Фонарик

Глава 1
Почему погасли небесные светила, астронавт не понимал. Космос выключили. Так однажды случилось в детстве; мама отвезла его к дяде, а тот оказался обидчивым, и ему не понравилось, что племянник по своему почину скормил кошке специально отложенный корм. Дядя, насупив брови и нос, объявил мальчику:
- Из-за тебя мне придётся пойти в магазин, поскольку ты истратил то, что я планировал отдать Мурке завтра. Я пойду и выключу свет, поскольку в это время я сижу в кресле и слушаю радио, но ты спутал мой распорядок и теперь сам посидишь впотьмах. Пора становиться взрослым!

Дядя мелкой души человек, ему было наплевать на переживания ребёнка, ему было важно, чтобы неукоснительно исполнялась его господская воля. Ему казалось: прояви снисходительность - и потеряешь свою значимость. Он вырубил свет и ушёл.  Саша долго тогда стоял - глазами над подоконником – наблюдая вечерние окна, фары машин, фонари… дядя, к счастью, не мог погасить свет в городе.

Сейчас погасили свет везде, но Бог – не дядя. Астронавт верил в честность мироздания, он верил, что в изнаночных измерениях звёздного океана, живёт Бог, поэтому власть хаоса ограничена. Тогда вопрос: не отключилось ли зрение в астронавте? Он посмотрел на часы и увидел тонкие цифры - значит, не глаза померкли, а звёзды в небе. Да ладно выдумывать! Накрыло чем-то планету. Чем? Облаком. В разреженной атмосфере? Значит, не облаком, чем-то другим. …Фантазии не хватает, не то что знаний.

На космостанции система освещения работает от солнечных батарей. Светодиоды утром гаснут, когда естественный свет обильно проникает в прозрачное здание - так оно совершалось до недавнего часа, когда диоды померкли, но восход не взошёл.

Чернотища! Задевая углы, он выбрался в технический блок и холодными руками подключил сеть к запасным аккумуляторам. И вот посреди чёрной бездны засветилась маленькая станция. Прошло сколько-то времени, он постоянно смотрел на часы, но забывал усмотренные цифры. Прошло достаточно времени, чтобы аварийный свет стал меркнуть. Густеющая темнота заполнила душу чернильным страхом. Бывали случаи сумасшествия одиноких астронавтов, и был издан запрет на космическое одиночество, только этот запрет иногда нарушался по кадровым причинам. Здесь, на планете Кошмаров, их тоже было двое некоторое время, покуда практикант из Новосиба не затосковал и не утёк домой. Парень сослался на нервное истощение; на самом-то деле ему приспичило жениться, да уж, любовь не удержишь на аркане. От ошалелого паренька осталась надпись на туалетной кабинке: обсёрватория.

Этот весельчак, не осиливший полгода на планете Кошмаров, дал астронавту прозвище Ёжик, поскольку тот сопел и вздыхал по любому поводу. Вздохами астронавт заменял разговоры с собой (болезнь тоже известная станционникам), а шутник развил тему вздохов: когда заслышит охи начальника, сразу даёт совет попить воды.
- Попей воды, шеф, полегчает.
- При чём здесь вода? – однажды поинтересовался Ёжик принципиально.
- Ты что фильмов не смотрел? Женщине плохо, у неё деньги своровали, дом сгорел, а следователь: «Успокойтесь, попейте воды». Муж погиб, ребёнок пропал - «Не плачьте, попейте воды!»

Правда, собственные нервы шутник не долго утешал дистиллированной водой: хватит терпеть, пора жить! - и стартанул на Землю. (Люди вращаются вокруг влагалища, но дураки вращаются чуть быстрей, - заметил один астрофизик, специалист по чёрным дырам.) Беда новосибирского практиканта сидела не только в его женолюбивости, но и в наружной привлекательности. Природа поручила мужчинам красоту поступков и мысли, потому они должны быть немного неказисты по части внешности, которая ничего не прибавляет и только мешает быть мужчиной. И вправду, стажёр не мог пройти мимо зеркала, чтобы не посетовать на то, что его не видят женщины. Одна была у него потребность - пристроить свою красоту в теплоту и восхищение женской любви. Нет, сей пустоцвет никогда не станет астронавтом.

Начальник станции теперь некстати вспоминает их беседы перед расставанием.
- Как я люблю пиво! - с мечтой о Земле молвил стажёр.
- Зря, нынешнее пиво - моча химиков, - ответил астронавт.
- А я верю в пиво. А ты ни во что не веришь, - бросил вызов стажёр.
- Я верю во всё, кроме пива, - поправил астронавт.
- А я ни во что не верю. Ни во что кроме пива! – почти закричал стажёр.
- Зря, это моча химиков, - авторитетно повторил астронавт.
Всё бы ничего, улетел напарник и ладно, только Ёжику теперь отпуск на Земле недоступен: красавец угнал с планеты Кошмаров шансовый космолёт (любовью и не такие поступки оправдываются), так что теперь только добрый случай может предложить астронавту попутку - вдруг занесёт кого по научным делам, за чаем или за табаком… нет, стоп! какой табак в померкшем небе, о чём курить?!

Ёжик тоже успел поглумиться над практикантом. Он заставил его соблюдать чистоту и порядок, обратив против шутника «устав астрофизической станции». Начальник, уязвлённый шутками практиканта, маленько переборщил насчёт строгости, однако трудно сочетать в себе начальника и человека; всё же, требующий требует всегда строже, чем исполняющий исполняет.

В аварийном боксе должен быть фонарик… должен. И аптечка. Срочно пора принять лекарство от ужаса, чтобы не скончаться от истерики воображения. Найди фонарик, потом шприц-тюбик для инъекции оптимизма - он где-то в аварийном боксе.
Лаборант успел навести уставной порядок везде. Ох, не рой другому яму! Теперь начальник станции понятия не имеет, где что находится. Человек запоминает свои прикосновения к предметам, но шутник всё трогал последним и назло расставил согласно «инструкции по размещению».

Постоянно возвращалась на искусительную пробу мысль о том, что всякое беспокойство уже следует отменить. Если померкла вселенная, куда приведёт луч фонарика? Накой нужен тюбик оптимизма? Ляг на спину, скрести руки и жди.
Астронавт отбрасывал эти пораженческие мысли, как паутину с лица, он крался в непроницаемых потёмках с конкретным беспокойством: туда ли иду? Надо найти главный ориентир и от него плясать, как от печки. Печка… древнее, большое, тёплое… как они жили в каком-нибудь семнадцатом веке… зима, ночь, долгие потёмки, лишь луна да лучина… у него даже этого нет. Прошлые века… существует ли прошлое или оно есть миф памяти, миф культуры? Оно должно быть в наличие в более полной мере, чем настоящее, поскольку прошлого больше, это копилка времени… чепуха какая! разве настоящее – не фронтальная часть прошлого?

Нету прошлого, нет копилки, угрюмо произнёс внутренний голос. Астронавт поднял голову и ударился темечком в днище водорасширителя, нащупал раковину для мытья химической посуды: ага, значит, он оказался в химичке. Расположение помещений вмиг определилось у него в сознании.

Пошаривая перед собой руками и шагая мелко, точно Садко по дну Ильмень-озера, он добрался до аварийного бокса. Вредно-исполнительный практикант здешнюю дверь замкнул на цифровой замок. Припадок злости астронавт отменил полезным воспоминанием из той же инструкции: замок отмыкается знанием дня рождения начальника станции. Он вспомнил свой «дырж» и выставил на замке – дверь освободилась.

Левой рукой он сразу нащупал голову скафандра, сидящего тут при входе; двинулся дальше – наткнулся на аптечный шкаф, потом на ларь с инструментами крепежа и пайки, затем на комод с мелочами, не имеющими чёткой технической принадлежности: здесь прятались новогодние игрушки, целебные фильмы, банные принадлежности, маски для хеллуина и… – вот он, фонарик! Позабыт, позаброшен. Благо, шутник не успел его коснуться и призвать к порядку, а то спрятал бы где-нибудь в аккумуляторном хозяйстве.

Фонарик светил. Астронавт решил выглянуть наружу и посмотреть на планету Кошмаров самолично. Придумают же название! Облачился в головастый фандр, дотопал до тамбура (шлюз), долго отворял наружный люк, и наконец высунулся – тьма. Твою тьмать!

Надежда разбилась об эту тьму - одна из последних надежд. Сейчас бы не грохнуться в обморок при открытом-то люке! «Если по нестандартным причинам на станции остался один астронавт, ему запрещено выходить в шлюз».

Ёжик задраил за собой люк, наполнил тамбур станционным воздухом и вернулся в аварийку. Здесь он оставил фандр, ощутив себя личинкой, скинувшей кокон, и принялся искать лекарство от ужаса. …Нет, не нашёл – ни в комоде, ни в аптечном прозрачном шкафу. Ясно: практикант забрал, ему ведь лететь в одиночестве, а красавцы не выносят одиночества. Земляне все падлы, – говорят обитатели далёких от метрополии планет, почитающие самих себя «братьями галактики». Не солоно хлебавши астронавт отправился в комнату связи, неся в сердце «космический сквозняк отчаяния» (был такой триллер). Господи, от подобных слов ещё страшней становится.

Радиорубку пришлось открывать опять своим дыржем - «ну и сволочь наш практикант!» - ага, загорелись огоньки на приборной доске (благо, рация запитывается отдельно), послышалось тревожное шуршание космоса, невнятный шёпот… Ёжик спешно включил тумблер «передача сигнала» и дрожащим голосом заговорил в даль:
- Земля, Земля, вызывает Восьмой, ответь Восьмому! ЧП, ЧП (чёрт побери), отсутствует свет галактики, нулевая светимость небосвода, нулевая. Причина пока неизвестна. Говорит Восьмой, отвечайте безотлагательно!

Однако ответила не Земля, поэтому не пришлось ему ждать полчаса (на двойной пробег сигнала): ему сразу близёхонько ответила рация:
- Питание ниже критического, подсоедините другой источник!

Он понадеялся успеть заглянуть в журнал – там видеозаписи по ключевым помещениям, счётчик открывания дверей, климатические показатели, календари… но журнал, едва начав светиться, погас. Рация тоже погасила огоньки своих индикаторов. Он тяжко вздохнул в наступившей тишине, он, кажется, потерял последнюю надежду. (Впрочем, оставалась ещё маленькая надежда непонятно на что, смутный микро-авось.)

