Корабли в ночи -22

Глава IV
Бирюк отказывается от свободы

     Утром следующего дня Бернардин и старый Зервия сидели в лавке. Зервия только что пришёл из соседней тесной комнатки, где читал Гиббона последние два часа. Он все ещё держал томик в руке, но уже не читал,  а наблюдал, как она приводит в порядок страницы обветшалой книги.
     Внезапно Бернардин подняла глаза от работы.
   - Дядя Зервия, вы прожили долгую жизнь, - внезапно проговорила она, - и, конечно же, через многое прошли. Приходилось ли вам переживать за людей больше, чем за книги?
   - Да, - немного смущённо ответил он. Он не привык, чтобы им интересовались.
   - Расскажите мне об этом, - попросила она.
   - Это было давно, - полумечтательно произнёс он, - задолго до того, как я женился на Мальвине. А она умерла. Вот и всё.
   - Вот и всё, - повторила Бернардин, с любопытством глядя на него. Она пододвинулась к нему поближе.
   - А вы любили, дядя Зервия? И вас любили?
   - Да, - мягко ответил он.
   - Тогда вы не будете смеяться надо мной, если мне придётся признаться вам кое в чём?
    Вместо ответа она почувствовала прикосновение старой руки на своей голове. Ободрённая его прикосновением, она поведала ему историю Бирюка. Она рассказала, что никогда и никого прежде не любила, пока не встретила Бирюка. И она полюбила его.
     Она рассказывала очень спокойно, просто и с достоинством и, однако, при всём этом, она облегчила своё сердце перед благодарным слушателем – старым учёным, который почти забыл само слово любовь.
     Она всё ещё говорила, а он всё ещё слушал, когда дверь магазина скрипнула. Зервия незаметно удалился, и Бернардин подняла глаза.
     У прилавка стоял Бирюк.
   - Малышка, - проговорил он, - я приехал повидаться с вами. Восемь лет я не был в Англии.
     Бернардин склонилась над прилавком.
   - Вам не стоило приезжать сюда сейчас, - сказала она, глядя на его исхудавшее лицо. Казалось, он съёжился с тех пор, как она видела его в последний раз.
   - Я волен делать то, что хочу, - ответил он. - Моя матушка умерла.
   - Я знаю, – тихо проговорила Бернардин. -  Но вы не вольны.
     Он не ответил, но молча скользнул в кресло.
   - У вас усталый вид, - произнёс он.- Чем вы занимались?
   - Стряхивала с книг пыль, - улыбнулась она. - Помните, вы как-то сказали мне, что я должна быть довольна такой работой. Я не пропускала своим вниманием ни одну книгу, даже самую старую, самую дряхлую. В лавке был полный кавардак. А теперь вы видите, как здесь стало.
   - Не назвал бы лавку особо опрятной, - хмуро проговорил он. - Однако полагаю, вы сделали всё, что могли. Ну, а что ещё?
   - Стараюсь ухаживать за моим стареньким дядей. Мы только-только начали немного понимать друг друга. И ему уже в радость быть рядом со мной. Когда я впервые заметила это, мне стало легче жить. В нас рождается чувство собственного достоинства, когда мы обнаруживаем нишу, которую можем заполнить.
   - Некоторые никогда не обнаруживают, - заметил он.
   - Возможно, они, подобно мне, долго плыли по жизни, особо не задумываясь, - ответила она. – Мне кажется, в жизни мне везло больше, чем я заслуживаю.
   - Что ж, - произнёс Бирюк. - И вы рады снова заняться своей жизнью?
   - Нет, - мягко ответила она. – Пока не созрела для этого. Но думаю, через некоторое время буду рада. Надеюсь, так и будет, я работаю над этим. Иногда во мне просыпается острый интерес ко всему. По утрам я встаю с воодушевлением. А через два часа мой порыв снова пропадает.
   - Бедняжка, - с нежностью сказал он. - Мне это знакомо. Но вы обязательно вернётесь к радости, не к прежним приятностям, а к каким-то другим. Своего рода компенсация, которая, как говорится, включена в схему.
   - А я начала писать книгу, - она указала на несколько листов, лежавших на прилавке, - вернее сказать, я написала пролог.
   - Значит, вытирать пыль с книг недостаточно? - Он с любопытством разглядывал её.
   - Мне не хотелось о себе думать, - сказала Бернардин. - Теперь, когда я начала книгу, то с удовольствием займусь ею. Надеюсь, мы с ней не расстанемся.
   - Интересно, что ждёт вашу книгу - неудача или удача? – заметил он. – Хотелось бы видеть.
   - Так и увидите. Я закончу её, и вы почитаете её в Петергофе.
   - Я не вернусь в Петергоф, - возразил он. – Зачем мне ехать туда сейчас?
   - По той самой причине, по какой вы поехали туда восемь лет назад, - сказала она.
   - Я поехал туда ради матери.
   - Тогда теперь вы поедете туда ради меня, - медленно произнесла она.
     Он быстро взглянул на неё.
   - Маленькая Бернардин, - вскричал он, - моя маленькая Бернардин, неужели это возможно, что вы беспокоитесь обо мне?
     Девушка стояла, прислонившись к прилавку, но после его последних слов, выпрямилась - гордая, полная достоинства маленькая фигурка.
   - Да, беспокоюсь, - просто и серьёзно ответила она. - Я беспокоюсь о вас от всего сердца. Знаете, даже если бы мне было всё равно, вы не были бы свободны. Никто не свободен. Вы это знаете лучше меня. Мы не принадлежим себе: есть множество людей, которые зависят от нас. Людей,  которых мы никогда не видели и которых никогда не увидим. От наших поступков зависит, какими они станут.
     Он по-прежнему молчал.
   - Но вовсе не ради тех других я прошу, - продолжала она. - Я прошу ради себя. Я не могу без вас, это правда, правда, я не могу без вас...!
     Её голос дрожал, но она храбро продолжала:
   - Так что возвращайтесь в горы. Проживёте свою жизнь по- человечески. Другие могут оказаться трусами, но у Бирюка лучшая роль.
     Он всё так же молчал. Может, он боялся поверить словам? Но в один миг у него в голове пронеслись мысли, которые буквально потрясли его. Он увидел перед собой образ мужчины и женщины, соединивших свои жизни вместе, отыскавшие своё счастье в любви своего партнёра; не в придуманной любви, а в любви, основанной на дружбе и истинном понимании души. Видение исчезло, и Бирюк поднял глаза на стоявшую рядом маленькую фигурку.
   - Малышка, малышка, - устало произнёс он, - раз вы так хотите, я вернусь в горы.
     С этими словами он наклонился над прилавком и закрыл рукой её ладонь.
   - Я навещу вас завтра, - проговорил он. - Думаю, мне вам надо кое-что сказать.
     Он тут же ушёл.
     После обеда того же дня Бернардин пошла в город. Она не чувствовала себя несчастной: она строила планы для себя. Она будет упорно работать и стараться заполнить свою жизнь как можно больше. Не должно оставаться места для нездоровых мыслей. Она поедет и проведёт свой отпуск в Петергофе. И ему, и ей самой будет это в удовольствие. Она сообщит ему об этом завтра. Она знала, что он обрадуется.
   - Прежде всего, - напомнила она себе, - для нездоровых мыслей не должно быть места. Я должна вырастить свой сад.
     Как ей лучше всего выращивать сад - именно об этом она думала в четыре часа дня.
     В пять часов она лежала без сознания в приёмном покое Новой больницы: её сбил фургон, раны её были ужасны.
   - Она не оправится, - сказал медсестре доктор. - Видите, состояние её стремительно ухудшается. Бедная малютка!
     В шесть часов она пришла в себя и открыла глаза. Медсестра склонилась над ней. Бернардин прошептала:
   - Скажите Роберту Аллитсену, как мне хотелось бы увидеться с ним завтра! Нам так много надо было сказать друг другу. А сейчас...
     Карие глаза с мольбой смотрели на медсестру. Та долго не могла забыть их трогательного выражения.
     Спустя несколько минут Бернардин сделала знак, словно желая говорить. Медсестра Катарина нагнулась поближе. И тогда девушка прошептала:
   - Скажите Роберту Аллитсену, пусть возвращается в горы и начинает строить свой мост – он должен быть прочным и...
     Бернардин умерла.

