МИХМачам посвящается
Вместо предисловия
Мне долго не терпелось погрузиться в глубокие воспоминания о минувших студенческих днях. И я даже сварганил нечто вроде повести под наименованием «Строяк», где окунулся памятью в быт настоящих мужских строительных отрядов, где мне, по счастью, в форме отдохновения от учебы и ради хорошего заработка, довелось вдоволь потрудиться во время летних «трудовых семестров». Но в период прохождения курса высшей школы у нас имелись и сугубо принудительные трудовые повинности, которые, с одной стороны, изрядно отвлекали нас от мира знаний, а с другой – воспитывали в будущих специалистах умения и навыки работы в команде, в коллективе, вынуждали к принятию быстрых и точных решений, учили взаимопомощи и взаимной выручке, помогали разбираться в людях и прогнозировать ближайшее будущее. Именно там, на овощных базах и сельскохозяйственных работах, или как тогда говорили, на «картошке», проявлялись будущие характеры и кристаллизовались личности.
Несмотря на декларированную «плановость» социалистической экономики, на полях страны из года в год велась жесткая и бескомпромиссная «битва за урожай», а каждая осень неизменно сопровождалась отправкой сотрудников московских ВУЗов и НИИ в сельскую местность на «картошку» и на овощные базы. Безо всякого сомнения, эта закономерность имела экономические причины. Конечно, страна недополучала какую-то часть продукта, выпускаемого этими предприятиями и организациями, снижалось качество образования. Но при этом себестоимость сельхозпродукции существенно падала, позволяя поддерживать «смешные» цены на самые ходовые овощи и фрукты. Достаточно слегка напрячь извилины головного мозга и вспомнить картофель по 12 копеек, морковку по 10 копеек, свеклу по 9 копеек и капусту по 8 копеек за кг, наполнявшие овощные отделы рядовых гастрономов в советское время. При этом розничные цены на мандарины стабильно держались из года в год на уровне порядка 3 – 3,5 руб. за кг. То же самое касалось дынь, винограда, алычи и прочих продуктов южного происхождения. Таким образом проявлялась так называемая «ленинская национальная политика», состоявшая в максимальном угнетении населения Центральной России и усилении «слаборазвитых национальных окраин». Ныне, после позора 90-х, мы хорошо знаем, к чему это приводит.
Так или иначе, подавляющее большинство населения принимало участие в этой ежегодной «битве за урожай» или воспринимало все просто как данность. Мы же, студенты, волей-неволей следовали заведенным «сверху» правилам. Ведь на период сельхозработ и овощебаз все учебные занятия в ВУЗах полностью прекращались. А это означало, что мы вынуждены будем проводить свое время как-то иначе, чем во время учебной страды. В нашем институте сельхозработы были обязательны для всех студентов второго и четвертого курсов. Освобождение от «картошки» студенты могли получить лишь по медицинским показаниям либо по каким-то чрезвычайным обстоятельствам, вроде кончины близких людей или ухода за инвалидом. Все остальные, без изъятия, должны были работать на полях страны и собирать сельхозпродукцию. Уж кто-кто, а деревня была в этом кровно заинтересована, ей предстояло отвечать за результаты.
***
Тот год был Олимпийским: в 1980-м в Москве проходила XXII Летняя Олимпиада. Для нас, студентов, это означало, что в учебных планах образовались значительные бреши, вызванные подготовкой к этому важному мероприятию. Как выразился наш лектор по математическому анализу А.Л.Каламкаров, «у всех вас будет диплом с Олимпийской символикой». То есть, слегка бракованный. Действительно, из курса математического анализа у нас был изъят почти целый раздел, касающийся степенных рядов. Мне потом довелось эти главы несколько раз проходить самостоятельно, и я еще не раз вспоминал пророческие и афористичные слова преподавателя. Благо, позже, учась уже на мехмате МГУ, я этот раздел еще несколько раз детально проштудировал.
Но я тогда угодил в запасную спецгруппу по английскому языку: из нас готовили языковый резерв для обслуживания иностранных гостей Олимпиады. Поэтому я решил посещать обычную и спецгруппу параллельно. В результате, я потерял счет числу экзаменов по английскому языку, которые мне довелось сдать за время учебы. Я отнюдь не ропщу. Наоборот, этот английский мне потом многократно пригодился в жизни. Однако, в том достопамятном 1980-м году нас признали недостойными принимать иностранных гостей, делегировав для этого студентов МГУ, ИНЯЗа имени Мориса Тореза и МГИМО, то есть профильных языковых ВУЗов. В итоге, я в принудительном порядке и на общих основаниях был направлен в обычный торговый отряд студентов МИХМа, где проработал целое лето в маленькой московской булочной на пересечении улицы Чернышевского с Девяткиным переулком в качестве квалифицированного грузчика со знанием иностранного языка. Там я здорово застудил мышцы плеч. Дело было в том, что наиболее тяжелый хлеб, черный ржаной, нам привозили рано утром, когда начинался самый крепкий сон. Толком не проснувшись и не размявшись, мы вынужденно вылезали с наших жестких полок в подсобке, где спали, и выходили разгружать машины с хлебом.
По всем человеческим законам, мне следовало сначала залечить свои трудовые раны, а уж потом приниматься за сельхозработы. Как честный и наивный студент, я отправился в медпункт за освобождением от «картошки». Но там меня сочли злостным симулянтом и справки не дали. Я попытался отлынить напрямую, направившись к декану факультета, Василь Василичу Гутареву. Он же заявил мне, что не располагает такими полномочиями, и предложил зайти в Партком. Я понял: он не врет, но в Партком мне идти не хотелось.
Делать было нечего, оставалось лишь приготовиться к поездке на «картошку». Но тут неожиданно выяснилось, что у меня имеется только новенький черный спортивный костюм болгарского производства, который я купил во время Олимпиады. В остальном я был гол и абсолютно не готов к осеннему экстриму. Допустим, более-менее теплая куртка на ватине у меня еще была. Но водостойких сапог не было вовсе. Выручил меня отец. Он забрался на антресоли и вытащил откуда-то высокие и страшно пыльные яловые сапоги. Оказалось, что это были дедовские сапоги, которые тот носил в бытность дегустатора на пищекомбинате. Я их примерил: они были мне прилично велики. Вдобавок, обувка «просила каши»: подошвы держались на честном слове. Делать было нечего, я взял их с собой, надев на ноги. Сумку я купил перед самым отъездом. Это была очень компактная сине-бело-красная сумочка из плотного кожзама с двумя большими отделениями, одним малым и ручкой сверху, ремешком через плечо и латинской надписью на боку «BASKET». Покупка оказалась для меня весьма удачной. Потом с этой сумкой я побывал и на практике, и в стройотрядах, и в самых разных поездках. Она до сих пор живет у меня где-то дома и теперь превратилась в наглядный предмет истории Великой страны.
Перед отъездом я пару раз сбегал в институт и уточнил диспозицию: отъезд был назначен на 3-е сентября. Для нашего сельхозотряда зафрахтовали целую электричку, превратив ее в поезд-экспресс. Местом дислокации был назначен подмосковный совхоз «Полянки», расположенный за пару остановок до начала Рязанской области по Казанской железной дороге. Какой-то доморощенный острослов сразу же окрестил этот совхоз в «Подлянки», вызвав всеобщий хохот. Но в целом народ был настроен позитивно, если не считать Кости Сумнительного из 3-й группы нашего потока. Он старался любую новость превратить в скандал, постоянно занимался интригами и провокациями, и даже демонстративно носил спортивный костюм вызывающе алого цвета, как бы давая понять, что у него огнеопасный нрав. Позже выяснилось, что он накропал какой-то крамольный материал в «Комсомольскую правду», и Комитет комсомола с Парткомом заодно решили его проучить. Короче, на «картошке» мы видели его не более пары недель, а потом он куда-то исчез. А возможно, что это была его хитрая комбинация, благодаря которой он отлынил от сельхозработ. За достоверность версии не ручаюсь, но вполне допускаю.
Тем не менее, мне удалось относительно полноценно собраться в дорогу. Перед началом нашей «картошки», еще в августе, почти ежедневно лили короткие, но обильные дожди, заставляя меня всерьез тревожиться о собственной непромокаемости. Однако день отъезда оказался просто лучезарным. С раннего утра на небе не было ни облачка, и такая погода продержалась почти до конца сентября. Просто я очень хорошо запомнил, что обратно мы вернулись только 11-го октября, почти через полтора месяца.
В пути все занимались кто чем: кто-то играл в карты, кто-то – в «города», а кто-то читал любимую книгу. Мы же с ребятами из нашей ячейки в электричке решили потешить себя анекдотами. К середине пути мы уже устали смеяться и только изредка тяжко выдыхали воздух, когда кто-то рассказывал ну очень смешной анекдот. В то время еще не принято было записывать анекдоты, это был чисто устный жанр народного творчества. Манера записывать, а потом и продавать анекдоты появилась гораздо позже, в конце 80-х, когда на телевидении стал выступать Юрий Никулин. Он по старой еврейской привычке коллекционировал анекдоты, а в русской среде это считалось глумлением над жанром.
Позже, перед самой «Перестройкой», один мой добрый приятель, бывший доцент Плехановского института, Владлен Гаврилович Протасов, рассказал мне, как один человек, которого он когда-то здорово выручил по жизни, в 80-х пригласил его однажды на еврейское семейное торжество. Он был весьма удивлен и чрезвычайно смущен, когда по завершении праздничного застолья все члены семьи достали секретные личные тетрадки и начали с выражением и в лицах читать друг другу разнообразные анекдоты, которые гость всегда считал сугубо устным жанром. Более всего его вогнала в краску дочка хозяина дома, стопроцентная пай-девочка, студентка какого-то гуманитарного ВУЗа, когда начала без купюр и с выражениями приводить препохабнейшие матерные и грязные истории из своего сокровенного кондуита. Мы же в той электричке «Москва-Рязань» рассказывали только то, что были в состоянии запомнить наши мозговые извилины. Видимо, мозги у нас были что надо, поскольку мы долго не унимались.
В конце концов, после примерно 2-х или 2-х с половиной часов дороги, мы прибыли на узловую станцию «Фруктовая», где не оказалось перрона в его обыденном значении. Над землей на несколько сантиметров возвышался лишь невысокий тротуарчик, да и то где-то на 40% длины поезда. Пришлось сначала поднимать стальные щиты, решетки и обнажать ступеньки вагонных лестниц, а потом уже спрыгивать на асфальт или гравий, заменяющий перрон. Но студенты, как водится, справились. Откуда-то поступила команда «Всем построиться на площади», и мы двинулись в направлении громких голосов.
В тот год командиром МИХМовского сельхозотряда, то есть главным надо всеми нами, был назначен то ли доцент, то ли старший преподаватель кафедры «Технология химического машиностроения и аппаратостроения» (ТХМиА) Виктор Захарович Елкин. Точно помню, что на ХАСе, то есть, на факультете Химического АппаратоСтроения, главным был он. Ему в помощь были назначены: сотрудник кафедры «Термодинамика и теплопередача» Сергей Михайлович Бражников и от Военной кафедры – капитан Александр Александрович Лобахин, или просто, по аналогии с фигурой, «Пельмень».
Елкин производил на всех весьма приятное впечатление, был вполне вменяем и интеллигентен, говорил немного и негромко, но всегда по существу. Телосложения он был сухого, но на голове ему маленько не хватало волос, поэтому он почти всегда носил кепку. Был он чем-то слегка похож на американского актера Кевина Костнера. Бражников выглядел несколько более экзотично, напоминая мне типажом обедневшего французского дворянина: у него были слегка волнистые длинные рыжеватые волосы и густые усы, при довольно плотном телосложении. Наиболее колоритно в нашем штабе выглядел капитан Лобахин: он поражал всех огромным тугим животом. Одет он был всегда в полевую военную форму. Помню, как позже, во время перемены, один не в меру ретивый студент был застигнут Пельменем на шестом этаже нового корпуса, то есть, на Военной кафедре, в прыжке или пробежке. Тот прижал его пузом к стене, а потом тем же животом метнул в противоположный конец коридора, где студент пал ничком и долго не мог подняться. Пельмень же только покачал головой и спокойно, даже флегматично, хрипло молвил:
- Здесь не место для скачек. Это – Военная кафедра.
Вообще же Штаб наш был вполне квалифицирован. Быстро провели перекличку и параллельно начали переговоры с местным начальством. Выяснилось, что буквально три дня назад сюда приехали наши квартирьеры, но их нигде не могли отыскать. Еще через полчаса мы узнали, что совхоз не успел подготовиться к нашему приезду. Встал вопрос о нашем возвращении в Москву. Однако, поскольку речь шла о принятии политического решения, Елкин пошел на принцип: он объявил, что в случае невозможности нас принять, известие будет тут же доложено в соответствующие партийные инстанции. Настало время трепетать совхозному начальству. Вопрос нашего размещения моментально был решен.