Включил фонарик (спасибо тебе за верность), огляделся и быстро выключил, чтобы не тратить. Отправился по схваченному глазами пути в жилую каюту – лечь и думать! - но в холле снова обратился к помощи фонарика, поскольку отсюда веером разбегались пять коридоров, - ненароком провёл светом по зеркалу и пригвоздился к месту. Кто там?! – всплеск эмоций. В зеркале отразилась кошмарная морда. Ещё при шутнике так было: некто невидимый отворял двери, переставлял мебель.  Астронавт поначалу грешил на молодого, дескать в неженатых юношах дурацкой бодрости немерено, однако станционный журнал отверг такое подозрение: не озорничал в тех помещениях молодой.

Вот кто озорничал! Из большого, как дверь, настенного зеркала на него смотрел гоминид или, весьма вероятно, бес. Бес глядел на астронавта как-то сложно: взором давнего приятеля, коему радоваться мешает обида. Рот криво раскрыл, не умея изобразить улыбку: да, это трудная задача для бессердечного лица, - и блёстка радости тонко лучилась в его взоре: вероятно, зажглась, когда астронавт вошёл в холл и чиркнул светом по зеркалу, - одинокая звезда, звездулька в пустоте бесовых глаз, в мёртвом космосе загробно-сиротского ума.

Зеркало послужило местом их встречи; отражение человека отчасти легло поверх беса, но образы их не смешались.

Бес натужно улыбался - зубы фарфоровые, белые; по ним пробежал золотой зайчик, будто в зубной рекламе.
- Здравствуй, Саша!

Глава 2
- Это вы мне? – автоматически проговорил астронавт.
- Тут ещё кто-то есть? - ответил бес, ехидствуя.
- Тебя здесь не должно быть, - Ёжик вернулся к исполнению должности начальника станции.
- Меня нигде не должно быть, но я везде есть, - отрезонировал бес.

Оба смолкли. Астронавт изучал мизансцену внутри зеркала. Если не смещаться, там отражался сектор холла, освещённый от зеркала глухим, неярким светом, в котором холл приобрёл добавочную глубину. Зеркало на переднем плане сияло пятном фонарика, за коим, отступя на локоть, стоял астронавт с фонариком в правой руке - она там левая – неважно; за его спиной стоял бес, то есть внутри зеркала так получилось, будто один стоял за спиной другого, хотя на самом деле человек и бес располагались взаимонапротив.

Ёжик обернулся, чтобы это проверить.
- Ну вот, мы наконец-то вместе, - насмешливым басом одобрил бес, оказавшийся вправду за спиной.

Астронавт уставился в морду визави и долго не мигал от удивления и неприязни.

Причесон плотный, густые толстые волосы пострижены и уложены ровной площадкой (можно приземлить маленький дрон) для сокрытия рожек, быть может. Вытянутая вперёд лицевая часть обсажена редкими волосками, кожа розово-серая, толстая, как бы свиная, и нос поросячий - округлый, ноздрястый, нюхательный. Глаза - хоть не гляди - сплошь чёрные, то есть вместо привычного глаза отверстый зрачок, уходящий в голову, будто штольня. Лоб заклеен жёлтым скотчем с надписью «место аварии». Тяжёлые уши стреловидной формы.

- Не нравлюсь?
- Ты впрямь слуга нечистой силы?
- Да, бляха-муха, да! Зато в моих сосудах нету бляшек.
- И двери по всей станции ты открывал?      
- Двери - пустяк. Смотри, - бес обратился мордой к стене и указал четырьмя сложенными пальцами в произвольное место перед собой. - Святая троица: Длина, Ширина и Глубина, смени отрезок на интервал, открой портал! - немедля по стене стало расползаться пятно иного цвета, пожирая пластик и открывая какое-то помещение.

Бес первым зашёл в проём. Он даже не пригласил астронавта, но произошло «поведенческое засасывание», основанное на «матрице повтора» (Брюхер и Мочекалов «Социальная физика», Кыштым, 2029), и Ёжик вошёл туда следом.      
- Выключай, - проворчал бес про фонарик.

На случай отступления человек оглянулся, только никакой стены, дырявой либо целой, не увидел за собой, - увидел коридор с неярким зеленоватым свечением.
- Откуда свет на потолке?
- Фосфор, - ответил бес.
- Враньё, - сразу отреагировал астронавт, ибо это было бы смертельное количество яда.
- Могильный фосфор, это свет вещества, это суть вещества, как сказали бы алхимики.
- Я никуда не пойду, покуда не объяснишь, зачем и куда, - упрямо заявил человек и попутно заметил пар своего дыхания, своих слов или идею пара, как сказали бы алхимики.

Здесь невозможно тихо, тише космической станции, словно этот коридор был давним чужим сном. Ему показалось, будто поры на каменной стене появляются по мере того, как он их разглядывает. А, может, и астронавт является тут не во плоти, но «в образе». Бес промолчал, будто не услышал вопроса.
- Куда ты меня ведёшь?
- Дальше, в пещеры, там дорогих предметов пруд пруди. Генрих Шлиман перевернётся в гробу, – без выражения объяснил бес.
- Я никуда не пойду, покуда не признаешься, кто ты такой.   
- Я твой брат.
- Брат?! – тихим криком вскричал человек.

Бес охнул, переняв обычай астронавта.
- Ты был не первый во чреве… в утробе… в лоне твоей матери.
- Где же мои братья, сёстры? – не поверил человек.   
- До твоего рождения маманя совершила три аборта - обычное неприметное убийство, но мою крошечную душу подобрали добрые нелюди.
- Как же…
- Да так же! Врачи выкинули мои поскрёбыши на помойку, но возле этих ошмётков ещё вился мой психический зародыш - бесы подобрали его, то есть меня, и вынесли за пределы негодяйского мира. Нарекли меня Брюклом. А через год подобная участь выпала сестрёнке Сирене, после которой был отправлен в мусорный бак наш единоутробный братец Кукуй.
- Да я ж не знал!
- А если бы знал, то что?  - сощурился бес.

Под эти слова астронавт осознал, что человека делает человеком духовное предание, без него дитя вырастет бесом или диким зверем. Вероятно, духовное предание - самое дорогое богатство человечества. Значит, не о том пеклась цивилизация.
- Что тебе нужно? – свободнее спросил астронавт, обогащённый своим открытием.
- Чтобы ты шёл со мной.

Астронавт развернулся прочь, но опять увидел в тылу каменный коридор с фосфорическим потолком.   
- Без меня тебе отсюда не выбраться, - убедительно заверил Брюкл. 

Тогда Саша взял да и потопал обратно. По его прикидке они сделали шагов сто, - отсчитал столько же, но не встретил даже намёка на поперечную стену. Коридор хвастался глубокой перспективой.
- Ладно, пойдём в этом направлении, - догнал его бес. – Нам без разницы, все дороги ведут в морг, а по-нашему - на кухню. Путник должен умаяться, пропотеть, а потом озябнуть и отчаяться, тогда он вкусный. Он должен прийти к сокрушительному выводу о том, что его жизнь была ошибкой, тогда он сдуру пожелает всё исправить и полезет на стену… только прошлого не вернёшь. Время - это ловушка, система ниппель, односторонняя проводимость, вот почему на финише путник оглашает космос воем отчаяния – так он зовёт хозяина к столу. Соль слёз делает его щёчки деликатесом. Стол накрыт: медицинский спирт, салфетки, скальпель… если надо поджарить, пожалуйте в крематорий! Только название, скажу тебе, никудышное: там нету крема, и мороженого нет, а вот в морге есть холодильник, мощный, мразный, с идеальным климатом для холодца.
- Хватит паясничать, - с тоской и злостью произнёс Ёжик.
- Ну вот, я только хотел поведать про подвиды космоса: космОр, космОст и космОзг, это ведь крохи, это бисер чистого разума… а тебе не надо. Нудный ты человек, мышь лабораторная!   
- Почему это?! – воскликнул астронавт.

Но бес отвернулся и вошёл в стену, как в иллюзию. Саша бросился в то же место, но шмякнулся лицом и расквасил нос. Напрасно он крепко поверил в мягкость иллюзии: от гулкого удара появился привкус в голове – привкус беды, соль морской воды. Кровь пошла из носа - в тусклом свете красное показалось чёрным на руке, смазавшей кровь. 

Делать нечего кроме как идти - пошёл - и долго шагал между ровных стен, запретив себе психовать. Его тревожило однообразие ходьбы, отсутствие архитектурного разнообразия, нежелание пищи, непробудная тишина - для чего такое испытание?

Неделю, вторую он в пути… как измерить пройдённое время? А нечем и незачем измерять. Он забыл начало и не угадывал конца, он попал в шаговый транс и порой видел сны наяву или беседовал с кем-то в больничной палате воображения, или переживал прошлое и заново переживал прошлое. …Вдруг ему явилась догадка: монотонность работает как ластик, удаляющий с портрета ненужные штрихи, так суть человека проясняется (в обычных-то условиях она закрыта рябью). Кому нужна его суть? Никому, и астронавт решил не доверять своим «важным выводам».

В сотый раз он оглянулся: позади лежал пройденный коридор, и впереди лежал не пройденный коридор - они ничем не различались. Иногда перспектива казалась обманкой, нарисованной на кулисе, но стоило сделать шаг, и снова глаза видели глубину и было куда шагать. … Бежит зайчишка серенький - спи, ёлочка, бай-бай, - пелось в нём. Самое страшное будет, если испытание монотонностью обнаружит в нём отсутствие личности. Какое в Ёжике содержание? Вообще говоря, в любом человеке это гендер и личность. По самую смерть «гендерная сучность» и «человечья личность» проживают вместе, в одном теле, сильно мешая друг другу.

На пороге смерти гендер исчезнет за ненадобностью, а в личности останется нажитый скарб: фонарик, свет в окне, поход в горы… а впрочем, он вспомнил, что решил не доверять важным догадкам: в его усталый, трансовый ум сейчас любая муха может зайти в прикиде слона. И всё же, всё же… когда гендер исчезнет и останется внутренний мир человека, что останется, если человек был пожизненно предан самоутверждению?
Он снова закричал в коридорную даль «эй» – и не дождался эха. Там пропасть.

