Проза. ру 15000. И все же это автоэтнография

Начну с истории и статистики.
27 июня 2021 года после неких раздумий я разместил в созданной мною нише портала proza.ru первый материал, не совсем ясной для меня самого природы. Однако в общих чертах у меня была долгосрочная цель этого начинания – поиск логики и методов анализа имеющихся в моем распоряжении более двухсот биографических интервью с российскими социологами. Я сам несколько раз отвечал на вопросы о прожитом, но, перечитывая ответы, мне становилось очевидным, что они – скудные, поверхностные, в лучшем случае задающие траекторию жизненного пути, но в силу разных обстоятельств оставляющие многое скрытым. Что-то важное они упускали, и не потому что я специально и чем-то умалчивал, просто такова феноменология такого метода, такова общения.

 
5 сентября, по случаю 1000 прочтений посетителями сайта размещенных мною текстов, была проведена первая инвентаризация сделанного [1]. Опыт был более чем скромный: около дюжины рассказов о городе Foster Cuty, в котором я живу уже более четверти века, и несколько текстов, относящихся к биографическому анализу. И я постоянно задумывался – что дальше?
К началу декабря 2021 года общее количество прочтений достигло 3000, а число текстов приблизилось к 70. Биографическая тематика в разных ее ипостасях уже становилась ведущей. Но это не был «чистый» биографизм, он был пронизан, сплетен с автобиографизмом.



Тормозом моего движения был (и никуда он не делался) идентификационный барьер. Мне было все ясно, когда для социологических журналов я писал профессиональные тексты (исследование методов социологии или история социологии), но почувствовал робость, неуверенность при размещении социографических и биографических материалов в пространстве литераторов, людей пишущих романы, повести, пьесы, фантастику и произведения, исполненные в другом прозаическом формате. Помог многолетний опыт профессиональной миграции: математика и биометрика, психология и социология и последнее – история социологии. Причем, переход никогда не был разрывом с прошлым, всегда был мягким, продолжающим движение и сохраняющим научные и личные связи. Так и сейчас, не оставляя свои собственно историко-социологические исследования и углубляясь в проблематику биографического анализа, я начал искать такие сюжетные линии, которые были бы близки к социографии и даже к очерковой литературе.


Поскольку я все пишу от первого лица, постольку в описаниях, рассказах о наблюдаемом, тем более – в воспоминаниях, я сам оказываюсь одним из героев повествования, значит усиливается субъективность анализа и снижается уровень объективности, присущей научному (социологическому) видению социального мира. Недавно я написал текст под названием «Немного о тоталитаризмe объективности» (http://proza.ru/2023/01/10/1823), в котором сделана попытка показать, что стремление к «безудержной» объективности в написании биографии человека обедняет понимание и передачу его внутреннего мира. Но мне пока сложно сказать, где граница, которую нельзя перейти, чтобы не оказаться целиком в поле субъективности. Пока я нащупал для себя лишь одну такую границу - «документальность»: указание времени-пространства событий,  свидетельства очевидцев, по-возможности точное очерчивания моей роли в описываемом событии.


В 2022 было несколько попыток очертить сделанное: в середине февраля можно было отметить размещение сотового текста, в начале марта общее количество прочтений достигло 5000. В конце июня возникло сразу несколько значимых поводов: год пребывания в пространстве «proza.ru», 150 текстов и 7500 прочтений. Но все же главным было размещение текста под названием «Собственная жизнь как поле включенного наблюдения» (это утверждение я называю принципом Андрея Алексеева), тем самым в максимально общей форме была определена природа, содержание опубликованного и обозначен вектор дальнейшего движения. По сути, намечался переход от биографического анализа к автобиографическому. Мною все более начинали управлять написанное ранее и всплывавшее в памяти.


