Косыночка

После смерти моей свекрови, Агнии Ивановны Лысенко, у нас обнаружилось много писем конца 1950-х – конца 1960-х годов из Ялты, адресованных её тёте Пате (Прасковье Александровне Кирилловой, в замужестве Фрейбург) от П. Бенеславского — старинного тётиного друга по Твери (судя по письмам, это литератор, художник, по профессии — врач). Переписка прервалась со смертью автора писем. Вот выдержки из этих писем, характеризующие прежнюю жизнь.

«Ялта 23.10.59
Дорогая Паня! Получил Ваше письмо с просьбой прислать стихи, касающиеся Вас. Исполняю Вашу просьбу… Буду надеяться, что мои студенческие стихи до какой-то степени выполнят ту роль, для которой Вы их предназначаете: навеять воспоминания о далёком и прекрасном прошлом. Правда, это стихи не любовные, а учебные. Написаны они не под непосредственным впечатлением, как, например, стихи Миши Козырева «Косыночка», «Письмо в сиреневом конверте» и другие, а просто с целью овладеть техникой стиха и научиться выражать свои чувства в разных стихотворных формах. Но в основу каждой из «встреч» положен эпизод, действительно, имевший место, и я думаю, что Вы многие из них вспомните. Этим и будет достигнуто то, чего Вы хотите. Что касается моих чувств, выраженных в этой «лирико-циклической поэме», то они сильно преувеличены, а Ваши и вообще выдуманы и, наверное, нисколько не соответствуют бывшим в действительности. Вы считаете, что я в то время был в Вас чуть-чуть влюблён. Да, это было, конечно, так, хотя в поэме я название своих чувств уточнил, заменив слово «влюблённость» словом «увлечение». Внутреннего Вашего мира я не знал, а увлекался Вашей юностью, Вашей красотой и исходящим из них веянием женской нежности, доверчивости и в то же время молодого милого лукавства, где обещание счастья связывается с требованием быть его достойным. Но требованием не сухим, а весёлым, ласковым и наивным. Это я и хотел отобразить в поэме.
Может быть, Вы, Паня, черкнёте пару строк о том, сумели ли стихи выполнить свою задачу. С приветом П.Б.»

«Ялта 06.01.60
Здравствуйте, Патя!.. Вы упоминаете о кошевском письме и спрашиваете, ответил ли я на него. С точностью сказать не могу, но, думаю, что нет. Вы писали его в июле, а я в это время работал по статистике в Кимренском районе и вернулся в Петроград только в сентябре… Наверное, это письмо мне передали.
Я вспоминаю обстановку того времени. Шёл третий года нашей неудачной войны. Я был на последнем курсе. Меня могли в любой момент призвать в армию. Я возвращался в Петроград после лета, проведённого среди чудесной природы в глухой деревне с моей будущей женой. Мы решили больше не разлучаться и при первой возможности повенчаться. Она бросила работу в Тверской школе, где учительствовала, и пока я заканчивал свои дела по переписи, уехала в Петроград и уже поступила на работу. Мне тоже надо было там поступать на работу, искать квартиру, готовиться к новой жизни семьёй, улаживать дела университетские и военные. Думаю, что при такой сложной обстановке я и не стал отвечать на Ваше письмо, имеющее двух- или трёхмесячную давность. Если в Вашем письме звучал крик о помощи, то разве сложность и трудность моей обстановки не была такова, что надо было кричать ещё громче.
Вы пишете, что читали своё письмо как письмо постороннего человека, но всё же предлагаете его порвать, зачем? Оно хранится у меня как реликвия прошлого. И пусть лежит… К этому письму я прилагаю стихотворение, которое является эпилогом к посланной ранее поэме. Написано оно, конечно, значительно позже, уже после смерти М.К. Здесь его стихи к Вам представлены как продолжение моей поэмы… П.Б.».

 Здесь я опускаю саму поэму в двенадцати стихах — много, привожу только «Эпилог».