Глава 3
Мурашки по мозгам побежали, потому что совершенно тихо впереди него бежала большая крыса или, осторожней сказать, некое животное: хвост крысиный - тонкий, бело-розовый, мех на спине и боках блестящий, коричневатый - откуда взялась? Саша глянул по низовому стыку пола и стены - дыры там не заметил. Вероятно, тварь проникла сюда методом Брюкла: сквозь материал. Он ещё раз потрогал стену… тварь, одним словом.

Бежала она мелкой трусцой, но в скорости не уступала астронавту. Вдруг остановилась, развернулась познакомиться - он тоже встречно поглядел на крысо-хомячную физиономию: на кустики усов, кустики бровей, чувствительный нос, щёчки, ушки, ягоды глаз – блеск! Но отряд грызунов – не отряд космонавтов, и среди них Саша никого не знал.
Его длительное пребывание в коридорном пространстве сопровождалось удивительным чувством иного бытия, иного хода времени, быть может переставшего пульсировать. Правда, с появлением грызуна спешка возникла, и тревога включила свой дребезжащий колокольчик, но впечатления сохраняли волшебный прохладный привкус. Однажды подобное чувство Саша испытал на Земле на маленьком речном острове, куда приехал рыбачить. Чувство очарованности показалось ему дороже рыбы, и Саша вернулся оттуда без рыбы и, как выяснилось, без хронического гастрита, приобретённого в студенчестве. Целебные образы и целебные состояния – вот чему Александр должен был посвятить свой ум, но случайному опыту Саша тогда не поверил (вот если бы кто написал инструкцию – тогда поверил бы).

Наглядев и нанюхав некие впечатления, тварь отвернулась и затрусила дальше. Вскоре ещё одно изменение произошло: коридор стал расширяться, а потом забрезжила впереди некая мебель… столовая что ли. Тварь устремилась туда ходко, Саша тоже прибавил шагу.

За пустым столом сидела размалёванная девушка в пёстрой минимальной одежде, глянула вниз и как завизжит! – потому что грызун метнулся к ней - она вскочила на стул - зверёк встал на задние лапы, обнюхал ноги в оранжевых туфлях и, не найдя интересного, побежал в угол комнаты к баку с надписью «компот». Носом ловко приподнял крышку и ловко запрыгнул под неё.   
- Всё, допилась, - без особого отчаяния заметила девушка.

Астронавт предложил ей руку и помог сойти со стула.
- Ты где был так долго? – обратилась к нему без предисловий.
- Я-то? У себя на станции. А ты где была?
- У нас, в Химках.
- Где это - Химки?
- Ты что пьяный?! Это спутник. 
- Спутник чего?
- Москвы! Я ж тебе написала. 
- Ничего ты мне не писала. Ещё раз: как ты здесь очутилась?
- Ко мне подошёл портье с лицом свиньи, у него ещё такие чёрные линзы в глазах! прикольный фрик, вот он привёл меня сюда и гърит, вы долго переписывались, гърит, пора вам перепихнуться. На двери написано «примерочная», я вошла…   
- Отнесло тебя от Химок в сторонку эдак минут на несколько.
- На несколько минут? – с недоумением повторила.   
- Световых, - уточнил Саша и вмиг сообразил, что сказал неправду, ибо, если они находятся в мире воображения, то понятия о времени и расстояниях не работают.

Девица, поразмыслив, полезла в сумочку, достала оттуда резиновую шапочку, надела и засмеялась - мокрый блеск у неё в глазах.
- Смешно?
- Какие-то ушки странные, - он склонил голову.
- Ха, это придатки! Ты совсем не знаешь анатомию, а ещё свидание назначаешь!   
- Ты что матку на голову натянула?!
- В магазине приколов купила, ужасненько! Для тебя тоже есть подарок…
- Не надо подарков, мы незнакомы!
- Ну и что, меня Викой звать. А тебя? …слушай, Саша, какая разница! Жениха я всё равно видела только на телефоне, а там никто себя в натуре не показывает - прислал мне какого-то мачо. Меня мой писаный тоже не видел: я купила портфолио сисястой одной красотки… у меня-то сисек нету. Смотри…
- Я верю, верю.
- Ты женат?
- Развёлся.
- Значит, наша встреча - это судьба!
- Наша судьба – тут погибнуть, если мы отсюда не выберемся.
- Так мы где находимся, чёрт побери? Саша, я не встречала таких страшных и длинных гостиниц! 
- Мы не там, Вика. Такое место: не-там. Не гостиница, не Химки, не Земля, не планета Кошмаров, не восьмая дистанция галактической трассы.
- Где же?
- Мы… - он пожал плечами, - в иной проекции мирового сюжета.

Она тряхнула головой, сбросив набежавшую на ум тень мысли.
- Где бар? Где номера? Эй, кто-нибудь, пойдите сюда! – сорвала с ноги туфлю и принялась колотить по столу.
Тут с громом слетела крышка с компота, и вылез Брюкл.
- Чего шумим?
- Ты не прячься, ты наливай! Где у тебя что? – закричала на него бойкая Вика.
Бес движением киоскёра поднял от пола участок стены, как рольставни, и предъявил гостям богатый бар, играющий бликами на бутылках.
- Что будем пить?
- Мне мартини-драй, - быстро нашлась Вика.
- Закусочка: снеки, мрази, смузи?
- Мороженое с ананасом, - придумала Вика.
- И мне чего-нибудь, - пробормотал Саша за компанию.

Бармен заметил ему, важно играя мимикой, что кавалеру перед свиданием следует поесть мяса, чтоб… и выпить водки, чтоб… Его слова развеселили барышню.
- Ты кушай, кушай, - подбодрила Сашу, когда бес небрежно поставил перед ним поднос. Сама уселась на высокий табурет у стойки – нога на ногу; лицо получилось модное – барное. Бес придвинул к ней коктейль и вазочку с мороженым.
Саша посмотрел на свою тарелку. Тут были семь палочек жареной картошки-фри, ломтик помидора, листик петрушки (такой крошечный – словно для проверки зрения) и куриная гузка в пупырышках. Он решил отрезать от гузки кобчик с волоском, но только притронулся вилкой, только поднёс тупой нож, как услышал голос нежный:
- Ты меня любишь?

Саша повертел головой, заглянул в тень под куриным куском и снова услышал:
- Чего подсматриваешь? Я вся тебе достанусь, только скажи: любишь ли ты меня? 

Он бросил на стол инструменты, поднял взор, чтобы пожаловаться, но беса и след простыл. Вика сидела в профиль - выпучила губы, вобрала щёки, чтобы затянуться напитком, но тот не тёк. Нахмурилась, вытащила соломину, попыталась продуть – надула щёки – нет продува. Отложила соломину, поднесла стакан ко рту – и вздрогнула, вскочила, швырнула на пол стакан.
- Что с тобой? – подступил Саша.

Она указала глазами на лучистую лужу и осколки.
- Там кто-то был… укусил меня за губу! – прошептала детским голосом, тронула пальцем несчастную верхнюю губу.
- Я тоже не смог, - Саша показал рукой на своё блюдо.
- Где бармен? – воскликнула Вика. - Он издевается над нами. За что? Зачем?
- Не знаю, - признался астронавт. - Быть может, у него такое самовыражение. На станции тоже хулиганил и, знаешь, вообще ни зачем.   

Вика посмотрела на бутылки и - напрасно так внимательно посмотрела - её лицо опять исказилось и потекло, как разогретый воск, ибо в глубине полки за бутылками висела вниз головой летучая мысль. Была бы мышь – ладно, пускай, но эта слепая мысль спала в очках. Саша махнул рукой на всё и подошёл к баку, снял крышку, быть может желая звучной крышкой шлёпнуть беса по кумполу, но там не было никого, и дна там не было: в глубину падал круглый колодец, и где-то внизу блестела влага.
- Он запутывает нас, морочит. Надо уходить, - обратился к ней.
- Я туда не полезу, - сказала твёрдо.
- Обратно пойдём.
- А где этот гад?

Из-за стойки поднялся мятый Брюкл, будто спал.
- Незачем так орать, - буркнул.
- Почему коктейль кусается?! – чуть не плача воскликнула дева.
- Потому что вы его не любите! Вот он ответил вам тем же.
- Зачем вы меня заманили в эту комнату? - Вика пристала к бесу, желая выведать правду, но в бесе такая потребность вызвала насмешку; он специфически, растянуто улыбнулся, показывая зубы, растущие под разными углами.
- Интересно, что там за компот? - обратился к нему Саша тоже с научно-правдивой любознательностью. 
- Канализация. Космическая моча.
- Написано «компот», - уточнила Вика.
- Всё верно: компот из райских яблочек. Только написано диалектически и к тому же на древнем диалекте древнего языка. Пьющие сей сущий компот затем писают, и там оно течёт и потом разбрызгивается в пространство, порождая галактики. Что я должен был написать - ссаки?! Некрасиво. Надо уважать наш общий дом, - завершил он, педагогически хмурясь, а потом нырнул под стойку бара безответно.
- Ау, дядя! Тьфу! …Ты что-нибудь понял? – обратилась к нему Вика, но Саша тоже не ответил, и вопрос девушки повис недалеко от её лица в виде нескольких спутанных паутинок.

Саша отправился обратно - прочь! -  по известному коридору. Она за ним: куда ты? - стуча каблучками. Их поход разнообразили короткие диалоги и порой истерические монологи Вики; благо, легковозбудимая психика так же быстро утешалась. (Вообще, ей претил покой, ей нравилось беспокойство, но своим беспокойством она должна была с кем-то делиться.) Её вздыбленный надо лбом розово-зелёный кокон разрушал сознание Саши, напоминая некоторые космические туманности, или «башни», в подкрашенных фото.

В начале путешествия по коридору астронавту подумалось, что это будет хождение длиною в жизнь, однако через несколько тысяч шагов путники увидели чёрный квадрат в конце тоннеля – стена, тупик? Там оказалось чёрное ничего, непонятно что. Они встали у края, за которым просто ничего не было, кроме ровно обрезанной тьмы. Саша окунул туда руку, и рука исчезла - он испугался, быстро вернул себе руку, бережно прижал её к сердцу.
- Пошли отсюда, - он отступил от края.
- Не могу, ноги дрожат, - она села на пол, стала гладить свои коленки, потом подняла к нему растерянные глаза. 

