Корабли в ночи -10

Глава X
Бирюк предстаёт в новом свете

     В одно особенно прекрасное утро в дверь Бернардин постучали. Она открыла дверь и обнаружила на пороге запыхавшегося Роберта Аллитсена.
   - Я еду в Лошвиц, деревню милях в двенадцати отсюда, - произнёс он. - И я заказал сани. Не хотите прогуляться со мной?
   - Если позволите мне самой заплатить за себя.
   - Конечно, - ответил он, - я и не думал, что вы захотите прокатиться бесплатно. Да я скорее за любую другую заплачу, чем за вас.
     Бернардин засмеялась.
   - Когда едем? - спросила она.
   - Прямо сейчас, - ответил он. - Захватите с собой коврик, вашу шаль, которая вечно падает, и сразу же не спеша поедем. Мы пробудем там целый день. Как насчёт миссис Гранди* ? Можно взять её с собой, если хотите, но ей будет неудобно сидеть среди фотоаппаратов, а я не собираюсь уступать своего места.
   - Тогда оставьте её дома, - обрадовалась Бернардин.
     На том и поладили.
     Меньше чем через четверть часа они поехали. Бернардин, удобно
откинувшись на спинку сиденья, в полной мере наслаждалась своей первой поездкой на санях.
     Для неё всё было внове: стремительный полёт сквозь бодрящий воздух без чувства движения, сонное позвякивание колокольчиков на головах лошадей, бесшумный бег по снеговой тропе.
     Все эти недели она ничего не знала о той местности, где жила, и теперь она обнаружила себя в волшебной снежной стране, о которой Бирюк часто рассказывал ей. Вокруг простирались обширные равнины нетронутого снега девственной белизны, сияющего  бесценными алмазами, бесчисленными, как песчинки в море. Огромные сосны, терпеливые под снежным бременем; среди них сосны, нетерпеливо отряхнувшие бремя, что небеса послали им. А ещё ручейки, вяло стекавшие по покрытым льдом скалам и ледяным соборам, возведённым сосульками между скалами.
     И всё те же покой и тишина, если не считать позвякивания лошадиных колокольчиков.
     Высоко в скалах причудливые шале, одни - просто сараи для хранения дров, другие - фермы или крестьянские хижины; одни тёмно-коричневого цвета, почти чёрные, выдающие свой возраст; другие более бледного оттенка, показывающие, что солнце не смягчило их в более глубокий богатый цвет. И на всём бахрома из сосулек. Чудесный белый мир.
     Бернардин потеряла чувство времени, говорить не хотелось. Эта красивая белизна может стать монотонной через какое-то время, но есть в ней нечто, внушающее страх, нечто, что улавливает душу и не отпускает.
     Бирюк молча сидел рядом с ней. Один или два раза он нагнулся вперёд, чтобы защитить камеру, когда сани накренились.
     Через некоторое время они встретили целый кортеж из саней, груженных древесиной; извозчик Август и Роберт Аллитсен обменялись весёлыми шуточками с извозчиками в необычных синих
блузах. Оживлённые разговоры и  общая возбуждённость от встречи пробудили в Бернардин желание говорить.
   - Я никогда прежде не испытывала подобного наслаждения, - произнесла она.
   - Итак, вы обрели, наконец, язык, - заметил он. - Вы не против немного поболтать? Я чувствую себя довольно сиротливо.
     Он высказался таким нарочито огорчённым тоном, что Бернардин рассмеялась и взглянула на попутчика. Его лицо необычайно сияло. Он явно веселился.
   - Лучше вы, - предложила она. - Расскажите мне всё о стране.
    И он рассказал ей, что знал, и, помимо всего прочего, о лавинах. Он даже сумел показать, где сходили некоторые из них в прошлом году. Остановившись на полуслове, он попросил её раскрыть зонтик.
   - Я не могу держать его для вас, - сказал он, - но не возражаю, если вы его раскроете. Сегодняшнее солнце особенно сверкает, и, если вы не побережётесь, вашим глазам придётся плохо. Было бы жаль, ведь вы, как мне кажется, чувствуете себя несколько лучше в последнее время.
   - Не ожидала услышать от вас такое признание! - заметила она.
   - О, я вовсе не имел в виду, что вы когда-либо поправитесь, - безжалостно добавил он. - Вы, похоже, взяли на себя слишком много обязательств, лишь бы не выздоравливать. Вы пытались быть слишком живой, а теперь вы просто обязаны присоединиться к роду капусты.
   - Я, конечно, не так больна, как в день моего приезда сюда, но, в целом, я в лучшем расположении духа.  Я многому учусь в печальном Петергофе.