Рядом, на запасных путях, стояли четыре зеленых плацкартных вагона. Решено было разместить нас в этих импровизированных жилищах. Вскоре я застолбил себе место на верхней полке одного из них, кажется, в последнем по счету. Сортир был на улице, умывальник – там же. Вскоре в вагон потянулись девчонки с нашего потока. В соседних плацкартах разместились Ира Балина, Ира Алабян, Люба Иванова, Ира Ратке, Лена Алпатова, Ольга Хомякова и еще кто-то из 6-й группы. Ребят по неизвестной причине среди них не было. Спустя какое-то время объявили, что пора выдвигаться на обед. Это означало, что Виктору Захаровичу Елкину наконец удалось поставить наш сельхозотряд на пищевое довольствие. Это была очередная, но далеко не последняя его победа.
***
Мы вылезли из плацкартных вагонов и только тут узнали, что к каждому из них прикреплена молодая девчонка, проводница. После разукомплектации поезда каждый вагон продолжал считаться действующей инвентарной единицей, за которую отвечал какой-то конкретный человек. Таким человекам и была эта девочка-проводница. Все, что происходило с вагоном, теперь висело персонально на ней. Наши проводницы выглядели довольно растерянно, хотя и носили железнодорожную форму. По-видимому, раньше им не приходилось попадать в такие ситуации. Но, тем не менее, жизнь продолжалась.
Я вышел на волю и решил слегка познакомиться с окрестностями, где нам предстояло пробыть и проработать больше месяца, в зависимости от темпа уборки урожая и от погодных условий. Мы располагались на правом, высоком берегу реки Оки. Оказалось, что здесь, почти на границе Московской и Рязанской областей, находится грандиозный транспортно-перевалочный или, как сказали бы сейчас, логистический центр, где почти в непрерывном режиме происходило движение самого разнообразного груза. На станции «Фруктовая», которая была узловой, происходила перегрузка и смена типа перевозки с железнодорожного на автомобильный. Соответственно, крупный опт превращался в мелкий и развозился дальше по окрестностям. Сюда же поступала и львиная доля овощей и фруктов: южные ехали на север, северные – на юг и так далее.
Наши квартирьеры быстро протоптали кое-какие стежки-дорожки в направлении вагонов и складов. После нашего окончательного прибытия на место дислокации эта тема необычайно активно развивалась и разворачивалась: мы практически ежедневно имели доступ к экзотическим фруктам и ни в чем себе не отказывали. Просто почти каждую ночь кто-то из наших совершал набеги на склады, пакгаузы и транзитные вагоны с продуктами. Охрана ничего не могла с этим поделать, поскольку каждую ночь набеги осуществлялись по новой схеме, ни разу не повторяясь. Многие студенты с нашего потока более полугода потом не могли без отвращения смотреть на арбузы и бананы с ананасами.
Выяснилось также, что на территории местных палисадников также произрастают множество яблонь, сливовые и вишневые деревья, крыжовник, облепиха, смородина и прочие дары природы. Почти до самого октября мы регулярно обчищали местные сады и огороды, пока их содержимое окончательно не иссякло. Тем не менее, местные не были на нас в обиде. Наше присутствие все окупало сторицей. Работая практически за кормежку, мы выполняли все плановые обязательства подмосковного совхоза «Полянки».
На следующий день нас пересчитали и разделили: факультеты ХАС, «Криогенка» и «Машфак» (факультеты Криогенной техники и Машиностроительный, примеч. автора) остались на центральной усадьбе совхоза, ТК и АХП (Техническая Кибернетика и Автоматизация Химических Производств, примеч. автора) отправился в так называемый «Большой лес» (который сразу же прозвали «Темным лесом»), а Механический факультет и часть Криогенки двинулись в соседнее село Озерицы. Позже мы часто туда ходили, поскольку в Озерицах располагалась баня, которая пользовалась популярностью, в отличие от той, что стояла на центральной усадьбе. Там я помню только душевые.
Вскоре наши квартирьеры нашлись. Насколько я припоминаю, среди них были: Андрей Марков из 3-й группы, Игорь Дайхин, Серега Шестерманов и Андрей Чернавин из моей, 5-й группы, Женька Овчинников из 6-й группы, Серега Ляпин и Коля Нестерчук из 7-й группы. Остальных просто не помню. Разместившись в плацкартных вагонах и слегка освоившись, на второй день пребывания на «Фруктовой» ребята вечером решили чем-то разнообразить досуг и отправились в местный Дом культуры на дискотеку. Там, как ни в чем не бывало, они образовали кружок и стали дрыгаться под быструю музыку, как и подобает вести себя на дискотеке. Однако местные, увидев чужаков, решили показать им, кто в доме хозяин. Рядом начали дергать руками и ногами несколько местных, нарочито задевая наших и норовя наступить кому-нибудь на ногу. Нашим, само собой, это надоело.
Надо сказать, что Коля Нестерчук и Серега Ляпин почти профессионально несколько лет занимались каратэ, борьбой и боксом, готовясь после завершения учебы в ВУЗе поступить на службу в КГБ. При этом Ляпин был КМСом (Кандидатом в Мастера Спорта, примеч. автора) по спортивной гимнастике, то есть, с растяжкой у него было все в порядке. И когда в зале притушили свет, а кто-то рядом стал толкать наших в открытую, Серега с Колей почти синхронно, предварительно договорившись, провели «уширо маваши гери» (удар ногой с разворота на уровне головы противника, из арсенала каратэ, примеч. автора), а потом Нестерчук прошелся по залу с нунчаками. В результате часть местных зачинщиков выпала в осадок. А наши ребята, немного потоптавшись для вида, решили «сделать ноги». Разумеется, не обошлось без краткой схватки на улице. Но поскольку основные силы оказались нейтрализованы, отступление прошло без потерь.
Правда, теперь местные, получившие столь позорное поражение на своей территории, пытались отыскать обидчиков и примерно наказать. По этой причине наши ребята старались на улице не светиться и отсиживались либо в вагонах, либо в местном заведении под названием «Перевицкий торжок». Дело в том, что до Батыева нашествия на Русь в 1237-м году от Рождества Христова, в этом бойком месте, где пересекались многие пути-дороги, стоял город по имени Перевидск или Перевицк. С его крепостного вала открывался роскошный вид на пойму реки Оки и город Белоомут. Этот Перевицк татары выжгли до основания, но память о нем осталась и была увековечена в названии местного заведения, где с 9-ти часов утра продавали в розлив крепленое вино и даже водку.
Туда время от времени наведывались, наверное, все приезжие, в особенности, водители, а местные его почему-то не слишком жаловали. «Торжок» сразу облюбовали наши квартирьеры и ХАСовцы с четвертого курса. Скорее всего, там они и были обнаружены Виктором Захаровичем Елкиным в день нашего приезда на сельхозработы.
***
На второй день была назначена раздача спецодежды и спецобуви. Естественно, все это вызвало дикий ажиотаж, в результате которого сапог всем не хватило. Я не стал принимать участие в этой дележке, надеясь на дедовские сапоги, но оказался неправ. Эта древняя обувь еще была условно годна к носке в сухое время, но когда с небес полились дожди, то не выдержала и сдалась. Но тогда я еще не знал об этом. Яловые сапоги, хоть и болтались слегка на ногах, но я с ними уже сжился. Благо, отец еще в детстве научил меня наматывать портянки, и мозоли мне не грозили. Вдобавок выяснилось, что ограниченное число мужских резиновых сапог имело размер, начиная с 42-го, а я тогда носил максимум 40-й. На телогрейку я также не стал претендовать и возвратился в плацкартный вагон.
Делать было нечего, и я прилег на боковую лавку отдохнуть и заснул. Проснулся я от девчачьих голосов. Оказалось, что уже наступил вечер, и в наш вагон заявилась пара незнакомых парней. Девчонки по соседству встревожились и защебетали, а я поднялся и преградил непрошеным гостям дорогу. Уже позже, познакомившись со студентами 4-го курса с нашего факультета, я узнал, что к нам вагон приходил Андрей Соломонов. Ему не терпелось познакомиться с девочками со второго курса, а вот им совершенно этого не хотелось. Тем не менее, он довольно бодро двигался по вагону, надеясь на взаимность.
И тут, откуда не возьмись, на пути возник я. Андрюха глупо заулыбался и понял, что взаимности не получится. Мне не хотелось осложнений, но в случае чего я решил действовать на опережение. Поэтому улыбаться в ответ я не стал, а поднял руки и поставил враспор на полки. В случае агрессии у меня имелось некоторое преимущество, но я был совсем один. Со стороны входа раздавались незнакомые голоса, но вот ребят с нашего потока я что-то не видел. Однако Соломонов остановился и задал мне вопрос:
- Ты что, здесь вышибалой будешь?
Мне ничего не оставалось, как ответить:
- Считай как хочешь!
Андрей как-то погрустнел, еще раз посмотрел на меня и решил не связываться:
- Ладно, еще познакомимся…
И направился к выходу. А девчонки кинулись меня наперебой угощать: кто вареньем, кто печеньем, кто домашними котлетами. Но я попросил их немного подождать и вышел наружу, чтобы убедиться в том, что гости покинули наше временное жилище.
Потихоньку стемнело, и объявили готовность к ужину. На ужин почти все вышли уже в казенных обновках – кому досталось. Столовая была устроена в старой, еще постройки XIX века, церкви корабельной схемы. В советское время ее лишили главок, но само здание было выстроено чрезвычайно надежно, поражая своей основательностью и прочностью. На кухне уже обжились девчонки с нашего потока, их рекрутировали в помощь к местным поварихам. Кто-то из наших сообщил, что скоро из общежития в Измайлове привезут знаменитую дискотеку «Видеотон». Ее организовали ребята с нашего факультета, а это означало, что скоро сюда потянутся молодые люди со всей округи.
Первый полный день целиком ушел на организацию и размещение по «норам». Однако нам еще предстояло «великое переселение», поскольку жить в плацкартных вагонах целый месяц было абсолютно нереально. Вечером в церкви попробовали устроить нечто вроде импровизированной дискотеки, но было темно, неуютно, да и квалификацией доморощенный диск-жокей не отличался. Подавляющее большинство студентов это мероприятие проигнорировали, предпочтя прогулки на лоне природы и тесные компании.
К нашим девчонкам, наконец, заявились ребята из 6-й группы: Женька Овчинников, Мишка Захаров, Витька Кушнир, Димка Романовский, Шамиль Белялетдинов и Сережка Ануров. Они почему-то ходили всюду вместе и почти не разлучались. Вышло так, что при поступлении в МИХМ я подавал заявление на кафедру КАУХВЭТ (Конструирование Аппаратов и Установок Химии Высоких Энергий и Температур, примеч. автора), которой заведовал профессор С.Н.Шорин, а меня записали в 3-ю группу, которая относилась к кафедре КАХП (Конструирование Аппаратов Химических Производств, примеч. автора) и возглавлялась профессором Л.С.Аксельродом. Поскольку я сдал первую сессию на одни пятерки и досрочно, декан факультета ХАС В.В.Гутарев, будучи верен своему слову, перевел меня на искомую кафедру, предоставив право выбора между 5-й и 6-й группами. Я выбрал для учебы 5-ю группу, но плотнее общался с ребятами из 6-й. Ребята там были как-то более компанейские, а Женька Овчинников вдобавок играл на гитаре.
Кстати, чтобы не было скучно, я прихватил с собой на «картошку» мандолину – 8-струнный музыкальный инструмент, который самостоятельно освоил еще в 9-м классе за неимением гитары. Потом гитару я тоже освоил, но в «колхоз» брать не стал по причине ее хрупкости и дефицитности. В вагонах же было тесно, и 6-я группа сплотилась, а вскоре и здорово прославилась благодаря довольно ладному исполнению малоизвестной песни, имеющей ограниченное хождение под наименованием «Письмо жены». Вот она:
По бугоркам, по низким косогорам,
Плывет печально бледная луна.
По вечерам поют девчата хором,
Лишь по тебе тоскую я одна.
Ты пишешь мне, что ты по горло занят,
И некому носки прополоскать,
А вот у нас на родине, в Рязани,
Цветет вишневый сад и много слив.
По вечерам гоняем мы скотину
Туда, где плещет быстрая Ока.
А также знай, кудрявую рябину
Срубил отец по пьянке на дрова.
Луна на небе облачком покрылась,
И выпал первый снег на скотный двор.
У нас вчера свинья опоросилась…
Лишь мы с тобой в разлуке до сих пор.
Любимый, знай, ведь жизнь – она такая…
Она ведь не стоит, она течет.
А также знай, что Ванька, местный фраер,
Мне без тебя проходу не дает.
О-ох, неприятно…
По какой-то причине вся 6-я группа исполняла эту песню, единодушно странно окая. А ведь всем сведущим в диалектных говорах Центральной Руси нормальным людям известно, что на Рязанщине «акают», а не «окают». Но 6-й группе хоть кол на голове теши, а эту песню они исполняли как где-нибудь на Севере, на Вологодчине или на Вятчине. Мои доводы так ни к чему и не привели. Зато песню я хорошо запомнил.