Пронзительный получился образ - клокастая, разноцветная, тощая - на фоне чёрной космической темноты.   
- Вставай, пошли! – он ей раздражённо.
- Чего ты на меня кричишь?! Не пойду, - легла на спину, правую ногу откинула в сторону и ненароком проникла стопой за грань зримого, отчего стопа в яркой туфельке исчезла по щиколотку.
- Вставай! – он ей.
- Мы играем в уйки-пуйки, мы играем, а вымя идёт. Сдай карты, простудифилис, я девушка-Мороз, - произнесла капризным тоном.

Наркоманка, что ли? Он приблизил глаза к её локтевым сгибам – она быстро сложила руки. Неужто начались ломки?! Нет, кажется, не ломки – простой сквознячок в уме. Она вновь подала голос.
- Ты почему от меня шарахаешься?! Я бы на твоём месте не терялась. Романтика… или ты богомолец? …Ой, Саша! Я догадалась, я поняла, где мы находимся. Вот мы тупые!
- Где?
- В игре! Самая модная игра - Отель Мираж. Вот мы тупые! – с наслаждением повторила. 
- Я не включал никакую игру!
- Она сама включается, ты отсталый! Вот смотри, я не погибну! – со смелостью наркоманки она шагнула в черноту.

Перед ним напоследок мелькнули зад в миниюбке, голая нога, оранжевая туфелька - он бросился вперёд, чтобы схватить, но не успел; взмахнул руками, чтобы сохранить равновесие, но не сохранил - и следом канул в бездну.

Глава 4
В темноте нет смысла зажмуриваться, он открыл глаза и увидел темноту. Но у него же есть фонарик! А вдруг поможет! Включил – и сразу увидел беса на балконе необъятного здания, возле него подпрыгивала от возбуждения Вика. Бес протянул спасательную руку:
- Хватай!

Но Саша увидел не руку, за которую готов был ухватиться, но когтистую лапу, за которую браться побрезговал, потому отключил фонарик и отправился далее в падение.

Балкон был прилеплен к огромному зданию, стало быть падающий пролетал мимо многих этажей… а что там внизу? Какое массивное тело создаёт гравитацию, необходимую чтобы падать? От этой мысли захотелось избавиться, и он включил фонарик. Теперь девица тянулась к нему из окна и настойчиво предлагала свою руку с растопыренными пальцами. Саша успел вообразить, что её тонкая рука оторвётся либо вся Вика выпадет из окна целиком… и что с ней потом делать? Вдвоём разбиться или вдвоём жить? В помещении также находился бес, который, не боясь фонарика, пристроился сзади к Вике и когтистыми пальцами прихватил её тело за талию… чтобы якобы не выпала краля из окошка.

- Не спеши, Брюшка, прояви деликатность! – посоветовала она кавалеру через плечо.
- Твою в калорифер! Это ты мне говоришь?! - бес аж подвизгнул.
- Учись вести себя культурно, мистер Брюкл. Я знаю, что у тебя на уме, - она поёрзала по его передку задом.   
- Что у меня на уме?
- Ты хочешь вульгарно меня употребить, грязный шалун, мою неземную красоту!
- Неземную?! Да ты законченная употреблять!
- Ага, психуешь… так у тебя ничего не выйдет, - выпрямилась и взором обратилась к астронавту, вмиг применив улыбку в качестве косметического средства.
Астронавт не стал задерживаться и выключил фонарик. Бесу на прощание слегка даже посочувствовал. С женщиной трудно подобрать общий язык. Если испытываешь к ней животное вожделение, она говорит о нехватке поэтических сердечных флюидов. Если настроишься романтически, получишь упрёк в юношеском слюнтяйстве. Прагматика она укорит в сухом эгоизме. Задумчивому напомнит, что рядом находится женщина, между прочим. Такова политика: укорять и перечить. Блаженны холостяки.

Явился в памяти смешной спор с женой. Жена по какому-то случаю заявила, что религия есть украшение ума и что на самом деле человек это животное, на что Саша возразил.
- Человек.   
- Животное! – с уверенностью заявила жена.
- Человек, - воспротивился он.
- Животное, - повторила жена.

В споре женщина обладает более длительным упрямством, поэтому Саша вышел на кухню принять рюмку успокоительного. Была ночь, он отразился в оконном стекле не человеком и не животным, а каким-то домовым: босой, в трусах, со стопкой в руке, со взлохмаченной головой. Если б не развёлся, наверно спился бы.

Живя на станции он постоянно вспоминал земную жизнь и не понимал былой социальной озабоченности. Стремиться было особо-то не к чему (к земному стремиться вообще скучно), обижаться тоже особо не на что. Просто выполняй свой долг и думай о небесах. Но вот не получалось думать, потому что постоянно тревожился и ревновал о себе. Ах что про меня говорят, ох как со мной поступают! …Из космоса всё видится иначе. Ну пренебрегли Сашей, ну оклеветали, и что? Ничего. Бога и космос у него не отнимут, а на фоне такого богатства земные потери кажутся небольшими. Глядя с неба, можно прошлое всем и себе простить - пускай душа станет лёгкой… лишь бы телом не упасть на жёсткое. (С телом столько мороки, но зато оно учит жить.) Пора посветить вниз – не вбок, не вперёд, а вниз, правда, непонятно, где этот низ. Включил фонарик и в упор увидел холёного грызуна, увидел с портретной чёткостью… к тому же тварь кого-то ему напомнила. Бывает, что животное похоже на человека, пускай черты не совпадают, но выражение морды совпадает с выражением лица.

Грызун был похож на астронавта Сашу – нет, не буквально похож, а метафорически похож – на его гормональную составляющую.  Гормональный портрет. Неужели? Да! У гормонов своё воображение, и они видят (и стараются сделать) Сашу таким. Увы, он тоже себя таким знает: в его целокупном образе есть лукаво-грызунский момент. И вот он видит эту свою постыдную ипостась отдельно. Кисло ему стало, досадно. А грызун, блеснув глазами, шмыгнул куда-то. Саша пошарил было фонариком, но уже без нужды, ибо тут светила незнакомая луна и освещала панораму города. Откуда-то снизу топырились дома и башни, огранённые крышами, стенами, шпилями. Лунному свету снизу вторила тишина.
Грызун неслышно пробежал по скату и юркнул в чердачное оконце, заранее кем-то разбитое, не отражавшее стекольным блеском лунный свет, опять же отражённый… неважно.   

Кровельные листы соединялись тонкими швами-рёбрами, которые тянулись по крыше от конька до свисающего края часто и ровно, точно линейки в школьной тетради, но Саша свалился на скат крыши нетравматично, потому что не успел набрать скорость; бедром только чуток ушибся и локтем, а вот фонарик из руки выпал - выпал и покатился, не догнать… будет ли звук падения? Саша превратился в слух, но ничего не услышал. С чувством вины, с горьким сожалением он тоже сунулся в чердачное помещение, чтобы оттуда как-то спуститься на земной уровень, куда падают все вещи (кроме воспоминаний, веры, мыслей, надежд, сожалений, стихов, сказок, преданий, музыки, образов творческого ума и прочих предметов бестелесных, коих во вселенной большинство, и кои не падают, но парят или взлетают, или вовсе не имеют отношения к заданным гравитацией направлениям). Бедный фонарик!

По чердаку Саша продвигался медленно: переступал пыхтя через балки, подлезал охая под стропильные ноги. Его глаза едва различали предметы, скупо обозначенные светом из чердачного окошка, - мутным, как давний сигаретный дым. И пахло здесь как в пустом степном черепе (школьный кружок археологов не прошёл даром). Саша нашёл выход на лестницу. На лестнице было светлей благодаря высоким арочным окнам, откуда сочился гипнотический свет луны с незнакомыми пятнами на округлых купеческих щеках. (Нет, не купеческих. Тут лучше подходят щёки жены замначальника областной администрации, когда слой сметаны в час косметических процедур уже неровно подсох… впрочем, так бывало прежде, до того как мужа прогнали с должности, потом всё изменилось: и настроение, и свет в окне, и качество сметаны. А самому зампреду, уволенному за продажу погоста каким-то строителям коттеджей, ничего не осталось, как воровать осеннюю листву и тачками свозить к себе на участок; зимою будет красть снег.) 

После чердака тут показалось ему и светло, и гулко. Зябко. Психозябкость высокого пустого подъезда была ему известна ещё на планете Земля, точнее - в юности, когда сердце горело любовью, а кожа зябла от страха и стыда… стоп, ему не нужны ядовитые воспоминания.

Живёт ли кто за этими дверями? Таблички с именами возле звонка, но света всё же недостаточно для прочесть… Он пошевелил глазами и впритык уставился на латунную такую табличку – не может быть! Корней Нуаров - это же учитель из училища! Редкое имя… только он умер. Саша метнулся ко двери напротив. Здешнего прописанта Саша не знал, но имя слышал: Шурум Бурумов - актёр-стендапер, задохнувшийся рвотными массами, чем и прославился. Этажом ниже проживали Гурий Трансгендер, Атлант Мутантов и Агнесса Трутнева-Пчёлкина – литераторы, мастера художественного отдыха, угоревшие тогда в бане в доме творчества «В Брусниках». Этажом ниже значились четыре человека, лично ему знакомых: одноклассник-самоубийца, другой парень отравленный ревнивой женой, третий, утонувший во время сёрфинга, четвёртая – подруга бывшей супруги (утолщёнными губами: «Саша, ты мне друг или просто муж моей подруги?») – умерла от заражения крови после третьей пластической операции. Этажей было много. Саша принялся сбегать прытко и на площадках разворачивался, держась рукой за перила. Где-то внизу его ждал фонарик.

Как тяжко ждать! Саша никого никогда не мучал обманным временем. Он всегда и везде являлся вовремя, ибо знал по себе, что ожидание – это маленькая пытка, иногда большая. И всем это известно, и всё же находятся люди, которые своим опаздыванием или затяжным безмолвием приводят ожидателя в отчаяние - бесовская служба. Поэтому Саша торопился: пускай фонарик числится неодушевлённым предметом, но ведь он - друг. И пускай вокруг проживают покойники, ему надо спешить, ему некогда церемониться.   