Тем не менее более полугода ряд объективных и субъективных факторов удерживали меня от рассмотрения сделанного, но теперь ощущается определенная обязательность. К 11 февраля 2023 года количество размещенных текстов выросло до 240, и через неделю число прочтений достигло 15000. Однако не только эти количественные показатели актуализируют рассмотрение более чем полуторагодовой деятельности, важнее то, что я стал лучше понимать, что же я делаю и каким может быть результат моих усилий.   
Прежде всего потребовалось вернуться к материалам первого описания сделанного [1], они начинаются с оценки моими коллегами-социологами моих попыток анализа исследовательских проблем, возникших «спонтанно» после длительного перерыва в научной работе из-за переезда в Америку. Я в буквальном смысле молчал пять лет, а потом напомнил о себе длительной серией публикаций.


В январе 2004 года, когда я только начинал свое историко-социологическое исследование, мой коллега и друг Валерий Голофаст, в юности и ранней молодости много лет отдавший поэзии и добившийся в ней интересных результатов, писал мне: «Но ты работаешь на грани литературы. Посему будь пост-пост модернистом, смело делай любые коллажи из любых вариантов и кусков».
Позже на стиль моих биографических очерков обращали внимание А.Н. Алексеев, Л.А. Козлова, Г.Е. Зборовский, Ж.Т. Тощенко, Б.М. Фирсов, Ф.Э. Шереги, В.А. Ядов, и другие.


Наверное, в 2007 году я задумался о специфике моего видения истории социологии. Уже было написано много портретов выдающихся американских копирайтеров и пионеров опросов общественного мнения в США, и я постепенно углублялся в прошлое российской послевоенной социологии. В 2004 году была написана биография Б.А. Грушина, а в 2007 и 2008 годах статьи о Г.В. Старовойтовой [2, с. 8]. и В.Б. Голофасте [3]. с общим элементом заголовков: «Фрагменты истории российской социологии как истории с “человеческим лицом”». В моем понимании «История с человеческим лицом» не противопоставлялась институциональному подходу к истории, но компенсировала его недостаточность, ограниченность. В статье о Галине Старовойтовой поиск «человеческого лица» признавался одним из трендов времени и отмечалось: «ХХ век устал от государства, от железа, скрежета, войн, насилия. К сожалению, и ХХI начинается не лучшим образом» [2, с. 8].


Интересной и неожиданной – я не был готов к ней – оказалась реакция Б.М. Фирсова на статью о Голофасте, он обнаружил в тексте больше того, о чем в ней было сказано, т.е. прочитанное подтолкнуло Фирсова к дополнению портрета нашего коллеги. В письме от 7 марта 2008 года он писал: «...Прочел, не отрываясь, рассказ о Валерии Голофасте. Читая, испытывал щемящую душу печаль по этому человеку (хотя мы не были друзьями). Рассказ поучителен по одной важной причине – читатель должен знать, какие редкостные люди томились в клетках советской социологии и уходили из жизни, не приблизившись к воплощению своих идеалов. Невостребованность таланта и способностей – вот причина страданий Валерия, которые он тщательно скрывал, а мы делали вид, что их не замечаем.
Сильная сторона повести о Валерии – пересечения с мирами других малоизвестных «среднему социологу» людей – Борисов, Кузьминский, Александров (так и тянет произвести археологический раскоп с целью обнаружить следы первобытной советской социологии). Стихи Валерия, письма его к тебе и другим, очень тонкие штрихи повседневности Валерия – все это делает его портрет настолько рельефным, что не хочется читать про то, как он задумывался о критике социальной жизни. Понятно, что сам он был вовсе не из той жизни, что окружала и давила на него. <…> Крепко ты нас запомнил. Спасибо!
Твой БФ»


У меня есть основания предполагать, что в любом случае я продолжал бы разрабатывать историко-биографическую тематику, но слова Фирсова: «Крепко ты нас запомнил» определенно подталкивали меня к этому. Прошли годы, и сейчас становится очевидным, что именно разные направления, срезы, форматы биографического анализа образуют ядро моих исследований американского периода жизни. Недавно я обнаружил, что это более трети жизни и сверх половины времени моей исследовательской, аналитической работы.
Исходно моими героями были преимущественно социологи, но в последние несколько лет я намеренно отошел от изучение жизненных путей моих коллег, и теперь в моих документальных рассказах есть представители многих творческих профессий. С некоторыми я дружил годами, общение с другими было эпизодическим, иногда – лишь разовая встреча, с одними я познакомился в зрелые годы, с другими – это были встречи в детстве, юности.
Короткий вводный текст к разделу «Кабинет биографического анализа им. Б. Г. Кузнецова» отражает мое понимание  и опыт работы над биографиями:  «Биографический жанр – очень давний, весьма многоликий и синтетический. Безусловно, биография – это жанр литературы, расположенный на бесконечном континууме от художественного до документального, и в каждом жизнеописании в разных пропорциях соединено и то, и другое. В биографии присутствуют главный герой, его время и его окружение и непременно автор повествования. Рассказ о человеке, о личности не может быть объективным, даже если он базируется на надежной фактологической основе».   