   - Вы справляетесь лучше меня, - ответил он.
   - Может, вам тогда вернее заняться обучением, - предложила она. - Вы уже научили меня кое-чему. Ну ладно, расскажите мне ещё о жителях этой страны. Они вам нравятся?
   - Я их люблю, - сказал он просто. - Я хорошо знаком с ними, а они со мной. Видите ли, я живу в этом районе так долго и так много исходил здесь троп, что даже лесорубы знают меня, а извозчики подвозят меня на своих штабелях древесины.
   - В таком случае, вы  не грубите беднякам? – спросила Бернардин. – Хотя должна сказать, вас невозможно представить приветливым. Интересно, вы когда-нибудь бывали приветливы?
   - Вряд ли меня когда-либо в этом обвиняли, - ответил он.
     Время бежало весело. В этот день Бирюк едва ли был похож на себя обычного; а может, больше на самого себя? Он веселился, как ребёнок, забавлялся на пустом месте и смеялся таким молодым задорным смехом, что развеселил даже Августа, строгого извозчика в синих очках. Бернардин невольно посматривала на Роберта Аллитсена, чтобы убедиться, что молодой человек - тот самый Роберт Аллитсен,  с которым она познакомилась два часа назад в Петергофе. Но она молчала, не выдавая своего удивления, и почти заразилась его настроением. Не было попутчицы более жизнерадостной, чем она, когда приняла его нового.
     Наконец они прибыли в Лошвиц. Сани, глубоко врезаясь в раскисшие улицы необычной деревушки, вскоре остановились подле гостиницы - почерневшего на солнце шале с зелёными ставнями и ступеньками на зелёный балкон. С крыши свешивалась бахрома колбасок, на солнце просушивались красные матрасы и бельё, на ступеньках загорали три кота, на зелёном балконе сидела молодая женщина и вязала. На стенах  шале виднелись странные надписи и среди них отчётливо выделялась дата 1670.
     Через дорогу сидела старая женщина в дверном проёме дома и пряла. Она взглянула на сани, остановившиеся у гостиницы, но молодая женщина на зелёном балконе продолжала вязать, не замечая прибывших.
     Вышла полногрудая пожилая хозяйка, чтобы поприветствовать гостей. Её старое лицо носило отпечаток естественной доброты, но когда она увидела, кто был прибывший джентльмен, нейтральная доброта возросла до доброты в превосходной степени.
     Она тут же вернулась в дом, и оттуда послышались крики:
   - Лиза, Фриц, Лиза, Трудхен, живо сюда!
     Потом она снова вышла из дома и воскликнула:
   - Герр Аллитсен, какая приятная неожиданность!
     Она бесконечно долго трясла его руку, с материнской нежностью приветствовала Бернардин и время от времени прерывала потоки своих чувств неистовыми криками «Лиза, Фриц, Трудхен, поторопитесь!
    Женщина, яростно жестикулируя, чрезвычайно разволновалась.
     Всё это время молодая женщина продолжала вязать, не поднимая глаз. Черты её лица носили признаки былой красоты, но теперь оно выглядело увядшим и блёклым, а пустота взгляда говорила о пустоте разума.
     Её мать прошептала Роберту Аллитсену:
   - Она теперь никого не замечает. Вот так всегда сидит и ждёт.
     В добрых старых глазах показались слёзы.
     Роберт Аллитсен пошёл и наклонился к молодой женщине, протягивая руку.
   - Катарина, - мягко произнёс он.
     Она подняла взгляд, увидела его и узнала.
     Потом печальное лицо улыбнулось в приветствии.
     Он сел рядом и взял её вязание, делая вид, что рассматривает то, что она связала, и всё время тихонько болтая с ней. Он поинтересовался, что та делала с тех пор, как он последний раз видел её, и она ответила:
   - Ждала. Я всегда жду.
     Он знал, что она говорит о своём возлюбленном, который погиб в лавине как раз накануне их свадебного утра. Это произошло  четыре года назад, но Катарина всё ещё ждала. Аллитсену она запомнилась весёлой молодой девушкой, которая распевала в гостинице, оживлённо обслуживая посетителей, будто яркий добрый огонёк. Никто не мог сравниться с ней в умении готовить форель, сколько блюд из форели она подала для него! А теперь она сидела на солнце и вязала, вязала и ждала, не поднимая глаз.  Такой стала её жизнь.
   - Катарина, - произнёс он, вернув ей вязание, - а ты помнишь, как готовила для меня форель?
     Она снова слабо улыбнулась. Да, она помнила.
