Первое убийство

   Был ранний июньский вечер. Я – семи-восьмилетний мальчик – сидел во дворе на лавке
и от нечего делать болтал ногами. Чего-то ждал, но
чего – я и сам не знал. А во дворе нашего большого пятиэтажного, девяноста квартирного дома «кипела»
предзакатная летняя жизнь. На каждой при подъездной лавочке "заседали" бабки да «тётки»: - и занимались
своим испокон разлюбезным делом. Проще говоря, «чесали языки». Рядом, перед подъездами и перед бабками-тётками  девчонки моих, приблизительно, лет играли «в классики», прыгали на скакалках. Пацанов, моих сверстников и несколько постарше, совсем не наблюдалось. Видимо, всей «шоблой» гоняли за домом мяч либо играли в какие-то
командные игры: – в "войнушку", в "индейцев", в "казаки-разбойники". Помню только, что был я один-одинёшенек в тот летний предвечерний час посреди обычного, хлопотливо-шумливого двора советской "пятиэтажки"...      Впрочем, это было естественно. Наша семья только зимой получила новую двухкомнатную квартиру в этом новом кирпичном доме. Все жильцы его были недавними новосёлами и ещё мало знакомы друг с другом. По крайней мере, это касалось нас – детей. Что касалось до взрослых, то многие из них работали в различных строительных организациях города (СМУ, УМСР, УПТК), входивших в состав СМТ-19 (Строительно-монтажного треста № 19), часто были связаны или знакомы между собой по работе, по другим городским и дворовым общественным мероприятиям, - в том числе и субботникам по благоустройству двора, - так что у них проблемы знакомства и поиска новых друзей "на повестке дня не стояло".
   Я же в то лето последний год дохаживал в свой
«железнодорожный» детсад имевший, кстати, такой же "девятнадцатый номер", как и строительный трест, в разветвлённой структуре которого моя мама работала в ту пору то ли бухгалтером, то ли экономистом. Именно она и
«получила от работы» "нашу первую квартиру".
   "До школы" мне оставалось всего лишь два или два с
половиной месяца. Значит, на "циферблате мировой истории" значился 1971 год.

   Но вернёмся "к нашим оленям", как
говаривали советские чукчи, возвращаясь к своим
чумам-стойбищам по прошествии шикарно-проведённого летнего отдыха на жарко-пряных берегах  Крыма и Черноморского побережья Кавказа. Правда, давненько такое было. Да и было ли когда-нибудь в натуре?..
   Ну и вот: сижу я себе один напротив третьего
подъезда: – метрах в двадцати от него вглубь территории двора, где обычно мы гоняли с пацанами: летом – мяч,  зимой - шайбу, - и получается, что сижу "на виду у всего дома". То ли скучаю от нечего делать, то ли ещё только собираюсь скучать, – теперь уже и не вспомню. Вдруг вижу: подлетел близко ко мне воробей, приземлился и, как ни в чём не бывало, стал попрыгивать метрах в двух-трёх от меня этаким
"ухарем-фертом" и, как у них, воробьёв, водится, стал что-то "невидимое" человечьему глазу поклёвывать...
   Он приземлился перед "моей" лавкой и чуть правее, а
прямо подо мной: – стоило наклониться и протянуть
руку, – лежал приличный обломок красного кирпича
размером с четверть или даже с треть целого. И стоило мне увидать его, как тут же закралась в голову шальная коварная "мыслЯ": «А что, если сейчас медленно-премедленно наклониться, чтобы, не спугнув
воробья, тихо поднять обломок и затем резко и метко бросить, - интересно, попаду я в него или нет... Только бросать надо с небольшим упреждением: при взмахе руки
он, как всегда, испугается и метнётся взлететь... Вот тут-то кирпич и накроет его!..».
   И что бы вы думали?!. Как вдруг представилось, так всё и случилось! Медленно-плавный наклон. Подъём
кирпича. Взмах правой рукой и - бросок!.. Не ожидавший
подобного коварства воробейчик, всё-ж-таки, успел
среагировать: – метнулся на взлёт. Но в то же мгновение
был прибит кирпичом к асфальту!
   «Боже мой, что я наделал?!.» – было немым вскриком ужаса, вырвавшимся из моей – тогда ещё "девственно чистой" – души...
   Этот отчаянный крик, как я сейчас понимаю, был криком совести, или Гласом Господним, дарованным каждому из нас при рождении. Блажен, кто не перестал слышать Его в себе, проходя, по очереди, все ухабы, неровности, все этапы своего жизненного пути... И вместе с этим, - сразу же "за", либо - одновременно, - послышалось мне и подленькое, приятно "щекотнувшее" тщеславие, гаденько-
самодовольное: «А как же точно я всё рассчитал и
исполнил!..».
   Но страх разоблачения и ужас от содеянного были куда как сильнее. Я воровато огляделся: не видел ли
кто того, что произошло... Однако, всё так же
светило неприметно уходящее "за дом" солнце. По-прежнему сидели и болтали у подъездов «тётеньки» и «бабушки». «Мелкие», и не только, девчонки по-прежнему играли «в классики» и прыгали на скакалках... Всё шло, как и шло: никто во дворе (да и целом мире!) моего ужасного поступка не заметил. И только воробышек - малая птаха - за минуту перед «ЭТИМ» беззаботно прыгавший
по земле, склевывавший невидимые глазу
камешки-песчинки и ничего ужасного для себя от
сидевшего на лавке маленького "оболтуса" не ожидавший,
лежал передо мной лапками кверху: - лежал убитый
мною... Насовсем... Навсегда…
   Я с ужасом заворожённо смотрел на него и
страстно хотел поскорей убежать: убежать и
спрятаться куда-нибудь, чтоб не видеть больше, чтоб
забыть скорее, но вместе с тем я понимал, что
срываться с места и убегать, сломя голову, не стоит,
– "заметят". Надо уйти тихо, медленно и
неприметно, будто ровным счетом ничего не произошло.

