Гульгиз была официально признанной первой красавицей ассирийской общины, и Тумас понимал, что ей нет совершенно никакого дела до мальчишки-пастуха.

Щемящее чувство тоски и непонятной тревоги охватило его сердце. Возможно, в нём зарождалась любовь, но Тумас ещё не осознавал этого. Вскочив на неосёдланного коня, доставшегося от отца – вороного, белогривого Арагаца, он погнал отару дальше…

Вскоре к нему присоединились Мовсес и Айрапет – пастухи из соседних армянских деревень. Они давно уже приноровились пасти овец вместе: втроём намного легче отбивать набеги местных курдских мародёров. Самым опытным и старшим был сорокалетний Мовсес. Он хорошо знал все пастбища, каждую горную тропинку, речушку и каждый родничок. Ему были ведомы повадки хищных зверей и места, где можно укрыть отару в непогоду. Мовсесу, опытному пастуху, по праву принадлежало решающее слово в сформировавшейся «бригаде».


4

– Посмотрите на ту чёрную скалу, – сказал Мовсес, когда пастухи расположились на очередной привал. – С давних пор её так и называют «Чёрная скала». С этой скалой связана одна интересная история, которую я давно собирался вам рассказать. Её рассказывал моему деду его прадед, а прадеду – его дед.

В горах у нас хороший воздух и люди, как вы знаете, живут долго. Всегда так было: много работали и не собирались умирать. Так же, как и сегодня, вершины гор были покрыты снегами, а у подножий расстилались зелёные луга с сочной травой, паслись стада, так же высоко в небе кружили орлы, выслеживая добычу своими зоркими глазами.

Но рано или поздно, когда наступала старость, старики уже не могли работать. Силы их иссякали, но душа была жива и не хотела покидать ослабшее тело – они не умирали. Не знаю как у других горцев, но в наших местах в те времена был один очень жестокий обычай.

Мовсес сделал паузу, проверяя, насколько ему удалось завладеть вниманием своих младших товарищей, и продолжил рассказ:

– Когда приходило время, старший сын брал на плечи своего престарелого отца, поднимался на эту самую Чёрную скалу, и старик сам прыгал в глубокую тёмную про-пасть, как до этого делали предки местных горцев.

В то время в нашей деревне жил со своим сыном, внуками и правнуками древний старик по имени Карапет. Да, его звали почти так же как тебя, – улыбнулся Мовсес, посмотрев в сторону Айрапета.

Силы давно покинули деда Карапета, он уже девятый год ничего не мог делать. Зимой старик грелся возле печи, а летом сын выносил его погреться на солнце. Всё ближе становился день, когда дедушке Карапету надо было расстаться со своим родным очагом и отправиться на Чёрную скалу.

Старший сын Ованес всё откладывал этот день, но жена ему досталась ворчливая. Лишний едок в семье – тяжёлая ноша. Постоянно жаловалась она, что нет больше сил ухаживать за стариком, что еды на всех не хватает, без конца говорила, что Карапета, мол, давно уже пора снести к его предкам, как требует обычай.
Больно было слушать Ованесу эти слова, но волей-неволей пришлось подчиниться требованиям жены.

Надо сказать, что в деревне все – и взрослые, и дети – любили старого Карапета. Любили за то, что он был хорошим человеком. А ещё за то, что знал очень много сказок и легенд и умел их рассказывать.

– Так же много, как ты, дядя Мовсес?

– Что ты, Тумас! Чтобы знать столько, сколько знал де-душка Карапет, мне нужно прожить ещё несколько таких жизней, какую я прожил. Ты лучше не перебивай! Слушай дальше…

– Не перебивай, Тумас! – одёрнул друга Айрапет.

– …Дедушка Карапет был постоянно окружён людьми, увлечёнными его рассказами, – продолжил Мовсес, когда Тумас и Айрапет утихомирились. – Но теперь старик так ослаб, что ему стало не до рассказов. С приходом весны пробуждается природа, души людей наполнились радостью и весельем: ещё одну суровую зиму перезимовали. Только судьба дедушки Карапета не оставляла их в покое. В деревне только и говорили о нём и жалели, что скоро придётся проститься с общим любимцем.
Старый Карапет в тот последний день проснулся очень рано и попросил Ованеса вынести его на солнце. Долго сидел он, глядя вдаль, никого не замечая. Только губы его едва заметно шевелились. Видно было, что старик читает молитву.
Вскоре вокруг деда собрались жители деревни. Первой подошла младшая невестка. Она вымыла старику лицо и руки, причесала его, накормила и напоила. Затем подошёл священник, прочитал на каком-то древнем языке молитву и, благословив дедушку Карапета, отошёл в сторону, чтобы все собравшиеся могли попрощаться с ним. Сначала это сделали родственники, а потом и остальные жители деревни. Они целовали седую голову старика и щекой дотрагивались до его щеки.