Глава V
Возведение моста

     Перед отъездом в горы Роберт Аллитсен зашёл в старую книжную лавку повидать Зервию Холм. Тот читал Гиббона. Ранее эти два человека стояли у могилы Бернардин.
   - Я только начал узнавать её, - произнёс старик.
   - Я всегда знал её, - сказал молодой человек. - Я не помню, когда она не была частью моей жизни.
   - Она любила вас, - сказал Зервия. - Она как раз говорила мне об этом в то самое утро, когда вы вошли в лавку.
     Затем, с не привычной для него нежностью, Зервия рассказал Роберту Аллитсену, как Бернардин открыла ему своё сердце. Она никогда никого не любила прежде, но она полюбила Бирюка.
   - Я не любила его из-за того, что жалела его, - призналась она тогда. -  Я любила в нём его самого.
     Именно так она выразилась.
   - Спасибо. И да благословит вас Бог за то, что вы рассказали мне, - проговорил Бирюк.
     Потом он добавил:
    - Тут на прилавке лежат листки бумаги. Она ведь начала писать книгу. Можно мне взять их?
     Зервия вложил листки в его руку.
   - И ещё вот эта фотография, - с доброй улыбкой произнёс старик. - Можете забрать её.
     Роберт Аллитсен бережно спрятал изображение тонкого живого личика в стопку бумаги.
     Двое мужчин расстались.
     Зервия Холм вернулся к своей римской истории. Бирюк вернулся в горы - прожить там свою жизнь и построить свой мост, как строим его все мы, осознанно или неосознанно. Если он сломается, мы возведём его снова.
     И мы говорим себе: «В этот раз мы построим его надёжнее».
     И мы начинаем всё сначала.
     Мы очень терпеливы.
     А тем временем проходят годы.