Эпилог
Посвящается П.А. Кирилловой и памяти друга М.Я. Козырева
 
Двенадцать встреч когда-то были,
Но лишь в стихах остался след.
Друг друга мы не полюбили.
Я не слыхал любви примет.
О них другому ты шептала.
Он слушал сердцем, как поэт,
А грусть разлук их претворяла
В стихи о счастье юных лет.
Приметы о любви и смерти,1)
Свидетель встреч — тверской вокзал,2)
Письмо в сиреневом конверте, 4)
Миледи чопорной глаза, 5)
Улыбки девочки лукавой
И женщины слепая страсть,4)
Размолвок мутная отрава
И ревности глухая власть, 5)
Косыночка на белой шее 6)
И в комнате в слезах цветы 7) —
В стихах всё это хорошело,
И с ними хорошела ты.
Но время шло. Его не стало,
И помним только мы одни
Минувшей молодости дали,
Любви несбывшейся огни.
03.01.60

Примечание автора: «Ссылки 1–7 указывают на стихи М. Козырева, к которым они относятся».
Далее идут стихи М.Я. Козырева, написанные в 1911–1913 годы, и переписанные автором письма. Всего — 11 стихотворений, из них 7 посвящены П. Кирилловой. Привожу здесь те, на которые сделаны ссылки в стихотворении «Эпилог».

1. Приметы
Ты зачем обручилась золотым кольцом?
Золотым кольцом — это перед концом.
 
И зачем ты букет взяла с жёлтым цветком?
С жёлтым цветком — он изменит потом.

И зачем подарила ты розу ему?
Розу ему — это знаешь к чему?

Будете с ним вы в разлуке года,
В разлуке года, может быть, и всегда.

Будешь, однако, его ты любить,
Страстно любить, когда надо забыть.

Будешь о нём ты рыдать по ночам,
Будешь страдать, станет больно очам.
 
И, может, выплачешь очи свои,
Рыдая, сгорая от страстной любви.

Коль вновь ты полюбишь, ничего не дари,
Ничего не дари и от него не бери.

Он будет тебя тогда вечно любить
Вечно любить, — тут и свадьбе быть.

2. Встреча
Угрюмо-тёмны колонны вокзала,
Холодный ветер бьёт по лицу.
Милая, милая, ты мне сказала,
Что наша разлука подходит к концу.

Горит зелёный огонь светофора.
У стен на скамейках лежат узлы.
Минуты идут недостаточно скоро,
Как прежде, размеренны и чинно-злы.
 
Приходит поезд. И ты с площадки
Сошла, молчалива, скучна, бледна.
И только в глазах твоих, словно украдкой,
Твоя безмерная радость видна.

И взгляд мой ловит знакомые взоры,
Горячую руку ищет рука…
Где-то далёко огонь светофора,
Колонны вокзала… Лишь ты близка.

4. Письмо
Жду письма в сиреневом конверте
С нетерпеньем, жгучим, как бывало.
Ах, моей тоске не будет смерти,
Пока Парка нить не оборвала.

Девочка с улыбкою лукавой,
Женщина, безумная от страсти,
Сердце переполнено отравой,
Сердце в чьей-то жёстко-грубой власти.

Ты меня навек заколдовала,
И моей любви не будет смерти…
С нетерпеньем, жгучим, как бывало,
Жду письма в сиреневом конверте.

Будут там слова любви, упрёки,
Поцелуев столько, сколько в каждом,
Только сердцу чужды эти строки,
Нет, не их я страстно, страстно жаждал.

Ведь при встрече ты не целовала,
Ты при встрече холоднее смерти,
Но целуешь так же, как бывало,
Ты в письме в сиреневом конверте.

5. Размолвка
Вечер хмурый, молчалив и бледен,
Небо скрыто серым покрывалом.
Неприступность чопорной миледи
Вижу на лице твоём усталом.
 
Поправляя шёлковые юбки
Бледною измученной рукою,
Ты капризно надуваешь губки:
«Мне сегодня хочется покоя»…

Я боюсь взглянуть неосторожно
И молчу, уткнул лицо в газету,
На душе печально и тревожно,
Сердце просит ласки и привета.