Глава 5
Винтовым ступенчатым спуском просквозив до дна лестничную шахту здания, миновав десяток этажей, Саша оказался в холле перед высокими дверями. Приоткрыл – а там тамбур и другая пара дверей, одна из которых наверняка на приколе, глухая, а вторая для выхода, отверзячная. Сердце не зря встрепенулось, когда он сделал шаг в тамбур, за левой полуоткрытой дверью оказалось большое лицо возле стены – висело там и светилось люминофорной краской (всем, кто изнутри не светится, приходится наружно блестеть и блистать), лишь глазницы оставались темны, поскольку пустоту не покрасишь. Особенно ярко выделялись надбровные дуги, нос, подбородок. Неприметные губы отворились, и там в темноте показался язык, будто кит в ночной пучине.
- Не узнал? – спросил Большой Лик, шевельнув языком.

Прозвучал замедленный голос. Но, угадав, что видит и слышит Брюкла, Саша успокоился, ибо знакомое зло не так уж его страшило.
- Как ты мне надоел! - сказал только.
Открыл внешние двери, выступил наружу и начал искать свой бедный фонарик, но оглянулся на всякий случай – да, из тамбура глядела на него пустоглазая маска на швабре. Саша хотел плюнуть, но слюна высохла.

Оглядел дома, помазанные млечным светом луны, - те спали с тёмными глазницами, потому что сознание вылетело в космос, как в трубу. А если кто и проживет в этих жилищах, то покойники, чьи имена указаны. От оного города, от лунного приглашения в загробную тишину Сашино сердце озябло (не трусь!) На какую сторону был обращён склон крыши, по которому скатился фонарик? Хорошо бы в сторону двора и чтобы там оказался мягкий газон… только не оказалось там газона, и дворовый асфальт был наглядно пуст. …Вдруг что-то промелькнуло под стеной – грызун! У него кружок света в пасти – фонарик! Саша бросился в погоню – вдоль стены, в угол двора… здесь тварь метнулась в приямок, и Саша замер, склонившись.

Через битое окно зверёк утёк в подвал, где свет фонарика ещё рассеяно пошевелился в пустотах и пропал. Что делать? Луна внимательно сияла в городские пазухи. Подвальное окно тускло отсвечивало половинкой стекла и этим прикрывало дальнейшую темноту.

Астронавт понимал, что туда его завлекают и вряд ли с благой целью, однако ж друга надо выручать – выручать «по-любому», как выражался практикант. (Почему-то глупости заразительны и хорошо запоминаются.)
Его тревожное томление прервал заботливый вкрадчивый голос, тихий, как порыв сквозняка:
- Скучаем?

Весь в мурашках он обернулся -  перед ним стоял в обычном образе Брюкл, освещённый сверху лунным светом, стоял статуарно, держал на руках известного грызуна (очень сходного, или того же самого, или они суть клоны одного на всех грызуна). Стоял, как назидательная мать с дитём или как защитник животных с подзащитным. Трогательная пакость.
- Он фонарик украл! – воскликнул неожиданным голосом Саша и пальцем хотел ткнуть в мехового зверька.   
- Не кричи, людей разбудишь, - прошептал Брюкл.
- Каких людей? Покойников?
- Ну хотя бы.   
- Заботливый ты!
- Во мне доброты немерено.

Сказав так, Брюкл шмыгнул резиноподобным носом, напоминающим розетку на 220, и сделал отвлечённые глазки.   
- Тогда помоги найти фонарик, - поймал его на слове Саша.
- Да чего ты к нему привязался?! – тихо воскликнул бес, и Саша вспомнил: где-то, когда-то было ему одиноко-одиноко и кто-то тихо кричал на него постоянно, что-то внушая, чего-то требуя (послушания, быть может) в те девять месяцев до его рождения.
- Отбой, Брюк, с тобой говорить – напрасно тратить слова, - отвернулся от беса.
- Ага! Ты опять избегаешь познанья! Лейбниц обчихался бы, Спиноза уже обделался бы от восторгов учёбы, а тебе начхать. Надо иметь хотя бы микроскопическое любопытство! Ну как с тобой говорить после этого! Главное, о чём?!

Саша удалялся, чтобы выйти из двора и поискать вход в подвал со стороны переулка, но бес поспешил за ним, перед собою шля скоростные увещевания.
- Погодь, Саня, ты не уйдёшь от меня. Ты ещё на Земле был моим, потому что тебя зачали и родили под моим контролем. Ну а коли тебя родили, тебе уже не вернуться туда, где меня нет. Когда вертлявый сперматозоид проник в чертоги яйцеклетки – ты начался, и это билет в один конец - билец! Фонарик тебе не поможет. Лучше заранее зажмурься. Оформлю тебе комнату в тихом общежитии. Тут можно играть в шахматы… партия длится несколько лет, но с тем же правом ты можешь не играть столь же долго. Свобода выбора, уютно, аромат ячменного кофе отменно полезен для здоровья… впрочем, болеть здесь незачем. И деньги ни к чему, и нет ни в чём нужды; упокоенный ум созерцает сам себя, если конешно, или бесконешно, ум не погрузится в шахматы. Здесь нет искусства, науки, даже религии, твою мать, и даже атеизма, мать твою, чтобы исключить упоминания, чтобы не впадать в беспокойство. Зачем тебе фонарик?
Нам и луны хватает сполна.
Выйди во двор или сядь у окна - 
здесь, посреди темноты сплошной, 
видеть можно своей душой,
если душа, как и тьма, темна.   

Саша, не обращая внимания, вышел из двора. Посмотрел влево по механической привычке – улица была пустынно пуста – залита внимательной тишиной и неотступным и невесомым лунным светом. Высокие стены с гранёными выступами напомнили впечатлительному Саше о том, что эта улица уходит в перспективу прошлого (как в будущее; кто-то нарочно перекинул вектор времени) и ведёт в самые тёмные кварталы, где расположен суд, а судьи там беспощадные, у них такие же гранёные, обвинительные лица.

Он быстро посмотрел направо - и пошёл вдоль здания, ища цокольный вход в подвал: «Фонарик мой, отзовись».
- Послушай, ты, фонарист! Он мурчит, а ты убегаешь.
- Кто? – Саша остановился.
- Твой лакомка, Лака, - с неожиданной теплотой (или хорошо разыгранной, поскольку бесы - актёры) Брюкл обозначил несомое на руках животное. – Сухарь-человек, прислушайся к его мурчанию, какая прелесть!

Сказав такие нежные слова, Брю подошёл к нему вплотную. Правда, зверёк мурлыкал на трогательной кошачьей частоте. Саша любил кошек, но здесь не кошка, он догадался, что зверёк непростой – духовный, так сказать. Что-то зацепляющий и выражающий… что? Самолюбие, вот что. Недаром бес его хвалит, недаром не упоминают о нём атласы фауны. И недаром он в чём-то похож на Сашу, совпадая с худшей стороной его натуры. Живая пародия… лака, лакомка. Это моё удовольствие от себя, - разгадал он.

Саша отдёрнул руку от миловидной (на поверхности) и злобожелательной (в глубине взора) мордочки.            
- Были до тебя тут космонавты: и Правдюк, и Мудрищев, и Ширшов и Шуршавчиков, а также Салваторе Брюкин… почти мой рифмоним, и все они тоже чего-то искали, только где они сейчас?
- Где? – спросил Саша, ответом не сильно интересуясь.

Присев на корточки, он посмотрел в подвальное окно, где брезжил и шевелился на полу слабый свет. Саша вскочил и быстро зашагал вдоль стены, уверенный в том, что скоро вызволит из плена родной фонарик. Ага! На табличке «Подъезд №3» было добавлено: «Вход в убежище» и толстая стрелка указывала вниз.   
- Иди, идиотик! – молвил ему в спину Брюкл с максимальной брезгливостью.

И тут Сашу переклинило, как говорится в народных сводках о свадебных гуляниях, он развернулся, чтобы дать ему в пятак и затем по рогам, но бес бросил Саше в лицо тяжёлого когтистого зверька. Сашино лицо было вмиг исцарапано, правый глаз залился кровью. Он ощутил укол в плечо и успел заметить шприц в мохнатой руке.
- От бешенства, - пояснил Брюкл авторитетно. 

Всё тут ловко связано: зверьки, бес, маленькие действия, крыши, подвалы… - подумал астронавт и поднял взор в небо, в подвижную неподвижность, опечатанную кривой луной.   

После укола он ослаб, но вокруг него стало появляться оживление. Он вдыхал холодный воздух и смотрел по сторонам, помня о том, что ему надо о чём-то помнить, о чём-то не забыть, но это было трудно, это «не забыть» расходовало много энергии в уме, он уставал от памятного усилия. Вот почта с приклеенным корявым объявлением: «писем нет, вам пишут». Вот мимо прошагал бодрыми широкими шагами спортивный светлый костюм адидас, горизонтально размахивая рукавами с захлёстом за спину.

Глава 6
- А теперь экскурсия по городу лунной ночи. Мы посетим академию лобковых парикмахеров, монетный двор, где печатают туалетные деньги, коими приятно подтираться, а также музей человечности.
- Где мой фонарик?
- После укола тебе нельзя волноваться. Всё будет во благовременье.

Тут нечто прокатилось впереди Саши в глубину улицы… возможно мяч или шляпа, но отвлекаться от беседы бес ему не позволил.
- Скажи, астронавт, что главное в человеке? – вопрос прозвучал настойчиво.   
- Не знаю, - отвязался от него Саша.
- Три порции аплодисментов! А я знаю: равнодушие! Ты готов был подумать, будто здесь проживают покойники, но покойники - это пустяк, это ничего, тогда как равнодушный жилец – это атлант. Венец прогресса – отнюдь не покойник, но особый индивид ко всему безразличный. Он даже выпьет за твоё здоровье, не имея о тебе ни малейшего помышления. Это виртуоз отсутствия.

Астронавту почудилось, будто изменилась гравитация, будто мир сжался. И он понял проблему изнутри самой проблемы: бес не может одолеть Творца, но может людей от Него отвернуть. 
- Чтобы захватить чужой дом, нам не надо вламываться туда и переставлять там предметы; нам достаточно переставить предметы в сознании жильцов. Для этого нужна тотальная ложь – ложь как инструмент отлучения от фактов, как инструмент воспитания ума. Такую работу, сам понимаешь, удобней проводить в сумерках, поэтому нам пришлось первичный мир затемнять. В конце всех трудов получается человек равнодушный, коему вообще не интересен вопрос о реальности.