   - Ты не приготовишь для меня сегодня?
     Она покачала головой и вернулась к вязанию.
     Бернардин с изумлением наблюдала за Бирюком. Ей не  верилось, что его манеры могут быть настолько мягкими и приятными. Старушка мать возле неё прошептала:
- Он всегда хорошо к нам относился. Мы любим его, все любим.
Когда  бедная Катарина обручилась пять лет назад, то как раз герр Аллитсен первым узнал от нас о нашей радости. Есть в нём что-то эдакое – просто гляньте на него с Катариной. Она месяцами никого не примечала, а его, сами видите, сразу распознала.
     К тому времени подошли другие члены семейства: Лиза, Фриц и Трудхен. Лиза, простодушная девица девятнадцати лет, типичная швейцарочка; Фриц, красивый парень четырнадцати лет, и Трудхен, только что из школы, с ранцем за спиной. Они поздоровались без тени смущения. Было заметно, что Бирюк - их старый и горячо любимый друг, внушающий доверие, а не страх. Трудхен шарила у него в кармане пальто и нашла, что искала: несколько конфет, которых она, донельзя довольная,  немедленно отправила в рот. Девочка улыбнулась и кивнула Роберту Аллитсену, как бы успокаивая того, что конфеты неплохи и ей они по вкусу.
   - Лиза займётся обедом, - заметила старая мать. – Для вас приготовят бараньи котлетки и несколько форелей. Но пока она не ушла, ей хочется кое о чём сообщить вам.
   - Я обручилась с Гансом, - сказала Лиза, краснея.
   - Я всегда знал, что Ганс нравится вам, - заметил Бирюк. - Он хороший парень, Лиза, и я рад, что вы любите его. Но вы же всегда только дразнили его!
   - Ему это нравилось, - радостно проговорила Лиза.
   - Он сегодня здесь? - спросил Роберт Аллитсен.
     Лиза кивнула.
   - Тогда я вас сфотографирую.
     Пока они разговаривали, Катарина поднялась и прошла в дом.
Мать последовала за ней и смотрела, как та входит в кухню.
   - Я бы приготовила рыбу, - очень тихо произнесла девушка.
     Уже много месяцев она ничего не делала по дому. Сердце старой матери забилось от удовольствия.
   - Катарина, любимая моя девочка, самая хорошая! – прошептала она, вложив всю свою исстрадавшуюся душу в эти слова.
     Не прошло и получаса, как Бирюк и Бернардин сели за стол. Роберт Аллитсен заказал бутылку сасселлы; он как раз наполнял бокалы, когда Катарина внесла форель.
   - О, Катарина, - воскликнул он, - ты же не хочешь сказать, что сама приготовила? Но тогда форель будет просто превосходна!
     Довольная, она улыбнулась и вышла из комнаты.
     Позже он рассказал Бернардин историю Катарины и говорил с такой добротой и сочувствием, что Бернардин снова поразилась ему. Но она не проронила ни слова.
   - Катарина всегда переживала, что я болен, - сказал он. - Когда я, бывало, останавливался здесь и жил тут неделями, она заботилась обо мне. И всё с таким добрым сочувствием, на которое  я не мог обижаться. В те дни я страдал много больше, чем теперь за всё долгое время, и она относилась ко мне с глубоким состраданием. Она не могла спокойно слышать, как я кашляю. Я всегда говорил ей, что ей надо научиться не быть такой чувствительной. Но как видите, она плохо усвоила мои уроки; ведь когда на неё свалилась эта беда, она чересчур переживала. И вот смотрите, что с ней стало.
     Вместе они весело пообедали, а после обеда Бернардин беседовала со старой матерью, пока Бирюк занимался своим фотоаппаратом. Лиза хотела надеть своё лучшее платье и уложить волосы в некую замечательную причёску. Но Роберт Аллитсен и  слышал этого не хотел. Однако глядя на её разочарованный вид, он сдался и сказал, что сфотографирует её так, как та желает, и она стремглав побежала переодеваться. Она поднялась в свою комнату хорошенькой домашней и работящей девушкой, а спустилась опрятной и неуклюжей молодой женщиной – при полном параде, но лишённой всякого обаяния.
     Бирюк поворчал, но ничего не сказал.
     Потом пришёл Ганс, и молодые принялись устраиваться перед камерой; без смеха на это невозможно было смотреть. Оба  вытянулись по стойке «смирно», как солдаты, взявшие на караул. Лица совершенно ничего не выражали. Бирюк был в отчаянии.
   - Улыбайтесь! – взмолился он.