Когда церемония прощания была закончена, старший сын Ованес ловко поднял старика на плечи и понёс его в последний путь. Тут все одновременно, как по команде, заплакали, закричали дети. Общее горе чёрной грозовой тучей нависло над жителями маленькой деревушки…

– Жалко дедушку, – в один голос, чуть не плача, произнесли Тумас и Айрапет.
Мовсес, не отвлекаясь на мальчишек, продолжал свой рассказ:

– ...Ованес медленно пошёл по направлению к Чёрной скале. В гору вела узкая тропинка, пролегающая сквозь небольшой дубовый лес.

– Присядь, отдохни, сынок, – раздалось из-за спины. – Вижу, устал…

Ованес устал не столько физически от трудного подъёма в гору с грузом за спиной, сколько от сердечных мук и переживаний, от сознания того, что сегодня ему предстоит вечная разлука с отцом. А отца он очень любил…

Сделав привал, Ованес снова взвалил на спину мешок с отцом и продолжил путь к Чёрной скале. Вскоре он уже мог видеть камень, на который, по установившейся традиции, необходимо было присесть на несколько минут, отдохнуть и проститься с отцом навсегда.

Добравшись наконец до этого места, Ованес присел отдохнуть как раз на вот этот камень, на котором сейчас сидит Тумас…

Тумас подскочил, как будто камень ожёг его. Взгляд парня устремился в сторону Чёрной скалы. Часть её была закрыта лёгким облаком.

– Да, да! Тумас! Ованес тоже, усадив рядом с собой отца, смотрел в сторону этой скалы. Он думал о том, что ему предстоит взобраться по высеченной в скале лестнице на маленькую площадку на её вершине. Поднять туда отца на своих плечах, поставить его на ноги и, не дожидаясь пока старик прочтёт молитву, перед тем как шагнуть в бездонную пропасть, уйти, не оборачиваясь.
Вдруг ему показалось, что отец плачет. Ованес взглянул на старика – его щёки были влажными от слёз.

– Неужели, отец, ты – герой нескольких войн, бесстрашный охотник; ты, проживший дольше всех в деревне, испугался смерти? Почему ты плачешь?

Отец поднял голову, обнял сына и дрожащим голосом сказал:

– Нет, сынок, не оттого я плачу, что мне жалко себя или я боюсь смерти, а оттого, что мне жалко тебя.

Сын удивился ещё больше и сказал:

– Отец, я совершенно здоров и ещё хорошо себя чувствую. Я один на один могу идти на медведя, почему ты жалеешь меня?

– Мне жалко тебя потому, что когда-нибудь настанет день, когда ты состаришься и никому не будешь нужен. Тогда твой сын возьмёт тебя на плечи и понесёт по этой тропе, и бросит в пропасть. Вот поэтому-то я плачу, дорогой сынок.

Он вытер рукавом слёзы и сказал:

– Ну, а теперь пора в путь.

Услышав такие слова, Ованес долго не мог прийти в себя. А когда очнулся и взглянул на отца, ему стало так жалко старика, что, не дав тому вымолвить ни слова, он поднял отца на руки и понёс обратно. Когда сын с отцом на руках показался в деревне, там ещё все плакали и причитали. Все очень удивились и подумали, что случилась какая-нибудь беда. Когда Ованес всё объяснил, решили, что надо оставить старика в покое и дать ему спокойно дожить свой век.
С этого дня Карапет повеселел и принялся снова рассказывать сказки и былины.
Так мудрый старец Карапет убедил своих земляков, что они несправедливо поступали со своими стариками.

– Молодцы, что слушали, – сделав паузу, сказал Мовсес. – А если кто не понял: это деда моего прадеда так звали – Ованесом! – и он хитро улыбнулся, поднимаясь с камня, на котором сидел.
– Нам пора!..


5

…Тумаса поразила концовка легенды, рассказанной Мовсесом. Он точно её уже слышал, но имена старика и его сына были другие – ассирийские. Да и заканчивалась она совершенно иначе. Тумас хорошо помнил это. На последнем привале старик пожалел сына, он снова спросил:

– Ты не устал, сынок? Забирайся ко мне на спину, я сам подниму тебя на вершину скалы…

У старика оказалось достаточно сил и, сбросив уставшего сына в пропасть, он возвратился в деревню помолодевшим и бодрым. У него началась новая жизнь.

