Первое убийство

   Был ранний июньский вечер. Я – семи-восьмилетний мальчик – сидел во дворе на лавке и от нечего делать болтал ногами. Чего-то ждал, но чего – я и сам не знал.
   А во дворе нашего большого пятиэтажного девяноста-квартирного дома кипела предзакатная летняя жизнь. На каждой приподъездной лавочке сидели женщины - бабки да тётки - и занимались своим испокон разлюбезным делом, а говоря проще - чесали языки. Рядом, перед подъездами, девчонки моих приблизительно лет прыгали на скакалках, играли в классики. Пацанов, моих сверстников и постарше, в поле зрения не наблюдалось. Видимо, всей «шоблой» гоняли за домом мяч либо играли в какие-то
командные игры: в войнушку, в индейцев, в казаки-разбойники. Помню только, что был я один-одинёшенек в тот летний предвечерний час посреди обычного, хлопотливо-шумливого двора советской пятиэтажки.
   Впрочем, это было естественно. Наша семья только зимой получила новую двухкомнатную квартиру в этом новом кирпичном доме. Все жильцы его были недавними новосёлами и ещё мало знакомы друг с другом. По крайней мере, это касалось нас – детей. Что касается взрослых, то многие из них работали в различных строительных организациях города (СМУ, УМСР, УПТК), входивших в состав Строительно-монтажного треста № 19,и они, естественно, так или иначе были знакомы между собой.
   Я же в то время последний год дохаживал в «железнодорожный» детсад (кстати, имевший такой же 19-й номер, как и стройтрест, в разветвлённой структуре которого моя мама работала в ту пору то ли бухгалтером, то ли экономистом). Именно она и
«получила» нашу первую квартиру. До школы мне оставалось всего два, два с
половиной летних месяца. Значит, на "циферблате мировой истории" значился 1971 год.
   Но вернёмся "к нашим оленям", как говаривали советские чукчи, возвращаясь к своим чумам и стойбищам после шикарно проведённого летнего отдыха на пряно-жарких берегах  Крыма и Черноморского побережья Кавказа. Правда, давненько такое было. Да и было ли когда-нибудь?..
   И вот сижу я себе один напротив третьего подъезда – метрах в двадцати от него - вглубь территории двора, где обычно мы гоняли с пацанами: летом – мяч,  зимой - шайбу, - и, можно сказать, на виду у всего дома. То ли скучаю, то ли и вовсе нет, – теперь уж не помню. Вдруг вижу: подлетел близко ко мне воробей, приземлился и, как ни в чём не бывало, стал попрыгивать метрах в двух-трёх от меня этаким
"фертом" и, как у них, воробьёв, заведено, что-то невидимое человечьему глазу поклёвывать.
   Он приземлился чуть правее перед лавкой, а прямо подо мной – стоило лишь нагнуться и протянуть руку – лежал приличный обломок красного кирпича размером с четвертинку или даже с треть целого. И как только я увидал его, сразу же закралась в голову шальная коварная мыслишка: «Если сейчас медленно-медленно наклониться, чтобы, не спугнув воробья, поднять обломок и резко бросить в него - интересно, попаду я или нет... Вот только бросать надо с небольшим упреждением. Ведь при взмахе руки он испугается и метнётся взлететь... Вот тут кирпич и накроет его!..».
   И что бы вы думали?! Как вдруг представил, так всё и случилось. Медленно-плавный наклон. Подъём кирпича. Взмах правой рукой и бросок! Не ожидавший такого
коварства воробышек всё-таки успел среагировать: метнулся взлететь!.. Но в мгновение ока был прибит кирпичом к асфальту.
   «Боже мой, что я наделал?!» – было немым криком ужаса, вырвавшимся из моей – тогда ещё девственно чистой – души. И этот крик, как я сейчас понимаю, был криком совести, или Гласом Господним, дарованным каждому из нас при рождении. Блажен, кто не перестал слышать Его в себе, проходя по очереди все неровности, ухабы, да и ровные участки своего жизненного пути. И вместе с этим, сразу же "за", послышалось мне и подленькое, приятно щекотнувшее тщеславие,
самодовольное: «А как точно я всё рассчитал и исполнил!..»