Часть ребят из 6-й группы во время Олимпиады-80 работали в качестве стюардов в гостиничном комплексе «Измайлово». Для этих целей им выдали особую форму: синие трикотажные спортивные брюки с белым лампасом, ярко-красные куртки-«олимпийки» с синей вертикальной полосой и разноцветные замшевые кроссовки «Адидас» (красные, синие, зеленые или черные) с тремя белыми полосками сбоку. Теперь все бывшие стюарды на «картошке» выглядели, как игроки одной сборной. К этой команде, кроме меня, иногда примыкал Саня Максимов из нашей, 5-й группы, и Михон Кузнецов из 1-й.
Народ заседал где-то до десяти или половины одиннадцатого. Потом «штабные» пробежались по вагонам и объявили, что вырубят свет, поскольку завтра утром выходим на поля. Вскоре свет отключили. Мы еще пытались что-то петь в темноте, но отбившиеся раньше начали ворчать, что им мешают спать, и вскоре все затихли. Лишь с улицы еще какое-то время доносились голоса и редкие крики. Но вскоре и они утихли. В темноте изредка загорался огонек электрического фонарика, но вскоре все фонарики тоже уснули.
Теперь нам предстояло выспаться перед выходом на поле. Я же всерьез переживал потенциальную невозможность ежедневных спортивных тренировок. Начиная с 9-го класса школы, я почти ежедневно бегал по утрам. Обычно получалось от 3-х до 5-ти километров. Правда, здесь, возле местной школы, я обнаружил небольшой стадион с тартановым покрытием беговых дорожек. От станции до школы было меньше километра. Вскоре выяснилось, что нас собираются переселить из вагонов именно в эту школу.
***
Утром я проснулся то ли в шесть, то ли в полседьмого, встал, оделся в спортивные «треники» и старую майку, надел разношенные кожаные кроссовки на тонкой черной «микропорке» и тихонько вылез на пробежку. Погода снова радовала: на небе не было ни облачка, лишь роса казалась слегка прохладной. Выбежав на пустую улицу, я добрался до уже упомянутого школьного стадиона и сделал то ли восемь, то ли десять кругов. Бегать было в охотку, но, закончив бег, я несколько раз подтянулся на перекладине и затрусил вниз, к Оке. Там я вскоре обнаружил удобную заводинку, которую почти не было видно снаружи. Здесь я разделся догола и окунулся в прохладные воды реки. Немного поплавав, я выбрался на берег, растерся предусмотрительно взятым с собою полотенцем и тихим шагом вернулся к вагонам. Там народ уже вовсю шустрил. Кто-то поведал, что после завтрака нас сразу выведут на поля. Так и вышло: слопав кашу и выпив какао, разлитое по граненым стаканам из больших алюминиевых чайников, мы построились в колонны и двинулись в сторону довольно крутого асфальтового спуска, ведущего к парому.
Тут мы дождались, пока не подтянется весь личный состав нашего исполинского сельхозотряда. Паром спокойно вмещал всех студентов, а его передвигал мощный катер. Мало того, на паром въехала пара грузовиков и бригадирский «газик». Я запомнил, что фамилия женщины-бригадира из местных была Тимакина. Ее имени-отчества я не знаю. Из кабины автомобиля она связывалась по рации со своими механизаторами и водителями грузовиков. То сама Тимакина, то ее эфирные собеседники в разговоре порой срывались на матерщину. Но она всякий раз делала им внушение, обвиняя в засорении эфира матом.
Как позже выяснилось, в кузове одного из бортовых грузовиков ГАЗ-51 лежали целые кипы пустых мешков из-под сахара, а в другом – корзины. В мешки нам надлежало собирать морковку, которую сначала выкапывал из земли синий трактор «Беларусь», снабженный специальным гидравлическим инструментом для выкорчевывания корнеплодов. Этот же инструмент использовали для выкапывания из земли свеклы, брюквы, репы и турнепса (кормовой корнеплод, гибрид репы и брюквы, примеч. автора).
На поле нас разбили погруппно на бригады, затем развели на некоторое расстояние друг от друга, раздали двуручные плетеные корзины и заставили выбирать из земли морковь. На песчаной почве окской речной поймы морковь хорошо прорастала, вдобавок ее почти не надо было чистить. Достаточно постучать одну морковку об другую – и вся земля отлипла. Сначала наполнялась корзина, потом содержимое пересыпалась в мешок. И так – несколько раз подряд, пока мешок не наполнится. Потом бригада составляла эти мешки в гурты, которые грузчики должны были загружать на мощные грузовики.
Я сразу же возненавидел работу копателей и вознамерился стать грузчиком. Позже выяснилось, что еще в день нашего приезда в совхоз была образована постоянная бригада грузчиков, объединенная Подготовительным Отделением и пристрастием к употреблению крепких спиртных напитков. Во главе этой бригады стоял староста нашей группы Саня Грицук, который слыл незыблемым авторитетом среди выпускников Подготовительного Отделения МИХМа (ПО). Во-первых, от всех ПО-шников он отличался недюжинными математическими способностями, во-вторых, был старше всех на курсе, а в-третьих, слыл неисправимым алкашом и редким проходимцем одновременно. Никто лучше Грицука не умел договориться со слабым до алкоголя преподавателем о сдаче за бутылку экзамена безнадежным двоечником – выпускником ПО. Никто удачнее нашего Грицука не мог обменять мешок со свеклой или морковкой на самогон. Наконец, никто, кроме все того же Грицука, не мог разлить поровну на бригаду грузчиков произвольное количество алкоголя на глаз и даже «по булькам» в кромешной темноте обесточенного общежития. Мало того, лишь один Грицук напрочь освобождался от повинности грузчика переносить тяжести. Он просто шел рядом с машиной, считая загруженные в кузов мешки и слегка ошибаясь в удобную для себя сторону. Остальные грузчики таскали мешки и укладывали их на машину, не забивая себе башку цифрами. Для этого имелся их бригадир Саня Грицук.
Кроме того, набрав целый парк клиентов, падких до дармовой свеклы и моркови, Грицук переориентировал свою бригаду на другой объект. Это было уже упомянутое средоточие грузов на узловой станции. Порою бывали ночи, когда эшелоны грабили до трех студенческих ватаг одновременно. И всем неизменно сопутствовала удача.
Забегая вперед, скажу, что с определенного момента Саня Грицук настолько сосредоточился на обслуживании «левых» клиентов, что нам пришлось создать альтернативную бригаду грузчиков, куда с превеликим удовольствием я и вошел. Бригадира у нас не было. Мы просто самоорганизовывались по мере необходимости загружать продукцию в грузовики. Кроме меня, загружали мешки многие крепкие ребята с нашего потока. Вскоре на нашем поле параллельно работали, ничуть не мешая друг другу, две независимые бригады грузчиков. Этому я был только рад.
Копаться в земле мне страшно не понравилось. Напротив, некоторые с каким-то скрытым азартом посвящали себя этому занятию. Тут-то я и обнаружил, что есть люди с врожденной тягой к сельскому хозяйству, а есть такие, у которых эта тяга начисто отсутствует. И я отношусь именно к этой второй категории. Почти за шесть десятков лет я так и не обнаружил у себя и намека на тягу к земле. Напротив, я с удовольствием готов что-нибудь строить или ремонтировать. Только не заставляйте меня рыться в земле!
Но пока мы еще осваивались с новой для всех нас действительностью. Погода стояла великолепная, и большинство студентов и студенток начали разоблачаться. Многих так и подмывало позагорать. Вера Зеркалова из 3-й группы стащила с себя ватник, оставшись в одной светлой тоненькой рубашонке на пуговичках. Выпростав из-под узких джинсов в обтяжку, она завязала ее узлом на пупке и стала дефилировать в эдаком провокационном виде по полю. Некоторые последовали ее примеру и тоже забросили сбор морковки.
Но были и те, на кого, похоже, солнце не произвело никакого впечатления своим появлением. Среди них особо выделялись девчонки из нашей, 5-й группы: Ирка (Уркия) Ахмерова, Галя Иванова, Люба Лущева, Лена Кудинова, Лена Левченко, Света Красакова, Лена Симагина, Наташа Дорфман. Повязав платочки и укутавшись в телогрейки, они упорно продолжали собирать морковку в корзины, время от времени прося кого-нибудь из ребят помочь засыпать ее в мешок. Кто-то с нашего потока то и дело отлучался в сторону дренажных траншей, регулярно пересекавших поля. Некоторые делали это по нужде, а многие преспокойно дрыхли там на солнышке. Иногда появлялись «штабные» и тревожили их, но двоим уследить за толпой в пятьсот человек было абсолютно нереально.
Около часу дня со стороны «штабных» прозвучал клич «на обед», и наш отряд начал кучковаться и вяло подтягиваться к берегу. Паром был плотно пришвартован у противоположного берега, что означало дополнительное неопределенное ожидание. Но вот, спустя несколько минут, наконец, завелся мотор, прогрелся, и катер сосредоточенно уперся бортом в стенку сочлененного из нескольких железных понтонов парома, таща его на нашу сторону. Устройство катера требует отдельного описания. Нижняя его часть представляла собой надежную водную конструкцию, приспособленную для преодоления речных и озерных пространств, а вот верхняя явно была позаимствована у какого-то разукомплектованного старого грузовика типа «захарки» (ЗИС-157, примеч. автора). Только капот с двигателем у этой мощной посудины располагался позади кабины. Здесь, в деревне, все происходило довольно медленно и размеренно. Тем не менее, часть нашей команды все равно ухитрилась опоздать. По этой причине парому пришлось снова разворачиваться и добирать людей, оставшихся на левом берегу.
Надо отметить, что ниже Коломны, после впадения в нее Москвы-реки, Ока сильно петляет, образуя ложные русла и старицы. В этих старицах наши любители рыбалки повадились ловить плотву, карасей, окуней и прочую речную рыбу. Но гораздо чаще они вылавливали бычков-«ротанов», почти полностью оккупировавших эти водоемы. Говорили, что в этом виноваты утки, которые на своих лапах переносят бычковую икру на большие расстояния. И вскоре вся живность в таком водоеме вырождается, поскольку прожорливый хищник съедает все, вплоть до собственной мелочи и мальков.
Не дожидаясь опоздавших, вся масса народу устремилась в сторону церкви, служащей нам столовой. Там уже были накрыты столы, а девчонки с нашего потока, прикрепленные к пищеблоку, вовсю разносили тарелки с едой. Обед состоял из двух блюд и компота. В качестве первого блюда доминировали щи и молочный суп, а по четвергам старались готовить что-то из рыбы или рыбных консервов, поскольку при Брежневе четверг получил статус «рыбного дня». На второе могли подать кашу с сосисками, а могли дать поджарку с картофельным пюре или гречневой кашей. Компот тоже могли заменить какао или красным напитком неопределенного содержания. При этом хлебом можно было запасаться в неограниченных количествах. На столах также всегда стояли солонки с перцем и солью, а также соусники с крепчайшей горчицей – были и такие любители.
Вышло так, что опоздавшие на первый паром сами себя наказали: некоторым не хватило второго блюда. Поэтому впредь все старались двигаться более организованно, чтобы потом ждать, а не догонять. А возможно, что в недостатке еды были виноваты любители добавки, которой поначалу не жалели девчонки на раздаче. Потом все как-то стабилизировалось, и всего стало всем хватать, включая добавку.
***
За несколько первых дней мы в общих чертах втянулись в режим дня и программу сельхозработ. Но в нашей жизни нет ничего постоянного: наконец нам объявили, что мы переселяемся в ту самую школу, по дорожкам стадиона которой я совершал свои ежеутренние пробежки. Нас раньше отпустили с поля и объявили аврал: следовало полностью очистить помещения классов и втащить в них железные кровати с панцирными сетками – на них нам предстояло спать по ночам. Кроме того, нам вменялось в обязанность вынести всю лишнюю рухлядь на улицу и привести в порядок спортзал.
Сначала там хотели обосноваться грузчики, но их заставили вселиться в общую мужскую комнату. Поэтому каждый вечер обитатели мужского «общежития» наблюдали процедуру раздачи Саней Грицуком водки или самогона на всю бригаду грузчиков. Сперва заявлялось число участников пьянки, затем – общий объем добытого спиртного в миллилитрах. Главенствовал принцип «кто не успел, тот опоздал». Далее Грицук включал свои мозги и в уме вычислял объем дозы, приходящейся на каждого пьющего. Иногда самогона было так много, что приходилось делить общее количество на два и даже на три приема. И каждый раз Грицук поражал всех точностью расчетов и квалификацией раздающего. Насколько помню, он ни разу не ошибся в расчетах и никого не обделил.
