Третий рассказ одного священника

     Я прошу батюшку поведать мне, как он в монастырь ушёл. Гавриил Степанович кладёт в чашку с чаем два куска сахара, грустнеет лицом и задумывается. Теребит бороду, откашливается, точно у него запершило в горле.
- Кхе, кхе! Да! Вопрос задал! Я ж, не сразу в монастырь ушел, а несколько разов порывался. Ну, слушай!

     Дело было ещё до революции. Чего зенки выпучил? Вот такой я старый совсем, как один из пророков Ветхого Завета! Надо наперво сказать, с детства я к духовности слабость питал. Детвора, например, в салочки играет, а я в скатерть праздничную наряжусь, к чайнику верёвку привяжу и гремлю им, каждение, значит по мёртвой птице или иной букашке совершаю. А ещё на красивые купеческие ворота кланялся. Царскими их представлял. Господа славил.

     Родители мои зажиточными были. Батя питейный дом двух этажей у дороги держал. На втором гостиница для приезжих размещалась, моя матушка им прислуживала. Очень уж хотел родитель мой меня по своим стопам пустить. И вначале ему это удавалось. А мои детские увлечения отцу дюже не нравились.

     Когда я подрос, бунтовать пробовал. В монастырь сбегал. Возвращали. Потом приспособили быть мальчиком на побегушках в кабаке. Повзрослее стал, выучили грамоте и счету, заставили вино продавать. Поэтому, денежки у меня водились. А где они, там развлечения, папиросы и девчата. Не сказать, чтобы я за ними шибко таскался. Скорее они вокруг меня хороводы водили. Однако я старался не заноситься, и на заднем дворе ума длинную мыслишку о монашестве прятал.

     Но преставились мои родители почти одновременно. Погоревал я положенный срок. Продал наше хозяйство одному расторопному малому, а сам с лёгкой совестью в ближайший монастырь подался. Не прошло и году, сгорела обитель моего сердца! Даже монахом не успел побыть. Снова в миру оказался. Не живу, а мучаюсь! Грешу пуще прежнего. Сошёлся с одной приезжай бабенкой. Ушлая красавица попалась. Все мои деньги считает!

     Днём работал приказчиком на винных складах. Вечером с ней гулял. А ночью земные поклоны колотил пополам с горючими слезами. Так мне эта плотская жизнь не нравилась, а как развязаться не знал. Тут она уже сама ко мне, чувствую, начинает остывать, родственников навещать ездит. В одну из таких её отлучек, бегу в дальний скит к одному хорошему старцу. Выложил ему всю мою подноготную, весь срам исповедовал. Он мне епитимью дал, а по её окончанию наказал причаститься и благословил в монастыре жить. Я от радости не хожу - летаю, будто за спиной крылья выпростались!

     Вскоре получаю письмо от своей бабы. Пишет мне: "Жди прибавленья, отяжелел ты меня". Я в уныние впал, хоть в петлю лезь, прости меня, Господи! Понимаю: накрывается моя мечта медным тазом. Падаю на колени перед иконами и молюсь день и ночь, чтобы ситуация в мою пользу разрешилась.

     Приезжает она. Вся расфуфыренная! Свысока смотрит.
- Мне, - говорит, -  с вами скушно! Меня один человек из-под Рязани сватает. Лесом торгует. Но хочу с вас положенное мне взять за напрасно потраченные время и молодость. Тысяча рублей меня вполне устроит. А не хотите по-моему, оглашу на весь белый свет, как совратителя и губителя женщин! Тогда тебя, святошу, не то, что Богу служить, как ты того желаешь, а и на любую другую работу не возьмут.

     А по тем временам тысяча рублей - великие денжища были! У меня накоплений триста. Где семьсот взять? Вспомнил про фамильное золото от маменьки и серебряные часы на цепочке от папеньки. На вечную память хранил, не на продажу! Но делать-то нечего, иного выбора нет. На базаре в аккурат нужную сумму собрал. А её, слава Богу, больше никогда не видел.
- Через грех, получается, - спрашиваю я священника, - вы, к Богу пришли?
А сам дрожу и боюсь своим наглым вопросом прогневить.
- Через него, чадо! - Льются слезы из его глаз.