Может быть, я, правда, избалован,
Но к чему мучительные сцены?
Улыбнись по-прежнему любовно,
Иль теперь улыбкам знаешь цену?

Погляди в глаза мне, как бывало,
Поцелуй меня, как прежде, страстно.
Для чего же ты меня позвала,
Если так скучна и безучастна?..

6. Косыночка
Ты смотри, никому не рассказывай,
Что душа твоя мною больна,
Что тебя я в косыночке газовой
Дожидаюсь порой у окна.
 
Что тоскуешь ты, любишь ты пламенно,
Вспоминаешь с печалью меня…
Ты скрывай. Ты молчи, словно каменный,
Словно сердце твоё без огня.

Никому не скажи, что я нежная,
Что люблю, что грущу, что твоя,
Чтобы всё оставалось по-прежнему,
И всегда была счастлива я.

Если скажешь, любовь затуманится,
Улетит, словно дым, красота,
В неразгаданном сердце обманется,
Станет жизнь и скучна, и пуста…

Если любишь меня, не отказывай.
Я прошу тебя: помни всегда –
Ничего о любви не рассказывай,
Ничего, никому, никогда.

7. Плач цветов
В моих комнатах плачут цветы,
Значит, скоро изменишь мне ты.
Ты разлюбишь меня, дорогой,
Будешь ласков и нежен с другой.
 
Будешь косы её развивать,
Будешь грудь у неё целовать,
Будешь пристально в очи смотреть,
Ну, а мне… лучше мне умереть.

Ведь забыть я тебя не могу,
Ну, куда от тоски убегу?
В моих комнатах плачут цветы.
Они плачут о смерти мечты,

Они плачут о нашей любви…
Суеверной меня не зови,
Если в тайных намёках примет
Нахожу на сомненья ответ.

Ты разлюбишь меня, дорогой,
Ты забудешь меня для другой,
Потому, что о смерти мечты
В моих комнатах плачут цветы.

Стихи мне очень понравились. В первую очередь, они прекрасны тем, что в них ощущаются молодые души влюблённых. Я вижу трогательную страсть юных людей с приличным воспитанием того времени, умеющих тонко выражать свои чувства. Единственная погрешность, которая бросается в глаза, это — непопадание (иногда) ударений в ритм стиха. Но, если послушать народные песни, цыганские романсы и нынешнюю поп музыку, — такое встречается и довольно часто. Конечно, это не желательно. Но, вероятно, избежать, этого сложно, если хочешь отобразить, и как можно точнее, свои чувства. А это автору, безусловно, удалось. Ещё я вижу прекрасный образ молодой «неприступной чопорной миледи», охваченной настоящим чувством любви, и узнаю нашу тётю Патю.

«Ялта 10.02.60
Добрый вечер, Паня!.. Большое спасибо Вам за исполнение моей просьбы, то есть сообщение кратких сведений о Вашей жизни. Зная хотя бы эти исходные данные, будет проще и писать Вам. Для меня было совсем неожиданным, что Ваша сестра Шура умерла сравнительно недавно. Когда я видел её в Кошеве, она показалась мне такой хрупкой, нежной и малокровной, как фарфоровая статуэтка (конечно, не теперешней работы), что, казалось, ей суждено умереть молодой. Несмотря на мимолётность встречи, она оставила у меня чистые, трогательные воспоминания. Я дал её имя одной из своих поэм, где в тексте упоминается и её фамилия, но содержание, конечно, не имеет к ней никакого отношения. Приятно было узнать, что Вы были счастливы в своём замужестве, но, жаль, что оно было сравнительно таким недолгим.
…Прилагаю к письму четыре стихотворения М.К., в том числе те, которые, Вы просили. Меня всё же удивляет, что Вы их читаете в первый раз. Я никак не думал, что М.К. их Вам не посылал…
Что жёны писателей должны быть тоже писательницами – это, конечно, необязательно. Но когда появляется на горизонте начинающего писателя такая, которая уже имеет знакомства, вводит в кружок (салон) З.Н. Мережсковской-Гиппиус.., где он знакомится с писателями старшего поколения, так же, как и С. Есенин и в одно время с ним, потом знакомит с Ек. Гуро, в доме которой собирались молодые писатели и в том числе футуристы: Маяковский, Венгров и др. — это весьма соблазнительно. И только.  А ваш роман с ним (С.Л.: Я так полагаю, что — роман с М.К.) в это время уже кончился или кончался и притом, как Вы пишете, по Вашей вине (?)…»

