У истока

Речушки бег казался вечным,
но вере в чудо вопреки,
окрест, брега быльём калеча,
её на муки обрекли.

Сквозь заросли осоки вязкой
я проберусь, найду мосток,
на край присяду и сквозь ряску
речушки робкий голосок

шепнет мне ласково: «Я помню,
как здесь, вечернею зарёй,
ты нежил сонную истому,
любуясь зыбкой тишиной,

когда мальцом, забросив снасти,
златую рыбку поджидал,
затем юнцом, лелея счастье,
о вечном будущем мечтал.

А жизнь, как видишь, скоротечна.
Ты наклонись с мостка, взгляни.
Узнаешь ли себя в той речке,
чей образ в памяти хранил,

пока за призрачной мечтой
в погоне суетно скитался,
но, в жажде обрести покой,
вновь на мосточке оказался?»

А я молчал, листая годы,
познав, что жизненный исток
дороже злата высшей пробы,
как сущей истины глоток.

Речной слезы набрав в ладони,
я сладость родины испил
и в нежно-благостной истоме
дать силы жизненной просил.

С тоской смотрел, как бьёт тревогу
на дне криницей родничок,
волной мольбы взывая к Богу
хранить навечно бережок

родным пристанищем скитальцев,
гонимых ветреной судьбой,
вчера бежавших вдаль упрямцев,
а нынче с горькой сединой.

Но жизни бег жесток к истокам
в немилосердности забвенья ...
Немым останется упрёком
моё в речушке отраженье.

Не дай ей Бог от мук удушья,
иссякнув, порасти быльём,
последней каплей ранить душу,
всплакнув иссохнувшим ручьём.