Иван Родионов Когда книги снова стали большими

Когда книги снова стали большими. О Коротком списке премии "Большая книга-2022» до того, как стали известны его победители

8 января в Доме Пашкова состоится семнадцатая по счёту церемония вручения премии "Большая книга" – возможно, главное ежегодное литературное событие страны. По крайней мере, последние 10-15 лет было именно так.

В 2022 году на премию претендуют десять книг. Почти о все из них уже были разобраны различными дотошными рецензентами, потому повторяться и подробно разбирать каждую нет никакого резона. Интересно здесь скорее вот что. Этот трагический и сложный год отчасти снимает вопросы о том, актуальна ли будет та или иная новая проза сколько-то там лет спустя. Времени на "вечность" теперь нет, большое видится на расстоянии в полгода-год, а некоторые книги, воспринимавшиеся раньше как сложные или даже трагические, сейчас читаются как детский лепет или самодовольное издевательство. И пусть определить по-настоящему большую книгу по-прежнему сложно, книги маленькие уже хорошо видны.

Попробуем коротко представить каждого финалиста нынешней "Большой книги" и поразмышлять.

Сергей Беляков, "Парижские мальчики в сталинской Москве"

Это четвёртое крупное документальное исследование известного писателя, историка и литературного критика – после биографии Льва Гумилёва и "украинского двухтомника"; книга о судьбах Георгия Эфрона и Дмитрия Сеземана и – в большей степени – об эпохе.

Год назад на первой Школе критики в Ясной Поляне Сергей Беляков разбирал роман "Истребитель" Дмитрия Быкова. И мягко критиковал его за то, что примет сталинского времени в быковской книге крайне мало. В "Парижских мальчиках" деталей – французских и особенно московских – напротив, циклопически много. Шахматно-шашечная газета "64", зарплата механика на МТС, факт, что на противотанковые ежи в Москве пускали арматуру непостроенного Дома Советов – у ошалелого читателя чем дальше, тем больше округляются глаза. Особенно наглядна здесь глава "Театр", начинающаяся со слов "Мур не любил театра".

В ней автор рассказывает нам про мхатовские постановки, на которые Эфрон по разным причинам... не пошёл и даже не собирался. Про зарубежные гастроли Художественного театра с пьесой "Анна Каренина" и отношение эмиграции к этому спектаклю ("Семья Эфронов этих гастролей не видела"). Про то, какие театры любил Сталин. Завершается глава пространной цитатой из "Московской книги" Юрия Нагибина, который театр, в отличие от Мура, очень даже любил. Сам же титульный герой в этой главе тоже есть, но в дозах достаточно гомеопатических.

Самого Мура в книге вообще будто бы мало. Во многом, по вполне объективным причинам – юноша погиб в девятнадцать лет, а страниц в "Парижских мальчиках" – 600 с лишним. Впрочем, Дмитрия Сеземана, дожившего аж до 2010 года, в книге и того меньше. Мало и Цветаевой, что выглядит принципиальным жестом – книга-то не о ней.

Дерзнём предположить, что некоторый диссонанс, возникающий при чтении "Парижских мальчиков", вызван, как говорят маркетологи, "неверным позиционированием". Биография теряется на фоне эпохи. А вот в условной серии "Повседневная история" такая дотошная, подробная и по-научному строгая работа смотрелась бы гармонично.

Зато труд Сергея Белякова за этот год не устарел и устареть не может в принципе, как не устаревают документы и каталоги. Эта книга кажется планом, обещанием, благодатной почвой, на которой может прорасти что-то великое – и это уже немало.

Отдельно хочется написать про мнение, иногда встречающееся в рецензиях на "Парижских мальчиков": мол, та Москва очень напоминает сегодняшнюю, а судьбы парижских мальчиков – судьбы некоторых наших современников. Так вот: если коротко, более натянутого и, прямо скажем, дурацкого сравнения сложно и представить.

Софья Синицкая, "Хроники Горбатого"

Крестовые походы сменяются мировыми войнами, а кровавые идеалы непреклонного рубаки Фомы Горбатого будет развивать его предок Арви Тролле, чем-то напоминающий героя литтелловских "Благоволительниц". И нет этой мясорубке края и конца.

Стилистически "Хроники Горбатого" – классическая Софья Синицкая, как-то: жонглирование категориями времени, абсурдистская мистика и то ли магически поэтический, то ли ёрнически юродивый язык. Жанрово – история одного города (Выборга) и одного рода (Тролле), причём компактная. Как и в предыдущем романе ("Безноженька"), автор вновь говорит о несовершенстве человеческой природы, наделяя героев физическим недостатком. Всякий человек для Синицкой – "нежный шут", рассказывающий "о злом своём уродстве" и оправдывающий его. Но кому, перед кем и, главное, зачем?

