На Шелковом пути меж трех миров

На Шелковом пути меж трех миров


    (Буровые хроники)

    
                Опубликовано в журнале «Дружба Народов»,№ 4, 2010 г.
                Призер конкурса "Проза труда. Селигдар" Окт. 2023г.


                Налево не ходи, направо не ходи, прямо ходи.

                Почти по Конфуцию.

 

                Люди и будни

В пустыне на буровой вышке люди месяцами живут и работают бок о бок, почти как на космической станции. Они приобретают свойства команды, семьи, должны ладить и понимать друг друга, даже если с детства думают на совершенно разных языках.

Они съезжаются со всех концов света. По миру раскиданы их родные, друзья и сами они немало потаскались по странам и континентам — Канада, США, Арабские Эмираты, Норвегия, Россия, Ливия, Нигерия, Венесуэла и теперь Казахстан.

Ежедневно летом и зимой без выходных и праздников они встречают рассвет и ложатся спать за полночь. Тут есть все — чай, кофе, сыр, колбаса, международная спутниковая связь и круглосуточный Интернет. Официально нет алкоголя.

В свободные часы, вдалеке от начальства они ведут не только профессиональные разговоры — обсуждают местные нравы, политику, историю и, разумеется, женщин.

Существует поговорка — чтобы понять вкус вина, не обязательно выпить целую бочку. Достаточно сделать глоток. Общение на вышке — коктейль современного мира. У него резкий запах нефти, но это придает ему особую терпкость нашего глобального времени.

Я — бывший журналист, давно работаю переводчиком в иностранной компании (назовем ее условно “Петролеум”) и веду эти хроники, потому что тема уж больно жгучая, и на досуге хочется для себя расставить некоторые вехи, попытаться уловить изменения в мелочах, которые готовят большие перемены.

Мы живем в транзитный период — за каких-то пятнадцать лет от планово-советского повернулись к западному рыночному порядку, казалось бы, надолго — и вдруг обозначился крутой китайский реверс.

Живем будто вприпрыжку. Всерьез и не захочешь останавливать мгновенье, угнаться бы за убегающим моментом, не успеешь оглядеться, привыкнуть и почти полжизни пролетело в переменах.

 

                Махаббат /1

Американский супервайзер, грузный калифорниец Боб Бустер со лбом буйвола и властным взглядом комодского дракона, двигая резко прочерченными вниз уголками рта, жует бутерброд и запивает кока-колой. Он предпочел бы классический гамбургер, но тут довольствуется местной булочкой с набивкой из колбасы, перезрелого огурца и прочей подручной снеди. Его живот водопадом спадает поверх пояса. Огромный переваривающий аппарат он заработал годами сидя в кресле, жуя и наблюдая в окно за буровой площадкой.

Лет тридцать пять назад он так же, как здешние молодые ребята, бегал по лестницам, подавал трубы, держал штурвал, а теперь не может застегнуть ремень, и джинсы у него обвисают, оголяя пол задницы, и поэтому рубашку ему приходится носить только навыпуск.

Боб — знаток бурения. Его уважают, боятся, ему подчиняются беспрекословно. Он только что дал разгон инженеру по технике безопасности за бутылки из-под водки, валявшиеся на пустыре позади жилых вагончиков. На промысле труд тяжелый, люди пили и будут пить, но такое демонстративное разгильдяйство Боб не терпел. На прошлой вахте он выгнал одного рафнека /2, застав его вдрызг пьяным возле вибросита, и теперь бурно разразился крепкими выражениями, потребовав от меня адекватного перевода. Но, выплеснув гнев, быстро отошел, тем более что приближалась пора священного времени обеда.

Хотя до лагеря было рукой подать, он сел за руль “пикапа”, и мы поехали.

В столовой — шумно и жарко, на кухне все кипит, парится, жарится, нарезаются салаты, выпекаются пирожки и рогалики. Повара наполняют тарелки. Наливается чай. Местный люд благодарит за бешпармак /3. Западные спецы предпочитают свиную отбивную. На мойке растет груда посуды.

/1 Любовь (казахск.).

/2 От англ. roughneck — рабочий на буровой вышке.

/3 Национальное казахское блюдо из баранины, конины и теста.


Махаббат — статная, крепкая, с полными губами и призывным взглядом, уверенная в своих женских достоинствах, — подпевая громко звучащей из магнитофона песне, в которой беспрестанно повторяется ее имя, убирает со столов и споро моет посуду, занимаясь этим по двенадцать часов в сутки.

Она поставила бутылку пепси и поднесла Бобу пирожные, зная, что жена ему запрещает и требует держать диету.

— Corruption. Подкуп, — улыбаясь, говорит Боб, но отказать в удовольствии себе не может.

С оголенным по моде пупком девушка снует прынцессой среди буровых мужиков, и ее охаживают такими голодными глазами, что от одного взгляда можно забеременеть.

— Махаббат, алавю, — говорит шофер Турсунбек, имея в виду I love you, и пытается ущипнуть.

— Фу, дурак такой! — отмахивается та.

Поварихи дружно смеются.

— Женщины — одна мафия, — смачно по-русски комментирует черноусый инженер-растворщик румын Марьян.

— А мужчины? — оглядываясь через плечо, кокетливо вопрошает Махаббатка.

— Нет, мы каждый по отдельности. А где твой бойфренд? — желает он продолжить разговор.

— Какой бойфренд?

— Жених твой.

— Уехал вчера, он мне не жених. У него есть своя невеста.

— Боб тебя ревнует, — продолжает подначивать Марьян, он бы и сам не прочь ущипнуть.

— Скажи ему, что я свободная девушка.

— У меня дочь старше, чем она, — отвечает Боб, когда я перевел.

Это сегодня значения не имеет, — отвечает Махаббат.

Бабам почесать языки на приятную тему никакими яствами не корми — у окошка раздачи сразу сгрудились поварихи, и дородная администраторша Роза, как главная сводня, тут же повела торг:

— Готовь деньги, Боб. Давай калым!

— Сколько?

— Сколько не жалко, — с вызовом подхватывает Махаббат.

— Моя жена мне не даст денег на это. Она не захочет делиться, — отвечает Боб.

— Ладно, я и так без денег согласна, только забери меня отсюда подальше, — вздыхает Махаббат, принимаясь за мытье уже выросшей горы посуды.

               
                Под пиво

Утром рано пожилая горничная, убрав у нас в офисе, попросила разрешения позвонить в город, узнать про дочку в роддоме. Оказалось, что родила мальчика. Все принялись поздравлять ее с внуком.

Марьян говорит: «Это ее муж – дедушка. Бабушкой она будет, когда родят ей внучку».

Пока румын балагурил, Боб поднялся, пошлепал в свою комнату, выходит – протягивает пятьдесят долларов.
Она смутилась: – Что это?
Он говорит: – Подарок.
Она: – Неудобно.
Он: – Возьми, это в честь того, что твой внук родился в один день со мной.  Вчера  у меня тоже был день рожденья.

Тут принялись все поздравлять его и упрекать: - Что ж ты не сказал?
-  Я стеснялся, - смущенно отвечал большой Боб.

К ужину  в столовой выпустили плакат, заставили меня написать поздравления на русском и английском, сами добавили по-казахски, испекли торт, пельменей налепили. Посидели хорошо, по-домашнему. Разве что пива не хватало. И это было несколько огорчительно.

Уже затемно приехал на «Лэндкрузере» Гоша - хозяин местной быстро растущей компании «Мунай».  Хочет купить в Китае буровой станок. Боб консультирует его по комплектации – сколько каких запчастей заказывать и прочее. Cобираются  вместе в Пекин, посмотреть завод «Великая Стена».

Накануне Гоша заслал нам кучу факсов, и битый  час мне пришлось переводить его переговоры с шефом по телефону. Приехал не с пустыми руками, поставил бутылку  дорогой водки и пятилитровый бочонок немецкого пива.

Я ему говорю:  «У Боба сегодня день рожденья».

Помощник опять побежал к машине, притащил закуску - коробку со смесью разных орехов: миндаль, фисташки, подсоленый арахис, беленькие закорючки кешью. Мешок фруктов - яблоки, хурма, киви. Пакет вяленого чернослива, начиненного изюмом, сушеная дыня тонкими ленточками закрученная в рогалики и еще всяческие куки – все крупное, спелое, самого лучшего качества.   

Наверное, хотели с нами посидеть, но дело было к ночи, поэтому оставили десерт, а сами уехали в город, проконсультированные и довольные.

-  Интересно, как открывается этот бочонок, - спросил я, подмигивая Марьяну.
Тот деликатно намекнул, что мог бы показать.

-   Ладно, давайте, – согласился Боб, подвигая свою кружку.

В офисе собрался весь наш интернационал  - Боб (американец), геолог Нуртаза (бангладешец, переехавший в Канаду), румын Марьян и я (русский переводчик), заглянул также Войцек - ночной мастер, поляк, но убежал, потому что слишком занят был на вышке. Мы поставили на стол бочонок, насыпали закуску и сами тоже присели вокруг. Марьян пристроил краник. И пиво полилось.

Разговор легко перетекал от темы к теме по-английски, но Нуртаза учился в Москве и после первой кружки начал вспоминать русские песни. Очень они ему нравятся,  особенно  «Надежда». Спели с ним. Я перевел слова для остальных.

- Мою жену, - объясняю, - тоже зовут Надежда. Имя, со смыслом.
Потом я подумал, что она ждет меня дома, и от этого мне сразу стало еще теплее.  А водку мы оставили Бобу, пусть домой заберет сувенир.

У Нуртазы выразительное лицо и подвижная мимика маленькой темной обезьянки.

-  …И тогда я узнал, что коук это не кока-кола, а кокаин, – рассказывает он. -   Приезжий американец спрашивает у меня, можно ли в Бангладеш найти joint – гашиш.
Пошли на базар - в лавке индуса большой выбор.
-  Почем?
-  Доллар.
-  За сколько?
-  Килограмм.
-  Что? -  не поверил он. Купил разом целую сумку, заплатил десять долларов и сказал, что сдачи не надо.  Вернувшись в отель, он быстренько россыпью распродал товар своим соотечественникам почти на тысячу баксов.

-  Они рыночную экономику просекают с детства, -  соглашаюсь я по-русски.
Раздался телефонный звонок.   Кто бы это мог быть так поздно, недоуменно пожал плечами Боб, разве что Бузович. Тот мог звонить и в три ночи, и в пять утра.
Действительно, на проводе был и.о. директора бурения - Дыромил Бузович.  Цель его звонка была привычно туманна. Он по несколько раз переспрашивал и опять путал цифры, раздражался, кричал, шутил и смеялся над своими шутками, отдавал беспорядочные распоряжения, и, наконец, похвастал, что только что подписал сто двадцать страниц документов и очень устал.  Боб, отдалив трубку от уха, отвечал ровно и сухо, иногда глумливо поглядывая на нас. Услышав, наконец, многократно повторенные «Оу-Кей» и стряхнув с ушей начальственный морок, Боб с облегчением опустил руку.
   
- А кто у вас самый знаменитый писатель? - спросил я у геолога, пока Марьян с Бобом, потягивая пиво, углубились в обсуждение состава бурового раствора.

-  Рабиндранат Тагор, – не задумываясь ответил Нуртаза с интонацией, с которой бы я произнес имя - Пушкин.

-  Был у нас один ученик Рабиндраната Тагора – Остап Бендер. Слыхал, наверное?
Нуртаза даже не улыбнулся. Это святое, про Тагора он шутить не способен.

-  Он у нас считается высшим из высших. Он написал гимн и для Бангладеш, и для Индии.

-  Погоди, как он мог писать для Бангладеш, если он умер в начале прошлого века.
 
-  Ну, мы просто использовали его стихотворение. Хинди и бенгали похожие языки. Он родился  в очень богатой семье, ездил в Россию,  читал по-русски.

- Честно признаюсь, романов я его не одолел, но из стихов помню – «к сложному надо подходить по кругу, постепенно поднимаясь к вершинам…».   Ты что-нибудь из Тагора, наизусть помнишь?
Нуртаза надолго задумался, потом запел национальный гимн.