«Ялта 03.03.60
…Посылаю два стихотворения М.К. Это — последние. Остальные не имеют к Вам отношения (как и «Нежданное») и незначительны по содержанию. Кстати, знаете ли Вы, что «Косыночка», навеянная Вами, понравившаяся Тамаре Церетели (С.Л.: Известная певица того времени) и исполнявшаяся ею как «Старинный цыганский романс», исполняется и теперь, а при жизни М.К. в трудные минуты была ему и денежным подспорьем? Я как-то перед войной, будучи в Москве, зашёл к нему и увидел у него на письменном столе несколько скрепленных узеньких листочков, исписанных цифрами. Заинтересовался и спросил, что это. Оказывается, он получает такие листочки каждый квартал. На основе положения об авторском праве в них записаны все публичные исполнения «Косыночки», где бы они не происходили по СССР, и указаны отчисления от сбора в его пользу. Сумма этих отчислений за квартал составляет около полутора тысяч. Помню, один раз я пришёл в Калинине на базар и увидел кучку людей, которые слушали какую-то музыку и пение. Подошёл и увидел, что играет на балалайке или гармошке (точно не помню) какой-то солдат-инвалид. Он как раз пел эту «Косыночку». И я подумал: «Вот какими-то сложными путями эта «Косыночка», получившая начало здесь в Калининской области, вернулась опять сюда, а кто поёт и кто слушает и понятия об этом не имеют. И ещё подумал, что, может, Вы, придя за чем-нибудь на базар, подойдёте к этой кучке народа и услышите свои же слова, сказанные свыше 30 лет тому назад с глазу на глаз, претворённые в стройные строки стихотворения, положенные на музыку, зазвучавшие с эстрады и разнесённые радиоволнами по всей необъятной нашей Родине…»

«Ялта 09.01.61
Здравствуйте, Патя!
..Поздравляю Вас с Новым годом и желаю здоровья и счастья.
Но для Вас новый год начался несчастливо — смертью Вашего брата. Примите моё сочувствие Вам в этой потере. Почему-то до сих пор Вы никогда не упоминали, что у Вас есть брат, хотя и жил он не так далеко от Калинина… Осталась ли после Вашего брата семья?
…Досадно, что моё письмо до Вас не дошло…»

Письмо спрятала из какой-то странной ревности сестра тёти Пати, бабушка мужа. Потом тётя Патя его случайно нашла.