Каких-то уникальных идей в книге нет. Зло не бывает без добра (именно в такой последовательности), Эдип не виноват в том, что он Эдип, в человеке нарушен баланс огня и глины. Мысли, особенно сейчас, одновременно непопулярные и утешительные. Под определённым углом – чертовски опасные. Но возразить на них, кажется, нечего. Горбатых, видимо, не исправит и могила. А Выборг на холме будет стоять несмотря ни на что. И это оставляет нам какую-то надежду.

Дмитрий Данилов, "Саша, привет!"

Небольшая история про филолога Серёжу, которого приговаривают к смертной казни за связь с несовершеннолетней (возраст согласия в мире книги – двадцать один год) и который томится в ожидании расстрела в комфортабельной тюрьме, уже взяла премию "Ясная Поляна" и полюбилась самым разным читателям.
Про роман Дмитрия Данилова сложно написать что-то новое, эта книга и так бесспорный чемпион года по откликам и рецензиям. Интереснее разбираться, почему так вышло.

Самое простое и очевидное – связать роман Данилова с текстами Набокова и Кафки. Любящие оригинальность критики даже изумились такой нарочитости, почувствовали подвох и дружно написали, что ничего общего с этими авторами книга не имеет: а вот почитайте, мол, какую-нибудь Елинек... Думается, изобретать велосипед здесь бессмысленно, и с тем же Кафкой "Сашу" кое-что роднит. Но не сюжет (и не с "Процессом"). И не "гротеск и абсурд". А приёмы построения текста таким образом, чтобы его можно было расшифровывать совершенно по-разному. Таковы короткие притчи и сказки Кафки, таков и роман Данилова.

При чтении романа иногда видно, как автор останавливает себя, чтобы не вызвать у читателя определённую эмоцию или не дать происходящему собственную интерпретацию. Грубо говоря, по тексту разбросаны зияющие пустоты, в которые всякий может вчитать что угодно – российские реалии, мир победившего SJW, интертекстуальность и деконструкцию, да хоть миф о сотворении мира. Это работает: визионерам, идеологам и толкователям мы сегодня тотально не доверяем, интернет лопается от фейк-ньюз, а самообман менее унизителен, чем ситуация, когда тебя обманывают другие.

При этом удивительно, как у Данилова получается при таком творческом методе писать как-то по-доброму. А у него получается.

Алексей Варламов, "Имя Розанова"

Кто-кто, а Василий Васильевич Розанов – совершенно точно фигура, значение которой будет только расти. Недоисследован его творческий и жизненный путь. Странный жанр "опавших листьев" в двадцать первом веке становится всё более востребованным: сцепленье мысли, поэзии и метафизики потенциально способно порождать подлинных властителей дум, а не "ЛОМов и инфлюэнсеров". А как сейчас гуманитарные науки натурально помешались на "телесности" – по сути, той самой физиологичности, столь занимавшей и мучившей Розанова? Наконец, сам философ был буквально соткан из самых немыслимых противоречий, как и все мы.

У биографий, написанных Алексеем Варламовым, есть одна интересная особенность. Они будто вбирают в себя черты и прозы, и характера героев. Звучит странно, но это так. Жизнеописание Грина – сумрачно-стремительное, Алексея Толстого – плутовское и трагически-озорное. А вот биография Булгакова, несмотря на её объём – сложна и полна темнот и неразгаданных тайн.

"Имя Розанова" следует той же традиции. Это по-хорошему хитрая и амбивалентная книга. Есть путаник Розанов, летописец распада, не раз оборачивавшийся Павлом из Савла и обратно. А Варламов "переворачивает игру" повторно, ещё и ещё, и оказывается, что и белое, и чёрное в характере его героя – совсем не то, чем казалось. Даже противное здесь работает от противного. И получается этакое метафизическое расследование, биографический детектив.

Что ж, не зря в названии книги легко считывается отсылка к Эко. Впрочем, это не единственная расшифровка названия этой книги – и далеко не самая интересная.

Олег Ермаков, "Родник Олафа"

"Родник Олафа" – это книга из лоскутов, где всего понемногу, всё вроде бы недурно и при этом нет ничего гениального или хотя бы цельного. Будто автор вместо одной рискованной ставки сделал несколько маленьких с верным, но скромным потенциальным выигрышем. А заодно закрыл сразу несколько традиционных позиций, обязательных в любом премиальном шорт-листе – исторического романа, странствия, текста об утрате и обретении веры и так далее.