Расставив все кровати в одном из общих классов, я выбрал себе место напротив двери и неподалеку от окна, где панцирная сетка была пожестче и не скрипела. В качестве метки я оставил что-то из мелких вещей, а сам «на всех парах» двинулся в плацкартные вагоны за вещами. Оттуда навстречу мне уже потихоньку тянулись «плацкартники». Помню, что одними из первых я встретил двух симпатичных и неразлучных блондинок из 3-й группы, где сам учился в первом семестре первого курса, Ольгу Долинкину и Иру Курносову. Они все время были вместе, словно близнецы. Первой двигалась загруженная вещами Долинкина, при этом в глазах ее читалась беспримерная скорбь. За нею следом шагала не менее обремененная ношей Курносова, но безо всяких следов скорби в лице. Уже подходя к вагонам, я встретил плотную и веселую кучку соседок из 6-й группы: их лица лучились неподдельной радостью от долгожданной перемены мест.
Я быстренько собрал свой скудный скарб и покинул порядком надоевшее мне временное пристанище, пожелав на прощание добра и удачи здорово повеселевшей молодой проводнице, с которой так и не успел толком познакомиться. Всем не терпелось поменять плацкартные вагоны на более-менее стабильное жилище. Согласитесь, ведь даже простая койка в казарме или классной комнате гораздо больше похожа на жилье, чем плацкартный вагон, стоящий на запасном пути узловой станции. Чисто гипотетически, тебя могут прямо среди ночи по тайному распоряжению железнодорожного начальства прицепить к проходящему мимо поезду дальнего следования или перегнать вместе с вагоном на другие пути. Все-таки стационарное жилище как-то надежнее.
Возвращаясь в школу с вещами, я неожиданно встретил девушку Валю, с которой познакомился еще больше года назад, во время сдачи вступительных экзаменов в институт. Мы остановились напротив друг друга и начали обмениваться впечатлениями от последних событий. Оказалось, что она тоже поступила в МИХМ и сейчас учится на ТК и АХП. Она только что приехала из Москвы, опоздав на общий заезд, и теперь не знает, где размещается их факультет. Я сообщил ей, что, по моим сведениям, ТК и АХП в полном составе отправились в «Большой лес», но сам я там не был и дороги не знаю.
Неожиданно, откуда ни возьмись, рядом появился уроженец Рязани Серега Золотов из 1-й группы – один из «штатных» грузчиков бригады Грицука, который, как и большинство выпускников ПО, уже отслужил в армии и «попробовал жизни».
- Привет, Леха! – с каким-то ерническим оттенком произнес он.
- Здорово, Серега! – отвечал я, пока не видя в этом никакого подвоха.
- Познакомь с девушкой! – нагло продолжил Золотов, на лице которого появилась странная и непонятная мне грязная ухмылка. Я насторожился и нахмурился.
Тут Валя как-то слегка смутилась и несколько жеманно взяла Сережку за руку. Мне показалось, что они уже давно и очень хорошо знакомы между собой.
- Девушку зовут Валя, - произнес я, - но мне почему-то кажется, что вы уже знакомы.
- Да, Леха, ты прав, - с усмешкой подтвердил Золотов, - и ты даже себе не представляешь, насколько хорошо мы с ней знакомы.
Я понял, что дальше мне тут делать нечего, только уши мои по какой-то причине покраснели. Уже потом кто-то из знакомых с ТК и АХП сообщил мне, что Валя, которая была иногородней и жила в общежитии МИХМа в Измайлове, заработала себе весьма своеобразную репутацию и известна многим под псевдонимом «Валька-облигация».
После этой странной встречи я ощущал себя как оплеванный, хотя ни в чем не был ни перед кем виноват. А с Сережкой Золотовым старался теперь вообще не встречаться.
Так или иначе, необходимо было как-то отметить переезд. За эту пару-тройку дней я успел здорово скорешиться с ребятами из 7-й группы. Это были Саня Шилов, Игорек Тарасов и Андрюха Аксенов. Хотя из всей нашей компании бегал по утрам и купался только я один, но после причаливания парома перед обедом и перед ужином на правом берегу Оки, мы вместе плотной чередой неслись по круче в горку, срезая путь, тренируя мышцы ног, а заодно быстрее поспевая к трапезе. Потом оказалось, что нашу компанию стали за глаза именовать «сохатыми», поскольку мы бодро бежали в горку как лоси.
Кроме того, вся наша «сохатая» команда почти всегда предпочитала сухие вина крепкому алкоголю. А поскольку главным дефицитом в деревне всегда была водка, то мы никогда не испытывали недостатка в сухих винах: на полках всех магазинов неизменно можно было встретить если не каберне и мерло, то вазисубани, цинандали или кадарку. У меня на боку всегда висел в чехле на поясе складной нож со штопором, без которого при встрече с винной пробкой делать было нечего. Но я старался быть во всеоружии.
Вот и сегодня мы запаслись тремя бутылками сухого и благополучно распивали их, сидя на застеленных кроватях. Единственный человек, которому этот процесс явно не нравился, звался Петром Калитой. Просто его кровать стояла рядом, и он не мог лечь спать, когда кто-то на ней сидел. Петя был родом из города Орла и отличался несколько странным режимом дня. Обычно во время учебного года он просыпался к концу второй пары, не раньше, и вообще был склонен к ночному образу жизни. На лекции он почти не ходил, а ранние лабораторные работы и семинары его сильно тяготили. Если же он все-таки оказывался на утренней лекции, то почти всегда клевал носом или засыпал.
А поскольку наш деревенский режим дня расходился с его природным, то едва он приходил с полей, как сон одолевал его и укладывал в постель. Сегодня же мы стали неожиданным препятствием между ним и кроватью. Но мы довольно быстро покончили с выпивкой, и Петя с наслаждением залег в «люлю», даже не снимая телогрейки. А мы в полном составе переместились в соседнее помещение, где жили наши подруги. Там стоял дым коромыслом: до сельхозработ наконец добрались недостающие лица. В их числе был Андрей Пономарев по прозвищу «Доцент» из 3-й группы: он сегодня приехал с Юга, откуда привез большую бутыль грузинской чачи. Вдобавок отмечали его день рождения.
Компания только что возвратилась с берега Оки. Рядом с Доцентом сидел бывший квартирьер Игорь Дайхин с гитарой и что-то потихоньку наигрывал. Доцент попросил его:
- Сыграй блатную песню, которую ты как-то исполнял летом! Ну, ту, что по-фене!
Видимо, они работали вместе во время Олимпиады, и Доцент запомнил какую-то песню из репертуара Игорька. Но Дайхин решил сначала попробовать чачу, а уж потом взяться за гитару. Мы взяли кружки, подставили под струю, выслушали тост-поздравление и залпом осушили сосуды. Это было сильно! Раньше мне не доводилось пить 70-градусные напитки. Но во рту не было противно! Скорее, совсем напротив!
Пережив и осознав вкус и действие чачи, мы слегка расслабились и приготовились слушать песню по-фене в исполнении Игоря Дайхина. Тот прошелся по струнам и начал:
Канает пёс, насадку ливеруя,
Где ширмачи втыкают налегке.
Он их хотел покрамзать, но менжует:
«Эх, как бы шнифт не вырубили мне!»
Она была крысючка центровая
И слесарилася со скопом скокарей.
А восемь лет законная, блатная,
Никто не мог назвать её своей.
А как-то раз на хазе стос метали,
Какой-то чёрт с жиганом воевал.
И две литерки битыми упали
Фигурой в лоб — и третий туз пропал.
И чёрт попал на бешеные гроши,
Свою марьяну тут он сразу заудил.
Играл он клифт, играл он макинтоши,
Фуфло поставил, хиврю заложил.
Идет этап, канает, гад я буду,
А жучка локши хавает сполна.
И вот клянусь, клянуся, гад я буду,
Ты не уйдешь, парчучка, от меня.
Я ничего тогда из этой странной песни не понял и не запомнил, не считая первой строки. Но, благодаря Интернету и активности его пользователей, в Сети нашлись аж целых три версии этой песни. Насколько я могу судить с высоты прожитых лет, наиболее близким является приведенный выше вариант. Заодно добавляю комментарии, благодаря которым можно уловить тонкие оттенки смысла в этих странных блатных строках.
Комментарии (из словаря воровского жаргона):
Канать – идти, бежать.
Пёс – человек, подозреваемый в общении с ворами.
Ливерить – наблюдать, следить за кем-либо (ливеруя – наблюдая).
Насадка – лицо, отвлекающее внимание жертвы при карманной краже.
Ширмач – вор-карманник.
Втыкать – совершать карманные кражи.
По(д)крамзать – застать на месте преступления, подловить, застать врасплох.
Менжевать(ся) – бояться, трусить (менжует – боится).
Шнифт – окно, но шнифты – глаза. В данном случае – глаз.
Крысючка – несовершеннолетняя развратница.
Центровой – главарь преступной группы.
Слесариться – участвовать в кражах со взломом.
Скокарь – вор-взломщик.
Хаза – дом, притон, гнездо разврата.
Стос, стосс – азартная игра в карты.
Чёрт – преступник-новичок, начальник угро, лицо выдающее себя за преступника.
Жиган – вор-рецидивист.
Марьяна – молодая женщина, девушка.
Заудить(ся) – попасть(ся).
Клифт – куртка, пиджак, пальто.
Литерка – прислужник вора, мелкая карта в колоде.
Фуфло – в картах, ставка с невозможностью расплаты.
Хевра, хивря – преступная группа, шайка, страхующая друг друга при краже.
Жучка – молодая проститутка, воровка, преданная сожительница.
Локш хлебать (хавать) – отбывать срок из-за судебной ошибки.
Парчушка (парчучка) – проститутка.
Но Игорек так и не закончил песню. Внезапно он перестал петь и играть, сгреб пятерней струны и выдрал их из гитары, которую зашвырнул в угол. Потом, покачиваясь, встал и медленно ушел в осеннюю темень школьного двора, оставив нас всех в глубоком недоумении. Вскоре он уехал в Москву. А спустя краткое время мы узнали, что Игорь бросил учебу, добровольцем придя в Военкомат и попросившись в Афганистан, куда совсем недавно, незадолго до XXII Летней Московской Олимпиады, для выполнения «интернационального долга» был введен ограниченный контингент советских войск.
***
Мы потихоньку втянулись в общий режим жизни отряда. Каждое утро я вставал в шесть часов, бегал по стадиону, подтягивался на турнике и купался в Оке. Затем я возвращался, завершал утренний туалет и всякий раз встречал возле умывальника Сергея Михайловича Бражникова, который, зябко ежась и явно с похмелья, в старом зеленом свитере, серых рабочих брюках и кирзовых сапогах выходил во двор из корпуса, где проживал «штаб», и произносил при виде моего голого торса одну и ту же фразу:
- Макунин, ты страшный человек!
Как сейчас помню, в последний раз в том году он произнес ее 11-го октября.
Далее я переодевался и готовился к выходу на поля. У меня имелись с собой два комплекта портянок, благодаря которым я благополучно избегал мозолей. Те, кто не умел мотать портянки, ходили в носках, которые регулярно натирали им ноги до кровавых пузырей. Пожалуй, единственным, кто не ныл, хотя и носил носки под сапогами, был Андрюха Марков. Но он вообще всегда был и остается личностью уникальной. Оказалось, что он – единственный человек с нашего курса, кто попал в отряд, обслуживавший иностранцев. Просто Марков каким-то непостижимым образом угодил в английскую спецгруппу, которую вела преподаватель кафедры Иностранных языков О.В.Арсеева. Только эта спецгруппа, в которой занимались, главным образом, второкурсники, удосужилась легально общаться с иностранцами по-английски на Олимпиаде-80.
Кроме того, Андрей Марков лишь «из любви к искусству» изучал все учебные курсы всех факультетов, выполняя бесплатно домашние задания и курсовые за «двоечников». Немудрено, что к нему вскоре выстроилась целая очередь нахлебников и халявщиков, которым он исправно в течение пяти с лишним лет совершенно даром рассчитывал и чертил курсовые и дипломные работы. Сейчас же Андрей самозабвенно собирал морковку на поле вместе с 3-й группой, зато после работы был готов принять участие в любой самой запредельной авантюре, на которую только способны студенты МИХМа.
Однажды прямо с ночи полил дождь. Несмотря на непогоду, нас в полном составе выгнали на поле. Однако, дождь нисколько не желал утихать. Елкин несколько раз обошел поле, облаченный в военную плащ-палатку, и скомандовал студентам «отбой». Мы возвратились в лагерь, радостно сознавая, что сегодня у нас выходной. К тому же дождь потихоньку начал стихать. И меня пробило. Я озвучил свою идею «сохатым»:
- Предлагаю съездить в Рязань!
Выяснилось, что никто из нас в Рязани ни разу не был, но меня поддержали Сашка Шилов и Игорек Тарасов. Аксенов отказался. Сказано-сделано: мы втроем двинулись на станцию. Билеты брать не стали: какие могут быть билеты, если мы на «картошке»?