     Они попытались выдавить из себя улыбку, но волнение  придало их лицам унылое выражение. Для фотографа это было уже слишком, и как он ни старался сохранить серьёзность, он от души рассмеялся.
   - Представьте, что вас не фотографируют, - предложил он. - Лиза, ради Бога, представь, будто печёшь хлеб; а ты, Ганс, постарайся  представить, что вырезаешь из дерева свои чудесные поделки.
     Терпению фотографа можно было позавидовать. Ему наконец
удалось заставить обоих вести себя непринуждённо. А потом он предложил Лизе пойти переодеться, чтобы теперь сфотографировать её так, как ему хочется. Когда Лиза вновь появилась, то выглядела в сто раз красивее в своей рабочей одежде.
     Теперь Роберт Аллитсен оказался в своей стихии. Он усадил Лизу с Гансом на ближайшие сани с древесиной. Получилась живописная группа: Ганс рядышком с Лизой сидят на брёвнах, лошади терпеливо стоят после долгой дороги через леса, извозчик прислоняется к саням с длинной фарфоровой трубкой во рту.
   - Получится что-то вроде картины, - обратился он к Бернардин, закончив свою работу. – А теперь пойду немного прогуляюсь. Вы
со мной? Заодно можете посмотреть, что я собираюсь фотографировать. Или отдохнёте здесь, пока не вернусь?
     Она выбрала последнее, и, пока он отсутствовал, ей показали все сокровища домашнего хозяйства швейцарского крестьянина.
     Её провели в коровник, чтобы она полюбовалась на коров в их стойлах, и прочитали целую лекцию о достоинствах Белоснежки, белой коровы, Картофелинки, бурой коровы, и Розочки, самой красивой из всех. Потом она смотрела, как старая хозяйка работает за прялкой, нажимая на педаль. Время шло, и вот Бернардин уже подружилась с ними. Катарина вернулась к своему вязанию и, как прежде, никого не замечала. Но Бернардин сидела рядом с ней и играла с котом; время от времени Катарина взглядывала на её тонкий профиль; слегка поколебавшись, она погладила её лицо.
   - Фрейлейн слабенькая, -  нежно произнесла она. - Если бы фрейлейн жила здесь, я бы позаботилась о ней.
     Это были отголоски прошлого Катарины. Она всегда любила больных и беспомощных.
     Её рука лежала на руке Бернардин. С добрым сочувствием Бернардин пожала той руку с мыслями о прошедшем счастье девушки и нынешней тяжелой утрате.
   - Лиза обручена, - произнесла Катарина как бы самой себе. – Мне не говорят, но я знаю. Когда-то я тоже была обручена.
     Она продолжала вязать. О себе она больше не говорила.
     Помолчав, Катарина спросила:
   - Фрейлейн обручена?
     Улыбнувшись, Бернардин покачала головой, и Катарина больше не спрашивала. Но время от времени она поднимала взгляд от вязания на Бернардин и казалась довольной, что Бернардин всё ещё рядом. Вскоре старая мать подошла к ним и сообщила, что кофе готов, и Бернардин последовала за ней в гостиную.
     Женщина смотрела, как Бернардин пьёт кофе, и потом тоже налила себе чашку.
   - Герр Аллитсен впервые приехал сюда вместе с подругой, - произнесла она. - Он всегда был один. Фрейлейн обручена с герром  Аллитсеном, это правда? Ах, я рада. Он такой хороший и такой добрый.
     Бернардин отставила кофе.
   - Нет, я  не обручена, - весело сказала она. - Мы  только друзья и то не всегда. Мы ссоримся.
   - Все возлюбленные ссорятся, - торжествующе настаивала фрау Штайнхарт.
   - Тогда  спросите его самого, - сказала Бернардин, улыбаясь. Она никогда не думала о Роберте Аллитсене в таком смысле. – А вот и он!
     Бернардин не приходилось быть в зале суда, но происходящее очень походило на судебный допрос. Пока Бирюк оплачивал счёт, фрау Штайнхарт очень ласково, по-матерински, обратилась к нему:
   - Фрейлейн очень милая молодая леди, герр Аллитсен сделал мудрый выбор. Наконец-то он обручился!
     Бирюк перестал считать деньги.
   - Глупая старая фрау Штайнхарт! - добродушно сказал он. - Подобные мне не обручаются. Вместо этого нас хоронят!
   - Ну уж нет! – воскликнула она. – Как можно говорить такое, это так непохоже на вас! Ну же, признайтесь мне!
   - Говорю вам чистую правду, - ответил он. - Если не верите, спросите у самой фрейлейн.
   - Я спрашивала, - сказала фрау Стейнхарт, - а она велела мне спросить у вас.