Опасное приключение – да ещё и со сплавом по реке? Неплохо, но "Золото бунта" Иванова динамичнее и интереснее. Странствие с элементами агиографии, мучительное обретение подлинной веры? Помилуйте, а как же "Лавр"? Мифологически-языческая эстетика? Но есть "Финист – ясный сокол" Рубанова, который просто крепче и логичнее выстроен на уровне сюжета, а повествование в "Роднике Олафа" кой-где то провисает, то расползается. Даже до настоящего околоэтнографического безумия книге Ермакова далеко, даром что текст перегружен старинными словесами. "Цветочный крест" Елены Колядиной с его бесчисленными "афедронами" – вот где в определённом смысле недостижимый образец!

А вот что в романе Ермакова действительно прекрасно – так это описания природы. В последние лет тридцать у наших писателей это умение то ли пропало, то ли было упраздено за ненадобностью. Редкий современный автор чувствует и изображает природу так, как Олег Ермаков.

Гузель Яхина, "Эшелон на Самрканд"

Удивительно, но кажется, будто эта книга вышла пять, а то и все десять лет назад. Уже основательно позабылись и скандал с историком Григорием Циденковым, обвинявшим писательницу в плагиате, и предшествовавший этому бурный резонанс, связанный с выходом сериала по "Зулейхе", и лихорадочные поиски "блох" и ляпов в текстах Яхиной, предпринимавшиеся частью возмущённой публики  А ведь всё это было в 2020 и 2021 году!

В "Эшелоне на Самарканд", канву которого рецензенты справедливо возводят к роману Неверова "Ташкент – город хлебный", писательница остаётся верной себе. Все три её книги написаны по схожему рецепту. Показываем трагический эпизод из советского прошлого, где герои страдают. Страдают татары, поволжские немцы, интеллигенты, женщины, беспризорники. Горе одновременно подсвечиваем и "облагораживаем", чтобы не распугать трепетного читателя чрезмерной жестью. Работаем, как сейчас говорят, с травмами – вроде как с историческими, а на деле с частными, чаще – с женскими. А в конце даём надежду и пытаемся примирить непримиримое.

Это очень уютное, терапевтическое чтение, чем во многом и объясняется его популярность. Но беда в том, что писательские стратегии Яхиной работать перестают. Это было видно уже год-два назад. Видимо, читателю стали нужны "горькие лекарства и едкие истины", а не ласковый шепоток психоаналитика. Общество изменилось. А Яхина времён "Эшелона на Самарканд" – та же, что и десять лет назад. Сможет ли она уловить чаяния сегодняшнего читателя? Узнаем, когда появится её новый роман. И если он будет посвящён, например, депортации калмыков на Урал в 1943-1944 годах, то обязательно провалится.

Афанасий Мамедов, "Пароход Бабелон"

А ещё так исторически сложилось, что в шорт-листе "Большой книги" обязательно есть семейная хроника на фоне сталинских репрессий. Порой такая история берёт Третью или даже Вторую премию. В этот раз тема представлена романом Афанасия Мамедова "ПараходБабелон".

Справедливости ради, эта книга кое-чем выделяется. Во-первых, она сложноустроенная – роман в романе в романе. Вместе с двунадесятью языками получается букет, в котором чувствуется лёгкий привкус Борхеса. А во-вторых, герой Ефим Милькин – не опостылевший отпрыск потомственных интеллигентов с обострённым чувством справедливости, помещенный во глубину сибирских руд. А вёрткий и бойкий троцкист, комиссар и кинодраматург (sic!). Достаточно необычны и тщательно выписанные локации – то Алексея Толстого эмигрантской поры, то бабелевские. "Бабелон" как он есть (Бабель + Вавилон).

Проблема в том, что несмотря на опору на подлинные исторические материалы (хронику семьи автора)читается книга как искусная, но стилизация. Если Польша – то пан Войцех и пани Ядвига. Или почти анекдотическое "согрей меня, комиссар". Да и как роман о герое-трикстере или просто как детектив "ПараходБабелон" заметно буксует – слишком уж он неповоротливый и выверенно-скучный.

Кстати, вот замечательно точная мысль из романа: "Время на картинах словно было остановлено детским возгласом "замри" для того лишь, чтобы созерцатель обратил внимание на его текучесть, обычно скрытую от глаз. А ещё все картины и персонажи на них как бы говорили о том, что нет большего преступления, чем позволить кому-то исправлять твое прошлое и вмешиваться в твое настоящее".

Может, эта цитата работает и в обратную сторону и исправлять прошлое других людей тоже нельзя?