Вскоре мы высадились на конечной остановке. Сейчас я уже не помню, какой из вокзалов это был: «Рязань-1» или «Рязань-2». Более всего нас удивили троллейбусы. Мы просто не ожидали, что где-то еще, кроме Москвы, курсируют настоящие троллейбусы. Мы побродили по городу, причем, должен отметить, мне он чрезвычайно понравился. В нем сохранилась какая-то провинциальная стать, то, что Москва уже давно утратила.
Спустя какое-то время мы проголодались, и я предложил ребятам посетить ресторан. Сашка с Игорем сначала решили, что это – шутка. Но я развил мысль на полном серьезе. Все было очевидно: мы трудимся на сельхозработах и решили устроить культпоход в ближайший областной центр – Рязань, воспользовавшись погодными условиями. А теперь мы решили нормально, по-человечески перекусить. Вот и весь сказ! Имеем право.
Мы вошли в какой-то современный ресторан и заняли столик. Поскольку световой день был в самом разгаре, нас не сразу заметили. Но, обнаружив, к нам тут же подошел официант. И мы заказали вполне достойный обед, включавший свиные отбивные. Правда, обошлись без вина, поскольку на вино ресторанная наценка была просто космической.
До сих пор я вспоминаю наш весьма затрапезный вид. Я – в высоких яловых сапогах, ушитых грязных джинсах и в старой порванной синей куртке из «болоньи». Саня и Игорь – в резиновых сапогах и в одежке ничуть не лучше. Нас отлично обслужили и пожелали успехов в «битве за урожай». Никогда не забуду выражения лиц этих официантов!
***
Однако подобные дни в том достопамятном сезоне были большой редкостью. Почти каждый день мы проводили на полях в работе, а вечерами отправлялись в церковь на дискотеку. Звучит весьма глумливо и парадоксально, но это непреложный факт, не подлежащий опровержению. Как нам и обещали в деканате, из общежития «Измайлово» для поднятия духа бойцов привезли дискотеку, известную в МИХМе и окрестностях под наименованием «Видеотон». Так же звался студенческий театр студентов факультета ХАС, чем все ХАСовцы единодушно гордились. Четверокурсники, обслуживавшие эту дискотеку, были известны всему институту. Ими гордились, их почитали, а знакомство и дружба с ними считались особой честью. Можно сказать, что они были настоящими «звездами» МИХМа. По правде сказать, я тогда даже стыдился того, что раньше не бывал в «общаге» на дискотеке. А тут – дискотека сама приехала к нам на «картошку»!
Обычно на дискотеку все переодевались во что-то более приличное, чем то, в чем работали на поле. Но сверху надевали все те же самые рабочие телогрейки, чтобы было тепло возвращаться «домой». «Видеотоновские» активисты грамотно расставили по залу колонки, подвесили под потолком зеркальный шар, стробоскоп и цветные софиты, расставили цветомузыкальную подсветку – словом, превратили помещение церкви в настоящий танцпол, как принято теперь говорить. По периметру помещения расставили стулья, которые было весьма удобно занимать, оставляя на них телогрейки или куртки. В самом начале дискотеки заводили какую-нибудь бодрую или мелодичную музыку, на звуки которой в зале начинали собираться люди. Потом гасили свет, врубали цветомузыку и наводили софит на зеркальный шар. Если начиналась популярная композиция, кто-то из народа обычно не выдерживал и выходил топтаться в центр зала. Дальше – больше.
Когда собиралась большая толпа, а диск-жокей никак не проявлялся, публика начинала хлопать в ладоши, давая понять, что народ жаждет танцев. Тогда за пультом появлялась голова в наушниках с микрофоном, и дискотека начиналась. Обычно перед дискотекой многие принимали некоторое количество спиртного: легче было расслабиться. Но это вовсе не обязательно. Качество записей было, как правило, достаточно хорошее, а жокей Пит Муравьев знал свое дело и умел легко раскочегарить публику.
Ежедневные танцы на дискотеке здорово помогали снять усталость и скрасить однообразие сельскохозяйственных будней. Пожалуй, это было самое полезное для здоровья времяпрепровождение, не считая, конечно, учебной страды. Во всяком случае, в 1980-м году мало кто из студентов простужался и болел. У меня такой вывод сложился на том основании, что я еще раз ездил на «картошку», будучи студентом 4-го курса в 1982-м году. А потом аж трижды я был «полевым командиром» факультета ХАС, то есть, сам руководил студентами на сельхозработах в 1985-м, 1986-м и в 1988-м годах, когда с подачи М.С.Горбачева в стране началась борьба с пьянством и алкоголизмом.
В 1980-м году мы были еще совсем свеженькие, едва закончившие первый курс и отработавшие в Олимпийских студотрядах. Жизнь только начиналась, и мы ждали от нее лишь новых приятных и любопытных, еще не изведанных ощущений. Что может случиться с нами, детьми Общества Развитого социализма? Полные веры в себя и Отчизну, уверенные в завтрашнем дне, мы ежедневно открывали глаза навстречу утреннему солнцу, зная, что не пропадем в этом, самом лучшем из миров. Это ощущение до сих пор живо внутри многих из нас, выпускников МИХМа и других отечественных ВУЗов. Оно же до сих пор помогает нам бороться с трудностями и перипетиями жизни, поддерживая нас на плаву как многолетняя мышечная память.
Кроме молодости, у нас в арсенале была сила коллектива, общий разум, способный вырабатывать новые оригинальные решения. Мы впервые ощутили силу объединенных масс людей, занятых одним общим делом. По крайней мере, так ощущал нашу деятельность в совхозе я, когда видел уже убранные поля, заставленные гуртами набитых морковкой мешков. Эти мешки теперь предстояло загрузить в мощные грузовики и трейлеры ЗИЛ и КАМАЗ, чтоб отправить на хранение на овощебазы и сохранить урожай.
Надо сказать, одежка у нас была еще та: например, в память об Олимпийском торговом отряде я лично белой масляной краской нацарапал на спине зеленой стройотрядовской куртки вычурную надпись «Москва-80» и очень ею гордился. Поскольку внутренний карман у этой простой куртки отсутствовал, то моя мама сама скроила мне из бязи и пришила внутренний потайной карман для денег и документов. Там я постоянно держал все самое важное, снимая куртку лишь в исключительных случаях.
Пока стояла устойчивая сухая погода, я волей-неволей мирился с необходимостью сбора моркови, но сноровку в этом нелюбимом мною деле так и не выработал. Напротив, при необходимости закинуть что-то тяжелое на борт грузовика я оказывался «в своей тарелке». Не удивительно: ведь я вместо общих занятий по физвоспитанию усердно занимался борьбой «самбо». И как только возникла необходимость образования альтернативной бригады грузчиков, мы с ребятами заявились в Штаб. Сначала В.З.Елкин слегка удивился, но потом, услышав аргументы, встал на нашу сторону и разрешил попробовать. Он не разочаровался: наша импровизированная бригада вскоре задышала самостоятельной жизнью. А народ у нас подобрался крепкий и квалифицированный.
Работа грузчика состояла из нескольких особых моментов. Во-первых, необходимо было обладать достаточной физической силой и ловкостью, чтобы ворочать и поднимать на приличную высоту плотно набитые мешки с морковкой и свеклой. Иногда приходилось довольно далеко таскать их по неровной пашне до машины. Во-вторых, надо было исключительно аккуратно размещать эти мешки в кузове, уделяя особое внимание финальной укладке, принимающей встречный воздушный поток во время движения грузовика по автостраде. Здесь со мной никто не мог сравниться, поскольку все свое детство я посвятил созданию моделей самолетов и вертолетов. Гарантирую, что ни одна моя укладка не рассыпалась во время движения машины по трассе. В-третьих, при сборе мешков необходимо было вести строгий учет количества погруженных единиц в машину. Точно знаю, что Грицук регулярно слегка занижал эту цифру, оставляя себе некоторый гандикап для бартерных операций с местными поставщиками самогона. Правда, при этом падала расчетная выработка сельхозотряда, но для него это была мелочь. Главное, чтобы студенты продолжали убирать поля, до тех пор, пока на них еще что-то оставалось.
Все эти тонкости мы освоили не вдруг. Пришлось натереть на руках трудовые мозоли. От веса тяжелых мешков страдали и ныли запястья. Не сразу удалось освоить аэродинамическую укладку. Но если долго мучиться, что-нибудь получится. Вскоре нашу бригаду «штабные» стали ставить в пример Грицуку. Тому же было глубоко на это наплевать: «собака лает, а караван идет». Главное, что «самогонный» бизнес был у него налажен на высшем уровне. Мы же продолжали наши поиски новых острых ощущений.
Однажды, возвращаясь вечером с поля перед ужином, мы на пару с Сашкой Шиловым забрались в палисадник какого-то кирпичного двухэтажного дома. Я залез на яблоню и начал срывать крупные красные плоды. В доме возле окна кто-то недовольно заворчал на нас с угрозой. У Сашки сработал детский рефлекс, и он кубарем скатился с дерева, а я сообразил, что мы – уже не дети. Я крикнул Сане вдогонку, чтобы он вернулся на дерево, а сам погрозил хозяину кулаком и пообещал, что он горько пожалеет, если выйдет во двор нас ловить. Благоразумный хозяин остался дома, а мы с Шиловым спокойно довершили сбор осеннего урожая яблок.
***
Каждый день приносил с собой что-то новое. Я даже придумал для этого состояния девиз: «Ничто не слишком!» Правда, некоторые пытались спровоцировать меня на глупость. Например, узнав, что я ежедневно бегаю по утрам, подтягиваюсь на перекладине и купаюсь в реке, Витька Кушнир из 6-й группы льстиво заявил, что у меня куча лишнего здоровья, которым грех не воспользоваться. Он предложил мне засосать на спор в одиночку бутылку водки и пробежать на этом запале от нашего лагеря до лагеря ТК и АХП в «Большом лесу». Начав раскручивать меня на «слабо», сам он стал подзуживать своих знакомых на пари. Если бы я согласился, то не сомневаюсь, что Витька мог сорвать приличный куш на таком тотализаторе. Но я отказался под тем предлогом, что мне надо сперва изучить дорогу в «Большой лес», а там – видно будет.
На провокацию я так и не повелся, а вот в «Большой лес» все-таки решил сходить, сговорившись на пару с Андрюхой Марковым. Ему тоже не терпелось там побывать и навестить «сосланных» туда каратистов Ляпина и Нестерчука. По дороге мы напевали с ним в такт шагам знакомые песни. Должен признаться, что этим летом я сам начал сочинять песни под гитару. Первой более-менее приличной, на мой взгляд, песней, была «Настанет день…» или «В дорогу». Я ее запел, а Марков, как это ни странно, начал мне подпевать, хотя он нигде не мог ее найти и выучить. Я понял, что у него есть еще и такое удивительное свойство. Привожу здесь свою песню в оригинале:
Собрав походный наскоро рюкзак,
Присев на счастье у порога,
Мы покидаем дом родной,
Уходим в дальнюю дорогу.
Припев:
Настанет день, настанет час:
Придет минута пробужденья.
И ты пойдешь на край Земли,
Чтоб встретить там свое мгновенье.
Не знаем мы, что ждет тебя в пути.
Но, путник наш, в тебя мы верим.
Мы видим стали блеск в твоих глазах.
Мы знаем: ты достигнешь цели.
Припев.
Жестоко солнце голову печет,
И ливень бьет, и валит ветер.
Ты не споткнешься, не свернешь, не упадешь –
Ведь ровных нет дорог на свете.
Припев.
Собрав походный наскоро рюкзак,
Присев на счастье у порога,
Мы покидаем дом родной,
Уходим в дальнюю дорогу.
Припев:
Настанет день, настанет час:
Придет минута пробужденья.
И ты пойдешь на край Земли
И встретишь там свое мгновенье.
(Москва. Лето 1980 г.)
Потом я многократно исполнял эту песню на «картошке» под гитару, и она неизменно нравилась моим сокурсникам. Таким образом, я потихоньку осваивал «шестиструнку». Только вот моя мандолина доставляла мало радости слушателям, поскольку инструмент был слишком экзотичный, в отличие от гитары. Поэтому я решил при первой же возможности увезти ее в Москву. Оставалось дождаться оказии.
Мы бодро спускались с Андреем по гигантскому серпантину асфальтированного шоссе, ведущего к паромной переправе через Оку перед городом Белоомутом. Километра за полтора-два до переправы вправо уходила дорога, ведущая в пионерский лагерь «Большой лес». Там сейчас размещался факультет ТК и АХП и жили наши «ссыльные», Нестерчук и Ляпин. Никаких санкций за драку к ним не применили, а просто спрятали от возможных осложнений. Кому-кому, а нашим начальникам сложности были ни к чему.
