Корабли в ночи -19

Глава XX
Письмо любви
   
      Через два дня после того, как Бернардин покинула Петергоф, начал таять снег. Нет ничего тоскливее этого процесса и бесприютнее окружающего ландшафта.
     Бирюк сидел в спальне, пытаясь читать «Анатомию» Карпентера. Но ему не читалось. Тогда он выглянул из окна и стал слушать капель  тающих сосулек. Наконец он взял ручку и написал:

                «Мой маленький дружок,
     я не мог поверить, что вы действительно уезжаете. Когда вы в первый раз сказали, что скоро уедете, я не придал этому особого внимания. Мне казалось невозможным, что настанет время, когда мы не будем вместе; что дни будут приходить и уходить, а я не буду знать, как вы живёте, стало ли вам лучше и есть ли обнадёживающие подвижки в вашей жизни и работе, цепляются ли к вам по-прежнему прошлые невзгоды равнодушия и плохого здоровья; звучит ли ваш голос ясно и звонко, как у человека, освежённого здоровым сном, или же он слабый, как у человека, который провёл бессонную ночь.
     Мне казалось невероятным, что может наступить такое время. Время было беспощадно ко мне, как и множеству других людей, но самый жестокий удар из всех я переживаю сейчас. Вы незаметно вошли в мою жизнь, помимо моего желания и разумения, и стали потребностью, а теперь я должен отказаться от вас. Вам лучше, да благословит вас Бог, и вы возвращаетесь к более полной жизни, чтобы продолжить свою работу, используя те свои таланты, которые никто не осознаёт больше меня. А что касается меня, то мне остаётся только чахнуть, да поможет мне Бог.
     Моя малышка, моя дорогая малышка, у меня никогда в мыслях не было любить вас. Я никогда никого не любил, никогда ни к кому не приближался. Всю свою молодость я жил одиноко, а я ведь и сейчас молодой человек. Время от времени я убеждал себя: я не буду любить её. Ни мне, ни ей никакого прока от этого не будет. А потом, при моём состоянии здоровья какое право я имею думать о женитьбе
и вить себе гнездо? Конечно же, об этом не могло быть и речи. А потом я подумал, ну и что, что я обречён, отрезан от удовольствий, которые делают жизнь прекрасной. Из этого вовсе не следует, что я не смог бы любить вас молча, лелея в себе свою тайну, пока любовь не стала бы всеобъемлющей из-за того, что она была моей тайной. И ещё я подумал: вам не сможет навредить моя любовь. Никому не становится хуже оттого, что их любят. Так мало-помалу я позволил себе эту роскошь, и моё иссушенное когда-то сердце вновь расцвело. Да, малышка, вы улыбнётесь, когда я скажу вам, что моё сердце распустилось цветком.
      Когда я думаю теперь обо всём этом, мне не жаль, что я дал себе волю. По крайней мере, я научился тому, чего никогда не знал прежде: теперь я понимаю, что имеют в виду люди, когда говорят, что любовь придаёт жизни достоинство, которое ничто другое не может дать. То достоинство теперь моё, ничто не сможет отторгнуть его от меня. Оно принадлежит мне. Вы - только моя, я люблю в вас всё. С самого начала я узнал, что вы умны и даровиты. Хотя я частенько подтрунивал над вашими словами, но просто потому, что такой уж я есть. А когда я увидел, что вы не возражаете, я продолжал вести себя подобным образом, всегда надеясь досадить вам. Ваш покладистый характер провоцировал меня, потому что я знал, что вы окажете снисхождение для меня, петергофского пациента. Вы никогда не потерпели бы никакой такой критики, какую я позволял себе, от человека, полного сил и здоровья. Вы не дали бы ему спуску, потому что вы - неуёмное дитя, а не робкий бестолковый ягнёнок. Сначала я бесился оттого, что вы снисходите до меня. А потом я сдался, как и все слабые люди. Когда вы приехали, я увидел, что неприятности и страдания ожесточают вас. Вы знаете, кто вылечил вас? Я! Раньше мне часто приходилось сталкиваться с этим. Я помогал исцелить цинизм - и это то немногое, что я сделал хорошего в этом мире. Вас потрясло то, что я говорил, но это спасло вас. Я вовсе не намеревался спасать вас, и я не изображаю из себя филантропа. Я просто подчёркиваю, что вы приехали сюда ожесточённой, а уезжаете с оттаявшей душой. Отчасти это произошло потому, что вы жили в городе Страданий. Некоторые живут в нём и ничему не учатся. Но вы научились бы чувствовать слишком много. Хотелось бы, чтобы ваша способность чувствовать была меньше, но тогда вы не были бы сама собой, в смысле, собой теперешней, так как вы изменились даже с тех пор, как я узнал вас. С каждой неделей вы как будто становились мягче. Когда мы расставались, вы посчитали меня грубым и чёрствым, мой дружок, да я и хотел быть таким. Если бы вы только знали, что в моём сердце таился целый мир нежности к вам. Но я не мог положиться на самого себя быть нежным с вами, вы бы обо всём догадались. А я хотел, чтобы вы уехали со спокойной душой. Вы воспринимаете всё слишком близко к сердцу, и для вас было бы лучше ожесточить своё сердце против меня.