Руслан Козлов, Starbatmater

В мире бушует жестокий вирус, жертвами которого становятся исключительно дети: наша цивилизация убивает самых невинных и неприспособленных. Как и Римская империя во времена оны. Но там всё закончится хэппи-эндом, да и сейчас, к счастью, с нами есть немногочисленные подвижники и праведники. А ещё в романе, конечно, много библейской символики и евангельских параллелей.

Предыдущий абзац с пересказом звучит как какая-то издёвка. Больные дети, страдание и сострадание, отсылки к библии – дурновкусие же неимоверное! Но хорошему писателю и хорошей книге плевать на литературные "правила хорошего тона". В этой безыскусной игре на разрыв читательской аорты видна подлинная драма, а давно известное – за счёт неравнодушия или надрыва – превращается в напоминание о вневременном. Слышишь, Господи: не оставляй нас несмотря ни на что!

И потому в StarbatMater больше собственно литературы, чем в ажурных плетениях иных тончайших стилистов. Да и о милосердии никогда не будет лишним напомнить – когда-то в прозе была и такая тема.

Павел Басинский, "Подлинная история Анны Карениной"

Странное дело: научпопа у нас пруд пруди, в том числе гуманитарного – но литературоведческого почти нет. Чтобы книга о литературе, но не нечитабельная монография с обложкой, не сборник рецензий, не комментарий и каталог, не биография и гольнаясубъективщина в духе "я художник, я так вижу". А чтобы и увлекательно было, и доступно всякому читателю, а не трем специалистам по Пимену Карпову, и небанально, и при этом без самоутверждающейся отсебятины.

Новая книга Павла Басинского – счастливое исключение из этого грустного правила. Тем более пишет он о том, в чём разбирается очень хорошо: о романе Льва Толстого. Казалось бы, "Анна Каренина" исследована вдоль и поперёк. Но сколько же в ней всё-таки секретов, загадок и деталей!

Автор возвращает нам то позабытое чувство, которое испытывает ребёнок, когда читает первую "серьёзную" энциклопедию с названием в духе "Хочу всё знать". Сколько, оказывается, на свете интересного! Точнее, не на свете, а в великом романе Толстого. Отчего Кити так ждала от Вронского приглашения именно на мазурку? Почему черновая версия названия романа – "Молодец баба"? А замечали ли вы, что Анна задолго до гибели начала злоупотреблять сильнодействующими препаратами?

Басинский уважает своего читателя, потому будто идёт к разгадкам вместе с ним, иногда останавливаясь и даже направляясь по ложному пути. Никакого менторства и снобизма, читателя ведёт под руку не всезнайка, но доброжелательный собеседник, ведущий с ним увлекательную беседу. И это, на самом деле, дорогого стоит.

Если литературоведческий научпоп, то именно такой.

Анна Матвеева, "Каждые сто лет"

Книга "Памяти памяти" Марии Степановой в 2018 году выиграла "Большую книгу" и другие премии, а также была обласкана критиками. С тех пор каждый год появляются две-три заметные книги на русском языке, написанные в схожем ключе. Осмысление фамильного прошлого, временные переклички, путешествие в историю семьи, ассоциативность... Чаще всего читать подобные исследования внутренней археологии решительно невозможно. Но бывают и исключения.

"Каждые сто лет" – роман-дневник со связкой ключей, сохраняющий тем не менее более-менее понятную фабулу. Есть две девушки-зеркала – одна живёт в Российской империи, вторая – в позднем Советском Союзе. Каждую из них троих ждут различные невзгоды и испытания. Почему троих? Потому что периодически в книгу приходит альтер-эго самой Анны Матвеевой, а к конце романа нас даже ждёт авторское камео. Какие-то фабульные узлы в итоге будут распутаны или разрублены, а какие-то так и останутся завязанными – но так, кажется, и было задумано.

Написана книга увлекательно и умно. Но жанр, жанр... У нас многие писатели отчего-то совсем бросают целые литературно-тематические пласты и кучкуются на двух-трёх из них – так сказать, самых популярных. Чем это вызвано, неведомо, но оттого даже в ярких и самобытных текстах попадаются целые куски, которые ты, кажется, где-то уже читал – и не раз. И это не вина этой книги, а скорее её беда.

Когда-нибудь эта инерция будет преодолена, а выдоенный насухо жанр "памяти памяти" наконец схлопнется совсем. Жаль, не в ближайшие два-три года: Нобелевскую премию в 2022-м получила Анни Эрно, а она тоже пишет что-то такое, да ещё и с уклоном в свободолюбивое "женско-телесное". Но и ждать сто лет, к счастью, нам тоже скорее всего не придётся.