Две похожие истории, две разные концовки. Возможно, Мовсес просто переделал легенду на свой лад, да ещё и своих родственников в неё вписал, но так у него это мастерски получилось, что Тумас ни разу не усомнился в её достоверности. Только теперь, когда они отогнали овец на значительное расстояние от того «горячего» камня, ему припомнилась ранее слышанная концовка…

Видимо, сколько рассказчиков, столько и вариаций. Обе концовки легенды привели Тумаса к важным выво-дам, которые, как он понимал, ещё пригодятся в жизни.
Первое, понял он, – никогда нельзя перекладывать свою ношу на чужие плечи, как бы тяжела она ни была! Второе: стариков нужно уважать и бережно к ним относиться – все становятся стариками, когда-нибудь постареет и он, Тумас.
На нём самом уже лежал груз ответственности за младших братьев и сестру; он это чувствовал своим ещё мальчишеским, но быстро мужающим сердцем, и понимал: ему нельзя быть слабым!


6

Неспешно пережёвывая лепёшку и запивая её мелкими глотками воды, Лилит возвратилась к воспоминаниям.

– Я хочу… – снова зазвучал голос отца, на его виске вздулась пульсирующая вена, – я хочу, чтобы ты, Гиваргиз, и ты, моя дорогая Лилит, сохранили нашу кровь, чтобы не прервался род деда вашего А;брама… Я хочу, чтобы вы стали мужем и женой… Гиваргиз, береги мою Лилит – цветок сердца моего…

На третий день отца похоронили. Вскоре ассирийцы, не выдержав повсеместного преследования и зверств «гамадиев» , вынуждены были покинуть родные места на берегах озера Урмия.

Бегство привело Гиваргиза и Лилит в село Самават, в окрестностях Карса. Здесь ассирийцы поселились небольшой общиной. В первый же год Лилит родила своего первенца – Тумаса.

…Лилит – «ночь», «ночная» – таково значение этого имени. Может быть, поэтому у неё так много воспоминаний связано с этим временем суток?

В детстве Лилит любила тайком, когда все уснут, выбраться из своей спальни и подолгу любоваться ночным небом, мерцанием разноцветных звёзд, выискивать среди них знакомые созвездия, слушать хрустальное журчание ручейка.

Прекрасной была и ночь первой близости её с Гиваргизом. Как он был нежен и предупредителен! Как бережно относился к её непорочной девственности! Как ласков! Они любили друг друга. Но это была любовь сестры к брату и брата к сестре…

Выполняя последнюю волю отца, молодые люди создали хорошую семью. Лилит, воспитанная в строгих традициях Востока, была верной и преданной женой, родила Гиваргизу четверых сыновей и двух дочерей – в роду старого Абрама появились наследники крови…

Нелёгкими, но счастливыми были ночи, когда молодая мать пеленала и баюкала своих новорождённых, занималась старшими детьми, требующими постоянного внимания и заботы. Не могла она позволить себе лечь спать, пока не дождётся своего земледельца, допоздна ворочавшего камни, чтобы отвоевать у них хоть малый клочок плодородной земли. Не зря говорят, что имя, данное человеку при рождении, определяет его судьбу: ассирийское имя Гиваргиз, происходящее от греческого Георгий, как раз и означает – «земледелец». Не могла она себе позволить лечь спать, пока не встретит возвратившегося домой мужа, не подаст ему воды для умывания, пока тот не поужинает и не ляжет сам.

Больших трудов стоило главе семьи обустроиться на новом месте, построить жильё, обзавестись кое-каким хозяйством. Жили бедно, как большинство, но нищими их назвать никто не мог.

Была ещё одна памятная ночь.

Разве могла Лилит забыть её – ту страшную ночь, которую провела в слезах над умирающим мужем – братом Гиваргизом? Безуспешно пыталась она остановить крово-течение из зияющей раны в его груди, даже не представляя, как будет жить дальше, если он умрёт. Всё держалось на Гиваргизе, главном мужчине в её жизни, мужчине – на котором лежала ответственность за сохранение рода их общего деда.

– Лилит, любимая! – вдруг услышала она. – Я очень прошу тебя… Ты молодая, не губи себя… Детям нужен отец… В доме нужен хозяин… Обязательно выходи замуж… И постарайся быть счастливой…

Бедная женщина закрыла поцелуем уста умирающего мужа. Она не желала этого слышать, не осознавала трагедии, постигшей её. Обливаясь слезами, Лилит судорожно целовала лицо, глаза, руки Гиваргиза, пытаясь удержать его в этой жизни.