«Слова с музыкой он запоминает лучше», - догадался я и, продолжая манипулировать краником бочонка, попросил:

-  Объясни, пожалуйста, вот Индия -  страна с древнейшей культурой, почему ж индийские фильмы  все такие однообразные и, извини, дурацкие?

-   Фильмы для бедных, только они в кино ходят,  богатый кассету или  DVD купит и дома телевизор смотрит. А бедняк, может, весь день с рикшей бегал, рис полол или мусор убирал,– теперь пришел в кино, чтоб ему попели, поплясали, повеселили его, девушку красивую с хорошей грудью показали...

-   Махаббатка с поварихами их обожают, а еще латино-американские сериалы.

-   У одного режиссера  спросили, почему не делаете серьезное кино с проблемами?

-  Я тогда разорюсь, – отвечает он, - кто смотреть будет? Но в Бангладеш  индийские фильмы презирают, мы выпускаем много своих.

-   Тоже с песнями-танцами?

-   Да. Но свои. У нас очень любят русские картины, за билетами в драку – не достать. Вообще Советский Союз много сделал для Бангладеш. До сих пор работают заводы и электростанции, специалистов обучили. Люди помнят добро и благодарны.

   Но у нас, действительно, есть серьезные фильмы, недавно смотрел  – один молодой парень из богатой семьи полюбил очень красивую девушку, но она была танцовщица. А это не запрещается, но не очень хорошо, с точки зрения принятых норм они разного общественного положения.

Но он решил – все равно женюсь. После того как учился в Лондоне, вернулся. А она вышла замуж за богатого. Он запил, у него стал цирроз печени, ему сказали - ложись в больницу, а он ответил – нет, хоть перед смертью, но я должен увидеть свою любимую. И он поехал в город, где она жила, но, не доходя всего десять шагов до больших, красивых ворот, упал и умер, так и не увидел девушку. Очень серьезный фильм.

-   Ну, да, понятно – в остальных только пляшут и поют, целуются и дерутся,  а тут еще и проблема алкоголизма.   А скажи, неприязнь и вражда больше по национальному или религиозному признаку?
Он опять задумался. – Наверное, больше по национальному.

-   Я знаю, в Канаде хорошо относятся к темным, не шугают. А как тебе жилось в Москве?
-  Меня при Союзе никто не обижал. Снег помогали чистить. Советы давали, как выжить зимой. Сейчас все по-другому.  Пока не хочу в Россию. В Казахстане, спокойнее.
- Да, про нас, оставшихся здесь русских, Россия тоже не очень помнит.




                О средней линии умеренного американца

Промысел — огромное хозяйство под открытым небом, состоящее из сотен разбросанных по степи скважин, тысяч километров трубопроводов и дорог, а также из насосных станций, цехов, складов, жилых поселков с офисами и столовыми.

Буровики стоят немного особняком. Если геологи ищут, то мы превращаем их находки в материальный продукт. “Есть нефть?” — вопрос к нам. И мы этим гордимся, поскольку без нас не будет новых скважин и нельзя увеличить добычу.

Каждая буровая — промысел в миниатюре, отдельный корабль с капитаном и системой жизнеобеспечения. В любом месте, в любую погоду гудят дизеля станков, тянутся к нам караваны трейлеров и наливных, подвозя трубы, горючее, химреагенты, воду и еду.

На календаре вторая половина сентября — самое лучшее время осени. Ни жарко ни холодно, ясная, ровная погода. Сухие травинки шелестят под ногами. Птицы совершают последние облеты над равниной. Пустыня очень разная: плоская и холмистая, с песчаными барханами и глинистой порепаной почвой, с зарослями саксаула и слепящим блеском высохших соляных озер. Если хочешь, ходи, гуляй, кричи, пой, все равно тебя никто, кроме птиц и ящериц, не слышит.

Наш забой — две тысячи метров. Неделю продолжаются плотные сланцы, но вот-вот начнется песчаник, в котором ожидается нефть. На экране монитора ряды цифр показывают глубину, скорость, давление и еще десяток важных параметров. Процесс бурения идет ровно. И вдруг проходка резко возросла.

— У нас прорыв, — воскликнул сменивший пару дней назад Нуртазу Френк — худощавый, остроносенький геолог из Швейцарии. — Наверное, каверна…

Взгляды устремились к монитору центрального компьютера.

— А это кино интересное, — пошутил я. — Сериал и реалити шоу одновременно.

— Особенно, когда смотришь его двадцать лет подряд, — добавил Боб.

Дошли до проектной глубины, есть хороший газ и следы нефти в шламе.

— Будем вызывать каротаж1, — решил Френк, и Боб с ним согласился.

1 Геофизическое исследование скважины.

Из длинной оранжевой будки на “КрАЗе” в пробуренную скважину геофизики спускают на тросе приборы, которые определят профиль скважины и наличие углеводородов.

В ожидании результата Боб читает книжку. Он привозит каждый раз с собой полчемодана современной американской тонкообложечной прозы. Сидит в поле по два-три месяца и так получается, что, пока все свои “бестселлеры” не прикончит, домой не возвращается.

Он редко говорит о прочитанном, не обсуждает сюжеты и героев, он их просто проглатывает — убивая время, отдыхая от щелканья “мышкой” по пасьянсу, при этом край его глаза неизменно цепляет площадку вышки и монитор компьютера.

Боб читает, когда улучает возможность — утром в кресле после отсылки отчета, после обеда на кровати, но особенно долго, сидя на унитазе. Туалет — это его второй рабочий кабинет. Проблемы с желудком неизбежны, если бесконечно есть гамбургеры и запивать кока-колой.

Глянем на его полку: здесь перебывали почти все книжки Майкла Крайтона “Юрский парк”, “Линия времени”, “Опасный пациент”, тома Тома Клэнси, Клайва Касслера и Ральфа Коттона — поточная массовая продукция толщиной до семисот страниц: про океан, про войну, про ЦРУ и КГБ, детективы, ковбойские вестерны, амурные романы — полуфабрикаты, из которых потом выпекаются Голливудские боевики.

Я несколько раз пытался начать и бросил — скучно. Я предпочитаю Хемингуэя, Курта Воннегута, понемногу смакую Джойса. Но Марк Твен — это нечто! Приключения Гекльберри Финна — “райское наслаждение”: оригинал свеж и сочен, как только что сорванный спелый плод. Неисчислимые ароматы английского, бездна языковой гибкости и юмора по-прежнему ублажат самого взыскательного читателя. Это книга о детях для взрослых — как однажды проницательно заметила моя жена.

А вот русский перевод, казавшийся мне в юности почти родным, сразу потускнел, стал если не дубоватым, то гораздо менее смешным и изящным. Хемингуэй сказал, что из “Гека Финна” вышла вся американская литература.

Боб взял у меня из рук книжку, полистал:

— Говорят, что он плохо про негров пишет, что они глупые. Это расизм. Теперь у нас в школе такое не читают.

— Вот те здрасьте, американцы перестали воспринимать собственный юмор! — изумился я. — Но при этом они спокойно откалывают шуточки типа, если на президентских выборах победит “черный”, то придется менять название Белого дома.

— Вы нашу классическую литературу знаете лучше, чем мы, — признался
Боб. — Это старый английский. Современный американский другой. Не люблю классику, особенно британскую. Их язык вообще не поймешь. А это что за книга?

Боб взял несколько вахт лежавший у меня на столе толстый черный том, раскрыл и прочел вслух — “Study of History” — Дж.Тойнби “Постижение истории”.

Такое с наскока не одолеть. Закончишь главу и неделю оглядываешься вокруг —просто диву даешься прозорливости автора, рассуждавшего пятьдесят лет назад о демократии, о языках, о прошлом и перспективах народов.

Боб особо напрягаться не хочет. Он ни Твена, ни Тойнби не читал и не собирается, но и своих вкусов не навязывает. Он средний умеренный американец. Ему пятьдесят девять, он давно лелеет бациллу полевого эгоизма — привычку к одиночеству в комфорте. Но семейные ценности для него по-прежнему превыше всего. Иначе, зачем летать на работу так далеко, как не для обеспечения своих родных благами цивилизации. Каждому из четырех внуков он купил по квадроциклу, да и всякой другой техники и электроники полон дом.

Боб любит животных. На ранчо возле дома у него водятся ламы, бегают пони, барашки, кролики и прочая живность на радость детворе. Здешние буровые кошки и собаки его обожают, он их почешет, погладит, возьмет на руки, даст колбасы.

Жена ему пишет длинные письма каждый день и очень сердится, если он не отвечает сразу.

И еще Боб верит в Ад. В том смысле, как он однажды признался, что после смерти попадет туда, если при жизни будет делать плохие дела.

Вот такой у меня шеф-американец.

В политике Боб – демократ, тяготеющий к республиканцам. Если б не  Буш.

-  У американцев был выбор между лжецом и идиотом. Мы предпочли второго. И получили еще пять лет президентской войны, – жалуется как-то раз Боб в разговоре.

-  Буш не такой уж глупый, он хитрый, - поправляет Френк. -  И у него достаточно консультантов – его отец.

-  В США растет протест. Это единственное, что мы можем и должны делать. Он должен чем-то завершить – и  в экономике, и в Ираке. Иначе следующий президент будет демократ. 

-  Хиллари? Мне кажется, у нее есть шанс? – спрашиваю я.

-  Вряд ли.  Она - холодная рыба, – морщится Боб. - Она интеллигентна, но не может плавать в своей интеллигентности. И это ж абсурд - сколько денег потрачено на расследование дела Клинтона – Левински. Больше чем на компенсации жертвам и восстановление Всемирного торгового центра.  И теперь всякий подглядывает в щелку туалета к своему соседу.

-   Гитлер тоже не был умным, но у него была страшная интуиция, тридцать восемь покушений, а он остался жив,  - сказал Френк.

-   У Буша нет интуиции, – возразил Боб.

-   Пожалуй, Фидель Кастро побил рекорд, на него ЦРУ раз сто покушалось.
Ясир Арафат уж точно и Фиделя переплюнул – как его евреи ракетами долбали, а помер с непонятным диагнозом.

-   От пьянства, - уверенно сказал Марьян.

-   Не может быть. Он мусульманин!

-   Цирроз печени - болезнь алкоголиков, - безапелляционно заявил Марьян.

-   Кастро решил избавиться от долларов и запретил их на Кубе. Я услышал про это и прилетел в Гавану с канадскими. А вокруг: «Это что такое? Мы не знаем таких денег, нам нужны настоящие». Пришлось опять менять в их банке на «грины». Но надежнее всего евро, - говорит Френк, который живет сейчас в Канаде, но собирается возвращаться в Европу, чтобы дать детям образование, ведь оно там дешевле. Немецкий у него родной, английский – университетский, на французском говорит с женой, хорошо понимает швейцарские диалекты и может перекинуться с Бобом по-испански.

Я поинтересовался:
-  А правда, что в Париже могут не ответить, если спросишь по-английски?

-  Чепуха! Но Париж  испортил свою репутацию. Только въехав, я старался побыстрее убежать из него. Это не Франция. Там националисты. И слишком много проблем с арабами. Они оттягивают на себя социальные программы. У них по две-три жены, у каждой по три-четыре ребенка. Я жил в районе, где арабы работают на заводах «Пежо».  Знаете, что они делают? Поджигают автомобили, чтобы попасть на зиму в тюрьму, где есть крыша, кровать, кормежка. В последнее время сплошные погромы.

-  А куда деваться - истые европейцы брезгуют грязной работой. Кто строит дороги, убирает мусор –  турки,  армяне, арабы.

-  Это наказание за колонизацию Алжира, – веско высказался  Боб.

-  То же самое в Штатах – негры, китайцы, латиносы.  Вы разве не колонизировали Мексику? – парировал Френк.

-  Мы ее украли, купили, - криво ухмыльнулся Боб.

-  А что здесь у нас происходит? Кто кого кому продал? – громко вопросил я, но иностранцы отвели глаза и промолчали.
 


                Осенняя смута

Приехав в ноябре на вахту, я увидел в фойе центрального офиса перетянутый траурной лентой портрет президента компании. Это был умелый, гибкий организатор, в начале нулевых он вывел “Петролеум” из кризиса и поднял до очень высоких показателей. Теперь в главных кабинетах уже сидели другие первые лица.

