Ито Эйносукэ - Камышовка 07

ПРОДОЛЖЕНИЕ

«Ну ладно, - продолжил он, намеренно идя к своей цели не напрямую. - А какое вознаграждение вы получаете за эту работу?» Не подозревая о замысле полицейского, Яэ непринужденно болтала, словно беседа была ей необычайно приятна. «Вознаграждение? Мало кто мне что приносит, скажу я вам. Времена тяжкие, ясно, так что грех винить их, но разве может понравиться, когда тебе просто-напросто обещают подарить что-нибудь с будущего хорошего урожая? Или скажут: вот ребенок вырастет, он и подарит тебе подарочек. А то и вовсе спросят, нет ли у меня дел по хозяйству, чтобы отработать. В лучшем случае пришлют кулек бобовой пасты или меру риса. На самом деле, вместо заработка частенько приходится за так отдавать и ткани, и вату из собственных запасов».

Время от времени в полицейский участок захаживали, предлагая свой товар, уличные торговцы. Вот и сейчас в отделение нерешительно зашла женщина в рабочих шароварах с обмотанным вкруг головы хлопчатым полотенцем и обратилась ко всем: «Господа, не хочет ли кто приобрести птичку?» «Птичку? – удивился полицейский, оторвавшись от миски с лапшой. – В смысле для еды или в клетке?» «Это чудесная певчая птица, - ответила женщина. – Камышовка». И крайне довольная, словно уже найдя покупателя, она прошла в помещение и стала развязывать завернутую в материю коробку.

«Эй, гляньте! – полицейские - кто стоя, кто сидя - ковырявшиеся палочками в своих бэнто*, сгрудились вокруг закоптелой деревянной клетки. – И впрямь, камышовка. Но вот поёт ли?» «Ну, вы даёте! Разве я стала бы продавать птицу без голоса?» - женщина выглядела неподдельно шокированной. Ее спросили о цене. «Да мне самой любопытно, сколько она может стоить? – пытливо всматриваясь в лица вокруг, сказала она. – Понятия не имею, почем их продают, но если кто из вас скажет справедливую цену, за столько и отдам».

«За любую, значит? – засмеялся один из полицейских. – Впервые вижу продавца, не знающего цену своему товару!» «Я дам за нее пятьдесят сен», - сказал другой. «Сколько-сколько? – лицо женщины застыло. – Разве можно купить камышовку за пятьдесят сен?» «Мне показалось, вы не разбираетесь в этом, - сказал полицейский, назвавший цену. – По любому, с нашей зарплатой вы вряд ли можете рассчитывать на большее». Однако женщина так просто не сдавалась. «Если у вас на госслужбе с регулярной зарплатой нет денег, - вспылила она, - у кого же тогда они есть в этом городе, хотела бы я знать?»

Тем временем к собравшимся примкнул лейтенант Миёси. Увидав наконец торговку, он переменился в лице и раздраженно крикнул: «Опять вы! Вам что, делать больше нечего, как приходить сюда со всякой чепухой?» «Нет, господин, на этот раз иначе. Я пытаюсь продать птичку» - сказала она, явно смутившись. «Вы, что? Ну, если только…» - Миёси заглянул в клетку. Женщину звали Миё; два месяца назад, когда ее мужа арестовали за незаконное изготовление сакэ и, вместо штрафа направили в исправительно-трудовой лагерь, Миё обратилась в отделение с несуразной просьбой. Чтобы ее с детьми тоже отправили туда – ведь теперь непонятно было, как прокормиться. В тот раз она полдня провела в этой комнате, упорно возражая Миёси и причинив ему массу неприятностей.
Среди обезденевших мелких фермеров округи варение мутного, терпкого сакэ из молотого риса было старой доброй традицией, ведь готовить очищенное сакэ им было не по карману. Поскольку бороться с этим было невозможно, полиция прекратила выписывать нарушителям штрафы и вместо этого попросту начала направлять их в трудовые лагеря. Припомнив измученные лица, печальный взгляд и перепачканные кимоно трех детишек Миё, которых она тогда привела с собой, Миёси очень захотелось самому купить птицу.

«Боже, да ведь это камышовка! – воскликнул он, склоняясь над клеткой. – Сколько вы за нее хотите?» Между тем, в отделение как раз вернулся ходивший на вокзал рядовой Фудзиока, а с ним учитель Онодзаки и еще несколько человек, так что Миёси возвратился за свой стол. В это время Яэ все еще беседовала с юристом, но увидев вошедших в сопровождении полицейского своего соседа Харукити с дочерью Хару, расплылась в улыбке и окликнула их: «Вот это да! И вы здесь! Чего это вы натворили, а?» Харукити собирался сопровождать дочь до города Овари, так что для дальней поездки оделся в темно-синее кимоно. Из-под его белых рукавов выглядывало вязаное белье. Он шел за полицейским в явно подавленном настроении, вызванном внезапной переменой всех своих планов. Но увидав лицо Яэ, он немного пришел в себя, словно встретил союзницу.