Всё было тщетно.

В какой-то момент ей показалось, что по комнате тихо прошёл и склонился над бездыханным телом Гиваргиза старец. Он был в чёрном одеянии, на груди поблёскивала золотая цепь с распятием Христа, на пальце левой руки – перстень с родовым гербом. Что-то тихо прошептав, едва заметно шевеля губами, старец поднял взгляд на Лилит и молча посмотрел в глаза…
Это был взгляд деда Абрама! Взгляд, полный теплоты, доброжелательности, нежности, сочувствия и любви. Лилит кинулась к деду. Она хотела прижаться к нему, как часто делала это в детстве, но старец как будто растворился в тёмном пространстве комнаты.

А вскоре первый солнечный луч робко скользнул по нехитрому убранству осиротевшего жилища. Лилит подняла голову и посмотрела в ту сторону, откуда просочился свет…


7

Свет пробивался через чуть приоткрытую крышку тандыра. И в эту щель смотрели детские глаза. Они были полны ужаса.

– Хувва! Хувва! – услышала Лилит голос Миху.

От переполнявшего его страха мальчик больше ничего не мог сказать. Но больше ничего для матери не требовалось. Она всем своим существом почувствовала беду; резким движением открыла крышку тандыра и с неожиданной ловкостью выбралась из него. Покинув место заточения, женщина последовала вслед за Миху, увлекавшего её в глубину сада. Здесь, в тени виноградного куста, свернувшись калачиком, мирно спала Сату.

Миху, не доходя до неё, присел на корточки и прижал палец к губам, призывая мать к осторожности. Другой рукой он указывал в сторону виноградного куста. С большим трудом Лилит смогла рассмотреть на фоне серого камня, обвитого виноградной лозой, такую же серую, в цвет камня, ленту с оранжевыми пятнами – гюрза!

Змея, сантиметров сорок длиной, лежала хвостом к Лилит, а голова её была направлена в сторону спящей девочки.

Всё произошло с такой скоростью, что и молния не успела бы сверкнуть! Лилит отбросила в одну сторону голову, в другую – хвост змеи и выплюнула остаток змеиной плоти. Разделавшись с гюрзой, нашла взглядом детей: глаза Миху были полны страха, Сату безмятежно спала в тени виноградного куста, в прежней позе.
Ноги Лилит стали ватными, она медленно опустилась на траву. Мальчик прижался к матери, дрожа и тихо всхлипывая.

– Всё хорошо, Миху, – погладила она чёрные вьющиеся волосы сына, – давай только не будем об этом никому рассказывать. Ладно?

Придя в себя, Лилит подоила козу, дала детям хлеба и молока, собралась было ещё что-то сделать по хозяйству…

– Тумас возвращается! Прячься скорей! – влетел запыхавшийся Гильяна – младший из сыновей.

Вдали, на подходе к селу, поднималось облако пыли и слышалось блеяние овец…


8

Плотно закрылась крышка тандыра. Лилит погрузилась в густую темноту. И вновь для неё как будто зажглись звёзды той безумной ночи, когда, позабыв обо всём на свете, она отозвалась на зов Тиграна.

Всего несколько дней побыл на постое в соседнем дворе молодой армянин, проезжавший по торговым делам в Эчмиадзин. Небо уже готовилось встретить ночь, и Лилит наблюдала за рождением первых звёзд, в общении с которыми с детских лет привыкла искать и находить ответы на волнующие её вопросы.

Ещё девочкой она выбрала на небосводе небольшую, но яркую, пульсирующую разными цветами звёздочку и, не зная, какое имя она носит, назвала её: Моя Звезда.
Лилит ждала появления Своей Звезды, чтобы в очередной раз спросить её, зачем небо отобрало мужа и лишило детей отца, почему Бог, всемогущий Бог, отвернулся от их бедной, обездоленной семьи…

– Поехали со мной, красавица!

Лилит вздрогнула от неожиданности, обернулась на незнакомый голос и чуть не лишилась чувств: перед ней стоял её Гиваргиз! Женщина в инстинктивном порыве бросилась к нему в объятия, но тут же отпрянула: нет, это не Гиваргиз! Такой же красивый и статный, такие же брови, усы и борода, такие же горящие глаза…

– Поехали, Арев-джан! О, прекрасная Пери! Меня зовут Тигран.

Он погладил коня, которого держал под уздцы. Рядом Лилит увидела ещё одного скакуна, тоже осёдланного.