— Новый вице-президент Джерри Чучольски хорошо говорит по-русски, у него
жена русская, — сообщил Роберт Клок — высокий, крупный и очень подвижный техасец-цементник из компании “Халлибертон”.

— У меня жена француженка, но я не говорю свободно на французском, — возразил Френк.

Он говорит на подушечном русском, а ты говоришь на подушечном французском, — резюмировал Боб.

Джерри вместо экспатов /5 подтягивает за собой команду россиян, с которыми он работал в Сибири — считает, что так дешевле. Но казахское министерство сопротивляется, с явным удовольствием рассказывает Роб. Так и заявляют: “Что вы нам опять их тащите! Семьдесят лет не могли избавиться”.

/5 Западные спецы, работающие за рубежом, от слова экспатрианты.


“Новенькие, кажется, нарубят дров”, — думаю я, и, не отрывая пальцы от клавиатуры, печатаю на лэптопе, стараясь не оборачиваться, чтобы не спугнуть разговор.

— Ты не сидел в тюрьме? — вдруг обращается ко мне Роберт.

— А что, я так выгляжу? — растерялся я, застигнутый врасплох.

- Нет, но как можно весь день сидеть, читать, писать, о чем-то напряженно думать и не сойти с ума?

Я облегченно рассмеялся:

— Просто дома семья, дети, хозяйство, других хлопот полно — не сосредоточишься, а тут Боб мне позволяет, и я стараюсь успеть.

— Дома совсем другое, — соглашается шеф. — Проснусь в пять утра, поворочаюсь, встану, посижу. Слышу, жена ворчит: “Чего скрипишь креслом?” Спущусь вниз, разожгу камин, посмотрю новости по телевизору, потом выйду, поработаю во дворе, позавтракаю и к одиннадцати лягу, усну. После обеда еще разок прикорну, как привык на вышке. Жена недовольна. Через неделю начинает ждать, когда уеду.

- Опять про нас написали в центральной газете, что жжем газ и отравляем атмосферу, -  воспроизвожу я сообщение из Интернета, но умалчиваю, что форма подачи материала и даже некоторые фразы, как будто слизаны с моего выступления и пресс-релиза двухлетней давности в Алматы на экологическом «круглом столе» ведущей политической партии, минэкологии и общественных организаций. Тогда большинство собравшихся традиционно продолжало ратовать за усыхающий Арал и Семипалатинский полигон, а на мое заявление о необходимости вести добычу нефти по нормам цивилизованных стран внимания не обратили. Обсуждать не стали, но, как оказалось, наверху на заметку взяли. Дело было летом, а в декабре президент Назарбаев подписал поправки к закону о нефти, требующие полной утилизации газа. 

И вот теперь закон всплыл, как заказной черный пиар, и бумерангом ударил почему-то именно в наш “Петролеум”. Кому-то сейчас это очень понадобилось.

Подобная избирательность свойственна не только демиургам отечественной политики. Одна американская неправительственная организация, с которой я знаком еще с конца перестройки и даже получал гранты, объявила в Вашингтоне тренинг по охране природы в Центральной Азии. Приглашались опытные журналисты. Ну, я и послал заявку, как бывший редактор экологической газеты, участник глобального Экофорума-92 в Рио-де-Жанейро. Подчеркнул, что меня интересует практика применения норм охраны окружающей среды в США, не допускающих сжигания газа в атмосфере. И что мне хотелось узнать, как ведутся журналистские расследования по оценке ущерба непрямыми методами, когда на руках нет официальных данных.

Так пришел ответ: “Вам не надо учиться, вы слишком опытный”.

Кто-то может подумать, что во мне говорит обида несостоявшегося туриста. Бывал я в Штатах много раз. Объездил и посмотрел страну вдоль и поперек, учился в университете и работал в газете. Подозреваю, что не пригласили потому, что я сформулировал не абстрактную, а конкретную серьезную проблему. Они нынче оберегают своих производителей, мол, охраняй мошек и цветочки, а главную прибыль не трогай! Действительно, зачем конгрессу США выделять деньги на противодействие себе.

— Может ты, как журналист, напишешь статью в защиту компании? — спрашивает Боб.

В принципе я не против — тряхнуть стариной. Неприятно, когда фирму, в которой работаешь, со всех сторон поливают грязью, а тебя знакомые пытают — что еще вы там натворили?

В ежедневную погоню за новостями я давно не впрягаюсь. Другое дело — раскапывать свою тему, “пробуривать” ее под разными углами. В советские времена писатели уходили работать в кочегарку. Лет десять назад подвернулось место переводчика, платили хорошо, в провинциальной газете столько не заработаешь, месяц на вахте, месяц дома — занимайся, чем хочешь, постепенно освоился и остался, сам не ожидая, что так надолго.

У меня своя кочегарка — на буровой. И надо честно признаться, что чадит она — нещадно! Горит, гудит газ, еще с советских времен, улетая в трубу синим пламенем и внося свою лепту в глобальное потепление.

Но ситуация такая по всему Казахстану, а шерстят почему-то только нас. Явно на заказ. И мне это не нравится!

 

                Понимай местный менталитет

Мы закончили скважину и, пока вышка переезжала на новую точку, Боб отпустил меня в город — в пыльный и сонный городишко, где вдоль улиц с дрянным асфальтом деревья росли редко, зато массово произрастали грандиозные коттеджи под железной черепицей, а на каждом перекрестке гаишники выскребали карманы водителей.

Я отправился по кабинетам центрального офиса, и, понемногу входя в журналистский раж, пытался разузнать правду, которую каждый рассказывал по-своему.

“O, my God!” — разносился вдоль коридора из приоткрытой двери прерывистый, лающий голос и.о. директора бурения. У него всегда что-нибудь случалось. Злые языки утверждали, что югослав Дыромил Бузович был контужен при американской бомбежке Белграда. Летом 1995 года он стоял в безопасной части города, неподалеку от китайского посольства, выйдя поглазеть на полыхающий пожар и ракетные фейерверки с глади Средиземного моря. Кто ж мог знать, что так обернется — китайцы вякнули что-то против, а американцы долбанули в ответ и объяснили потом ошибкой в компьютерной игре, особо не извиняясь.

Перекурив у окошка и поболтав о том, о сем со своим бывшим сменщиком, а теперь переводчиком директора, я разведал массу интересного про внутренний расклад сил.

Джерри Чучольски рубил с плеча направо и налево, увольняя одних и подтягивая на их место свои кадры. Он прижал контракты с предпринимателем — родственником главы городской администрации, а на приеме у областного акима пнул ногой дверь и кричал, что будет жаловаться на беззаконие в Лондон. Не понимая местного трайбализма, он взял себе советником Кадырбека — неуравновешенного, амбициозного мужика, мечтающего сесть в кресло генерального директора промысла. И он тоже принялся махать руками и орать: “Тебя уволю и тебя уволю!” И действительно, некоторые инженеры работали теперь простыми аппаратчиками.

У Бузовича шаткое положение, он панически боится Джерри. Но, хотя Дыромил вносит сумятицу, его жалеют и продолжают держать, за то, что он беспрекословно выполняет задания, перелопачивает горы входящих-исходящих бумаг и не высказывает собственного мнения. Ничего, кроме — “ok” и “my God”!

В отделе “Связей с общественностью” симпатичная кореянка Соня пыталась рассеять мои сомнения.

— Почему, — спрашиваю, — они в столичном офисе пропускают газетные плюхи? Каких только нам “собак” не вешают, всех съедаем. Огрызнемся в своем внутреннем журнальчике, но и тут язык и стиль статеек примитивен, потому что клепают их девчонки с уровнем мышления средней школы.

— Нет, им запрещают отвечать, — горячо переубеждала меня Соня, — и журналисты есть, и газеты, но дан приказ — молчать! Все решается наверху — на очень высоких уровнях. Тут замешана большая политика. Из газет звонят, спрашивают, беспокоятся, а мы им — “Ноу коммент!” Они сами тогда что-то где-то раскопают и публикуют.

Нечто подобное уже было, пять лет назад, когда поливали грязью “Петролеум”, из-за того, что крупный Азиатский консорциум пожелал откупить контрольный пакет акций.

Покойный президент сделал тогда блестящий ход — пообещал бонус всем держателям, если не будут продавать три года. И вскоре нефть стала дорожать. И акции бешено пошли в рост. Ретивые покупатели отпали сами.

Теперь же дело принимало иной оборот: поползли слухи, о том, что нас хотят заполучить индийцы и китайцы.

 Поднимаясь по лестнице, я встретил комендантшу - Розу, у нее был свой взгляд на ситуацию:
-   Кадырбек дуркует, у него голова не на месте.  Он из малого жуза, здесь у него поддержки нет. А ты что, не знаешь наших казахов? Если завтра Джерри не будет, и его тут же самого местные съедят. Не думает, куда он потом пойдет? К себе в Атырау? Но там давно занято, там зубатые еще похлеще, – Роза понизила голос, – или просто закажут его. - Долго ли. 

Уволил администраторов вахтового поселка. Жили, как кумовья королю,  в шикарных апартаментах с коврами. Дома построили, машины купили, но это все пшик, разве можно сравнить  с коттеджами, которые у налоговиков.

Тут Роза совсем перешла на шепот, словно рядом было подслушивающее устройство, и принялась рассказывать, кто, где и с чего имеет. Это скучно, но я терпеливо внимаю.

-  Вон – транспортный подрядчик в казино проиграл десять тысяч долларов, а начальник охраны, бывший переводчик, строит себе дом в Алматы за миллион. Откуда  такие деньги?  Не с зарплаты же.

Я слушаю ее и понимаю, что жизнь любит шустрых. Понимаю, что на всех всего не хватит, но почему-то не завидую. А она нашла свободные уши и продолжает.

-  А на суде они давай друг на друга валить – тот столько украл, а этот столько! Тому взятки давали миллионные за подряды,  а этому - и поболее. Грызут друг друга и в прессе, и на телевидении, и лично и публично. Столько грязи вытащили, волосы дыбом.

Их подвело то, что у них были очень большие списания – постели, посуды, мебели. А у нас списаний нет, каждую тряпочку храним – склад забит. Живем, как мышки, тихо, скромно, не шикуем и работаем уже который год.

-  С чего бодяга-то началась? – перебиваю я. - Трясут компанию во всех инстанциях.

-  А надо было дать! – сверкнув азиатскими очами, громко, как абсолютную истину, изрекла Роза. -  Ну, дай ты этим малым предпринимателям солярки на посевную подешевле, как они просили. От тебя сильно убудет, что ли?   Раньше всегда давали.  Ты ж здесь работаешь, из этой земли сосешь – делись немного с людьми, не все ж тебе одному. Бывший президент понимал, при нем разве скандалы были? Знал к кому и с чем зайти.   

Вот сидит бастык в акимате, пусть он чмукча, и внутри себя материшь его, но ты прояви гибкость, набрось на себя его одежды, подай руку. Они царьки здесь, им и денег-то не надо, у них все есть, их уважение греет, и ты прояви уважение, понимай местный менталитет - раздай бусы, налей огненной воды, затрать немного и сохранишь гораздо больше. Сам не хочешь, найди человека, который сможет сделать за тебя.

А Джерри сказал, что теперь все станет по закону. Салям алейкум делать не будет. Кланяться тоже.  Вот и получается - сам не гам и другим не дам.

Зачем дверь пинать, зачем Лондоном грозить. Лондон далеко, а ты здесь. Это его земля  и тебе по ней ходить. Рыльце-то у тебя у самого в пушку, тридцать насосов сверх квоты поставили,  взятую нефть – назад не вернешь!

Какая величина, а попал под скандал. А у него, между прочим, виза кончается, и могут не продлить – что он будет делать? Понял и бесится.
Они думают, здесь Европа.  Нет, милый, это - Азия, даже не Россия, тут каждый каждого знает, на этих связях все держится.  Все между собой ниточками повязаны, если посмотреть, кто и на каком месте сидит, ой, куда далеко может ниточка потянуться и объяснить, почему этот получит ту или иную подпись, а другому - никогда ее не видать. И откуда деньги идут, и в какие ручейки сливаются, и куда они потом текут наверх. Борьба с коррупцией –  смех на палочке! В нашей системе всегда есть люди, которые стоят выше закона, а у них всегда есть родственники и друзья. 