«Насколько мне известно, я не совершил ничего дурного, - сказал он. – Но как раз, когда я собирался направить дочь на работу в центральные провинции, явился кое-кто и сказал, что мне не следует так поступать». Говоря так, он всячески избегал встречаться взглядом с Онодзаки и полицейским. «Значит ничего дурного? – вмешался Миёси. – По-вашему продавать дочь в таком возрасте на заработки это нормально?» Возмутился и Онодзаки: «С меня достаточно! – выговорил он гневно. – Вы попросили помочь, и я связался с чиновником по трудоустройству, а теперь вот что вытворяете. Вы и понятия не имеете, что значит держать слово!»

Незадолго до этого Харукити, обеспокоенный тем, что в семействе прибавляется все больше и больше ртов, обратился к Онодзаки, сказав, что хочет пристроить Хару на работу. В тот раз учителю удалось уговорить отца своей ученицы, чтобы подающая надежды девочка закончила школу и перешла в колледж. При этом учитель обещал договориться о получении гранта, а пока суть да дело, взять на себя мелкие расходы. Впрочем, как только в школе начались занятия, главе семейства пришлось сильно потратиться на похороны умершей бабушки. Отчаянно нуждаясь в деньгах, Харукити вновь появился в школе со словами, что дочь все-таки придется послать на заработки. Онодзаки скрепя сердце согласился и, обратился к чиновнику в городском бюро занятости, чтобы найти девочке подходящий вариант.

Впоследствии Харукити стал все реже и реже заходить по этому вопросу, а потом и вовсе пропал. Вчера же утром (когда Онодзаки стали обуревать смутные подозрения) в школу насчет Хару явилась двоюродная сестра Харукити. Оставалось четыре дня до весенней школьной экскурсии, класс Хару должен был ехать в столицу префектуры, до которой было два часа езды на поезде. Для оплаты билетов детям из нуждавшихся семей был создан специальный фонд, пополнявшийся за счет средств от продажи перевясел**, которые школьники сами мастерили дома из соломы. Хару была как раз из числа таких детей.

И вот двоюродная тетка Хару сообщила, что девочка, к сожалению, не сможет поехать на экскурсию, и попросила выдать ей причитающиеся на билет деньги. Дальнейшие расспросы ничего не дали: женщина лишь мотала головой - мол, ничего больше не знаю. Онодзаки был почти уверен, что Харукити повелся на уговоры трудового маклера и продал дочь на заработки. Запросив городское бюро занятости, он выяснил, как и ожидал, что устройство девочки еще не завершено. А сегодня, вдобавок ко всему, Хару не пришла в школу, так что, услышав на переменке, что ее одноклассницы видели девочку с отцом, с утра направлявшимися в сторону города, он тут же оседлал свой велосипед и, попросив коллегу подменить на занятиях, помчался на станцию. Там он и обнаружил их мирно ожидающими поезда, до отправления которого оставался еще целый час.

Вот почему хитрость селян сравнивают с лисьей, дошло до Онодзаки. Раз уж у этого человека были такие намерения, почему не прийти, как порядочному, да предупредить, чтобы он прекратил свои хлопоты. Наплевать на уговор, тайно сговариваться за его спиной, да еще и прикидываться, что ничего особенного не произошло… Хотя весь он кипел, он не давал эмоциям разойтись и старался спокойно переубедить Харукити. Но тот упорно стоял на своем и с отчаянным видом человека, которого преследуют неурядицы, утверждал, что полученные им вперед двадцать иен на сборы дочери уже потрачены на семейные нужды и выплаты кредиторам. Тогда-то Онодзаки и обратился за помощью в отделение.

Хару, в красной муслиновой юбке поверх дешевенького кимоно с броскими узорами и в белых носках, концы которых все были в дырках, укрывшись за спиной отца, со страхом поглядывала на Онодзаки и полицейских, стараясь не привлекать к себе внимания. Но когда лейтенант Миёси, вид которого с пересекающим бровь багровым шрамом был ужасен, стал строго отчитывать ее отца: «Как же так? Этот благородный человек взял на себя все заботы, чтобы найти вашей дочери хорошее место, а вы пошли к маклерам? А вы  подумали, каково придется бедняжке, когда вы ее упечете на несколько лет принудиловки?» - она внезапно задрожала всем телом, с трудом сдерживая рвущиеся наружу слезы, и, резко отвернувшись, уткнулась лицом в ладони.

А дело было в том, что в бюро занятости рекомендовали устроить девочку на большую прядильную фабрику, где, впрочем, обещали дать аванс только в десять иен. А ситуация Харукити была уже столь безнадежной, что такая сумма не могла его выручить. Потому-то он и решился направить дочь на фабрику помельче, пусть и с худшими условиями, но зато предлагавшей сразу приличную оплату наличными при заключении контракта на долгий срок. И ему не хватило духу рассказать об этом Онодзаки, приложившему столько усилий, чтобы помочь его дочери.


/Продолжение следует/

*Бэнто – коробочка для еды, которую берут с собой в дорогу или на работу.
**Перевясло – соломенный жгут для перевязки снопов.

Предыдущие части:
1 http://proza.ru/2023/01/24/1558
2 http://proza.ru/2023/02/02/1641
3 http://proza.ru/2023/02/03/1923
4 http://proza.ru/2023/02/05/1815
5 http://proza.ru/2023/02/07/1455
6 http://proza.ru/2023/02/12/1777