Биографическое произведение – всегда итог общения биографа и его героя, а это значит, что значительная переработка текста равносильна началу нового разговора – реального или мысленного – между ними, и прежде всего автору необходимо согласие (чаще всего, мысленное) на это его героя. В своей практике я несколько раз сталкивался с обозначенной ситуацией. Были случаи, когда мои герои тормозили мою новую работу над их биографией. В частности, важно отдавать себе отчет в том, что новый тур общения будет протекать в ином временнОм, социокультурном, семантическом контекстах, другим будет автор, и не может не измениться и его герой. И, конечно же, текст будет читаться другой аудиторией.


Но время и семантика трех ниш: авторской, читательской и той, в которой пребывает герой, меняются по-разному. Недавно я задумал переиздать биографическую статью о российском социологе и политике, написанную и опубликованную в 2007 году. И сразу обнаружилось, что биография должна быть значительно переработана, так как и проблематика, которая исследовалась моим героем, и политика, в которой он участвовал, и моральный климат нашего общества серьезно изменились. И я сдержался от переработки, так как понял, что мне будет сложно наладить контакт с человеком, который полтора десятилетия назад мне в целом был ясен и которого читатель мог без труда понять. Я просто опубликовал старый текст, ограничившись замечанием о том, когда он был создан. Так – честнее.


Биографические тексты – сложны в своей природе и организации и потому не могут быть типологизированы по одному критерию, основанию. Так как в моем понимании, работа над биографией – это всегда форма общения биографа с его героем, то многое определяется «дистанцией» между ними. Одно дело – они много лет знакомы и дружны, другое, если они люди разных эпох и разных культур. И еще один принципиальный аспект взаимодействия: общение бывает сугубо мысленным или в той или иной степени личным, причем я замечал, иногда сугубо мысленное общение как-то перерождается в почти личное.


Но сложно представить бесчувственного биографа, т.е. лишенного эмоционально окрашенного отношения к человеку, жизнь которого он изучает и описывает. По крайней мере биограф должен стремиться к понимаю мыслей и поступков своего героя. У меня было такое: раскрывая историю зарождения исследований рекламы в США, я должен был дать очерк об одном аналитике радиорекламы, но моя работа долго не шла, так как мое общение с ним не складывалось. И так продолжалось до тех пор, пока я не разобрался в причинах моего настороженного отношения к этому человеку. В действительности его вклад в изучение коммуникационного поведения ряда групп потребителей весьма значителен.


В 2015 году, реагируя на мои поиски в области биографического анализа, А.Н. Алексеев писал: «Жанр твоих вводок к биографическим интервью становится относительно самостоятельным и являет собой настоящий образец “социологической ауторефлексии» (автоэтнографии, по Д. Рогозину, но вполне оригинальной и “нетрадиционной”).
Хронологическая последовательность этих водок к сотне с лишним твоих интервью из книги  “Биографические интервью с коллегами-социологами” могла бы составить что-то вроде «дневника социолога». А дневник, как известно, жанр сочетающий сугубую личностность с документальностью» [4].


Использование терминов «социологическая ауторефлексия» и «автоэтнография» применительно к моим биографическим изысканиям, в целом отвечали тому, что я обозначал как история «человеческим лицом». Но если обращение Алексеева к «социологической ауторефлексии» было для меня привычным, ведь его главная книга называется «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия», то термин автоэтнография в нашей переписке ранее не встречался. К сожалению, вскоре Алексеева не стало, так что мы не обсуждали с ним возможность распространения активно заявлявшего о себе  в начале этого века автоэтнографического подхода на мои биографические исследования.


