Нехватка серотонина

      Любовь –  единственное, что делает жизнь по большому счету переносимой. Общественное устройство   –  машина для уничтожения этого чувства. Два центральных тезиса недавнего  романа Мишеля Уэльбека “Серотонин”.

       Последним  выходом для героя, которому общество уничтожило любовь, остается прозябание в закрытой квартире на стометровой высоте одной из парижских башен – под антидеперссантами, лишающими его потенции, в обществе телевизора, жратвы и алкоголя;   вышеуказанный герой вычисляет с помощью школьной физики время потенциального падения до мостовой, а также  конечную скорость собственной тушки. Расчет его, разумеется, неправилен, ибо не учитывает сопротивление воздуха… Но конечный результат предрешен и без всяких расчетов...

           По крайней мере половина читателей русского перевода (судя по прочитанным мной сетевым отзывам) выражает недовольство привычным  у автора  называнием кота котом – часть  описаний романа явно превосходит по откровенности стандарты  сочинений Марининой. Но порнография,  как мне кажется начинается не там, где человек занимается совокуплением – она   выходит на авансцену,  когда совокупление  начинает заниматься человеком – и в этом смысле герои Уэльбека всего лишь не лицемерят относительно того, что им нравится, а их предпочтения в целом не выходят за рамки допустимого у большей части  гетеросексуальных  пар. Стандарты применения табуированных выражений заметно разнятся во французской и русской литературе, и я отнюдь не завидую переводчикам, перед которыми стоит задача составить слово  “рука” из кубиков с буквами “Ж”, “О”, “П” и “А ”: встречающиеся в оригинале через страницу  “bite” и “con” при  хоть сколько-нибудь дословном переводе на русский неизбежно приобретают оттенки разговора алкашей из подворотни.  Герой романа, от лица которого ведется повествование – однако, отнюдь не люмпен. Он – обладатель банковского счета в 700 тысяч евро и неубиваемого  внедорожника от “Мерседеса”;  он кушает  по парижским ресторанам недешевых омаров, запивая  их элитным алкоголем; высокооплачивимый чиновник в области европейской аграрной политики, герой   может содержать работающих в посольстве японок…

               Но  он глубоко и паршиво несчастен. Гражданин  бросает работу и японку,  едет на своем Мерседесе 4х4 по местам бывшей дружбы и увлечений... Его единственный друг, от которого ушла  жена с детьми,   кончает жизнь суицидом; одна его бывшая подруга спивается, другая – мать - одиночка, растит в лесу на берегу озера  сына от неизвестно кого… Герой  совершенно одинок в мире, в 46 лет жизнь для него кончилась. 

      

           Вынося за скобки привычный Уэльбеку эпатажный тон и  столь же привычную мелодраматичность в описании актов скотоложества, совершаемых догом над японкой, стоит, как мне кажется,  немого порассуждать о точности  диагноза: действительно ли современное западное общество убивает любовь, и действительно является ли любовь единственным, ради  чего по большому счету стоит жить? 

          Некоторые читатели русского перевода в свете собственного опыта  вполне справедливо говорят, что товарищ персонаж попросту бесится с жиру: подобных  типов в русской глубинке, в основном  озабоченной,  как дожить до получки, найти реально не просто. Отсутствие или присутствие любви заглушается для большинства  российского  населения куда  более  насущными проблемами, связанными с тем, как выжить самому и по возможности обеспечить средства для выживания своим детям. Но книжка ценой под  тысячу рублей вряд ли является приоритетной покупкой  озабоченных  тем, как дотянуть до получки… И тому, кто честно выделил под чтение зарплату за полдня, либо дошел до библиотеки, или же   скачал с пиратского сайта, либо – что совсем уж патологический случай, потратил цену перекуса в парижском Макдональдсе  на томик “J’ai lu” – такому читателю  наблюдение  об уничтожении на теперешнем Западе любви может показаться вполне заслуживающим внимания.

          Любовь, если внимательно приглядеться, действительно ушла из области современных  приоритетов. Человек – если иметь в виду  человека среднего класса, которого по определению на Западе большинство –  живет ныне в основном  для того, чтобы не остаться  лузером. Проблема, однако, состоит в том, что лузерами по большому счету остаются  практически все – ибо лузер – понятие не абсолютное, но относительное.  Лузер – актриса, которая мотается по десяти кастингам в неделю, и ее никуда не берут из-за  вышедшей из моды неполиткорректной внешности “норвежского омлета” – и та    вынуждена читать на канале “Франс культюр” интеллектуального онаниста  Бланшо, от чего  быстро спивается.   Лузер – отпрыск древнего аристократического рода, который живет в фамильном замке с коллекций в пять тысяч виниловых дисков, сотней единиц стрелкового оружия, и  пытается выращивать нормандских  коров в человеческих условиях. Он  не способен в условиях Евросоюза  свести баланс, и вынужден продавать помаленьку наследственные земли.  Аристократ впадает в депрессию и импотенцию, а жена с двумя маленькими дочками  уходит от него к лондонскому  пианисту…Не лузер –  лишь тот, кто, наподобие  последней любовницы протагониста,  совершенно отбросил всякое приличие, либо от природы такового не имел,  и откровенно высасывает ближних в паучьем стиле…

           Практически всем героям романа  есть на что жить – им есть на что жить по российским меркам очень хорошо, но внушаемые   обществом потребности  успеха   не соответствуют их возможностям нужного   успеха добиться. Люди – или то, что от них осталось –  пытаются найти спасение от чувства неполноценности в потребительстве и промискуитете, что суть тоже потребление –  потребление  другого человека. Но никакое “иметь” не заменяет “быть”: то, что имеем мы, кончает тем, что  имеет нас. 

          По сути герои Уэльбека – вариации на тему прекрасно знакомого нам по отечественной  классике “лишнего человека”. Однако, персонаж  Уэльбека – в отличие от Онегина с Печориным – сексуально озабоченный лишний человек. Герои русской классики  не придавали вагине столь всеобъемлющего значения – исключением является разве  пара-тройка персонажей Достоевского… Для Уэльбека связанное с полом обретает какое-то мистическое и на мой взгляд не совсем нормальное  измерение – преувеличенная нужда его героев в  половом органе партнера кажется мне чем-то болезненным, результатом  детской поломки подсознания. В результате  подобной  аберрации герои Уэльбека отождествляют чувство удовлетворенности жизнью  с чувством удовлетворенного полового влечения. Его герои не ищут секса самого по себе – они ищут через секс любви – но явно  не в том месте, где ее можно найти… В свете этого наблюдения разговоры о том, что любовь – “единственное”, что может примирить человека с жизнью кажется мне некоторым преувеличением,  как и утверждение, что общество убивает именно любовь.

          Реальной проблемой представляется мне скорее то, что  общество убивает индивидуальность, забивая  если не всех, то многих,  под идеалы поселившихся сверху паукообразных. Те, кто не могут ни полностью принять паучьи идеалы, ни в значительной степени на них забить сами, оказываются на обочине жизни. У Уэльбека такая судьба неизбежно ждет   мужчину, пытающегося впихнуть невпихуемое – получить любовь, пытаясь выиграть у других тараканьи бега успеха. Лишь женские героини Мишеля способны плюнуть на систему – уехать с лондонской биржи в Уганду лечить чернокожих, либо отдать заботу   ребенку, зачатому непонятно от кого. Но эти героини проходят у  писателя по обочине книги – они  либо слишком просты, либо чересчур талантливы для безжалостного мужского мира. Им не надо никому ничего доказывать…