Под гремучую музыку такого рассказа астронавту вспомнилась игра Отель Мираж, о которой упомянула Вика. Отель, погруженный во тьму. Всё это вдруг ясно и цельно осознал астронавт, но что с такой картиной делать не знал, ибо действие укола продолжалось и Саша был вял.

Тем не менее, опираясь на тренированную волю астронавта, он заставил себя войти в подъезд №3. Брю даже не стал его преследовать, наверно потому что высказался. 

Саша едва одолел большую парадную дверь, отяжелевшую от налипшей темноты, сделал всего один шаг и свалился на пол. Идти вниз было невозможно: там тьма абсолютной плотности. Но где-то выше брезжила в лестничных пролётах лунная подсветка. Саша поймал слабыми руками перила, поднял себя на ноги и побрёл туда. Поступь обречённого. Его сюда заманили, чтобы стал одним из жильцов. Бесу не так важна численность – важен принцип, важна победа: вот ещё один заживо угроблен!

А зачем он это говорил, зачем раскрывался? Астронавт помнил историю про честного животновода, который общался с козами на языке полной откровенности. Назначив козу на съедение, он с утра ей напоминал: сегодня я тебя зарежу.

Но вероятней - от скуки. Во вселенной нет существа более одинокого, чем бес.

Глава 7
Он медленно топал по ступеням, и шаги его сопровождались тихим гудением здания; тишина была напряжённой и отзывчивой.  На площадке третьего этажа стало светлей, поскольку тут было небольшое арочное окно, и далее подобные окна располагались поэтажно и сочились бледным светом. Вот уже можно прочитать номер этажа и заметить на квартирах наличие табличек… правда без имён; следует подняться выше, где луны всё-таки больше.

Бедные жильцы, эта звучная прохладная тишина все жилы вытянет, все нервы порвёт, как нитки. Непростая темнота, непростая тишина. Покрывшись мурашками, он понял, что за ним наблюдают.
- Я тут с ума сойду, - подумал и тут же обратил к себе слова ободрения, дескать, он отсюда выберется. Как? Пока неясно, и всё же надежда связана с восхождением. (Наивный оптимизм, но иного лекарства нет в его духовной аптечке.)

Остановился на девятом передохнуть, к двери его поманило – подошёл, увидел своё имя на медной плашке. Морозом пробрало – словно сел посидеть на своей могилке. Но ведь он жив. Гады, вруны, брюклы… Он даже не стал пальцем отковыривать своё имя, просто отвернулся и продолжил восхождение.
Может на остальных дверях тоже написана ложь? Может, никого тут нет вообще? С каждой ступенью силы покидали его… а вдруг этажи никогда не кончатся?

Его последние силы добавочно расходовались на тяжёлое духовное бремя: он кому-то что-то должен – что и кому? Душу напрягал, в память всматривался – но она зыбилась, туманилась. Как тяжело вспоминать, если память против!

Он уже с некоторым упрямством продолжал надеяться на восхождение. Дескать, выйдет на крышу – там его просветит и провеет лунный простор.
Этаж за этажом... Усталость показала свою суть: оказывается, он тащил в себе смерть. На семнадцатом сел в изнеможении, он потерял желание что-то искать, хоть самого себя. Напало равнодушие. О, какое знакомое слово! Боже! …Бес! Это же его слово! Саша встрепенулся и поднялся, чтобы далее восходить к самопрояснению, только ноги его задрожали, и пот захолодил чело.

Снова сел на большую, потёртую ногами – и веками – ступень. Пространство перед ним как-то странно зашевелилось, делясь и развиваясь в разных направлениях. Вместо этажных площадок и лестничных маршей появились узкие галереи, пазухи, винтовая лестница… в этом прекрасном и страшном пористом здании зазвучали голоса, где-то упала на пол кастрюля, где-то хлопнула дверь… Окаменев от удивления, Саша внимал знакомым звукам: в этом сложном пространстве проживали крошки прошлого. Вон смех его бывшей жены – тогда ещё невесты – звонко пульсировал за углом. А потом он услышал собственный шмелиный голос, объясняющий однокласснику Вове особенности немецкой философии, на что Вова лёгким голосом ответил:

- Немец в угаре умствования страшен. Гоголь убежал от Гегеля, но Шопен от Шопенгауэра не смог, и был последним проглочен. Некоторые думают, будто он придумал шопинг, но такого не может быть, потому что богатый умом на деньги скуп, - сказал Вова и засмеялся, морща маленький нос.

Астронавт залюбовался его голосом и засветившимся в памяти веснушчатым круглым лицом. (Вова вскоре погиб на пешеходном переходе, но… оказывается, не погиб.)

Крошки прошлого не были добрыми, как не были добрыми детские игры – дикие, глупые, злые, забавные…  с воплями и шёпотом. Закон загробного преобразования гласит: призрак человека циничней самого человека; покойники бранятся матом гуще своих живых аналогов. (Почему?) И многогласье прошлого, которое Саша слышит сейчас, оно драгоценное, волшебное, но не доброе.

Потом он слушал звонкие шлепки мяча об стену. Подросток Олег не мог не стучать мячом, и порой что-то в жилых комнатах сваливалось на пол. Вот как сейчас - бряк!
- Ты всё-таки разбил эту вазу! – Она сама разбилась. – Ха, вы посмотрите на него, сама!  - невидимая тётка Тамара всплеснула руками, тем завершив речевую тираду, произнесённую резким, скандальным голосом.

Саше тоже нередко доставалось от неё, как-то она его даже ударила: сын стащил у неё деньги из сумочки, но разбираться Тамара не стала. Саша боялся её. Зато сейчас, какая бы ни была она стерва, Сашу Тамара не достанет: она где-то там, он где-то здесь. (Хотя, ради правды следует сказать: раздельные миры порой соприкасаются. На каких-то временнЫх частотах они вдруг совпадают, или разделяющая их энергийная граница становится «мягкой», камень становится прозрачным, через бездну тишины перекидывается звук-мост.)

У тётки Тамары был хахаль, и как-то на рождество он принёс живого гуся, которого сам должен был запечь, однако задолго до вечера напился и уснул. Гусь, получив неожиданное продление жизни, стал гулять по квартире. Тамаркины дети вмиг влюбились в гуся, и маленький Саша тоже. Она будила своего хахаля, будила… да так разозлилась, что сама свернула гусю шею. И села ощипывать.
- Всё сама!

Однако вот он, гусь – вот он! Астронавт увидел выход рождественского гуся из тёмного коридора. Дивная птица проковыляла куда-то в анфиладу каменных столбиков.

Ещё гром из прошлого: там уронили велосипед в коридоре, Тамара выскочила на шум, чтобы наорать и сделать шума больше.
- Как вы мне все надоели!
(Почему так? Наверно потому что ей хочется посвящать свою жизнь себе, а «эти» не дают.)   

Громко пело радио. О чём? О любви. Бешеная Тамарка выскочила на кухню выключить приёмник.
- Мне осточертел твой сладкояйцевый певец. В этом доме бывает тихо?! – накричала на пожилого отца. Безобидный был человек, но вот… породил Тамару. (Он был первым ректором академии-по-переписке. Сам придумал и вполне удачно исполнил свой проект. Студенты задавали ему в электронном письме философский вопрос – он им высылал ответ, они обсуждали. Получалось интересно.) Однако радио включал не отец, радио включала конечно же Тамаркина мама Таисия, неспособная жить без песенного томления. Отцу же доставалось не по ошибке, а по обычаю: потому что безропотный.

Много жильцов проживало в его большой квартире, там и Сашино детство прошло. Тамарка желала всех приёмышей выгнать, но профессор не позволял. Несмотря на свою мягкость, в этом вопросе он был несокрушим.

Женские голоса… Между собой мать и дочь вели порой инфернальные диалоги. А что такого? Отец в своих занятиях утонул, дети ещё не родились, и можно же двум женщинами поговорить начистоту.   
- Томка, ты за своей дыркой приглядывай, а то затаскает она тебя, - укоряла мать, поймав дочь на утренних возвращениях домой.
- Приглядываю. Никому бесплатно, – ответила дочь хмуро.   
- Торгануть подхвостьем – хоть какая-то польза в хозяйстве, - смиренно согласилась мать, однако на слово не очень верила дочери. – Ты всё же вагинке воли не давай, а то доведёт тебя до могилки.

Иллюстрируя наставление, мать привела сюжеты про верную Любу, которая горячо влюбилась и повесилась, и про вторую Любу, которая прохладно давала всем и тоже погибла, ибо нашёлся ревнивец, который в досаде за напрасно вложенную в неё страсть, задушил бедняжку.
- Не погибну, у меня принципы, - успокоила Тамара.      
- Вот и умница, - успокоилась мать. 

Сидя на лестнице в странном, страшном здании, Саша многое вспомнил и даже то, чего не знал. Звучали приглушённые стенами и закоулками звуки дробной жизни. Заплакал ребёнок. Засмеялся, заржал приятель Тамары…

Саша только сейчас понял, в какой нечистой среде проходило его детство, но детство увлечено сказочными безделушками и не видит сидящих вокруг монстров.

Может, оно и правильно: ледок на луже, цветок на ветке, звонкий мяч… может, они важней социума?   

Глава 8
Астронавт поднялся и пошёл на сближение со звуками прошлого. Маленькими шагами он вкрадчиво перемещался в загогулистом пространстве, где повороты, ниши, гипсовые барельефы, лоджии висели над лестничными шахтами. Окна в стенах глядели в соседние помещения или в кирпичную кладку. Луна не имела шанса пробиться в эти хоромы, и Саше пришлось признать, что воздух как-то сам светится - усилием сознания, быть может. По старой памяти. (Время - уносит, а пространство - хранит.)

Он приблизился к былым голосам. За исцарапанной дверью слышался голос профессора, ласковый и насмешливый.
- Так что вот, Саня, идя по дремучему лесу, ты пой, чтобы медведь узнал о тебе. Медведь не любит неожиданных встреч, он существо степенное; экспромты и сюрпризы люто ненавидит. Если ты устроишь ему сюрприз, и вы столкнётесь нос к носу, он выдаст экспромт: либо обкакается, либо нападёт. Посему оповещай о том, что ты идёшь по дремучему лесу.
- Надо красиво петь? – спросил мальчик.
- Не слишком, не то очарованный медведь последует за тобой.