Трудно было понять, шутит армянин или говорит серьёзно, но что-то дрогнуло в сердце молодой женщины. Она до сих пор ещё ни разу не испытывала такого чувства. В этот момент Лилит увидела, как в быстро темнеющем небе появилась Её Звезда – Кохва – и, переливаясь красками, как будто подмигнула ей.

И Лилит решилась! И помчались они вместе с Тиграном в неизвестную ей, Лилит – Дочери Ночи – даль, в сторону, где, завершая день, прячется солнце. И всё ярче горели звёзды, золотом вышитые на иссиня-чёрном покрывале ночного неба. И развевалась на ветру грива скакуна, уносящего Лилит к новой жизни, к новому счастью. И дышалось ей легче, и на сердце было радостно.
Когда утро растворило звёзды, и солнечный луч упёрся ей в спину, только тогда Лилит поняла, что возврата туда, где остались и былое счастье, и беды, и любовь, и горе, и радость, и слёзы, уже не будет.


9

Сколько длилась эта погоня за счастьем?
Да разве это так важно? Когда оно уже рядом, совсем близко! Уже касается тебя своим дыханием! До него можно дотронуться – только протяни руку!

Вот он – сияющий, широко улыбающийся Тигран! Он только что возвратился с местного рынка с продуктами…

– Аревик моя! Солнышко моё, Лилит-джан! Какая радость! Как я счастлив, любимая! Пришёл конец кровавому султану Абдул-Гамиду! Младотурки свергли его! Теперь начнётся новая жизнь! Революция! Армянская интеллигенция поддержала Комитет «Единение и Прогресс», приняла участие в формировании нового правительства. Среди них мой брат… Мы сейчас же едем к нему в Константинополь!
Лилит ничего не понимала. Да она и не могла понять, о чём говорит, чему так радуется её Тигран, снова напомнивший Гиваргиза, но, видя его счастливое лицо, готова была последовать за любимым на край света!

…Но что это? Пылающие костры, плач детей, множество незнакомых, измученных людей… Ещё одна, определившая судьбу Лилит, ночь… Страшная ночь…


10

Ужас выжег подробности той ночи из памяти.

Лилит боится, не помнит и не желает вспоминать, что с ней случилось, как осталась одна-одинёшенька, убитая горем, в чужой стране.

Спрятавшись в колючем кустарнике на берегу реки, Лилит боялась покинуть своё убежище. Ей с трудом приходилось сдерживать слёзы, чтобы не выдать себя рыданиями.

И вспомнились Лилит дорогие её сердцу лица родных и знакомых, родник с ледяной водой, дедушкин сад, залитый ярким солнцем, и разноцветные бабочки из детства…
Как остро захотелось ей поскорее вернуться туда! Но страх смерти сдерживал женщину.

Вдруг она услышала детский плач, доносящийся издалёка. Постепенно приближаясь, он становился всё жалобнее и жалобнее. Острое волнение охватило Лилит. Плач слышался уже где-то совсем рядом…

Неожиданно он резко оборвался, и тонкий голосок позвал: «Ма-ма! Ма-ма-а-а!»
«Вставай, пойдём, Лилит! Вставай, пойдём! Это Шу-ша;нна тебя зовёт!» – настойчиво требовал внутренний голос материнского инстинкта.

И он оказался сильнее смертельного страха.


11

– Вылезай, Шидда, – мрачно бросил Тумас, отодвигая крышку тандыра, и, не глядя в лицо матери, удалился в глубину двора.

Лилит вспомнила, как когда-то её, ещё совсем маленькую девочку, испугавшуюся какого-то ночного шороха, утешал дед Абрам.

– Успокойся, внучка, – говорил он, усадив её к себе на колени. – Послушай лучше, что я тебе расскажу. Готова? Тогда слушай внимательно. У ассирийцев есть поверье, что в каждом доме водится ведьма, шидда, но ты не бойся: она вреда людям не приносит. В доме моего прадеда, говорят, тоже такая ведьма жила.
Однажды прадед поймал шидду. Он воткнул иголку в её платье, и ведьма тут же превратилась в женщину. Она стала послушной работницей, но всё делала наоборот. Если шидде прикажут принести воды, то она тут же унесёт её. Попросят подмести пол – она насорит. А скажут: «Приласкай детей» – она побьёт их. Поэтому мой прадед всегда говорил ей наоборот. Долго и безропотно шидда служила в доме, потом дед отпустил её на волю.

«Шидда» – ведьма – теперь это её новое имя, поняла Лилит. «Хорошо, но я не буду злой ведьмой, – решила она. – «Иголку» Тумас мне уже воткнул».


(Перейти ко 2-й главе:http://proza.ru/2023/02/08/1432)