     Бирюк выглядел озадаченным. Он никогда не думал о Бернардин в таком смысле.
     Он оплатил счёт, и последующий его поступок сильно удивил фрау Штайнхарт и почти убедил её.
     Он передал счёт Бернардин, сообщил ей, сколько той приходится на её долю заплатить, и она тут же расплатилась с ним.
     В глазах девушки плясали искорки, когда она взглянула на него. С её лица спало напряжение, и она рассмеялась.
     Он тоже засмеялся, но комментировать произошедшее недоразумение не стал. Потом все стали прощаться и готовиться к обратной поездке.
     Бернардин склонилась к Катарине и поцеловала её печальное лицо.
   - Фрейлейн приедет снова? - прошептала та с нетерпением.
     И Бернардин обещала. В Бернардин было нечто, поразившее воображение бедной девушки: некое невысказанное сочувствие, некая тихая сердечность.
     Сани почти тронулись, когда фрау Штайнхарт прошептала Роберту Аллитсену:
   - Вы немного разочаровали меня, герр Аллитсен. Я так надеялась, что вы обручены.
     Август, извозчик в синих очках, щёлкнул кнутом, и лошади рванули домой.
     Некоторое время оба попутчика на санях молчали. Бернардин размышляла о впечатлениях дня, а Бирюк, похоже, погрузился в глубокое раздумье. Наконец он нарушил молчание, поинтересовавшись, как ей понравились его друзья и что она думает о  швейцарском быте. Так что время проходило в приятной беседе.
     Бросив на неё взгляд, ему показалось, что ей холодно.
   - Вы плохо одеты, - проговорил он. – У меня есть лишнее пальто. Наденьте его.  И не возмущайтесь, но сейчас же оденьтесь. Я знаю здешнюю погоду, а вы нет.
      Она повиновалась и сказала, что ей стало гораздо удобнее.
      Они  приближались к Петергофу, и он заметил, немного смущаясь:
   - Значит, мои друзья приняли вас за мою суженую. Надеюсь, вы не обиделись.
   - А надо было? – искренне удивилась она. - Мне было забавно, и всё, потому что нет двух таких не похожих на возлюбленных, как вы и я.
   - Да, вы правы, - согласился он с видимым облегчением.
   - А раз так, то не вижу причин для беспокойства, - добавила она, желая, чтобы он перестал нервничать. - Я не обиделась, вы не обиделись, так что говорить больше не о чём.
   - В некотором смысле вы кажетесь вполне здравомыслящей молодой женщиной - отметил, помолчав, Бирюк. Настроение его вновь улучшилось, и он почувствовал, что может от души похвалить свою попутчицу. - Хоть вы и прочитали уйму книг, но иногда, как мне кажется, воспринимаете разумную сторону вещей. Итак, я хочу  обручиться с вами не больше, как полагаю, чем вам хочется обручиться со мной. И всё же мы способны спокойно рассуждать о таких вопросах без закатывания сцен. Такое было бы невозможно с большинством женщин.
     Бернардин засмеялась.
   -  Что ж, я только знаю, - весело сказала она, - что мне очень понравилось, как я провела день, и я вам очень благодарна за то, что взяли меня с собой. Свежий воздух и смена обстановки пойдут мне на пользу.
     Его ответ был в его духе.
   - Это день был наименее неприятным для меня за многие месяцы, - тихо произнёс он.
   - Давайте я сейчас рассчитаюсь с вами за сани, - предложила она, доставая кошелёк, как только впереди показалось здание курхауса.
     Они уладили денежный вопрос и были в расчёте.
     Потом он помог ей выбраться из саней и наклонился, чтобы подобрать шаль, которую она уронила.
   - Вот ваша шаль, которую вы вечно роняете, -  сказал он. – Вы совсем замёрзли, да? Зайдёмте в ресторан  и выпьем капельку бренди. И не возмущайтесь. Я знаю, что для вас лучше!
     Она последовала за ним в ресторан, тронутая его грубоватой добротой. Он  не взял себе ничего, но  заплатил за её бренди.
     Тем же вечером после табльдота или, скорее, после того, как он отобедал, он поднялся, чтобы, как обычно, отправиться в свою комнату. Он вообще уходил, не говоря ни слова. Но тем вечером он сказал:
   - Доброй ночи, и спасибо за то, что согласились поехать со мной. Сегодня был мой день рождения, и я вполне доволен им.
______________________________________
*Гранди – персонаж романа Т. Мортона, законодательница общественного мнения в вопросах приличия (ср. «что станет говорить княгиня Марья Алексевна!»