Ито Эйносукэ - Камышовка 05

/ПРОДОЛЖЕНИЕ/ 

На лицах других сотрудников также отпечаталось секундное сомнение.

«Ну ка, давайте еще прислушаемся, - призвал следователь Вакамацу. – Поговори-ка еще этим женским голосом».

Однако, человек, пол которого был под вопросом, стоял молча, опустив глаза. Капрал Кобаяси взял счеты из рук Вакамацу.

«Где это видано, - крикнул он, нанося звучный и точно выверенный удар плоской их поверхностью, - чтобы у женщины была такая твердая грудь?»

Его жертва, застигнутая врасплох, пошатнулась и рухнула на пол. Следователь Вакамацу грубо дернул рукав кимоно у лежащего.

«Откуда это у тебя женская одежда? – потребовал он ответа. – Стибрил?»

Псевдоженщина не отвечала, суетливо теребя подкладку одного из рукавов, в котором разошелся шов. Рука ее была утонченной, как у женщины, но высунувшаяся из-под края желтого рукава кисть явно была широка в кости.

«Хорошо, допустим, все так, как ты сказал, - рассудил Миёси, оборачиваясь к Сакутаро. – Но что сделал этот второй?»

Капрал Кобаяси подвел формальный итог случившемуся:
«Ха. Этот, ясное дело, вступил в связь с мужчиной, прикинувшимся женщиной. Когда я обнаружил их в дешевых номерах у храма Сэнген, они разошлись не на шутку. Я забрал их обоих».

Все это он изложил на одном дыхании и прикрикнул:
«Эй ты, поди сюда!» - и выпихнул мужчину вперед. Волосы Сакутаро поредели, а кожа почти почернела от загара из-за бесконечных шатаний круглый год по окрестным дорогам. Он был до крайности смущен и с опаской посматривал на лейтенанта Миёси, которому в прошлом доставил столько хлопот.

«Где и когда вы повстречались с этим человеком?» - спросил его тот.

«Этим вечером, Ваша честь. – ответил он. – Мы встретились в Ивасаки. После вдвоем направились пешкодралом в город, распевая песни и прося милостыню у каждого дома по дороге. В городе они еще раз развлеклись попрошайничаньем, а затем, поздно ночью, сняли комнату в дешевой меблирашке, где сдвинули вместе свои жесткие  тонюсенькие матрасики и улеглись рядышком, как муж и жена. До сих пор все складывалось как нельзя лучше, но Сакутаро, изголодавшийся по женской ласке после ухода жены, разъяренной его раскрывшейся изменой, все еще не подозревал всей правды о своей партнерше. Тем вечером, обуреваемый теплыми чувствами, он не только угостил свою спутницу миской риса с жареными креветками, но даже, когда она пожаловалась на нехватку денег, чтобы купить пудру для лица, пошел навстречу ее уговорам и отдал ей весь свой дневной заработок.

«Ах ты, чертова свинья!» - заорал он, уяснив разочаровывающую правду. – Отдай мне мои деньги обратно!»

Но партнерша оказалась упрямой – что упало, то пропало – и вскоре ссора пробудила весь дом, так что и торговец сладостями, и обувной мастер, и разносчик лечебных трав – все подключились к ссоре, живо возмущаясь нарушением их ночного покоя.
Тут-то и появился капрал Кобаяси, совершавший обход. Дойдя до обычно крайне тихого района у храма Сэнген и услышав яростную ругань, несущуюся из гостевого дома, он поспешил выяснить, что происходит.

Его любопытство особенно подогревало то обстоятельство, что в текущем же году ранее, в период снегопадов, он был свидетелем похожей разборки в этой же ночлежке. Причем в то же самое время суток, а виновником, не в меру перепившим и разбушевавшимся, в тот раз оказался один из странствующих священнослужителей, обычно собирающих подаяния играя на бамбуковой флейте.

Зрелище, открывшееся тогда глазам Кобаяси, ворвавшегося в помещение, ужаснуло его. Священник, не помня себя, бился с торговцем сладостями, пытавшимся удержать святого отца от продолжения пьяной драки. Увидев полицейского, монах покачиваясь пересек комнату и заключил его в объятия. Вперив в Кобаяси взор остекленевших затуманенных глаз, он горестно и бессвязно запричитал: «Капрал, о капрал, я годами не позволял себе и капли. Годами! Может, это божья кара за пьянство после стольких лет воздержания? Ах, капрал, капрал». Истраченные им на сакэ деньги были пособием на похороны его ребенка.

Его жена, лежавшая на матрасе не отойдя еще от последствий недавнего пребывания в тюрьме, только что поливала своего напившегося муженька отборными ругательствами, а сейчас с безучастным выражением на бледном, болезненном лице, будто бы полностью отключившись от дрязги, не отводила глаз от раздвижных дверей. Бумага, которыми они были обтянуты, прорвалась в ходе недавней потасовки. Рядом с ее подушкой, в ящике из-под апельсинов, перед которым горела одинокая поминальная свеча в четыре моммэ*, лежал ее почивший день назад младенец, которому не исполнилось и двух недель.

Как рассказал торговец сладостями, этот, теперь пьяный вдрызг священник, не имея средств на похороны, в слезах обратился в районную социальную службу и получил пособие в пять иен. Домой он направился, размахивая бутылочкой сакэ в полтора го**. Эта малая сама по себе емкость, весьма быстро сменилась объемом в три, а потом и в шесть го. Когда же он прикончил их одну за одной и находился в самом что ни на есть приподнятом настроении, жена начала рыдать, задаваясь вопросом, как хоронить ребенка, если все деньги пропиты. На это он проорал: «Если б ты не валялась днями напролет в кровати, ребенок не заболел бы!» и так излупцевал ее, что торговец сладостями, не в силах более выносить это зрелище, поспешил женщине на помощь.

/Продолжение следует/

*Моммэ, мера веса в древней Японии, соответствует 3,75 грамма.
**Го, мера объема, соответствует 0,18 л.

Предыдущие части:
1 http://proza.ru/2023/01/24/1558
2 http://proza.ru/2023/02/02/1641
3 http://proza.ru/2023/02/03/1923
4 http://proza.ru/2023/02/05/1815