У истока

Речушки бег казался вечным,
но вере в чудо вопреки,
окрест, брега её калеча,
травой болотной поросли.

Сквозь заросли осоки вязкой
я проберусь, найду мосток,
на край присяду и сквозь ряску
речушки робкий голосок

шепнет мне нежно: А я помню,
как рано утром по росе
ты приходил сюда с любовью
к рассветной лунной тишине,

когда мальцом, забросив снасти,
златую рыбку поджидал,
затем юнцом, чей путь неясен,
о вечном будущем мечтал.

А жизнь, как видишь, скоротечна ...
Ты наклонись с мостка, взгляни.
Узнаешь ли себя в той речке,
чей образ в памяти хранил,

пока за призрачной мечтой
в погоне суетно скитался,
но, в жажде обрести покой,
вновь на мосточке оказался?

А я молчал, листая годы,
познав, что жизненный исток
дороже злата высшей пробы,
как сущей истины глоток.

Речной слезы набрав в ладони,
я сладость родины испил
и в нежно-радостной истоме
дать силы жизненной просил.

С тоской смотрел, как бьет тревогу
на дне криницей родничок,
волной мольбы взывая к Богу
хранить навечно бережок

родным пристанищем скитальцев,
гонимых ветреной судьбой,
вчера бежавших вдаль упрямцев,
а нынче с горькой сединой.

Но жизни бег жесток к истокам,
осиротевшим и забвенным ...
Вот и в речушке, заболотив,
грозит остановить теченье.

Не дай ей Бог от мук удушья,
иссякнув, порасти быльем,
последней каплей ранить душу,
всплакнув иссохнувшим ручьём.