В 2019 году я разместил в интернете книгу рассказов о Foster City и об окружающем пространстве с предисловием петербургского профессора Ольги Крокинской, озаглавленном «Америка с ленинградским лицом. Социографическое открытое». Конечно, в «ленинградском лице» сразу обнаруживается перекличка с «человеческим лицом». Она представляет меня читателю и отмечает     «Кроме того, он творец научных форматов. А формат сотворить – дело демиургическое, почти сакральное. Что я имею в виду? Прежде всего, заброшенную в наши социологические палестины автоэтнографию – метод исследования, соединяющий интроспекцию со «спектральным анализом» социума: пристрастное, эмоциональное углубление в собственную личность – со столь же пристрастным и детальным рассмотрением сформировавших ее социокультурных обстоятельств. Прожектор, направленный не извне вовнутрь и объективирующий в тебе что-то, а наоборот, изнутри тебя – вовне, в культуру, в общество, в историю, для того, чтобы понять, как они на тебя, такого неповторимого, откликаются. И значит, и их, и себя видеть яснее, сложнее и напряженнее, потому что это всегда драматические взаимосвязи» [5, с. 7]. И здесь у О.Крокинской, не знаю, целенаправленно или интуитивно возникает единение с позицией Алексеева: в одном фрагменте текста она говорит и об ауторефлексии, и о драматизме взаимосвязи.


Теперь процитирую один из выводов Крокинской: «Большое счастье, что Америка дала ему [БД: автору] эту возможность – видеть, изучать, представлять в лицах и идеях, воссоздавать в реалиях мнений и судеб науку социологию, а через нее – и страну Россию. И видеть их при этом не “глаза в глаза”, когда, как известно “лица не увидать”, а на расстояньи – и часто видеть больше, глубже, чище, яснее, многообразнее. Видеть все это через судьбы своих коллег – но также через себя и  свою судьбу. Тройная авто-социо-этнография» [5, с. 11]. Как не вспомнить фразу из фильма «Доживем до понедельника» - «Счастье, это когда тебя понимают».


В рецензии на эту книгу для журнала «Социологические исследования» Полина Амбарова и Гарольд Зборовский  пишут: «В своей новой книге Б. Докторов находит такое направление исследований, которое практически не имеет аналогов в России. Он предпринимает социографическое описание повседневной жизни небольшого американского городка Фостер-сити, расположенного недалеко от Сан-Франциско» [6, с. 153]. И далее они конкретизируют свое понимание предлагаемой в книге версии социографического описания: «Социография как метод включает в себя моменты субъективизма, которые в книге превращаются в автобиографическую рефлексию [6, с. 153-154].


А.Н. Алексеев подтолкнул меня к размышлениям об автоэтнографическом характере моих текстов, аргументы О.К. Крокинской подвели меня к принятию этой жанровой специфики моих работ последних лет, рецензия Г.Е. Зборовского и П.А. Амбаровой, принятая старейшим российским социологическим журналом, помогла мне убедиться в том автоэтнографический подход к анализу окружающего человека мира вписывается в рамки современной отечественной социологии. Одновременно это – один из литературных жанров.


Раз так, буду продолжать.

Литература

1. Докторов Б. «Проза.Ру – 1000 читателей» http://proza.ru/2021/09/05/1672.
2. Докторов Б. Галина Старовойтова. Фрагменты истории российской социологии как истории с «человеческим лицом» // Телескоп. 2007. № 6. С. 8–13. 3. Докторов Б. Валерий Голофаст. Фрагменты истории российской социологии как истории с «человеческим лицом» // Телескоп. 2008. № 2. С. 25-33. 4. Алексеев А. Личностная, или лирическая социология Бориса Докторова. 13 апреля 2015. 5. Крокинская О. Америка с ленинградским лицом. Социографическое открытое. 6. Зборовский Г.Е., Амбарова П.А. Докторов Б.З. Foster City – это и есть моя Америка. Социографические очерки. М.: ЦСПиМ, 2019. 164 с. / Социологические исследования. 2019. №12. https://www.socis.isras.ru/files/File/2019/12/Zborovsky.pdf.