   Но страх от содеянного был всё же гораздо сильнее. Я воровато оглянулся кругом: не видел ли кто того, что произошло... Однако всё так же светило неприметно уходящее за дом солнце. По-прежнему сидели и болтали у подъездов тётеньки и бабушки. Мелкие, и не только, девчонки играли в классики, прыгали на скакалках, - всё шло, как и шло: никто в целом дворе моего ужасного поступка не заметил. Но воробышек, малая птаха, за минуту перед ЭТИМ беззаботно прыгавший по земле, склевывавший невидимые глазу камешки-песчинки и ничего ужасного для себя от сидевшего на лавке человечка  не ожидавший, лежал передо мной лапками кверху - лежал, убитый мной... Насовсем... Навсегда…
   Я с ужасом заворожённо смотрел на него и страстно хотел поскорей убежать - убежать и спрятаться куда-нибудь, чтоб не видеть больше, чтоб забыть скорее, но вместе с тем понимал, что срываться с места и убегать, сломя голову, не стоит,
– заметят. Надо уйти тихо, медленно и незаметно, будто ровным счетом ничего не случилось.
   Я так и сделал. И неприметно ушёл. И всё было тихо. А минут через сорок, уже побывав за домом и ещё где-то, а где – и не вспомню ("Только бы подальше от двора!"), подходя к первому - своему - подъезду, чтобы на сегодня уже скрыться дома совсем, я был привлечён внушительным скоплением детей разных возрастов как раз у той самой лавки, где всё и произошло. Любопытство взяло верх, и я пошел к роковому месту – узнать, что там происходит.
   Оказалось, что какая-то малявка лет пяти-шести от роду нечаянным образом наткнулась на моего воробья. Позвала старших: сестру и её подруг. Те подбежали, всплеснули руками: ахи да охи, горестное удивление в сердцах и в глазах - даже слёзы у некоторых - наиболее сердобольных. Очень скоро
весть о мёртвой птичке разнеслась по двору и всему околотку - сбежалась целая орава любопытной детворы: каждому было интересно вблизи увидеть мёртвого воробышка.
   Затем старшими девочками было принято решение устроить несчастной птичке торжественные похороны. Место выбрали «под горой». Самая старшая взяла тельце
воробья на вытянутые ладони - так и несла его метров сто до шестого подъезда, рядом с которым и находилась та глиняно-песчаная «гора», оставшаяся в
виде неиспользованного строительного материала, а сказать проще – неубранного строительного мусора. На ней мы, дети, очень любили играть, особенно зимой, скатываясь с её пологой вершины на санках, досках, кусках фанеры, а то и просто так – на пузе или на попе.
   Именно у подножия той «горы» и чуть в стороне мы и похоронили бедного воробышка, закопав его в неглубокую ямку и воздвигнув надмогильный крестик
из двух связанных стужкой (лентой, бел.) лозовой коры прутиков, сломанных у ближайшего куста.
   Помню, я шёл в хвосте той растянувшейся процессии со старательно-скорбным лицом и с реальной большой скорбью в душе, «провожая в последний путь» так нелепо-внезапно убитое мной и ни в чём не повинное предо мной живое существо... Шёл и горестно переживал, как нелепо и неожиданно просто - как ужасно-неотвратимо - всё это получилось… И в то же время - где-то "на дне" - подленько радовался, что никто в целом мире не заметил этого ужасного проступка. Как же легко, право слово, сошло мне тогда это с рук!..
   И вот теперь я думаю: коли так ужасно, так страшно случилось у меня в детстве убить воробья, то каково же ЭТО было бы с человеком, случись – не приведи Господь! – пережить подобное...