«Ялта 02.02.61
Здравствуйте, Паня!
…Вы пишете, что знали меня очень хорошо, но откуда же? Наши встречи, да и вообще встречи молодёжи в наше время были как-то очень поверхностны в большинстве случаев, и почти ничего не давали. Мы не знали и не стремились узнать внутренний мир другого, его (или её), сокровенные мысли, чувства и вкусы. Очень редко, когда говорили серьёзно, да и то на отвлечённые темы. Мы не знали ни среды, ни обстановки жизни друг друга. Большинство знакомых даже через несколько лет знакомства не знали, есть ли родители, чем они занимаются, есть ли братья и сестры. Да как-то это было и безразлично. Перебирая в памяти тех девушек, с которыми я был более близок (то есть время от времени подходил на гуляньях или собраньях и мы были вдвоём, а не в компании), я вспоминаю, что одна была дочерью сапожника, другая – дочерью предводителя дворянства, а третья – фельдшера. Первая девочка, с которой я целовался, была племянницей нашего губернатора (Бюнтинга). А об остальных совершенно ничего не знал и не интересовался этим. Чем же мы интересовались, кроме наружности? Чтобы девушка была достаточно развитой, чтобы с нею можно было разговаривать на разные темы (конечно, не особенно серьёзные), была достаточно весёлой и интересной, умела себя держать, не ляпнула в разговоре какой-нибудь глупости или грубости. Не была слишком чопорной и слишком распущенной. Впрочем, степень этого «лишка» определяет каждый индивидуально. Большинству этих требований удовлетворяла почти каждая гимназистка соответствующего возраста. Более же строгие требования предъявлялись только позднее, когда человек искал себе (сознательно или бессознательно) подругу жизни. И Вы, Паня, пишите, что знали меня хорошо. Это – ошибочное мнение. Вы не знали и не могли знать.
Вы пишете о двух своих положительных качествах: стремлении помочь и чувстве благодарности. Я тоже считаю их положительными, но… ведь у Вас есть и другое чувство, о котором Вы писали раньше – злопамятность… Оценка добра и зла очень трудна.
Теперь два слова о Ваших недостатках: высокомерии и тщеславии. Было ли у Вас второе, Вам лучше знать. Это чувство внутри человека, и, глядя со стороны, иногда бывает очень трудно его запомнить. Первое, то есть высокомерие, до некоторой степени его выдаёт. Но было ли оно у Вас? Я что-то его никогда не замечал.
 Теперь о Вашей «патологической любви». Собственно патологического я в ней ничего не вижу. Это – просто неудачная любовь, основанная, как Вы сами признаёте, на самовнушении, и затянувшаяся благодаря войне. Впрочем, судить более или менее уверенно для меня трудно, так как Вы пропускаете детали, которые для Вас ясны, а для меня – нет. Очевидно, после его отъезда на фронт у вас была переписка, в ней вы, несомненно, касались и чувств, поэтому вопрос о его предложении был до некоторой степени подготовлен, а так как Вы пишете, что награждали его самыми лучшими качествами, то это должно было отразиться в переписке, и у него были основания надеяться на положительный ответ. Однако отцу Вы ничего не сказали и сами радости не испытывали. Ну, а что Вы ему писали? Ведь не прекратили же Вы с ним сразу же переписку и не так уж категорически отвечали, потому что иначе он к Вам не приехал бы в январе (1916 г.???). И вдруг такой холодный приём с Вашей стороны! И почему? Потому, что приехал в солдатской шинели? Не мог же он приехать к Вам с фронта в дорогой шубе? Или Вы ждали его в офицерской шине ли? Пожалуй, это было бы естественнее: тогда так нуждались в офицерах, что всех солдат с образованием, тем более студентов, направляли в военные школы. А почему же его не направили? Вот в его поведении, действительно, есть что-то ненормальное, если он, приехав к Вам, как жених, уехал, не объяснившись, и через два дня написал, что женится на другой. Значит, эта вторая была у него всё время, и он вёл двойную игру. Этим он показал себя с самой некрасивой стороны. Так неужели же после этого у Вас могли быть тяжёлые переживания «патологической любви»? (С.Л.: Тут я не соглашусь с П.Б.. Могли быть переживания «патологической любви», поскольку настоящее чувство не так уж легко выбросить из сердца. И хочется, да вот не получается. Холодность в отношении Пани с М.К. можно объяснить женской неуверенностью, страхом за своё неведомое будущее в те годы. Неожиданное решение М.К. жениться на другой — это, скорее всего, темпераментная реакция возлюбленного на обиду, а под рукой молодого красавца-поэта всегда найдётся парочка воздыхательниц). И уж совсем для меня непонятно, почему Вы пишете, что моё письмо со стихами М.К. привело Вас к правильному объяснению приезда Ю.? (С.Л.: Сокращение не моё, и кто такой Ю. — для меня неизвестно).
Ещё мне хотелось для ясности спросить Вас об одном: кто же был тот, кто испортил Ваши отношения с М.К.? Вы писали о нём, когда посылали свою фотокарточку – переснимок с той, что была у него. В последнем письме Вы о нём не упоминаете, а пишете, что после разрыва с М.К. Ваш выбор пал на Ю.
Думаю, что эти мои вопросы не покажутся Вам навязчивостью – всё это дела давно минувших дней и всё это происходило с кем-то другим, так как Вы пишете, что от прошлого в Вас не осталось и следа…»

Дальше в переписке обращение идёт на «ты» – после поездки тёти Пати в Ялту к своему другу юности (это в качестве справки).