Среди тенистых аллеек, сосен и кустов, за металлической оградой, располагались несколько корпусов, в которых обитали студенты и местный «Штаб». Мы с Андреем Марковым пошатались немного по территории лагеря, пока на одной из аллей нам не повстречался Серега Ляпин, который здорово обрадовался нежданным визитерам. Он провел нас в какую-то комнатку. Было уже довольно поздно, смеркалось, поэтому долго засиживаться мы с Андрюхой не стали, а просто рассказали, что из вагонов нас переселили в школьный корпус, что в церкви по вечерам теперь проводят дискотеки, что из собирателей я решил перейти в грузчики. Ляпин рассказал, что здесь все спокойно, даже слишком. И попросил передать привет своей группе и всем нашим ребятам. Мы попрощались и решили двигаться обратно. Тут вошел Коля Нестерчук, который тоже обрадовался и, узнав, что нам пора возвращаться, вызвался проводить нас до поворота. Обратно мы вернулись уже в кромешной мгле и сразу пошли на дискотеку.
Что касается ее репертуара, то 1980-й год пришелся на расцвет зрелого рока и диско. Популярны были «Смоки» и «Абба», «Битлз» и «Дип Перпл», «Цветы» и «Машина времени», «Бонни М» и «Эрапшн». Диск-жокей мастерски подбирал композиции, время от времени устраивая сюрпризы. Сразу после Олимпиады-80 в моду вошла немецкая диско-группа «Чингиз-хан», композиции которой неизменно пользовались на дискотеке дикой популярностью. На песню «Moscow» даже придумали ернический текст припева:
Москоу, Москоу – завали вас бомбами,
Будет вам Олимпиада – ах-ах-ах-ах-а!
Москоу, Москоу – завали вас бомбами,
Будет вам Олимпиада – вот вам ОСВ!
Если кто сейчас уже забыл, ОСВ – это Ограничение Стратегических Вооружений, Международный Договор о котором был заключен Л.И.Брежневым между СССР и США.
Еще народ с наслаждением прыгал на дискотеках под «Распутина» и другие песни «Бонни М», от души топтался под «Синюю птицу удачи», «Поворот» «Машины времени» и «We Will Rock You» группы «Quinn», а также страшно любил композиции группы «Смоки» и дуэт Криса Нормана и Сюзи Куаттро на музыку Чина и Чепмена. Это время можно справедливо считать «золотыми» годами популярной музыки, когда ритм удачно сочетался с мелодией, а композиции отличались тонкой гармонией и природным вкусом.
Такие дискотеки продолжались буквально до последнего дня сельхозработ.
***
Вскоре мы узнали, что не все студенты МИХМа заняты уборкой моркови и свеклы. Студенты факультета Криогенной Техники работали на противоположной стороне железной дороги на сортировке картофеля. Эта работа оценивалась выше, поэтому там особое внимание уделяли культуре производства и непрерывности процесса. Заключалась она в быстрой переборка картофеля, поступающего из большого бункера на ленту транспортера. Ребята загружали картофель мешками в бункер, а девочки сортировали клубни. Чем реже выключался привод транспортера, тем выше была производительность. Долго работать в таком режиме было сложно, поэтому бригады периодически менялись.
Несмотря на то, что рабочий день был довольно длинный, мы ухитрялись постоянно где-то бывать и получать новые впечатления. Как-то раз снова случился рецидив дождя: начавшись еще с ночи, он не унимался. Мы успели позавтракать, но на паром не спешили, как в первый раз. Время утекало, в дождь все не кончался. И Елкин решился: на сегодня – «отбой». Мы с Сашкой Шиловым сразу воспряли: а вдруг получится сегодня тоже куда-то смотаться? Дождь же лишь насмехался над нами. И мы решили не зависеть от погоды.
Андрюха Аксенов с Игорьком Тарасовым завалились спать, а мы с Саней Шиловым вдвоем рванули в Коломну. Хоть я бывал с родителями в этом городе, но видел Коломну лишь мельком, по дороге к пристани «Бачманово», перед посадкой на катер, везущий нас против течения Оки до остановки «Притыка» неподалеку от устья реки Осетер, откуда дальше мы шли пешком через лес в село Сенницы или в деревню Кудрино, на отцовскую родину. Мне же хотелось посмотреть на исторические места, которых я раньше не видел.
Дождавшись электрички из Рязани, мы сели и поехали в Коломну. Дождь все еще капал, но как-то несерьезно. К нашему прибытию в пункт назначения он уже иссяк. А мы с Саней устремились в Кремль. Там было все довольно запущено. Я даже не ожидал, что в таком важном историческом месте окажется столько грязи. Но посещать развалины я всегда любил. Примерно так же выглядел тогда Новоспасский монастырь в Москве, а ведь там располагались Главные реставрационные мастерские имени И.Э.Грабаря и находилась мемориальная усыпальница рода бояр Романовых. Мы же с Саней начали исследовать крепостные стены Коломенского Кремля и развалины старых церквей и колоколен.
Забравшись на одну из высоких колоколен, я обнаружил, что наверху поперек барабана уложена толстая горизонтальная деревянная балка, на которую, по-видимому, подвешивали колокола. Я решил перейти на другую сторону барабана звонницы диаметром не менее 8-ми метров, рассчитывая спуститься вниз уже с противоположной стороны. Затаив дыхание и сосредоточившись, я вышел на балку шириной не более 20 см и двинулся вперед. Слава Богу, ветра не было, иначе он мог легко, как пушинку, сдуть меня вниз. Наконец я пересек пропасть и начал искать лестницу. Но ее здесь не было!
Тем временем Шилов, желая не прослыть трусом, повторил мой путь над бездной. Теперь мы вместе находились в тупике. Подождав еще какое-то время и собравшись, я двинулся в обратный путь над пропастью. Поскольку я пишу эти строки, то все у нас закончилось благополучно. Вскоре Саня Шилов также прошел обратно через барабан колокольни. Мы свой страх преодолели, но я все равно вспомнил анекдот про ковбоев, которые ели конский навоз на спор. Самое главное, что все завершилось благополучно.
Еще немного побродив по городу, попив замечательного Коломенского квасу и слопав по пачке вкуснейшего Коломенского мороженого, мы на ближайшей Рязанской электричке возвратились на «Фруктовую» и, кажется, даже успели на ужин.
А на следующий день, то ли возле парома, то ли возле столовой, я познакомился с девушкой. Она была среднего роста и одета в чрезвычайно большую, не по размеру, телогрейку. Фигурка ее казалась очень тоненькой, а ослепительно белая кожа светилась и просвечивала на солнце. У нее были прямые темно-русые волосы средней длины, на фоне которых сияли огромные серо-синие глаза, обрамленные длинными загнутыми вверх черными ресницами. Носик был очаровательно слегка вздернут. Я представился, она ответила. Звали ее Лена, она училась на нашем факультете, на четвертом курсе. Группу я уже не помню, 2-я или 3-я. Как узнал я позже, ее отец работал в МИХМе на кафедре «Расчеты на прочность в машиностроении». Его звали Леонид Дмитриевич Луганцев.
У Лены была очень приятная, тихая улыбка, в глазах светился ум, а когда она слегка откидывала пальцами волосы назад, взору открывались красивые розоватые ушки с большими длинными мочками, прямо как у моей мамы. Мне она моментально понравилась, но гнусная особенность нашей общинной жизни на «картошке» состояла в том, что мы почти постоянно находились на виду. Нам даже не удавалось побыть наедине. Очень скоро мне пришлось куда-то срочно бежать за какой-то неотложной надобностью.
Вечером я встретил Лену на дискотеке. Она сидела на стуле в той же самой огромной черной телогрейке. Вставала она на быстрый танец лишь раз или два, если музыка ей по-настоящему нравилась. А когда зазвучала спокойная лирическая тема, я пригласил ее на медленный танец. Она сняла исполинскую телогрейку и осталась в тоненькой шелковой черной с маленькими цветочками блузе навыпуск и в темно-синих спортивных трикотажных брюках. Я нежно обнял ее тоненький стан, и она показалась мне сказочной принцессой, непонятно каким образом оказавшейся на нашей дискотеке. Под прохладной легкой тканью не было никакого белья, я ощущал лишь гладкую и упругую девичью кожу, наслаждаясь дивным благоуханием ее волос. Я молчал, она – тоже. Медленно двигаясь в такт музыке, мы словно слились воедино. И нам не нужны были слова, мы без них понимали и тонко чувствовали друг друга. Но, к великому сожалению, танец быстро закончился. Лена мягко улыбнулась и шутливо слегка присела, одними плечами как бы обозначив книксен. И я тоже слегка преклонил голову, благодаря ее за танец.
Тут началась какая-то быстрая тема, и я переместился в центр зала, где начал энергично разминаться и прыгать, не переставая краем глаза наблюдать за Леной. Потом мне наскучили скачки, и я подошел к ней поближе, надеясь, что обязательно приглашу ее снова на медленный танец, когда он начнется. Но в этот вечер жокей Пит был в ударе, и одна быстрая композиция постоянно сменяла другой. Лене надоело сидеть без дела, а топтать пол впустую, видимо, ей совсем не хотелось. Она поднялась, и я предложил проводить ее до «общежития». Она жила буквально рядом с церковью, в корпусе, где помещалось большинство девушек с 4-го курса факультета. Проводив Лену до «общежития» и немного постояв с ней у входа, я не стал возвращаться на дискотеку, а решил отправиться спать. В темной комнате больше никого не было: я разделся и лег.
Но мне не спалось. Я вновь и вновь переживал ощущения, которые только что испытал при общении с Леной. Мне стало досадно, что вокруг так много чужих и бестактных людей, способных своими грязными руками все разрушить. Мне не хотелось разлучаться с Леной, мне хотелось быть рядом. И это ощущение было для меня новым.
На следующий день я стал упорно искать встречи с Леной, но ее нигде не было. А дел вокруг набралось настолько много, что я стал в них теряться. Вдобавок пошел дождь,
и мои старые яловые сапоги просто расползлись. Вместо обеда я предстал пред светлые очи Виктора Захаровича Елкина и объявил, что уезжаю в Москву за новыми сапогами. Ему достаточно было одного взгляда на мои ступни, чтобы понять, в чем дело.
- Возвращайся скорее! – только и произнес он в качестве напутствия. А я поехал в Москву, чтобы купить себе новые резиновые сапоги взамен пришедших в негодность.
***
В тот же вечер я был дома, и мама кормила меня на кухне свежими щами с мясом, гладя по заросшей лохматой голове. У меня действительно отросли длинные вихры, которые я терпеть не мог. Я всегда старался подражать в прическе своему отцу, который стригся под полубокс. Когда же меня спрашивали, почему я не ношу длинные волосы, то я обычно отвечал, что они мешают думать. Собственно, я до сих пор так считаю.
Перво-наперво, я посетил возле дома парикмахерскую и коротко постригся. А потом, вымыв голову, двинулся по московским спортивным магазинам в поисках сапог. Но словно назло, их нигде не было. И вот, наконец, кажется, возле железнодорожного моста через Дмитровское шоссе, в районе улицы Руставели, в спортивном магазине на левой стороне, считая от центра, я обнаружил резиновые сапоги. Только не простые, низкие, а болотные, с ботфортами и петлями, которые можно было привязать к поясному ремню. Они были мне только-только впритык. Толстые теплые носки под них одеть было уже невозможно. Но самое главное, что они были непромокаемы. В них можно было ходить по полю и мерить лужи, не опасаясь, что промочишь ноги. И я их наконец приобрел!
Дома я еще раз пересмотрел вещи, что-то починил, что-то заштопал, что-то заменил. Мандолину я оставил дома. Теперь-то я мог со спокойной душой возвращаться на «картошку». На прощание отец посадил меня на кухне и сделал краткое напутствие:
- Не торопись выполнять приказы: их могут отменить. Не геройствуй. Думай своей головой. Сначала присмотрись, постарайся все рассчитать и прикинуть. Ситуации оценивай трезво. Не напивайся. Наблюдай за людьми. Помни: друзей много не бывает.
Эти мудрые слова я постарался запомнить. Хотя не всем советам я следовал. Иначе моя жизнь сложилась бы как-то иначе. Возможно даже, что совсем по-другому. Но большинство людей, если учатся, то лишь на своих ошибках, но никак не на чужих.
С утра я двинулся на Казанский вокзал, на Рязанскую электричку, а во второй половине дня уже был на «Фруктовой». Теперь мне ничего не мешало спокойно работать грузчиком на уборке морковки и свеклы. Дождавшись с поля своих ребят, я спросил, что интересного стряслось в мое отсутствие. И тут выяснилось, что я пропустил важные события. Пока я искал по всей Москве резиновые сапоги, в дырку дворового выгребного сортира провалился по пьяни капитан Лобахин. Видимо, он оступился или его качнуло, но следующий шаг отправил его в «очко». Когда кто-то из студентов направился в туалет, его ждало там незабываемое зрелище: по пояс в дыре, там торчал пунцовый от злости и бессилия Пельмень. Он тут же запретил студенту справлять нужду. Тот возмутился, что это невозможно. Тогда Лобахин потребовал немедленно вытащить его из ямы.