     Если вы сможете ожесточить своё сердце против меня. Я не уверен в этом. Думаю, что... Да что там, я – глупец, но однажды, моя дорогая, я расскажу вам, о чём думаю... Я бережно храню в своей памяти многое из ваших высказываний. Мне уже никогда не стать таким, каким я был до того, как узнал вас. Многие ваши слова я то и дело повторял себе, пока они не стали казаться мне собственными мыслями. Особенно я запомнил сказанное вами о Боге, который сделал нас одинокими, чтобы подтолкнуть нас обратиться к Нему. Потому что мы все одиноки, хотя некоторые из нас не так одиноки, как другие. Вы сами нередко говорили, что одиноки. О, моя малышка! Ваше одиночество ничто по сравнению с моим. Как часто я мог бы признаться вам в этом.
     Я никогда не видел ни одну из ваших работ, но думаю, что теперь у вас есть что сказать другим и что скажете вы это хорошо. И если вы наберётесь храбрости писать проще, когда доберётесь до сути, то вы преуспеете. И я верю, что храбрости вам будет не занимать, я верю всему, что в вас есть.
     Но что бы вы ни делали, вы всегда будете для меня той же - моей малышкой, моей дорогой малышкой. Я ждал вас всю свою жизнь и отдал вам своё сердце целиком. Если бы вы только знали, что больше не можете называть себя одинокой. Если кого-то когда-то и любили, так это вас, моя любимая.
     Вы помните, как те крестьяне в гостинице подумали, что мы помолвлены? Я решил было, что вас это разозлит, и, хотя я был свободен в то время, тем не менее, уже позже, я пожалел, что вас это не задело. Тогда мне стало бы понятно, что я не  безразличен вам. С того времени моя любовь к вам стремительно росла. Только не возражайте, что я слишком часто повторяю вам об этом, мне надо выговориться. Только подумайте, дорогая, ведь это – моё первое любовное письмо, которое я когда-либо писал, и каждое слово любви заключает в себе целый мир любви. Теперь я никогда не назову свою жизнь неудачной. Возможно, я потерпел неудачу во всём остальном, но только не в любви. О, малышка, неужели мне не суждено быть с вами и назвать вас моей! И, однако, как такое может быть? Не мне держать вас в своих объятиях. Вас должен любить и окутывать нежностью и деликатностью сильный мужчина. Вы, маленькое независимое дитя, несмотря на все ваши замечательные взгляды и теории, скоро будете рады прислониться к кому-то в поисках покоя и сочувствия. И тогда, пожалуй, ваш беспокойный дух успокоится. О, если бы я был тем сильным человеком!
     Но оттого, что я люблю вас, моя любимая, моя дорогая малышка, я не стану портить вам жизнь. Я не буду просить вас, чтобы вы хоть иногда думали обо мне. Но если бы я верил в то, что молитва принесёт пользу, я бы помолился, чтобы вы поскорее нашли такого сильного человека, потому что никому из нас не хорошо быть одному. Приходит время, когда одиночество становится непосильным.
     Ещё об одном я хочу, чтобы вы знали: я не настолько груб на самом деле, каким часто казался. Поверьте, это так. Вы помните, как я сказал вам, что мечтаю потерять вас? И теперь мечта сбылась. Я постоянно ищу вас и не могу найти.
     Вы всегда ко мне хорошо относились: так терпеливо, так приветливо и откровенно. Никто прежде так хорошо ко мне не относился. Даже если бы я не любил вас, я останусь при своём мнении.
     Но я люблю Вас, никто не сможет отнять этого от меня: это моё чувство собственного достоинства, венец моей жизни. Такой ничтожной жизни... Нет, нет, я не буду так говорить теперь. Я не могу жалеть себя теперь... нет, не могу...»
     Бирюк прекратил писать и выронил ручку.
     Он закрыл руками заплаканное лицо. Он безутешно рыдал, этот Бирюк.
     Потом он взял письмо, которое только что писал, и порвал его на мелкие кусочки.