В один день вековые степные нравы не переменить. Новичка технично съедят со всех сторон, а я не хочу, чтобы опять свои казахи управляли, нам под иностранцами лучше живется. Порядок есть.


Ночью в гостинице я написал статью: сделал акценты на социальные программы,  медобслуживание, подготовку проекта по утилизации газа и несправедливый подход прессы.  Утром перевел Бобу – он одобрил, но с оговоркой:
- У нас при обсуждении бизнеса гораздо меньше эмоций, мы стараемся  излагать более рационально.
 
Материал показали Бузовичу и послали в Алматы на согласование.

Вечером из южной столицы прилетел Гарри Пауэр, кособокий и хромой директор отдела по связям с общественностью, со своей худенькой беременной секретаршей.

И как такой Гарри пиарит, вообще непонятно. Он годится только «бабки» в кейсах заносить. А ревнивый! В мой текст, скорее, даже не глянул, сказал, что они уже сами подготовили все нужные ответы, что есть целый штат работников, который знает, что и куда писать.

-  А ты занимайся своим делом!

Баба с воза – кобыле легче! Мне не особенно хотелось светиться со статьей, потому что, как бы я не изворачивался, все равно бы замарался, а знакомые журналисты и  экологи не поверили бы в мою искренность.
Вскоре все пошло в разнос.

               
                Happy New Year!

Раннее утро, накануне Нового Года. Солнце еще не поднялось. Самый крепкий мороз. Мостки, решетки, поручни обледенели.

Одинокая ворона, стараясь реже взмахивать крыльями, спланировала под рабочую площадку буровой, перепрыгнула на переплет мачты, потом на трубу, пробралась сквозь ступеньки лестницы и юркнула внутрь огороженного тентом и обогреваемого пространства вокруг устья скважины. Холод заставил птицу не бояться рева дизеля и лязга железа над головой.

Вдруг в душевой погас свет. Я быстро домылся,  ожидая, что вода вот-вот остынет. Но врубили аварийный генератор.

Зимы хлебнули по полной программе. Сначала с грязью и болотной хлябью дорог, измордованных трехосными тягачами и бульдозерами.  Потом с морозами под сорок, ветром и пургой. Машины работали круглосуточно, иначе утром не завести.
Только отогрели, восстановили циркуляцию на станке, размерзлась  линия между емкостями.  Заказали дополнительный  парогенератор и послали наливной «Краз» за горячей водой на базу.

Водитель увиливает от поездки под Новый Год.

-  Какая разница – хочет он или не хочет. Мы платим ему за то, что он работает, а не за то, что он сидит тут на своей заднице. Коммунизм испортил треть мира, - ругается Боб. -   Чему Советский Союз научил людей – так это спать!
 
Боб никогда не упускает случая покритиковать живучие советские нравы и подчеркнуть преимущества своей системы.

- К нам приезжала группа парней с Гавайев, - продолжает он, следя за медлительными действиями ночной бригады,  – они больше любят повеселиться, поговорить, погулять, развлечься в компании, я не видел у них серьезного отношения к делу, к которому привыкли мы в Америке. Казахи не технари по природе.
 
-  За редким исключением, - поправляю я. -  Бараны, лошади, верблюды – тут они дадут фору любому. Но на ремонт я повезу свой «Мерс» только к русскому, а лучше - к немцу. И, кстати, зарплата еще не самый главный стимул в здешних прериях. 

За разговором я вспомнил лекцию одного американского профессора, который утверждал, что преимущество в экономическом развитии Северной Америки над Южной в том, что первые – это в основном  предприимчивые, трудолюбивые и аккуратные протестанты, а латиносы – расточительные неорганизованные католики. Латиносам, африканцам, азиатам - горячим народам больше нравится праздник. Их жизнь сгорает в любви,  танцах и пьянстве. И плодит нищету. Отдельных умных, талантливых людей у каждого народа достаточно,  а вот чтобы  массово, системно...  Тут вся и проблема.
 
Русские тоже попраздновать любят, начиная с католического Рождества и до Старого Нового года – двадцать дней сплошной выходной. А потом еще в мае маются. Будто делать нечего. 

Русские – те же азиаты. Голова в Европе, а ниже плеч – в Азии.  Но в холодной. Вот и согреваются.

Шаляпин поет:
  Эй, мужик, почто водку пьешь?
  Холодно, холодно.
  Эй, мужик, почто бабу бьешь?
   Холодно, холодно.

И песни все самые душевные у нас про «ой, мороз-мороз», да про то, как ямщик в степи замерз. Может, глобальное потепление что-нибудь изменит.

В одиннадцать вечера открылась дверь и вошла закутанная в овчинный тулуп Роза, откинув с головы пуховую шаль, она воскликнула:
-  О, у вас тепло! Я от холода на работу сбежала. Дома – ледник. В котельной угля нет. У соседей трубы и батареи полопались. 

-  Зато тут факела горят-пылают, - говорю я.

-   Везде бардак. Двери в подъезде разбиты, оконные рамы плотно не закрываются. Заставляю сына – иди по инстанциям, требуй, добивайся – не хочет – говорит, пока пробегаешь, уже весна.  А там и лето недалеко. Но после ведь опять зима наступит. На работе сама отогреюсь, а сердце болит за малышей.

-  У нас тоже была ситуация, -  вспомнил я недавний кошмар. -  Рядом с нашим домом возле городской бани построили открытое кафе с танцплощадкой. С весны до осени до трех часов ночи дикий концерт и пьяный галдеж, хоть как закрывайся, тяжелый бас усилителя долбит сквозь стены.  Ни отдохнуть, ни поспать, дети плачут, у стариков головные боли. Ругались, звонили в милицию, писали городским властям, взывали к закону. Бесполезно. Хозяева – мафиози, сидят в маслихате . Купили всех, запугали. Ни одна газета не решалась на публикацию. Даже цены на квартиры упали в округе. Два года мучились. Уже хотели теракт им устроить. Но тут перед праздником появился транспарант с призывом главы государства к культуре поведения. И пришла мысль озаглавить коллективное письмо жильцов в газету так: «К кому обращается президент, или под чью дудку пляшем?» С полным раскладом и с угрозой, если не наведут порядок, напрямую написать на самый верх.  И, ты знаешь, умолкли. Стало можно жить.

-  Вот так везде, - согласилась Роза, - от местной власти ничего не добьешься.

-  Мы ж ее не выбираем, вот и не добьемся.

-  Но вы давайте, подходите, - поторопила Роза, -  у нас уже все готово, вас ждем.

В столовой столы накрыты. Елка наряжена. Блестят гирлянды. Разноцветный «дождик» струится с лампочек.

Спиртного нет, но народ навеселе. Изрядно поддатый Турсунбек, отметил свое назначение помощником механика, и уже успел подраться с шофером из-за Махаббат.  Их  разняли, и они теперь сидели за разными столами, хмуро бросая взгляды - то друг на друга, то за окно, где девушка, кокетливо держа между пальцев сигаретку, болтала с румыном. 
 
Они вдвоем вошли в столовую, Марьян огляделся:
- Позволите, сяду тут с нашими механизаторами? – добродушно улыбаясь, сказал он, подвинув стул для Махаббат и поставив свой рядом. 

- Мы не механизаторы, - насуплено ответил Турсунбек, потирая распухшую губу.
- А кто вы?
- Мы – механики.
- Какая разница? – в глубине цыганистых глаз прятались насмешливые искорки.
- Механизаторы в поле на тракторе пашут.
-  А ты?
-  А я в гараже.
-  Ну, да, ты теперь начальник! – согласился румын.

Заиграла музыка. Раскрасневшаяся с мороза Махаббат потянула Боба танцевать, но тот упирался, отшучиваясь, что для его комплекции слишком мало места. Тогда она подняла Марьяна и, прижимаясь к нему, из-за невысокого плеча румына поглядывала на все больше мрачневшего Турсунбека. 

-  Мы своего переизбрали, а вы когда будете? – спросил польский мастер Войцек, показывая на висящую на стене большую фотографию, изображавшую давнюю встречу президентов Польши и Казахстана. 

-  Зачем его трогать? Он у нас пожизненный,  – ответил я.

– Каждый народ имеет власть, которой он заслуживает, – философично согласился поляк.

- Его давно пора скинуть, продал нас всех...  – со злостью громко заявил Турсунбек.

Политику за новогодним столом женщины не приветствовали, по их требованию тему  немедленно закрыли. Часы били двенадцать. Пробки шампанского ударили в низкий железный потолок.

После тостов и поздравлений Махаббат спросила:

- Боб, тебе понравилось в Китае?

Боб, который недавно летал туда с  Гошей -  хозяином «Муная», сказал, что оборудование  выпускается по западным стандартам и при нынешнем нефтяном буме Америка сама закупает сотни китайских станков.

-  А как там женщины? – поинтересовался Марьян.

-  В основном маленькие, плоские и сзади и спереди, – засмеялся Боб.

-  Казашки лучше? -  не унималась Махаббат.

-  Даже сравнивать нельзя. Встречаются такие экземпляры: высокие, длинноногие – засмотришься. А если при макияже – вообще.

-  Раскраска любую может сделать красоткой, - подтвердил Войцек. - Китайцы клюнут на здешних азиаток. 
 
Марьян подтолкнул локтем в бок Турсунбека:

-   Скоро по-китайски будете все говорить.

Шумной толпой народ вывалил из столовой. Перед глазами простирался выглаженный ветром снег, а над ним небо черное, как космос.  На замерзшем горизонте всходила огромная кровавая Луна.

Ночью опытный растворщик Марьян в клубах густого пара поскользнулся на обледенелом трапе, упал в емкость с водой и сломал себе ключицу. Как это случилось, он рассказать не мог. Почти без сознания его отправили на «скорой» в городскую клинику. 



                Нихау — значит, привет!

В конце марта пустыня затрепетала подснежниками, в апреле запестрела красно-желтыми полянами тюльпанов, потом чуть подернулась синевой майских колокольчиков и наступила июньская жара.

Все лето циркулировали слухи о том, что в результате переговоров на самом высоком уровне, манипуляций с бусами и огненной водой азиатские конкуренты отступили, а “Петролеум” продолжит работу, приняв повышенные социальные обязательства.

И вот в конце августа сообщили, что нас купили китайцы. Западный народ плотно присел на чемоданы, а с ними вместе за океан на зависть сотням женских глаз отправлялась дюжина местных жен, в основном из бывших переводчиц. Каждая вторая пара сгодилась бы для сюжета картины “Неравный брак”. Обычная разница в возрасте молодоженов составляла лет двадцать пять — тридцать. Разумеется невеста была младше и беднее.

Против Джерри завели уголовное дело, и он сам решил не возобновлять визу и не приезжать. Кадырбек просто исчез, и никто не мог сказать, в каком направлении.

Френк уехал в Европу и иногда присыл короткие мэйлы. Я в раздумьях, но пока не дергаюсь. Боб говорит, сейчас бежать не надо, в случае закрытия компании могут выплатить бонус. И, поразмыслив, добавил: “Хотя, вряд ли”.

— Печора совсем не плохое место, мне нравилось там, и в Минусинске тоже, — все чаще вспоминал он Сибирь. — Первые годы, когда западные компании пришли в Россию, они получали небывалые, просто фантастические прибыли и держали бы язык за зубами, а то начали трезвонить и хвастаться в прессе.

Наши канадцы ушли, но тоже внакладе не остались — в середине девяностых в период экономического кризиса они взяли месторождение за каких-то сто пятьдесят миллионов долларов, а в хорошие годы получали до миллиарда чистой прибыли. И продали теперь все за четыре с лишним миллиарда. Вот это называется — делать бизнес! — у лопухов третьего мира, которые любят себя называть евразийцами.

Экспатов никто не гонит, наоборот, уговаривают остаться, но у них предубеждение. Не хотят работать и увольняются сами. Китайцы в шоке — своих спецов нет! Вопреки опасениям зарплаты никому не снизили, а по-советски ко Дню конституции даже раздали премию.