Так профессор много лет назад беседовал с маленьким Сашей. Астронавт вспомнил хрипотцу его голоса, лукавство лица, амплитудную мимику – не от кривляния, но от любви к звучанию слов и к чужому ребёнку, в котором переливалась бриллиантовая горсть ещё неведомых способностей и пульсировала драгоценная теплота жизни. Перед Сашей на столе был тогда раскрыт огромный том Брема «Жизнь животных. Млекопитающие» с изумительными рисунками, и тот вечер подробно ожил в его памяти (если бы у сердца были глаза, оно заплакало бы), но, стало быть, не только в его личной памяти ожил тот волшебный вечер – сейчас он воскрес за той вон исцарапанной собачьими когтями дверью.

Открыть? Посмотреть на себя в детстве, и на дядю, который пригрел Сашу и помогал его человеческому развитию. Дядя настаивал на верности таланту: «Вот обнаружишь в себе талант и будь ему верен. С талантом жить интересней».

Как выглядел профессор? Детские очи видели его духовный образ, но черт лица ребёнок не разглядывал. Кроме того, астронавту надо было что-то сделать в доме, что-то исправить, надо было незаметно совершить одно маленькое действие.

Открыл. Голоса смолкли. Мальчик оглянулся: ребёнок Саша и он же взрослый встретились глазами. Мальчик Саша застыл в неизъяснимом испуге, его глаза перестали двигаться. Астронавт ощутил, что куда-то падает; его сознание погасло, потому что не знало, в ком из них находиться.

Он очнулся на лестничной площадке. В слуховое окошко втекал отдалённый свет луны. Странные переходы и ниши исчезли, снова тут были ступени, этажные площадки, квартиры с именами жильцов. Голова гудела, сердце холодно трепыхалось; он заглянул, куда не следовало. (Есть правило для всех живущих: не надо приходить не вовремя. Уехал, ушел? Возвращайся в означенную дату. А что касается детства, означенная дата здесь - дата смерти.)

Надо продолжить восхождение: выход отсюда где-то наверху. Он плохо соображал. Он принял эту мысль на веру, но из-за усталости и упрямства эта вера перестала быть верой, она стала автоматической установкой.

Что ему надо было исправить в том детстве? Отчего беспокойство? Оттого что был такой день…

Сын Тамары Олег не мог дождаться, когда мать разрешит ему завести собаку и однажды собственным решением принёс домой небольшую рыжую собаку по имени Динка. Матери он пригрозил, что уйдёт из дому, если она Динку выгонит, правда, подсластил угрозу обещанием хорошо учиться и регулярно выгуливать животное. Мать смирялась до того дня, когда Динка нашла в коридоре туфли из крокодиловой кожи - подарок профессора. Для собаки они были подарком судьбы. Нашла и растерзала. Тамара, увидев результат её зубастого куража, потеряла дар речи. В тот миг она возненавидела собаку насмерть. Чем бы её убить? Пупырчатым обухом для отбивки мяса? Нет, живое мясо так сразу не отбить, – неким инстинктом догадалась она, и вспомнила про поясок на халате. Она хладнокровно обвила им шею обречённой Динки и стянула пояс подвижным узлом. Принялась душить. Собака завертелась, подскочила. Но Тамара применила всю свою жильную силу и сдавленную жертву даже приподняла над полом. Собака помахала лапами и вскоре задохнулась. Её трупик она вынесла в большом пакете.

Олег, придя домой, не получил обычной радостной встречи. Спросил про Динку - мать пожала плечами, отвернулась. Олег никогда не видел у неё такого белого замкнутого лица, словно маска из мела. Мать совершила ошибку, забыв избавиться от изорванных туфель. Олег заметил их под обувным ящиком и всё понял. Тело собаки нашёл на ближайшей мусорке. Вытащил из бака мятое плоское тело Динки, принёс домой, положил в гостиной в центре ковра. Дома при этом никого не было. Профессор занимался в своём ИНИОНе, мать скрылась куда-то. Первым пришёл Саша, увидел труп Динки и ходящего по кругу Олега. На его обращение Олег не откликнулся, ходил как заведённый. Саша спрятался в детской комнате лицом в подушку. Вернулась Тамара, вошла, встала. Саша услышал, как Олег назвал мать страшным словом и выбежал из дома. В этот день семья развалилась. Олег перестал после школы возвращаться домой, приходил ночью, пропадал в дурной компании. Тамара стала клинической психопаткой (дурной характер при некоторых обстоятельствах превращается в шизофрению). Профессор ушёл в себя столь глубоко, что наружу почти не выныривал. Саша замкнуто рос, мечтая сбежать (к звёздам). Но доля вины в этой трагедии пришлась и на него.

Тамара в тот роковой день показала туфли соседке - та завистливо похвалила изящный дизайн, узорную кожу, высокую цену и пошла восвояси; Тамара, провожая соседку, поленилась открыть обувную тумбу, поэтому положила туфли на пол. Саша заметил непорядок, но не устранил (хотя Динка уже перегрызла Сашкин тапок). Наверное, причина была в том, что он жил в постоянном напряжении, сжимался, боялся проявить себя. Если бы он спрятал их в тумбу, ничего кошмарного не произошло бы. Ничего!

Астронавт ясно и подробно вспомнил тот роковой день. Конечно, ему хотелось бы исправить свою оплошность - убрать крокодиловы туфли в ящик, но вернулся он в детство не в тот злополучный день, да ещё потерял сознание. (Исправить оплошность, кажется, никому ещё не удавалось.)

Он поднялся, покрутил покаянной головой и пошёл по ступеням вверх. Такие опыты рассудок списывает на сновидения. Дескать задремал, что-то увидел, а теперь выбрось это из головы. Рассудку важно, чтобы человек не воспринимал всерьёз «параллельный» опыт: тебе померещилось, приснилось, почудилось, показалось. Рассудок проживает и командует лишь в одной реальности, поэтому ревностно «разоблачает» иной опыт: веры, воображения, археопамяти, угадывания, путешествий мимо вещества etc. Он ревнует.

Где-то наверху астронавту навстречу постукивали каблучки. Затем предстали его глазам: ноги, таз, грудь, плечи с головой и высокая причёска - Вика. Лицо мятое, уставшее. Увидев его, она как подкошенная села на ступеньку.
- Уф, сил моих нет искать тебя. А этому Брюклу вообще нельзя верить. Ни одному слову!
- Он же бес, - усталым голосом объяснил он.
- Бесов нету. Он бармен из дурацкой гостиницы и порядочный жулик. Обещал на мне жениться, между прочим, а я, дура, ни в чём ему не отказала!
- Где же ты была, невеста астронавта?
- В спальню меня затащил. Еле вырвалась.
- Мне наверх, - сменил тему Саша.

Она схватила его за рукав.
- Не ходи, он там бегает, меня ищет.
- Бес хорошо знает, где ты находишься и даже о чём говоришь. Мне наверх. 
- Я с тобой! Но ты не дашь меня в обиду?
- А ты меня?
- Почему ты, мужчина, задаёшь мне тот же вопрос?
- Потому что у нас равноправие. К тому же, твоя шлюховатость не спрашивала моего одобрения, так что не впутывай меня в свои проделки.
- Невежа!

Глава 9
Они снова путешествует с Викой, бредут вверх. Она принялась рассказывать (когда молчит, у неё дыхание сбивается) о своих подружках в Химках. Астронавт много узнал ненужного про Сюзанну Чпокову – продюсершу, которая создала треш-панель-группу «Ночные бабушки»; про двух гимнасток Продольную и Поперечную, которые теперь танцуют в баре «Анонс» и там показывают откровенную гибкость всего. Про Дивку Мочкарь и Малинку Завидову, которые подрались из-за Гигиена Гробова, психушки!

- Так ты послушай, они меня ещё и притесняют! Знаешь, между глотками вина как бы между прочим выпытывают информацию насчёт мужиков, а сами ничего по правде не говорят – врут. И вот примета, простая, ты сам всё поймёшь, если ты психолог: поцелуи. Вот мы встречаемся: Малинка быстренько подставляет мне щёку, чтобы я поцеловала, а меня не целует! Это что за отношения?! Нафиг мне такие подружки, я себе новых найду. Ой да, блин! Этот фрик тебе велел передать, что ты выиграл большой приз в лотерею.
- Я?!
- Ты стал мэром города или чем-то… я не слушала, я обиделась. Будешь получать?
- Мне наверх.
- Я с тобой.
- Зачем ты вообще к нему пошла? – преодолевая скуку, молвил астронавт.
- Говорю же, он позвал меня замуж, сказал, что мы идём во дворец бракосочетаний, а сам привёл в жилой дом… не знаю, право, кто тут живёт, а когда захотела уйти, он сказал, что сейчас покажет мне мою душу. Мы зашли в лунную комнату, а там на широкой кровати сидит знакомая зверюга, ну та, что мы видели в баре – ондатра или крыса… в общем, выхухоль.   
- Психообраз такой - лака, - поправил Саша, ощущая во рту кислый вкус какого-то навязанного вранья.

Он восходил по клавишам лестницы, Вика следом, не умолкая.
- Малинку изменила мужу. Одна актрисуля, Стёша Курдючная, узнала про это дело и давай Малинку шантажировать. Очень, видишь ли, Стёшке нужны деньги, прям позарез. А я говорю: не отдавай ни в коем разе, иначе повадится кувшин по воду ходить; лучше мужу покайся. Она говорит: боюсь, муж ревнивый. Ничего, говорю, неделю побесится и перегорит; потерпи, зато освободишься от подлюги. Понимаешь, Саня, я им всем помогаю, разъясняю психологию мужиков, а они даже спасибо не говорят.

- Тебя это сильно огорчает?
- Огорчает… вообще-то нет. Я утром просыпаюсь в хорошем настроении, ночью засыпаю тоже в хорошем. Это правильно, разве нет? А то есть люди, которым всё не так. Сабрина, к примеру, или Армен. Вечно ищут, на кого бы позлиться. Мы с ними знаться не хотим, но они всегда тут как тут. Прикинь, устроили мы девичник в кафе – ну хи-хи-ха-ха, выпили и давай озираться – кто бы к нам подсел. Глядим, а за окном Бориска малохольный руку приложил к стеклу и смотрит на нас, любуется. У него передние зубы как у зайца. И тут Армен подкатил на ёмобиле – весь прям с иголочки… притащила же половая сила. То ли хочет меня, то ли ненавидит, а может всё сразу – не поймёшь этих иноплеменников. …Ты правильно холостяком держишься. Взять хоть меня – ну какая из меня жена: я как медуза, бросишь на горячие камни – испарюсь, а в море я ленивый кисель.
- Ну-ну, ты к себе слишком строга, - вступился астронавт.
- Замуж бы меня взял какой дурачок - я бы его за это полюбила. 