Студент ушел и довольно долго отсутствовал. Видимо, он пошел справлять нужду в другой сортир. А Лобахин пришел в ярость и начал орать, пока не сорвал голос. На зов подошли еще студенты и попробовали достать его из ямы. Но он торчал там уже долго и сел весьма плотно. Вдобавок он был не очень-то легок. Навскидку, несмотря на средний рост, он весил что-то около 150-ти кг. Так что, вытянуть его сразу из дыры не вышло. Понадобилось звать подмогу из 5-ти или 6-ти крепких парней. Но все-таки вытянули. С тех пор наш четверокурсник Паша Алаев, сын одной из МИХМовских преподавательниц, встречая Пельменя, непременно демонстративно затыкал нос и отворачивался.
Вскоре выяснилась причина, по которой Паша Алаев себя так повел. Он считался завхозом и жил в одном домике со «штабными», но был неожиданно ограблен Пельменем. Тот пришел с поля и случайно забрел не в свою комнату, а к Паше. Не обратив внимания на иной антураж помещения, капитан плюхнулся на кровать и опустил голову. Возле кровати стояла пара резиновых сапог, и в одном сапоге что-то блестело. Лобахин сунул руку в сапог и достал бутылку водки, которую, не долго думая, тут же вскрыл, заткнул большим пальцем правой руки и, раскрутив, залпом выпил. Водка без «булек», единым поперечным вихрем, как торнадо, вылилась через «дульце» к Пельменю в глотку и прошла сразу в пищевод. Лобахин хорошо знал свое дело. Но, выпив водку, он смекнул, что здесь что-то не так, и, окинув комнату взглядом, понял, что ошибся дверью. Он поспешно покинул помещение, но все-таки был замечен Пашей. Когда Алаев проверил заначку, то все сразу понял. А вскоре пришлось принять участие в спасательных работах.
После этого он стал особо выделять Пельменя при встрече. Такими вот новостями меня «порадовали» мои коллеги по «общаге». В остальном же все было по-прежнему. Петя Калита все так же укладывался спать, приходя с поля. А однажды Сережка Золотов, увидев, что усталый Петя улегся спать в той же самой телогрейке, в которой ходил на поле, не выдержал и вышел из себя. Он поднял беднягу с кровати и истошно заорал:
- Калита, если принесешь нам сюда какой-нибудь «триппер», убью! Понял?!
Тот буркнул, что понял, и тут же провалился в объятия Морфея. Петя хронически недосыпал и постоянно искал место, где можно прикорнуть и поспать часок-другой.
Кстати, тема венерических заболеваний регулярно была на слуху. Кто-то из девчонок принес в корпус пару маленьких серых котят, которых какой-то досужий «умник» нарек Сифой и Трипой. Наверное, никто бы об этих кличках и не узнал, если бы не Шурик Максимов, который, играя с котятами палочкой у входа в школу, ласково приговаривал:
- Сифа! Сифа! Иди сюда! Ой, нет! Это же не Сифа! Это – Трипа!
Проходящие мимо девчонки хихикали. А тот радовался и продолжал балаган.
Потом эти котята куда-то подевались. Зато взамен пары малюток в нашем корпусе появился котенок покрупнее и посимпатичнее: его нарекли ХАСей, в честь факультета.
Я же тщетно пытался отыскать Лену Луганцеву, но ее нигде не было. Наконец, я узнал, что она заболела и вынуждена была «с температурой» уехать в Москву. Меня же в это время тоже не было. Я ездил в Москву за новыми резиновыми сапогами.
У нас в группе тоже стало меньше народу. Наташка Дорфман уехала в Москву, сославшись на нездоровье. Уехал Игорь Дайхин. Свалил Костя Сумнительный. Обратно они уже не возвращалась. Мы же продолжали честно убирать поля совхоза «Полянки».
Ежедневно, дважды в день, с перерывом на обед, мы переправлялись на левый берег Оки ради уборки моркови, и каждый вечер в церкви проводили дискотеку. Выходные отсутствовали, а чтобы как-то стимулировать народ, «штабные» придумали следующую систему: если бригада выполняла норму сбора морковки в течение какого-то времени, то один из ее членов премировался краткой поездкой в Москву. Обычно выполнять норму следовало не меньше недели. Норма тоже «плавала», становясь то больше, то меньше, в зависимости от размера корнеплода и плотности засева участка морковкой или свеклой.
С целью профилактики простуды, да и просто за компанию, практически все студенты время от времени принимали энные дозы спиртного. Мы с «сохатыми» повадились регулярно ходить и выпивать сухие вина на берегу Оки, любуясь живописным видом поймы. Однажды, вдоволь запасшись винищем, я столкнулся у двери магазина с Виктором Захаровичем Елкиным. Из моей «авоськи» бутылки торчали в разные стороны, словно рога-детонаторы у плавучей мины. Тот сразу обратил на нее внимание:
- Ну ты и запасся, Макунин!
- Так это же вино, Виктор Захарович, - парировал я. Предполагаю, что Елкин пришел в магазин за той же самой надобностью. И вообще, мужик он был то, что надо.
Мы отправились вниз, на берег, и довольно долго выбирали удобное место для распития. В качестве закуски мы покупали какие-нибудь дешевые рыбные консервы, ставриду, сайру, сардины, а хлеб в столовой был бесплатным в любом количестве. Во время этой попойки Шилов нас фотографировал, и у меня остались снимки, на которых я открываю бутылку, разливаю ее содержимое по стаканам и кружкам, а потом мы с Аксеновым дурачимся с ножом. Его длинные волосы при этом развеваются на ветру.
Еще много фотографий сделал Мишка Захаров из 6-й группы, который всегда серьезно занимался фотографией, в отличие от остальной братии. Потом он жаловался, что у него сохранилась целая куча негативов, а почти все готовые фотки он раздал. Я ему постоянно пеняю, что давно пора оцифровать эти негативы и даже предлагал это сделать сам, но его трудно расшевелить. Согласен, что эти фото интересны только тем, кто в этом участвовал. Тем более, надо это сделать сейчас, пока не поздно. Ибо короток наш век.
***
Выпивали на берегу мы не только во время светового дня. Случалось, особенно к концу сентября, что сразу после ужина уже наступала темень. Я очень хорошо запомнил один такой денек. В конце сентября темнеть стало рано. Вдобавок мы проканителились со сборами, поэтому, когда вышли за порог «общежития», снаружи уже стояла кромешная мгла. Тем не менее, мы решили не отменять мероприятие. Я двинулся первым, а за мной гуськом потянулись остальные «сохатые». Вышло так, что лишь у меня и Тарасика из всей компании было нормальное зрение, а Аксенов с Шиловым видели неважно и носили очки. Помимо хорошего зрения, я всегда отличался способностью довольно сносно видеть в темноте, поэтому все остальные ориентировались на меня. Фонаря у нас не было.
В этот день мы решили отыскать новое место для пикника, и дороги я еще не знал. Небо было ясное и звездное, но луна отсутствовала. Я почувствовал, что земля уходит из-под моих ног, и понял: начался крутой спуск к реке. Сперва я спускался мелкими шажками, а потом, обнаглев, почти бегом понесся вниз. Вскоре все были на берегу.
Мы отлично посидели и довольно поздно вернулись на ночлег. А на следующий день я решил посмотреть на место нашей попойки при свете дня. Должен сказать, что я был поражен: в том месте, где мы спускались к реке ночью, не всякий рискнул бы пройти и днем. Здесь впору было ноги переломать. Видимо, нам здорово повезло, если наши вестибулярные функции работали так успешно, что мы ни разу не оступились.
Не только мы стали выходить вечерами на лоно природы. Так поступали многие с нашего потока, поскольку ежедневные вечерние дискотеки уже слегка приелись. Однажды Женька Овчинников из 6-й группы поведал мне, что когда он пришел как-то раз с Ленкой Алпатовой на берег Оки, им было явлено видение НЛО. Он рассказал, что прямо на небе, на фоне звезд, они увидели странный темный круглый объект, который они обозвали как «часики». На темном фоне выделялись светлые символы и подобие стрелок, которые медленно двигались по кругу, словно стрелки на циферблате часов. При этом ни Женька, ни Лена не могли пошевелиться. Они словно окаменели и сидели так до утра, пока небо не посветлело от восходящего солнца, а странный диск не растворился.
Еще как-то раз, отправившись уже безо всякой выпивки на берег Оки в лунный вечер, наше внимание было привлечено чьими-то матерными возгласами, доносящимися с реки. Тут из-за облаков выползла почти полная луна, и мы стали свидетелями странной, почти сюрреалистической, сцены. По руслу реки, метрах в тридцати от берега, видимо, по невидимой ночью песчаной косе, примерно по икры в воде, с руганью и матом двигались два пьяных и продрогших голых человека в одних плавках. Присмотревшись, я понял, что это Шамиль Белялетдинов и Серега Ануров. Оказалось, что, хорошенько приняв водочки, их потянуло на подвиги, и они решили выкупаться, разделись и не смогли дойти до глубокой воды. Кажется, в тот раз они быстро замерзли и больше не порывались купаться.
Начальство тоже пыталось нас как-то развлечь. Однажды объявили, что такого-то числа состоится нечто вроде конкурса местных талантов. Приглашались все желающие выступить. Я не стал участвовать в этом мероприятии, но и без меня желающих выступать набралось довольно много. Устроили этот конкурс или фестиваль талантов в спортивном зале, очищенном нами еще при переселении из плацкартных вагонов. До этого он стоял постоянно запертым. Теперь в зал набилось почти двести человек.
Программу я не запомнил. Помню, что люди пели под гитару, исполняя популярные и бардовские песни, кто-то танцевал, но «гвоздем программы» стал четверокурсник Леня Виноградов, который показал программу, собранную из разных ката – движений и приемов из арсенала каратэ. Тогда каратэ было в моде, и многие занимались в секциях единоборств. Леня, облаченный в черное кимоно, грамотно исполнил все приемы своей программы. Сердце одной из студенток 6-й группы, Любы Ивановой, дочки директора Шосткинского ПО «Свема», производителя львиной доли фото- и кинопленки в СССР, было разбито. Почти сразу после нашего возвращения с «картошки» они поженились.
Однако, народ приспособился развлекаться и без помощи внешних раздражителей. Однажды, проходя мимо заведения «Перевицкий торжок», которое уже упоминалось, я услышал громкие и мелодичные голоса. Там с гитарой заседала целая команда наших старших товарищей с четвертого курса, один из которых, Дима Панфилов по прозвищу «Семен Семеныч», хриплым, но хорошо поставленным голосом, «под Высоцкого», исполнял песню про великого и талантливого неандертальца, впервые давшего людям огонь. Гораздо позже эту песню в полном варианте я отыскал на просторах Интернета. Авторство ее приписывается Александру Дулову, который является создателем музыки и первым и главным исполнителем. В оригинале же песня носит наименование «Баллада о неандертальском Прометее» или «О предке». Привожу ее здесь целиком:
- Ну, какой ты неандерталец!
Всю пещеру собой срамишь:
Шерстью жидок, а шея – с палец,
Лоб огромный, а челюсть – шиш!
Посмотри на Медвежью Печень –
Вот мужчина! Самец! Кабан!
А клыки у него! А плечи!
И притом никакого лба.
Ну, пойди, полови рыбешку,
Принеси хоть какую дичь!
Ну, что ты палками там все трёшь-то,
Ну, что ты этим хочешь достичь?
Э, да что говорить с тобой, тюря!
Чтобы зверь тебя съел, чтоб ты сдох!
И старейшина, глазки щуря,
Отошёл выкусывать блох.
Ха-ха-ха! ху-хейя! ха-ха-ха! ху-хейя!..
...Лоб охаянный изморщиня,
Сжав до боли горе-клыки,
Тёр и тёр деревяшки мужчина,
Раздирая в кровь кулаки.
А когда вдруг дымком пахнуло
И огонь показал язык,
Разорвал ликованьем скулы:
- Люди! Вам! – ...О пещерный крик!
Ха-ха-ха! ху-хейя! ха-ха-ха! ху-хейя!..
И стояли люди в безмолвии,
Опираясь на тяжесть палиц.
И старейшина тихо молвил:
"О, великий, о великий, о великий неандерталец!"
Но шаман вдруг завыл: "Плохо бдите!
Дразнит идолов наших он, пёс!.."
И спалили его, уж простите,
В том огне, в том огне, в том огне, что он людям принёс!
Ха-ха-ха! ху-хейя! ха-ха-ха! ху-хейя!..