У центрального офиса светлый флаг с кленовыми листьями сменился на красный с желтыми звездами. Нападки в печати сразу прекратились, факела продолжали гореть с прежним жаром.

В один из морозных, но солнечных декабрьских дней с дороги в сторону нашей вышки повернула длинная вереница джипов. Ознакомительный объезд делал вице-президент компании — Сунь Кунь.

Фотографы и телеоператоры бегали и снимали делегацию в разных ракурсах на фоне бурового станка. Завтра пойдут репортажи в главных СМИ Поднебесной.

Помнится, после распада Союза, самая большая новость, обсуждавшаяся в китайских газетах, была та, что рядом появилось огромное, величиной с Европу, государство с населением всего пятнадцать миллионов человек и несказанно богатое природными ресурсами.

Тогда шутили: “Мелкими перебежками по 3 миллиона и проголосуют за присоединение”. Но больше не шутят, и вот уже казахский премьер назначен из бывших послов в Китай. И аким областной там учился. И общие саммиты случаются гораздо чаще, чем с другими странами.

Мы с Бобом, усмехаясь, наблюдаем через окно как суперинтендант бурения Берик Абдурахманов семенит вслед за китайским руководителем, преданно заглядывая ему в глаза. Он старается втереться, войти в круг, он уже похож на них, уже почти не отличим — лучший друг и соратник — одна масть.

Но китаец поглядывает свысока. Держит марку.

Чуть поодаль, особняком с чувством собственного достоинства шагает
канадец — главный инженер промысла, который пока остается работать.

Зашли к нам в офис.

— Нихау! — говорю.

Вице-президент рассмеялся и ответил: “Нихау”.

Поздоровались с Бобом. Задали вопросы. Во встрече чувствуется напряженность. Повисла неловкая пауза.

— Скажите, как по-китайски “я тебя люблю”? — спрашиваю по-английски.

— Во ай ни, — еще громче смеется вице-президент, — и очень четко по-русски произносит: — Зачем тебе?

— Мне для сына. В школе в День святого Валентина хочет подписать открытки на разных языках. У меня уже есть и по бенгали, по-сербски, по-румынски и еще на двадцати языках.

Он начертал мне на листе иероглифы, и только тут я сообразил — а как же их домой по электронке передашь?

 

                Вавилонская вышка

В компании сложилась странная ситуация — существуют три разделенные группы: горстка оставшихся экспатов, прибывшие китайцы и местные. Все держатся отдельными кучками, между которыми вакуум, китайцы — руководят, но решений не принимают, норовят спросить у бывших. Те отвечают уклончиво, в результате — везде тормоз.

— Мы опять среди коммунистов, других, но коммунистов, — ворчит Боб. — Они
ждут, пока решит коллектив. Брать на себя ответственность никто не хочет.

А у нас в офисе на буровой теперь тоже поселился худенький тихий китаец — Юй Тень.

Его приставили к Бобу обучаться. По-русски — ни слова. Что-то мяукает, якобы по-английски.

— Ты сам с ним говори, я его не понимаю, — после первых минут общения заявил Боб.

Куда деваться. У меня профессия — всех понимать. Мне за это деньги платят.

Иероглифическое мышление для нас порой смешно своей прямолинейной логикой. Помню документальный фильм 60-х годов — “Великий кормчий проплыл два километра по реке Янцзы и этим он нанес сокрушительный удар по американскому империализму!”

— Мао Цзэдун популярен?

— О да, очень! — отвечает Юй.

— А его культурная революция — это было вправо или влево, или посередине?

Юй что-то промямлил про “большой скачок” и тогдашнюю внешнюю угрозу. В Казахстане он впервые, но ему нравится. На гарнир ест только “мифа” — рис. Рыбу, мясо, консервы — с удовольствием. Обожает борщ. Не в привычке сметана и сыр.

— Сало попробуй.

— Что это такое?

Я говорю:

— Его с хлебом надо.

Он взял сладкий кекс, положил сверху кусок перченого венгерского шпика и откусил.

— И правда, — согласился, — очень вкусно. Но мясо у вас готовят одинаково. В Китае баранина отличается от говядины.

Махаббат в столовой притихла, подает пирожные с газводой и Бобу, и Юю. Молча. Присматривается.

В “Мунай”, наконец, доставили буровой станок, бригада наладчиков — китайцы, остальные рабочие — местные. За месяц смонтировали оборудование, зарезали черного барана, произнесли молитву и начали бурить. Вечером пировали: кувардак-бешпармак, а утром начались проблемы и непонятки. Затяжки на долоте большие, проходка низкая, скважина идет вкось.

Гоша в панике, прикатил к Бобу — помоги! Мы приехали, глядим — ба! Знакомые все лица. Алкаши, которых выгнали у нас, здесь самые главное специалисты. А новички-рафнеки — сплошные юристы и экономисты после института — совсем “зеленые”. Мастер — китаец Ой Люли, ни бум-бум ни по-русски, ни по-английски.

— Они ж тебе дорогое оборудование в два счета угробят, — удивляется Боб.

На его вопрос — в чем проблема? — полный разброд.

Ой Люли говорит:

— Может, что-то упало в скважину?

Бурильщик считает, что слишком жесткая компоновка, предлагает убрать стабилизатор.

— Мы менять долото. Следующий долото была тот же самый, — пытается рассказать помбур.

Боб спрашивает по-английски, я перевожу на русский, рабочий переводит на казахский, впервые попавший на промысел парнишка-урумчиец переводит с казахского на китайский мастеру Ой Люли. Ответ поступает в обратном порядке.

Натуральная Вавилонская вышка.

— Может, мне проще выучить китайский? — шутит Боб.

— Но тогда не будет работы мне, — не соглашаюсь я.

Боб тяжелыми шагами поднялся по лестнице, заглянул в жерло стола ротора, потом спустился на землю, походил вокруг, отошел подальше, присмотрелся:

— Да у вас мачта не отцентрирована.

Так добурили до лета. Саранчи налетело — серая, с красными подкрылками, лезет во все дырки.

— Можно есть ее? — Спрашиваю у Юя, глядя на ошалевших от изобилия корма и еле передвигающих ноги воробьев.

— Можно, если помыть, посолить и поджарить. Только мы едим такую, которая зеленого цвета, как трава, а другая может быть невкусная.

Они, как говорится, научились есть все, от большого желания съесть хоть что-нибудь.

Первый раз за три месяца Юй Тень собирается ехать домой. Долг родине он отдает по полной программе.

 

                Про любовь к демократии

Роберт — жесткий республиканец. Он только что прилетел из Штатов. Рассказывает возмущенно:

— Еду по Сан-Франциско. На заднем стекле задрипанного “Форда” написано: “Буш — идиот”. У вас в стране такое возможно?

— У нас конституцией запрещено публичное оскорбление президента, — ответил я.

— Раз президент сказал, значит, так должно и быть. — увлеченно продолжал Роб. — Раз его выбрали — надо слушать. А иначе не будет порядка. И если нас задели, мы обязаны дать отпор. А с этими либералами и всякими подонками нетрадиционной ориентации сплошной бардак! Я из Техаса, я этих вольностей не люблю. Но, к сожалению, хозяину “Форда” ничего не грозит. Нас бомбили, и мы вошли, подавить гнездо террористов и установить демократию. 

— Но самое интересное, — расхрабрившись, показал я на карту, висящую на стене, — внедрять свой порядок американцы почему-то лезут в районы основных углеводородных запасов или туда, где должен пройти очередной стратегический нефтепровод, — Афганистан, Ирак, Грузия. А, сидя в Казахстане, они не особенно беспокоятся о здешней демократии. Раскроют рот иногда для профилактики. Главное, чтобы режим был к ним лоялен.

Роберт перестает спорить. Он умолк.

Вообще демократия — любимая тема, обсуждаемая в нашем кругу. Мы про нее можем толковать часами, как женщины про любовь и про детей.

Иностранцы часто повторяют, что у нас не зрелое общество, что мы не умеем самоорганизовываться и заботиться о себе. Что у нас выборы нечестные. Что у нас безответственные правители. Что мы все еще похожи на стадо баранов. Они не критикуют — они констатируют факт. Им даже удобнее, что у нас так. Проще делать свои дела. Хотя и порой рискованно.

Но почему мы не восприимчивы к порядку? Впервые вразумительный ответ я нашел у Тойнби.

Демократия родилась на кораблях. Люди хотели доплыть, а не утонуть, поэтому капитаном выбирали самого умного и опытного. Ему подчинялись не потому, что он власть захватил или унаследовал, а по коллективному договору. Приплывая и колонизируя новые земли, экипаж и пассажиры переносили практику выборов на управление поселением. Подчиняясь закону, жили греческие и римские города, а нынче живут западные страны.

Первые переселенцы из Европы в Америку были объединены общей протестантской идей, культом чистоты и порядка. В Новый свет бежали энергичные авантюристы, предприимчивые и думающие люди. Конституцию они написали один раз и набело. Зачем переделывать, если она отработана веками практики. Отсюда и все дальнейшие успехи американской цивилизации, поддержанные печатанием доллара и Бреттон-Вудской системой. Они прикрутили долларом весь мир. И он работает на них.

Ну, не было в России до Петра ни кораблей, ни капитанов, а у жителей степей и подавно. Кочевые — и те, и другие. Много общего. И земли много. И лени. И желания жить вольно и по понятиям. И чтоб думали за нас те, кто наверху.

Патриархальность нашего сознания вопиющая! Вот провели опрос общественного мнения — половина россиян считает, что президент должен быть отцом нации (то есть царем-батюшкой). А самый популярный человек по-прежнему — Сталин. Это убеждение малоимущей части, а значит — большинства. При отсутствии развитого гражданского общества только центральная авторитарная власть в состоянии управлять такой огромной страной как Россия. Иначе – развалится.

Кому в голову придет жаловаться Джоржу Бушу на поведение Бритни Спирс, с ней суд разобрался, а у нас, пожалуйста — в Интернете требовали от Путина, лично приструнить Ксению Собчак.

Но, казалось бы, это — народ, так сказать — масса, которая всегда дожидается улучшений сверху.

Ничего подобного. Как только ведущий крупной аналитической телепрограммы, регулярно критиковавший президента, был уволен со своего поста, так он тут же принялся апеллировать к тому же президенту — как к отцу родному о восстановлении справедливости.

Или вот — известный юморист рассуждает со сцены:

— Тесно русскому человеку в рамках закона, широка его душа. Не по зубам она западным умникам, которые — британцы, например — еще пытаются нас учить демократии. А сами вели колониальные войны, убивали и грабили по всему миру.

И как-то невдомек искреннему патриоту, что демократия — это не интернациональное равенство и братство, а внутреннее устройство государства, поддерживающее закон и выборность власти. И это не значит, что одна демократия не может воевать с другой или с кем-то еще. Чего ждать от народа, если интеллектуальная элита путается в чувствах и понятиях.

Но в Китае тоже нет демократии, а страна развивается. Дэнсяопиновская кошка отлично ловит инвестиционных мышей. Китайский ширпотреб — от игрушек до автомобилей — прочно овладел всем миром. Японцы только что-нибудь изобретут, а китайцы уже внедрили. Немцы только спроектировали магнитный монорельс, а в Шанхае на нем уже в аэропорт возят. Однако тут же рядом пашут деревянной сохой на волах, а средняя зарплата рабочих в сто долларов для иностранных корпораций не считается выгодной и заставляет их передвигать заводы в глубь страны, где можно платить гораздо меньше.

Однако в Китае растет экономика, а в Казахстане кроме нефтепроводов во все стороны и цен на жилье и продукты пока ничего нового не вырастает. И главное, спросить за это не с кого.

 

                Чайна-таун


Отвечая на вопросы журналистов о растущем военном бюджете КНР,  посол Китая в ООН сорвался на крик: "Население Китая в шесть раз больше, чем население США. Так что пусть американцы заткнутся и сидят тихо – так будет лучше для них. Пусть не суют нос во внутренние вопросы Китая. Нам каждый сантиметр китайской земли намного важнее жизней наших солдат".  (Из газет)


Вместо польской “Лаборатории бурения” теперь китайская. Ее мы сразу обозвали — “Чайна-таун”. Ее черноволосые обитатели собираются в контейнере, варят что-то свое пахучее, громко кричат и снуют туда-сюда.