 «Ялта 2.11.63
Здравствуй, Паня, дорогой друг!
…Рассказывая о своём разговоре со знакомой, ты как бы указываешь, что и я важен для тебя только как повод для воспоминаний о твоей юности, а не сам по себе. Но я надеюсь, что это не так. В те годы, когда мы потеряли друг друга из виду, не встречались, это могло быть, но после двух лет (С.Л.: На самом деле, судя по датам, — больше) переписки (а сейчас как раз исполняется два года) и нашей прошлогодней встречи, думаю, что ты считаешь меня своим другом не по прошлым воспоминаниям юности, а по настоящей действительности. Жаль, что этим летом наша встреча не состоялась, а о дальнейших своих планах ты почему-то в своём последнем письме ничего не пишешь. Думаю, это оттого, что ты вообще сейчас настолько устала от сумбурного лета, что твоё главное, первое желание – отдохнуть в уюте своей комнаты…»

 «Ялта 29.05.64
Здравствуй, дорогая Паня!
…Я прилагаю к этому письму листок с романсами, модными во времена нашей молодости. Думаю, что они все тебе известны и, наверное, их певал твой певец-поклонник «Ю». А потому тебе, наверное, будет приятно их вспомнить. Нашёл я их, как это ни странно, в дневнике Блока за 1920 год. Я не думал, что такой изысканный поэт мог интересоваться такими вульгарными романсами (С.Л.: Мне попадался на глаза этот листок с романсами в том числе известным «Не уходи, побудь со мною» и т.п., популярными и в наше время)…»

«Ялта 14.10.64
Здравствуй, дорогая Патя!
Вот и лету конец. Дожили до Покрова. В Калинине в этот день частенько уж порхал первый снежок. А бывало, что и не только порхал, но и ложился белым ковром на землю, как это было в 1941 году, когда мы бежали от немцев из Калинина…
 …Что касается тебя, то теперь я тебя уже не жду, хотя ты пишешь, что весной постараешься приехать. И сам я вряд ли доживу до тех пор, да и твои силы не прежние. Москва и Подмосковье – это ещё другое дело, и ты там со своими сёстрами. Рад, что это лето ты провела хорошо. Очевидно в Крюкове (С.Л.: У тёти Ани, сестры Агнии Ивановны) атмосфера более лёгкая, чем в Кушках (С.Л.: это у бабушки моего мужа). Теперь ты пишешь, что хандришь. Но ты этому не поддавайся и возобнови старые знакомства или углуби новые. Ведь ты пишешь, что в церкви ты встретила много прежних знакомых и к тебе относятся очень хорошо…»

 «Ялта 06.10.66
…Ты пишешь, что с сёстрами то лето провела неважно – все стали старые, нервные. Ну, конечно, и знакомые – тоже. Что делать! Если не осталось прежней дружбы, всё же надо поддерживать знакомство. Это вносит разнообразие в жизнь. Заставляет быть более подтянутой, активной. Воспоминания – вещь хорошая, но в них нельзя уходить целиком, они будут тускнеть, а при сравнении с жизнью в настоящее время станут ещё ярче и милее… П.Б.»

 Просматривая архив Агнии Ивановны, я обнаружила фотографию Миши Козырева — симпатичного темноволосого юноши в студенческой форме. Фото П. Бенеславского, причём пожилого, имеется — только очень неважного качества.

P.S. Здесь представлены фотографии Михаила Козырева и две - Прасковьи Кирилловой. Последняя  фотография датируется 1911г.
Романс на стихи М. Козырева  «Косыночка» лучше всего, мне кажется, исполняет Яна Грей.  https://www.youtube.com/watch?v=f-tI6_XlcUM