   Я так и сделал. И неприметно ушёл. И всё было
тихо.
   А минут через сорок, - уже побывав за домом и
ещё где-то, а где – и не вспомню ("Только бы
подальше от двора!.."); подходя к первому -
"своему" - подъезду, чтобы "на сегодня" уже скрыться дома совсем, - я был привлечён внушительным
скоплением детей разных возрастов как раз у той
самой лавки, где всё и случилось. Любопытство взяло
верх, и я пошел к роковому месту: – узнать, что же там
происходит.
   Оказалось, что какая-то «малявка» лет пяти-шести от роду нечаянным образом наткнулась на «воробья». ПозвалА старших: сестру и её подруг. Те подбежали, всплеснули руками: "ахи"-"охи", горестное удивление в сердцах и в глазах, - даже искренние слёзы у наиболее чувствительных, сердобольных... Очень скоро
весть «о мёртвой птичке» разнеслась по двору и всему
околотку: сбежалась орава любопытной детворы:
каждому интересно вблизи увидеть "мёртвую птичку".
   После старшими девочками было принято решение устроить несчастной птичке торжественные похороны. Место
выбрали «под горой». Самая старшая взяла тельце
воробья на вытянутые ладони: так и несла его метров
сто до шестого подъезда, рядом с которым и
находилась та глиняно-песчаная «гора», оставшаяся в
виде неиспользованного строительного материала, а
сказать проще, – неубранного строительного мусора. На
ней мы, дети, любили играть, особенно зимой, скатываясь с её пологой вершины на санках, досках,
кусках фанеры, а то и просто: – на
"пузе" или на спине.
   Именно у подножия той «горы» и чуть в стороне
мы и похоронили бедного воробышка, закопав его в
неглубокую ямку и «воздвигнув» надмогильный крестик
из двух связанных «стужкой» (лентой, бел.) лозОвой
коры прутиков, сломанных у ближайшего куста...

   Помню, я шёл «в хвосте» той растянувшейся
процессии со старательно-скорбным лицом и с реальной
большой скорбью в душе, «провожая в последний путь»
так нелепо-внезапно убитое мной и ни в чем
неповинное предо мной живое существо... Шёл и
горестно переживал, как нелепо и неожиданно просто -
как ужасно-неотвратимо - всё это получилось… И в то
же время где-то, "на дне", - подленько-ничтожно
радовался "про себя", что «никто в целом мире» не заметил этого ужасного моего проступка. Как же легко, право слово, сошло мне тогда это с рук...
   Апроделать  вот теперь я думаю: коли так ужасно, так
страшно случилось у меня в детстве убить воробья, то
каково же "ЭТО" было бы с человеком, случись – не приведи Господь! – пережить подобное...