Боб недоволен, что убрали поляков. Чайнизы плохо понимают дело, их приборы не всегда исправны, контроль за скважиной никудышный.

Живут они четверо в трехместной комнатке, не меняя простыней. На промысле даже бытует термин — “горячая кровать”, в которой спят по очереди.

И вот приехал еще один.

Давно не стриженый патлатый парень в столовой, скрошив полбулки хлеба в тарелку с борщом, принялся метать в рот, чавкая и брызгая вокруг, не обращая внимания на неодобрительные взгляды соседей. В здешних краях так не ест даже самый последний аульный оборванец.

— Скажите ему, чтобы не лез руками в кастрюли, — пожаловалась повариха.

А потом пришла Роза и, сверкнув золотыми зубами, доложила Бобу, что новенький потребовал отдельную комнату, которая якобы полагается ему по контракту.

— Что! — взревел Боб Бустер.

Вот тут я увидел настоящего комодского дракона и бизона в одном лице. Он кричал, рычал, клацал клыками, царапал когтями и бил копытом. Его огромное тело сотрясалось от гнева, лоб покраснел и покрылся крупным потом, в углах пасти проступила пена. Вся туша двинулась на Чайна-таун.

— Факинг специалисты! Ничего не умеют, а еще требуют. Разгоню всех к такой-то матери! — ревел он, распахивая дверь.

Китайцы, как кролики, чуть не пали ниц и взирали на него исходя мелкой дрожью.

— Ноу, мистер Боб! Все, о’кей, мистер Боб!

Они готовы были спать стоя по трое в одной кровати.

Боб был в отвратительном настроении. Отказавшись от штатного шофера, он водил машину сам и давно не проверял уровень масла. Дороги плохие, пыль из воздушного фильтра порой выгребали горстями. И движок застучал. Угробив мотор, Боб делает вид, что не виноват.

Пришла беда, открывай ворота. Геологи переиграли координаты скважины, маркшейдеры отметили новую точку, а старые колышки не убрали. Под шумок в замешательстве мы пробурили первую отметку и промахнулись на три километра. Вбухали в болото полтора миллиона долларов.

Из города без конца звонил Дыромил. Он метался, не зная на кого перевести стрелки. Бурил Боб, но на техническом наряде стояла подпись его — Бузовича. Заискивающим, заикающимся голосом он умолял:

— Если будет комиссия, не говорите, что скважина пустая.

— Начинаются коммунистические штучки, — положив трубку, ворчал Боб, — всегда стараются сказать то, что начальство хочет от них услышать. Сначала надо врать, потом эту ложь покрывать другою ложью. Любым способом уходить от ответственности. А чего бояться? Если меня спросят — я отвечу прямо.

 

                Китайская грамота

На следующую вахту Боб Бустер не приехал. Его ответом стал отказ продлевать контракт. Ну не любят американцы работать на коммуняк даже с рыночной ориентацией.

Теперь с нами по три месяца будет сидеть Юй Тень, но если Боб — за десятки тысяч долларов, то тихий китаец — за весьма скромные юани.

По вечерам весь “Чайна-таун” толчется в нашем офисе, названивая домой. Круглосуточно слышу китайский. Когда надоедает, ухожу к себе в комнату и закрываю дверь.

Дыромил чуть не упал с кресла, когда выкатили счет за телефонные переговоры, но ругать хозяев не решился.

С китайцем проще, но в английском деградируешь. И все вокруг словно притормозилось. Боб одним взглядом заставлял работать, повелевал одним видом своим. Юй требовать стесняется или боится. Казахи его не уважают, увиливают, хитрят, придумывают всякие отмазки. А он и не настаивает. Как катится, так и пусть.

В перерывах между выходами на буровую площадку и составлением отчетов, надо коротать время, и я слушаю стихи по-китайски с рифмами на четырех тональных уровнях. Юй записал мне в тетрадь строчки иероглифов древнего стихотворения и я сделал подстрочник:

За гору заходит Солнце,

Желтая река течет к морю,

Если ты желаешь увидеть далеко,

Постарайся подняться как можно выше.

Текст начала нашей эры, а прочитать можно и сейчас — язык удивительно законсервированный, но образный и наполненный символикой.

Поднимаясь, главное, не упустить из виду цель! Но порой, в процессе восхождения, может открыться нечто совершенно иное, о чем ты даже и не подозревал. Это перекликается с индийской мудростью Тагора.

Юй старается овладеть русским. Я ему помогаю. Он не может произнести “здравствуйте”, звука “р” в китайском нет. А тем более такого раскатистого, грассирующего. Рычать он не умеет — но упорно скребет подбородок.

И вот однажды, на закате спокойного дня, в первый раз после долгих стараний внятно произнеся звук “р-р-р”, Юй в благостном расположении духа разоткровенничался:

— На русском кто говорит? В мире очень мало народу говорит по-русски.

Я аж весь сжался, почувствовав, как он нас посчитал и сравнил со своими полутора миллиардами. Эта цифра даже не помещалась в моей голове. Человеческий муравейник, и все хотят есть, пить, спать, иметь детей, дом, машину и получать прочие радости.

— А на английском говорят многие, — продолжает он, — и в английском языке очень много разных слов.

Я согласно киваю головой, не понимая, куда он клонит.

— Английские словари толстые, и они становятся еще толще. Они просто распухают от слов. А то, что распухает, сказал Конфуций, обязательно когда-нибудь лопнет! Английский лопнет, а китайский останется. И будет во всем мире только китайский!

Вот так считает Юй Тень, такая у них, видимо, распространенная домашняя конфуцианская философия, построенная на мышлении иероглифами.

Лет десять назад занесла меня нелегкая на Гавайи. Аллоха! Вайкики. Перл Харбор. Затонувший крейсер “Аризона”. Над его башнями катера доставляют туристов на мемориал американского флота, разбомбленного в сорок третьем японцами.

Вулкан “Алмазная голова” потух сто тысяч лет назад, но до сих пор видны потоки лавы, языками стекавшие в океан, туда же смотрят амбразурами доты для орудий, обустроенные на вершине гребня, а внутри на дне цирка — остатки американской военной базы. Там же стоит будка с телефоном-автоматом. Позвонил жене домой в Тараз, говорю, что из кратера вулкана — не верит. Говорю, что случайно узнал, что здесь существует школа, где изучают русский язык. Интересно, схожу, проверю.

Порядком поплутав по острову, я нашел-таки школу. Преподают две молодые, стажировавшиеся в Москве американки.

— Русские классы скоро закроют. — Не особо печалясь, объясняют они. — Холодная война закончилась. Интереса к языку нет. А еще наш директор школы — японец заявляет: “Надо переходить на китайский. Он будет главным!”

Открываю Тойнби — еще в середине XX века он писал: “Китайцы ищут средний (третий) путь, который бы соединил добродетели традиционного доиндустриалъного образа жизни, отвергнув его пороки, с позитивным опытом современного индустриального образа жизни в западных и вестернизированных странах. Если коммунистический Китай сумеет одержать победу в этой социальной и экономической борьбе, он сможет преподнести миру дар, в котором нуждается и Китай, и все человечество. Этот дар будет счастливым соединением современного западного динамизма с традиционной китайской стабильностью. Сумеют ли китайцы произвести необходимый синтез, чтобы дать возможность человечеству выжить?”

— А как же все-таки, — спрашиваю Теня, — печатать на компьютере? Может, удобнее перевести письменность на буквенную систему, как у японцев?

Он подумал.

— Нет, слишком много значений у иероглифа — сразу целое слово и даже неделимое понятие.

— А печатать как?

— Очень просто, — набираешь латинскими буквами слово, как оно звучит, вставляешь один из четырех меняющих значение знаков тона, затем “Enter” и компьютер выдает иероглиф.

“Действительно просто, — подумал я. — Кошмар! Несколько строк жене домой по “мейлу” написать — четверть часа уйдет. Это ж надо было такую китайскую грамоту придумать!”

 

                С чего начинается родина?

Нас с Юем послали на “Мунай”. Будем руководить контрактниками. Весной в поле мне нравится работать гораздо больше, чем в вахтовом поселке. Ночью припорошило снежком, но к обеду растаяло, подснежники подняли головки. Как удержаться и не сорвать, не поставить на столе возле компьютера, чтобы глаз радовался. Потом зацвели тюльпаны, потом синие колокольчики и засеребрился ковыль.

Мне казалось, я близок к природе и мне по душе первобытное тенгрианство кочевников. Но тут Юй Тень спросил меня:

— Зачем ты рвешь цветы?

— Разве нельзя?

— Они не принадлежат тебе.

— А кому? — не понял я.

— Полю, природе, они растут и тебя не трогают.

Вон девчонки в столовой целыми охапками набирают, это, конечно, варварство, а у меня всего несколько для красоты, — оправдывался я.

— Ты эгоистичен и самовлюблен, — сурово провозгласил Юй.

Я его понимаю, если каждый китаец выйдет и сорвет по цветку — мир вокруг превратится в пустыню. Конфуцианство скорее не религия, а этика, которая при выборе решения предлагает умеренную середину. В смеси с даосизмом это переплавилось в самоограничение и терпеливость, сдержанную философичность, которых и в помине нет у бывшего кочевого люда. Те, наоборот, стараются все сделать попышнее, пожирнее, чтобы утереть нос соседу.

Утром у нас кофе, вечером — чайная церемония.

— Зеленый чай здесь не такой, как в Китае, не настоящий, — объявляет Юй и достает из красивой цилиндрической шкатулки мелкие мягкие шарики.

Каждый чайный шарик распускается листиком в горячей воде, издавая жасминовый аромат.

— Его пьют без сахара, — объясняет Юй.

— Может, пива? — предлагает Бранко — новый инженер по растворам из Сербии. — Пошлем водителя к чабанам.

Эти чабаны только паленой водкой торгуют, — возражаю я.

— Нет, нет! — в ужасе восклицает Юй. — Пить запрещено, если узнают, меня сразу уволят.

Мы засмеялись.

— Никто ж не предлагает напиваться. Но чуть-чуть на праздник, расслабиться. Даже Боб позволял.

— Нет, нельзя! — отчаянно замотал Юй головой.

Накануне запуска с Байконура корабля с американской туристкой похолодало. Если б похолодало в понедельник, все бы сказали, что ракета повлияла на погоду. Китаец мерзнет как цуцик. В Пекине гораздо теплее. Но до дома далеко. Живой человек, без жены, без семьи, страдает, звонит по вечерам на родину.

Но пока держится, про женщин даже разговора не заводит. Тем более об алкоголе. Наверное, он тут под бдительным оком политработников, хотя, кто знает, какая у них была дана партийная установка.

Юй берет теннисную ракетку и стучит шариком о стенку.

А наша новенькая молоденькая горничная глаз на него положила.

— Интересный, — говорит, — мужчина Юй. Но очень скромный.

— Сколько у тебя детей? — спрашиваю я у него.

— Один. Сын.

— А как получается, что разрешают только одного ребенка, а население Китая растет? — удивился я.

— Контроль только в городе, один ребенок, если ты работаешь в государственной компании, за двоих могут уволить.

— У вас все хотят мальчиков?

— Мальчик — это дракон, девочка — феникс. У вас дракон — страшное, плохое существо. А у нас дракон это — сила, мощь и ум. Он добрый, сделан из разных животных. Голова лошади, рога оленя, тело змеи.

Буровой быт упрощенный. Наш туалет в офисе, у рабочих на улице. Общий для мужиков и для женщин. Кто-то, может, не представляет, какая жуть эта синяя железная кабинка под ветром в степи в тридцатиградусный мороз или раскаленная в жару под сорок, туда не входить, к ней мерзко приближаться даже привычному организму. А кустов вокруг нет, вот и норовит народ присесть, где нужда застигнет врасплох: у корзины с трубами, за контейнером, под насыпью, на свежем воздухе, как за юртой. Пока Россия ломает и чинит туалет на орбите, здесь на земле неподалеку от Байконура его еще учатся строить. Слишком много свободного места и слишком мало людей.