И далее они топали по лестнице, оживляя тишину брызгами Викиных слов и вздохами астронавта.         
- У меня была одноклассница Шаля, ну шлюха с большой буквы. Настоящие шлюхи сколько ни хвастаются темпераментом, деньги любят больше секса. Так вот после интимной ночи эта Шаля оборачивается на пороге и заявляет, что ей нету восемнадцати лет, и показывает паспорт, после чего просит мужчину перечислить ей на счёт энную сумму. Хитрость в том, что она дату рождения «исправила» на один год. Выглядела Шаля по-взрослому ну и была сексапильная, кокетливая – мужики ловились, как плотва. Так набрала она за год на квартиру. Прощай, общага!

Что-то в её словах было милое - Саша отметил, что в них не было злости. Она постоянно кого-то критиковала, но таков жанр «обсуждение подружек».   
- А вот история про пацана – такой Андрюшка у меня был сосед. К нему барышня прилепилась, и вот пошёл он в магазин, а банковскую карту забыл – ну, возвращается и слышит, как его подружка по телефону трещит и хвастается, как она Андрюшкой помыкает, как заставляет подарки дарить и, чуть что, просить прощения. Тут же она кому-то призналась, что Андрюшка этот ей нужен только ради комфорта, а любит она по-настоящему Петюню, который пока что в тюрьме сидит. Андрюшка ворвался в комнату: вещи собирай, уходи! – кричит. Она ему: ах ты подслушивал, низкий человек! - и в слёзы, а потом одумалась и говорит, мол, она просто хвасталась перед подругами, потому что у этих подружек бабья крутизна в почёте. Эх ты, подслушал и - поверил!  Андрюха всё же выгнал её, только она мстила ему по-всякому: и деньги отсуживала, и слухи разные распускала… даже повторять не хочу. Андрюха-то запил с горя, а потом уехал и где-то вдали простыл да и помер - от гангрены, вроде бы. Видать, любил её.

Саша успел ей заметить, что все рассказы у неё донельзя поучительные… и тут они встретились: на очередной лестничной площадке стоял Брю в позе Наполеона: одна нога чуть впереди, руки скрещены, голова глядит неподвижно в горизонт. Поднявшись к нему ближе, они словно разбудили его: он подскочил, замахал руками, состроил морду за пределами выразительности.   

- Наконец-то! Я заждался, поздравительная фраза прожгла мне язык: ты выиграл звание мэра города! Вау! И сто раз вау! Не успел я тогда рассказать, что кроме шахмат у нас бытует лотерея. Нет, ни платить, ни покупать… ну их к чёрту! В качестве билета выступает пятизначная цифра: номер дома и номер квартиры. Пойдём скорей, собрался весь город… не обессудь, у них не много развлечений: шахматы, отражение лунного света на стекле (если пошевеливать окно) и лотерея Манго (Man go). 

Жестом царедворца бес распахнул дверь в квартиру 137, и Саша увидел просторный зал без потолка, луна сюда глядела прямиком, и была видна толпа зверьков, которая текла сама в себе от какого-то нетерпения и любопытства. Блёстки их глаз глядели на гостя. Саша оглянулся, ища Вику, дабы оказать ей моральную поддержку, но той не было рядом (быть может, Саша сам нуждался в её поддержке).
- Где люди? – спросил неслышно.
- Зачем они тебе? Здесь лакомки - последыши и наследники человеческих душ.
- Вот эти шелковистые крысы?!   
-  О да! Ваши персональные гордыньки, ревнючки, любимки. А люди уже ни к чему. Ты в аптеке не покупаешь всё растение с корнями и побегами, ты покупаешь действенное вещество, но лакомка и есть именно суть гомосапа, к тому же места занимает меньше.

- Ты какая-то падла, ты есть гадость, - сказал астронавт, опершись плечами и затылком на память о том, что он человек.
- Не гадость, мой опрометчивый друг, но оппозиция. Гордые интеллектуалы должны находиться в оппозиции к власти. И всякий уважающий себя хомосап держится оппозиционером, потому что горд; потому что претендует на лучшую долю счастья и славы, потому что начальников считает ниже себя, а себя видит выше всей окружающей действительности, включая эту наспех сделанную вселенную. К тому же гордый никому не должен – это ему все должны. И на всякого, кто напоминает ему о долге, он злится (будь то друг или родина). Для гордых мы создаём другой мир – заповедник Самолюбий. Прежняя власть начинала свои действия, включая свет, а мы, как видишь, - тьму.

Почему «тьму»? Разве луна уже не освещение? Подумал астронавт и сам себе ответил: в любом сумасшедшем доме должна быть дежурная лампочка.

- Не абсолютную тьму, - также поправился бес, - ибо тьма со временем уплотняется и в ней уже неудобно играть в шахматы, но как фон. Как фон! Сияние твоих глаз на тёмном фоне заметней, чем при свете дня. Кстати, когда твоя станция погрузилась во тьму, твоя любимая герань отвернулась от окна и обратила свои листья к твоей койке, решив питаться глубинным свечением твоего организма.   

- Станция! – вмиг вспомнил Саша с виноватым страхом и со всей ясностью.   
- Вот об этом я и хотел с тобой поговорить, - голосом психотерапевта или соблазнителя проговорил Брюкл. – О, не надо тебе возвращаться! Так прошептала одна баба Одиссею… Калипсо или Навсикая. Не возвращайся! Тебя там ждёт гибель. 

Бугорчатая толпа зверьков притихла, слушая беседу; они сели толстыми столбиками, точно сурки; луна отражалась точечно в их тёмных глазках, похожих во множестве своём на икру будущей жизни, которую призван пробудить лунный свет.
- Вон у твоего однокурсника Лаврентия Куйко… помнишь такого?
- Ну да, он с ума сошёл.
- Ничего подобного, у него ума-то особо не было; у него был долгий-долгий запой, который привёл к дегидратации мозга. От этого случается инсульт или смерть, но он – ты вслушайся! - остался дурачком. Для природы конечно удобней было бы убить: подопечный с возу – природе легче! С дурачком придётся возиться: поддерживать множество явных и неявных каналов подпитки, информационных связей… большие хлопоты по содержанию дурачка, но всё-таки она пошла по трудному пути. Снимаю шляпу.

- Ты это к чему?
- К тому что длительный стресс на твоей службе может с тобой сыграть подобную штуку, и далее перед тобой откроются три пути: инсульт, смерть или дурачок. Ты что выберешь? Не отворачивайся, я не просто так болтаю, у меня кое-какие связи в природе… подумай о будущем. Обычно, заметь, никто никого не спрашивает, а я тебе приоткрываю выбор - по дружбе. Ну ладно, по знакомству, а то ты весь изморщился. Я тебе устрою инсульт и лежание на койке в течение трёх месяцев и девяти дней, для размышления. Для выращивания лакомки. Ухаживать за тобой будет станционный робот, а ты будешь лежать и завидовать всем ходячим, и в это самое время в тебе будет формироваться лака, шкурка её будет набираться блеска, воска и коллагена, её глаза наполнятся влагой вожделения и ревности, а когда ты скончаешься от остановки сердца, она с последним твоим вздохом выпрыгнет наружу. Но если не хочешь инсульта, останься у нас. Правда же? - обратился в зал, и в зале взорвался визг и хрюк. 

- Я думал, надо выращивать в себе человека, а ты говоришь – зверька, - ответил Саша вполне напрасно, ибо и по смыслу неприемлемо для беса, и в потоке шума недоступно для слуха.
- Зверёк – не ангел, но будет жить вечно, потому что я так хочу, - твёрдо прошептал ему в ухо бес.
- Самомнение ослепляет тебя, - возразил Саша в напрасном рефлексе дотянуться до сознания Брюкла.
- Никаким действием ты не можешь подкрепить свои слова, а я могу: приз в студию! – дико закричал Брю поверх общего бушевания.

Из-за боковой кулисы - дерюги, усеянной звёздами из фольги, – вышла Вика, несущая на подносе венец (быстро они спелись, подумал астронавт.)
- По указанию лотерейной фортуны сей недалёкий человек ныне объявляется Мэром лунного города и Королём чертогов.

Зал ещё громче взревел от возбуждения. Вика возложила венец на голову астронавта, и не успел он отшатнуться, как венец, облегая голову, спустился к нему на горло. Вика отняла свои руки и заглянула ему в глаза:
- Вот и всё. Не злись, нам тут будет лучше.
Венец оказался ошейником. Брю мигом прицепил к ошейнику поводок.
- Вот и всё, - повторил он от себя и поднял край поводка над собой, чтобы показать своё достижение всем присутствующим.

Пространство зала силою бесова торжества распахнулось – зримую панораму теперь занимала поверхность планеты Земля, только там виды постоянно менялись, ибо планета вращалась, а наблюдатель находился чуть выше облаков и пребывал в неподвижности. Он видел стадионы, улицы, площади, потоки машин и людей. В разрывах туч проглядывали фабрики с дымящими трубами, пляжи с трупами морских животных, железные дороги в момент, когда опрокидываются и воспламеняются вагоны; митинги и больницы. Везде приоткрывались трагические сцены, и смутный океанический крик восходил от земли к тёмным рваным облакам, выше которых стоял на безымянном постаменте астронавт в тугом ошейнике.

«Враги», - прозвучало в нём в адрес подразумеваемых многих, один из которых стоял с ним рядом. И такая тоска его взяла от всего земного, что он прыгнул в пропасть головой вперёд. Он ожидал удара ошейником по горлу и удара на разрыв по шейным позвонкам, но свободное падение длилось. Он долго стискивал челюсти и веки, встречая смерть, но, не встретив, открыл глаза. Он падал на свою кровать, он силой гравитации, силой памяти и чувства долга был возвращён на станцию, родную, наполненную тишиной межзвёздного простора - тишиной, в которую облачён Бог.

Затухающий фонарик валялся у кровати на полу. На пульте мигал красный огонёк – надо срочно проверить состояние станции! Прозрачный потолок наполнялся нежным рассветом. Он подобрал фонарик и прижал к сердцу.