Юй, насупившись, долго вытирает ботинки.

— Скажи, чтобы не срали, где попало, я уже два раза наступил.

Да что там в пустыне, в вахтовом поселке главный инженер-канадец, устав от местной простоты, распечатал на принтере и повесил в мужском туалете обращение на двух языках:

“Проверив штатное расписание, я выяснил, как и ожидал, что в нем не числится ваша мама, которая будет убирать за вами. Поэтому просим поднимать сиденье на унитазе, прежде чем мочиться. Буду рад помочь, в случае необходимости проведения инструктажа — как поднимать сиденье унитаза”.

Возле лэптопа Юя лежит томик Конфуция, я открыл его и в разделе афоризмов обнаружил подчеркнутые строчки. Нашел в Интернете пронумерованный абзац и с изумлением прочитал перевод: “У китайцев даже без царя больше порядка, чем у варваров с царем”.

Про кого это он, интересно, подчеркнул?

Но в душ Юй каждый день, как американец, не стремится. Он может не мыться неделю. Правда и сильно не пахнет. У них ген какой-то выработался от запаха пота. 
Китаец терпелив и не привередлив. На кухне он просит кость покрупнее и обгрызает жирный мосол, выковыривая мозг, до которого Боб даже дотронуться бы побоялся. За милую душу китаец уплетает и сало, и конину, и казы, и бешпармак. И это надо видеть, как у себя дома американцы из добротного бекона вытапливают жир и едят сухие шкварки, произнося страшное слово — холестерин. Но в итоге всеядный китаец — тонкий, а осторожный американец — толстый.

Американцы широки и расточительны — выедет компания на пикник, так столько жратвы ухайдокает, что полдеревни китайской можно накормить, а в Африке так и маленький городок. Пешком пройтись — нет, только на машине, даже до столовой, до которой рукой подать. Если все начнут жить, как они, ресурсы Земли будут исчерпаны лет за пятьдесят. Это тупик! Но зато в Штатах каждый себя уважает и без сомнений готов рулить всем остальным миром.

А Юй и потребовать ничего бытового не может, он не то что не привык требовать, у него идей в голове нет. Ему достаточно того, что дают. От него разит нашим родным кондовым совком. Он даже не особенно ропщет, что семью его выселяют из хорошей квартиры на окраину города, с меньшей площадью, потому что здесь будут сносить дома и строить дорогу к Олимпиаде. Компенсация минимальная, так государству надо. И землю в Китае тоже нельзя иметь в собственности и передавать по наследству.

Показываю Юю свои фотографии, он удивляется:

— О! Ты — богатый!

— Да, какой же я богатый, ну, дача у меня, ну, машина, так я ж работаю.

В общем, Казахстан для них манна небесная, хоть и холодно, они сюда прут, и разрастается их Чайна-таун дешевыми спецами.

Однажды Юй устал от своих болтливых “телефонистов” и разозлился:

— Работать! — воскликнул он с такой хлесткой интонацией — словно выкрикнул не он сам, а его инстинкт. Выдал, как главный муравей своим собратьям жесткий приказ и кровную обязанность, понимаемую даже без принуждения. И они побежали. Так молекула катализатора подстегивает скорость химической реакции, и фермент стимулирует процессы обмена. Но та молекула для муравьев, а для местных стрекозлов нужна совсем другая.

Они нас своим конфуцианством приведут в один бессловесный муравейник. Однако если Китай, заваливший мир своей продукцией, старается наладить выпуск качественных товаров и для внутреннего потребления, то Казахстан, шагнув из развитого социализма в дикий феодальный капитализм, по-прежнему меняет “черное золото” на бусы. Купить проще, чем произвести. Банки тянут заграничные займы и раздают ипотеку. Цены растут бешено. В северных областях, куда нас студентами при Союзе посылали в колхоз, помогать убирать картошку, этой картохи не хватает. Газеты трубят о продовольственном кризисе, о массовых приписках объемов убранного хлеба. Чиновники на местах, как и прежде, стараются выслужиться перед столицей и отрапортовать, что все хорошо! Без демократии все опять возвращается на старые заколдованные круги.

Профтехучилищ нет, необученные работяги в зной и стужу за мизерные гроши тягают железо, глотают газ и пыль. А спецов и квалифицированных рабочих тысячами привозят из-за рубежа. И платят им, разумеется, гораздо больше. Какие тут мысли могут родиться о достоинстве и правах у полунищего коренного человека, отравленного вдобавок идеями национализма.

Порой такая тоска одолевает в песках — ни книги, ни Интернет не спасают, ни пиво, ни водка. Сидишь и думаешь — куда податься?

 

                Национальная гордость

“Ужасные физические условия, которые им удалось покорить, сделали их в результате не хозяевами, а рабами степи. Наладив контакт со степью, они утратили связь с миром. В степи человек обречен на постоянное движение. По годовым циклам перемещаться с место на место. Несмотря на нерегулярные набеги на оседлые цивилизации, временно включающие кочевников в поле исторических событий, общество кочевников является обществом, у которого нет истории”.

Тут я надолго закрыл черный том Тойнби, понимая, что автор хватил лишку. И Гумилев его опроверг своим евразийством, доказав, что все что нужно у номадов есть. Он, безусловно, более популярен здесь, хоть и менее авторитетен.

Но наши евразийцы — большей частью азийцы, поэтому сразу принялись переписывать прошлое по образу и духу своему.

Сын пришел из школы расстроенный: в пятом классе отменили историю древнего мира. Как он ее ждал! Сколько прочитал про Египет, Грецию и Рим. Раздали другие учебники, теперь весь год будут запоминать — куда какой род кочевал, кто, где юрту ставил, с кем воевал, кого убил и сколько развел коней и баранов. Александра Македонского придется называть — Искандер Зулкарнайн.

И тут же, пожалуйста, новейшие изыскания:

“Во времена Аттилы завершилось завоевание гуннами Европы. В 451 г. в местности Каталаун (Франция) произошло грандиозное сражение того времени. После победы в этом сражении Аттила разгромил центральные районы Римской империи, взял в жены дочь императора и сокровища Рима. После этого поражения империя пала. После гуннских войн на ее месте образовались другие европейские государства”1.

1 «Рассказы по истории Казахстана». Учебник для 5-го класса общеобразовательных школ. Авторы — Артыкбаев, Сабданбекова, Абиль. Алматы, 2006. Стр. 75.
Далее с гордостью делаются выводы о значительном влиянии гуннов на судьбу Европы. Их предводитель — Аттила, известен в казахских легендах под именем Едиль. Логика проста, как две струны домбры. Гунны кочевники — предки тюрков, а следовательно, и современных казахов. То есть предки казахов значительно повлияли на развитие всей Европы. Что и требовалось доказать.

Увы, хоть у Тойнби, хоть у Гумилева, хоть в любой энциклопедии — все наоборот: В 451 году Аттила действительно двинулся в поход на Рим в ответ на отказ императора выдать за него свою сестру. Но в битве на Каталунских полях войско Аттилы было наголову разгромлено. А через два года Аттила умер. После его смерти гунны потеряли свое могущество и вскоре рассеялись бесследно.

Тойнби также говорит о сходной судьбе всякого государства, успех которого зависит от личности властелина, а не от системы организации.

Аттила, кстати, был самым жестоким из варваров. Чем уж тут особо гордиться. Почему не поискать в веках себе предка не разрушителя, а созидателя?

История постоянно оживает в современности и ловит нас в свои объятия. И тут я сам себя поймал за хвост.

Читаю про султана Бейбарса — главу мамлюков, его родословная по преданию также восходит к предкам казахов. Он убил египетского правителя и занял его место.

“Вот, — думаю, — коварная бестия”.

В примечаниях Тойнби беспристрастно пишет: “Есть предположение, что Бей-барс был русским”. И вдруг в моей голове все само собой перевернулось, и воссияла мысль: “Однако не хило — смелый парень был!”

И тут же осознаю, что минуту назад думал — “такой сякой вероломный кипчак”, а вот если русский, то сразу — молодец!

Национальный инстинкт — чуткий флюгер. Ветер амбиций вертит им как легкой игрушкой. Реакции бессознательны и мгновенны. В точности как мать кидается защитить своего ребенка от опасности. Недаром Нуртаза говорил, что напряженность между людьми больше возникает не по религиозной, а по национальной линии.

В Прикаспии на промыслах Тенгиза прошел большой шум — распоясались турки-подрядчики, открыто заявляя:

— Мы вас днем на работе имеем, а ваших баб — ночью.

У местных терпение лопнуло, одним дали арматурой по башке, других из окна выкинули. По телевизору показывали забинтованных возвращенцев в аэропорту Стамбула.

Самыми умными оказались китайцы: их все боялись, вот придут, заставят работать за миску риса, а они тихо-тихо, ниже травы, тише воды, никого не критикуя, не обижая, зарплату не снижая, наоборот, по-советски к празднику премию подкидывая, качают побыстрее нефть к себе в Поднебесную. Им надо обеспечить топливом бурно растущую экономику.

И вот что примечательно, — у нас в компании официально объявлен проект по утилизации газа. Видно, откуда-то сверху шевелят, поджимают законом и уже не только нас, а по всем промыслам, хоть в газетах это и не шибко афишируют.

В “Петролеуме” газ решено закачивать в скважины для поддержания пластового давления нефти и для будущего использования. Факелы потухнут. А это уже большая победа!

 

                Китайская музыка

Теперь каждое утро слушаем радио. Маленький черненький транзистор Юй Теня ловит Пекин. Играет музыка, которая поначалу мне и музыкой-то не кажется. Слух плутает в извивах пентатоники, и вдруг в этих чужих мелодиях я уловил что-то до боли близкое и знакомое с детства. Что-то простое, как пастораль, похожее на давние советские интонации гимна и массовых песен, обращенных ко всему народу, к площади, к стране. Музыка, как один большой организм, взывающая к семье великой — пастушья свирель, собирающая стадо в поле.

О, мне эта общая идея по советской школе знакома до тошноты! А вот Конфуций мог определить по музыкальному произведению, из какой части Китая родом композитор.

В городе, откуда я после вахты уезжаю на поезде домой, в корпоративной столовой в закутке стоит пианино. Здесь обедают вице-президенты, директора отделов, геологи, супервайзеры — европейцы, американцы, местные и заезжие спецы.

Среди китайцев немало таких, у которых рубашка плотно застегнута у горла воротничком без галстука, как бы раньше сказали — по-колхозному, короткая незатейливая стрижка и некоторая окаменелость черт лица сельского жителя, много времени проведшего под солнцем и ветром. Но в основном другая публика — рафинированные гладкие светлые ханьцы, учившиеся в Москве или в Лондоне. Не чета нашему буровому Чайна-тауну.

Они внешне похожи на казахов только на первый взгляд.

Что же в них другое? Естественно, лопочут по-своему и лихо мельтешат палочками между тарелкой и ртом. В их лицах чувствуется иерархия, внутренний ритуал, строгость и аскетизм. Эти ребята здесь не просто так, они куда более организованны и трудоспособны, чем недавние кочевые степняки. Они не маются в поисках национальной идеи, исторических корней — их этика и философия, прописанные Конфуцием и даоскими монахами две с половиной тысячи лет назад, безотказно работают до сих пор и на века вперед.

В них нет ни христианской мягкотелости, ни тенгрианской расслабленности, ни исламской ригидности, но есть трезвая аскеза, готовность к лишениям, к самоограничению и неумолимая всеядность. Свою волю к победе они еще продемонстрируют на Олимпиаде.

Какие нас ждут идейные компромиссы на этом пути?

Готовят в столовой вкусно, не хуже, чем в хорошем китайском ресторане в Алма-ты. Повар-китаец уже вполне освоился, похаживает, насвистывает что-то свое, пощипывает поварих за мягкие места. Те, взвизгивая и кудахча, отбиваются, но несильно.

Когда народ разошелся, я решил подшутить. Пентатоника в принципе простая штука: перебирай пальцами, как бог на душу положит, черные клавиши и, на какой ни остановишься, окажется, что музыкальная фраза завершена. Присел к пианино и заиграл. Повар остолбенел. Забыл про женщин. Выпучил глаза и ничего не понимает — откуда взялась такая окитаенная ахинея. Выскочил из-за своего прилавка, подбежал, заглядывает за перегородку — “Нинхау”, — говорит.

Если “нихау” — просто привет, то “нинхау” — значит, здравствуйте с большим уважением.

В последние годы смена строев, государств, хозяев, премьеров почти как мелькание рекламы на телеэкране. Уже ничего не воспринимаешь всерьез и смеяться над этим уже не хочется и даже утешаться библейской мудростью: “Народы сменяются — приходят и уходят, и только Земля пребудет вовеки”. Потому как достоверно знаешь, что и это не так. Ощущаешь, что идут подвижки тектонических плит, а повлиять ничем не можешь.

Но вдруг Тойнби неправ в надеждах на китайцев? Может, прав Достоевский в своих “Записках из подполья”: “С муравейника достопочтенные муравьи начали, муравейником, наверно, и кончат, что приносит большую честь их постоянству и положительности”.

Если сказать откровенно, я бы давно хотел жить где-нибудь под Москвой или в Калининграде, куда переселились многие мои коллеги. Хоть к какой-нибудь близкой культуре поближе. Хоть раз в месяц сходить на симфонический концерт или в театр. Родственников, знакомых у нас здесь почти не осталось. И в основном общаешься с иностранцами на своей не своей земле. Вот ведь парадокс: здесь родился, живешь, а в футбол-хоккей болеешь по телевизору — за Россию. Хотя особо и не нужны ей.
 Но где я там найду такую комфортабельную “кочегарку”, в которой можно сидеть как в санатории и писать без спешки, о чем душа пожелает. А между вахтами ты вообще вольная птица.

Под Рождество отправились с женой к друзьям в Германию, гуляли по ярмаркам Баден Бадена и Страсбурга, слетали в Рим, обошли развалины Колизея, бродили по Ватикану потрясенные величием Сикстинской капеллы. Потом в Париже, пока жена терпеливо смотрела на сцену, я с удовольствием вытянулся и проспал в темной ложе на бархатной кушетке под шагаловским куполом Гранд-опера второе отделение балета, который даже не хотелось сравнивать с тем, что видел в Большом театре.

В Париже как раз проходил Всемирный форум по сжиганию газа на факелах. Проблема глобальная и, похоже, что у нас в Казахстане зашевелились даже раньше, чем в России. И, возможно, в чем-то благодаря мне.

В дороге читал “Бойня № 5” Курта Воннегута — о бомбежке Дрездена авиацией союзников. В конце Второй мировой юг Германии тоже весь лежал в руинах, кроме Гейдельберга — чудесного старинного университетского городка, — американский генерал когда-то учился здесь и приказал не бомбить. Вот куда надо посылать детей учиться.

Уже на работе получил электронку от Френка, он вернулся с семьей в Европу и жалел, что мы не встретились в Париже. В конце он писал: “Ты спросил тогда, кто и кому вас продал — вы сами себя продаете по дешевке, вы лезете в рабство иностранных компаний, вы не готовите своих менеджеров и квалифицированных рабочих, не производите собственные товары, а все меняете на нефть, но если цена на нее упадет, вы быстро окажетесь в большой мировой заднице…”.

Что ж, со стороны виднее. Наверняка, мы будем наказаны за самонадеянность.

Я задумался один на один со своим компьютером.

Американец живет на поверхности, он толстый, но плоский, а китаец при своей мелкоте — объемно укоренен в землю и в историю. Отчего ж мы так примитивно живем и не можем организоваться?

— Не понимаю, что тебя здесь держит? — спросил меня инженер-растворщик Бранко.

— А где мне быть?

— В цивилизованном мире.

— В Сербии с вашим Косово разве лучше?

Он тяжело вздохнул:

— Да. У нас вернешься домой после вахты и можешь попасть совсем в другое государство. Может, ты получаешь энергию от этой земли? — несколько загадочно предположил он.

— Так скорее всего и есть, — ответил я, — получаю.

 

                Фундамент

Далеко-далеко, растворившись в синеве, возвышались Тянь-Шаньские горы и самый высокий в округе — четыре с половиной километра — пик Манас. Я поднимался на него, чтобы взглянуть на уходящие на юг хребты и нагромождения вершин, как гигантским ковшом бульдозера вздыбленные миллионы лет назад врезавшейся в азиатский континент Индией.

А с нашей северной стороны вдоль подножия гор простирались нескончаемые степи, по которым вел войска Александр Македонский, проносились орды кочевников, пролегал Великий шелковый путь и веками брели караваны из Китая в Европу.

Высота — серьезное испытание, но глубина тоже. Здесь, в широте равнин, бывших когда-то дном не менее древнего, чем горы, моря, мы пробурили разведочную скважину на четыре с половиной тысячи метров и, пройдя осадочные породы — глину, песок, известняк, уперлись в фундамент — гранитно-базальтовую материковую плиту, от которой отражались все звуки эхолокации.

Долото буровой вышки подпрыгивало, выстукивая грудную клетку Земли. Стальная колонна на поверхности била в колокола металла, усиливая звуки, восходящие из недр. Я люблю слушать эту глубинную лязгающую музыку.

Фундамент — тонкий, хрупкий и звонкий как фарфор панцирь планеты, по которому невидимо прокатываются приливные волны Луны. Средняя толщина — тридцать-сорок километров. Если уменьшить Землю до размера мяча, оболочка будет всего один миллиметр. У меня часто возникало ощущение, что лучшие игроки на чемпионатах мира по футболу играют глобусом.

При бурении температура растет на градус каждые десять метров. Под фундаментом уже расплавленная магма.

Я шел по площадке увлеченный игрой воображения, почувствовав в теле легкость, как после хорошего отпуска. Незаправленная легкая цветастая рубаха пузырилась на мне, поддуваемая ветерком.

— Алекс, отлично выглядишь. Будто только что с Гавайев! — воскликнул, увидев меня, китаец-геолог.

— Я на буровой, а это почти одно и то же.

Гавайи, вот уж где действительно ощущаешь дыхание недр. Обжигающий сквозь подошвы сандалий горячий черный наст, пористая пемза под ногами и желание дойти до трещины, из которой медленно, почти спокойно истекает лава, образуя остров и медленно раздвигая Америку и Азию. Иногда неожиданные выбросы раскаленной магмы разлетаются и шлепаются горящими ошметьями на десятки метров вокруг. Океанская волна перекатывает через остывающие наплывы, шипя и поднимая облака пара. Если не сдрейфить, дойти до края и приглядеться, увидишь дрейф континентов.

Отсюда с вышки лучше видно и слышно, но иногда мне кажется, что я здесь спрятался от жизни. Создал себе башню-нору из “слоновой кости”. И здесь чужие слова, как магические заклинания, извлекают из мира деньги для меня и моей семьи. Иногда мне кажется все это нереальным, почти миражом, который видишь на каждом шагу — нефть, английский язык, мелькание иностранцев вокруг, все должно вот-вот рассыпаться, исчезнуть. А что реально? Что держит меня здесь?

Моя точка отсчета — эта земля. Отсюда для меня начинается Восток и Запад. Здесь мой форпост. Здесь мой корень, проникающий вглубь, и я, заземленный человек, как приемник и передатчик между Землей и небом — звено всеобщей связи.

Отсюда я могу оценивать ситуацию. Корень Дао тоже подразумевает глубину и привязанность к истокам рождения, откуда берут начало и прочие смыслы земного пути.

Моих предков занесло сюда сотню лет назад, и лишь теперь для меня стало проясняться, что, когда человек родится и долго живет в одном месте, он прирастает к земле и начинает нести за нее ответственность, независимо от своего желания и от характера власти, которая управляет вокруг. Отсюда и ниоткуда больше я чувствую связь между низом и верхом, и это чувство Земли во Вселенной наделяет меня подлинным смыслом жизни.

“Мы не казахи и не узбеки, мы азиаты…” — поется в новом шлягере. Но кто
мы — новая генерация или национальность?

Я многое не принимаю в местных привычках, могу критиковать и посмеиваться, но я почти такой же, как они, и ни я, ни мой сын никогда не станут скинхедами, это нам чуждо по крови и воспитанию.

И пусть здесь не так много симфонических концертов и театров, как в Европе. Ладно, я найду их себе при желании. Но есть здесь для меня нечто гораздо важнее хлеба и зрелищ.

Я играю в какие-то большие игры с этим местом. И только тут я могу в них играть с этими степями, холмами за последней грядой снежных гор. Чем-то здешний уклад глубин и поверхности соответствует укладу моей головы: от тонкой корки плодородного слоя серого вещества — до центральных структур ядра мозга.

Я застрял на Шелковом пути между трех миров — русским, западным и азиатским. Родился и вырос здесь. В Россию по новому призыву ехать поздно, и куда стариков-родителей потащишь?

Здесь моя родина, хоть и не отечество. Русский язык не стал государственным. Но и гимн не на нем я петь не хочу. Остается сидеть и писать хроники. Взлетевшие нефтяные цены, вздутые фьючерсы и накачка населения пустыми ипотечными деньгами так просто не пройдут. Уже лопнули первые крупные корпорации в США. Как утверждает известный международный спекулянт и миллиардер Дж. Сорос — кризис неизбежен. Но наш нефтяной воз еще долго потягают “лебедь, рак да щука” — Россия, Штаты и Китай. Все трубы в разные стороны. Будет, о чем рассказать.

Детей жалко, но они повзрослеют и сами разберутся, прочитают умные книжки, а потом зашлю их куда-нибудь в университет в Европу. Английский, конечно, нужен, но дочке старшей, как ни странно, нравится еще и китайский. Они уже сами ищут свой путь на современных перекрестках. Нынче не по времени оставаться привязанным к одной точке. Человек вырос до размеров Земли.

Но как быть с ощущением стагнации и застоя — когда трудно дышать от вязкой азиатчины в воздухе, когда Европа объединяется, а у нас строят новые границы, когда любая мелкая сволочь в кабинете или на таможне глядит на тебя, ухмыляясь, и ждет взятки?

Может, принять все как есть и вслед за Пушкиным махнуть рукой:

Паситесь мирные народы…

Пусть идет все своим чередом. До новых глобальных потрясений? Чего шуметь, дразнить гусей, пока все тихо-мирно, тебя никто не трогает, и ты не трогай, жуй себе в стойле, как миллионы прочих.

Но почему-то не хочется быть быдлом. Хочется себя уважать и честно смотреть в глаза детям.

                * * *

Новенькая горничная передала открытку — Турсунбек и Махаббат приглашают нас на свадьбу. С Бобом мы бы наверняка поехали, а с Юем — нет. Его начальство не отпустит и вдобавок он опять простыл и прихворнул к концу третьего месяца вахты.

Скромная девушка из аула трет пол, поглядывает на него, жалеет.

Он еще не запомнил ее имени, а уже научился произносить, старательно раскатывая “р” — “кр-р-расивая девушка”.

Она стесняется, но его слова ей нравятся.

Спрашиваю:

— Если замуж предложит, пойдешь?

— А если он не пьет, как наши, — выжимая тряпку, рассудительно отвечает
она, — о доме заботится, о детях, так и хорошо, пусть он хоть какой китаец. И лицом мы не так уж сильно отличаемся. Я б не отказалась.

У нее закончилась вахта, уехала домой и звонит ему по “сотке” — привет передает, желает, чтоб не болел, и спрашивает, когда он будет в городе? Хочет увидеться.

Женщине надо цвести и плодоносить, а кто ей в этом поможет, для природы, видимо, не такая уж большая разница.

В общем — как говаривал первый президент Советского Союза — “процесс пошел”.

Но движется он явно в направлении конца моей переводческой карьеры, — девушка еще может выучить подушечный китайский, но технический в пятьдесят с лишним мне уже не одолеть.

Попробовать вернуться в журналистику? Вот пробую.

А вчера получил письмо от Френка — он опять в Казахстане в большой британской компании на Каспии. Есть вакансия, приглашает в штат.