Словa: Олег Тарутин, Александр Дулов
Музыкa: Александр Дулов
Семен Семеныч потом несколько раз исполнял эту песню при иных обстоятельствах, но мне ярко запомнилось именно то, первое, слышанное мною в «Перевицком торжке», его исполнение. Потом я плотнее познакомился с Панфиловым. Дима являлся большим специалистом в области венгерской популярной музыки и обладателем надежных каналов, по которым ему долго удавалось доставать дефицитные грампластинки и магнитофонные записи. Я даже сам приобрел у него несколько отличных дисков, до которых стал весьма охоч после приобретения стереосистемы. Но это было уже гораздо позже, после моей поездки в стройотряд, где я заработал весьма неплохие деньги.
Как выяснилось, многие с нашего потока ни разу не были на дискотеке за время сельхозработ, а развлекались, сидя в «общежитии». Так, например, Ахмерова и Иванова из нашей группы всегда любили авторские песни, а популярную и рок-музыку на дух не выносили. Лена Левченко иногда подходила ко мне на поле и тихо и вкрадчиво просила:
- Леша, пожалуйста, спой мне «Yesterday»! (знаменитая песня легендарного британского квартета «Битлз», примеч. автора). Я, как мог, без музыкального сопровождения, а капелла, пытался изобразить эту песню, хотя, должен признаться, помнил ее текст весьма приблизительно, поскольку первый ее вариант получил еще в рукописном виде в школе от старшего брата Николая, фаната «Битлз».
Что касается песен, в то время дикую популярность набрала московская группа «Машина времени», тексты которой были у всех на устах: их пели под гитару и заводили на дискотеках. Лучше всех на потоке песни «Машины» знал Серега Шестерманов, который был ее ярым последователем и даже отдыхал летом в Гурзуфе, куда ежегодно приезжали на отдых «машинисты»: А.Макаревич нырял там с аквалангом. В Гурзуфе Серега аккуратно переписывал все аккорды, исполняя эти песни в полном соответствии с оригиналом. Остальные же исполняли их так, как подберут на слух.
Однажды вечером мы сидели в нашей комнате небольшой компанией и пели песни под гитару. Самой популярной и заводной песней «Машины» тогда был «Поворот» А.Кутикова. В завершение вечера мы исполнили его раза четыре. Вдруг из соседней комнаты прибежал кто-то, то ли Витька Кушнир, то ли Серега Ляпин, и начал нас пересчитывать. Я сейчас уже не могу точно вспомнить, кто это был тогда. Помню, что после пересчета он схватился за голову. Я спросил, что случилось, а человек ответил, что от нашего хорового рева в их комнате ходит ходуном переборка. Нас было, как сейчас помню, семь или восемь человек: я, Сашка Шилов, Андрей Аксенов, Игорь Тарасов, Петька Калита, Виталик Гарбер, Игорь Ефимов и, возможно, Серега Шестерманов.
Однажды до нас донеслось известие, что кто-то из студентов украл у местных гуся. Вскоре были найдены жалкие останки бедной птицы, которую ощипали и зажарили. Это были грузчики из бригады Грицука, который невозмутимо гнул свою линию, никого не спрашивая. Сашка был фигурой весьма оригинальной, даже с виду. Тощий и небольшого роста, он нисколько не комплексовал. Несмотря на то, что ему было меньше тридцати, голову его украшала обширная лысина. Из-под густых черных бровей смотрели глубоко посаженные черные глаза. Одет он был всегда в застегнутый на все пуговицы черный пиджак («клифт») с узкими лацканами и в темные брюки, имея слегка приблатненый вид.
Что касается гуся, то с этой птицей был связан еще один курьезный случай. Сережка Дюков из нашей группы однажды чем-то отравился и остался в «общежитии», решив отлежаться. Когда мы возвратились с поля, кто-то из ребят загнал ради смеха в сортир гуся. Тем временем, у Сергея начались позывы в туалет. Когда Дюков вошел в домик, на него с шипеньем бросился оскорбленный гусак. Сергей ретировался, но спустя короткое время решил повторить попытку. Лишь когда гуся выгнали из сортира, Дюков получил возможность справить нужду. А то, еще немного, и мог случиться конфуз…
Меня поражает, что многие из ребят и девчонок с нашего потока сейчас уже почти ничего не помнят о былой студенческой жизни и «картошке», удивляясь моей памяти. Я пишу только о том, что помню сам и стараюсь сверить достоверность событий с теми, кто тоже еще что-то запомнил. Кроме того, свои воспоминания я сверяю, прежде всего, с Андреем Марковым, Саней Шиловым, Мишей Захаровым, Ирой Ахмеровой, Вадиком Ионовым и Андреем Аксеновым. Недавно мы узнали, что скончался Сергей Ляпин, который воплотил тогда свою мечту и устроился после защиты диплома в КГБ СССР, где и проработал много лет. Потом, естественно, он стал сотрудником ФСБ РФ, но о своей работе никогда не распространялся. Удивительно, но по специальности с нашего потока работали потом всего несколько человек, одним из которых оказался и я.
***
День шел за днем, неделя – за неделей. Закончился сентябрь, но хорошая погода продолжала держаться, изредка перемежаясь кратковременными дождями. Я продолжал бегать и делать зарядку, завершая все это купанием в Оке. Однако по ночам начались заморозки. Когда я босыми ногами ступал по прибрежному песку, было очень зябко. Зато купание стало настоящим наслаждением. Вода в Оке прогревалась медленно, поэтому казалась очень теплой по сравнению с берегом и воздухом. С.М.Бражников точно так же, как и в первый раз, обзывал меня «страшным человеком» и ежедневно выдыхал в свежий утренний воздух обильный алкогольный перегар, теперь уже с густыми клубами тумана.
Я помню, что время от времени кто-нибудь отпрашивался у В.З.Елкина в Москву. В моей голове засело, что именно в 1980-м году какой-то парень с нашего курса однажды отпросился на свадьбу, а на второй раз – выпал в Москве из окна. Возможно, это был Воробьев, которого сам я не помню, но напомнил мне о нем Вадик Ионов. И еще я почему-то вспомнил, что за несколько лет до нашей поездки неожиданно вошли в моду так называемые «садистские» стишки. Помнится, что я и сам приложил руку к сочинению некоторых рифмованных строчек в этом жанре. Даже песенки были на подобные темы. Приводить их не буду. Зато Захаров сообщил, что меня за глаза звали «неандертальцем».
Ко второй декаде сентября все, кто мечтал смыться с «картошки», свою мечту воплотили. Но оставшихся в «Полянках» было несопоставимо больше. Здесь, на природе, многие наверстывали недостаток отдыха, вызванный работой во время Олимпиады-80.
Мы постоянно испытывали зуд свершений, нас тянуло на подвиги, мы стремились постичь жизнь во всех ее проявлениях. Для некоторых же это означало погружение в сексуальные удовольствия. Ребята из дискотеки оборудовали аппаратную, которая находилось напротив комнаты, где мы жили. Туда занесли диваны. Как мне рассказывали сведущие люди, там каждую ночь проходили оргии. В нашу группу влился некто Олег Тополя, мурманчанин, вынужденный уйти в «академку» более года назад. Его ровесники учились на четвертом курсе, и он входил в компанию тех, кто проводил дискотеки. Вскоре он женился на Алле Андреевой из нашей группы. Говорили, что у них все началось еще на «картошке», на втором курсе, с любовных свиданий в «аппаратной». Сам я ничего не утверждаю, поскольку «свечку не держал». Тем не менее, Олег сделался «москвичом».
Поскольку наша бригада грузчиков имела как бы нелегальный статус, то время от времени мне приходилось вставать на грядки и собирать морковку или свеклу. Иногда нас бросали на турнепс. Теперь мы пришли к полному завершению уборки моркови: в один прекрасный день мы все собрали. Однако выяснилось, что это не конец. Мы погрузили остатки моркови на грузовики, которые вывезли ее с поля. Завершилась первая декада октября. Морально мы были готовы к тому, что нас отпустят домой. Но не тут-то было!
Вечером нас посетил сильно «датый» В.З.Елкин, объявивший, что завтра можно будет сдать казенные сапоги, на что В.Гарбер пожаловался, что порвал сапог при уборке.
- Гарбер, не волнуйся! Я любые сапоги приму: целые, рваные, даже личные! – радостно обещал командир и стал заваливаться вправо. Пельмень поймал его на лету.
Утром нам поведали, что еще необходимо сделать последний рывок, связанный с уборкой капусты, которая только что поспела. Ждать она не может. Собрав дееспособные остатки отряда, уже трезвый В.З.Елкин объявил, что для уборки капусты нужны парни-добровольцы. Естественно, я тут же вызвался добровольцем. Нам раздали топоры-сечки, и мы отправились на паром. В бригаду вербовали одних ребят, девчонок не брали.
Нас в кузове бортового грузовика отвезли в самую дальнюю часть Окской поймы, куда пешком пришлось бы ковылять не менее получаса. Там каждый облюбовал себе грядку с капустой. Мы двинулись вперед, обрубая вилки и оставляя их в промежутках между грядками. В какой-то момент я вооружился сразу двумя сечками и начал работать с двух рук, по-македонски. Работа спорилась, и мы шустро продвигались вперед. Иначе и быть не могло: Елкин обещал, что у нас сегодня будет аккордная работа. Ее успешное завершение фактически значило окончание нашей «картошки». И вскоре вся капуста была нами благополучно срезана. Дело оставалось за малым: требовалось теперь всю капусту погрузить в кузова грузовиков и трейлеров. И мы запели песню, перепевку старой и широко известной «киношной» песни, которая «с легкой руки» Сереги Золотова, Сани Грицука и курянина Сережки Дрюкова стала в этом году «гимном грузчиков»:
Вот кто-то с горочки спустился.
Наверно, трейлер к нам идет.
На нем защитная «хреновина» –
Она с ума меня сведет!
Несмотря на то, что какая-то часть ребят после срезания капусты смылась и исчезла с поля безвозвратно, мы бодро взялись за загрузку машин. Часа за полтора-два все ожидавшие в очереди грузовики были с горкой загружены капустой, и мы с чувством исполненного долга отправились на паром. Потом мы в последний раз в этом сезоне посетили почти опустевшую столовую, отобедали там «чем Бог послал», и двинулись к штабу, где благополучно получили от В.З.Елкина «добро» на возвращение домой.
Насколько мне известно, «штабные» остались на «Фруктовой» еще на один день для завершения всех формальностей и получения остатков заработанных нами денег, которые, надо полагать, они употребили на финальную выпивку. На календаре было 11-е октября.
В электричке мы вели себя на редкость спокойно и тихо. Просто всем не терпелось вернуться в Москву. В противоположном конце нашего вагона расположились четверокурсники: Андрюха Соломонов, Паша Алаев, Коша и Семен Семеныч с гитарой. На радостях возбужденный Семен Семеныч устроил под гитару целое представление. Мне очень хорошо запомнилось, как он на популярный в то время мотив песни из фильма «Генералы песчаных карьеров» исполнил жалостную песню про тургеневских героев, Герасима и Муму. Слова там были примерно такие:
Зачем Герасим утопил Муму,
Я не пойму, я не пойму.
Она могла еще пожить чуть-чуть
Когда-нибудь и где-нибудь.
Он камень к шее привязал Муму,
Моей Муму, моей Муму.
И вот она пошла-пошла ко дну,
Моя Муму, моя Муму!
И тут же, внезапно поменяв мотив, в качестве припева Дима заголосил:
Время пролетит – и ты забудешь все, что было
С тобой у нас, с тобой у нас.
Время не вернешь, но знай, что я любила
В последний раз, в последний раз.
А закончив припев, Семен Семеныч снова возвратился к песне о Герасиме и Муму. Все эти экзотические выходки сопровождались смехом, неожиданными экспромтами и выкриками Андрюхи Соломонова «Спартак – чемпион!» Энергии четверокурсников хватило почти до Малаховки или Томилино, а потом они затихли, видимо, притомившись.
На вокзале мы попрощались, договорившись встретиться и сходить вместе в какое-нибудь кафе. Но это было нам не суждено. Вскоре выяснилось, что круг наш поредел: Сашка Шилов заразился желтухой и загремел в больницу, где лечился больше месяца. После выздоровления ему строго-настрого запретили употребление спиртного. Так мы потеряли «ценного кадра». Зато погрузкой мешков я излечил миозит в обоих плечах.
На следующей неделе мы встретились всем потоком уже на лекции. В перерыве я сбегал и посмотрел расписание занятий четвертого курса. У них должна была быть лекция в старом здании, в угловой аудитории 2-15, что относилась к кафедре физики. Я забежал туда и сразу же встретил Лену. Она заняла место в первом ряду, рядом с окном. Мы с ней поговорили о каких-то пустяках. У нее был несколько бледный, еще болезненный вид. Видимо, недуг протекал тяжело, но она его преодолела. Больше мы с ней почти не виделись. Иногда кивали друг другу, изредка встречаясь в коридоре между занятиями.
Думая о Лене, я постоянно вспоминаю те ощущения, которые испытал. Возможно, мы могли стать прекрасной парой. Но тогда я чувствовал себя незрелым мальчишкой-сопляком, который еще почти ничего не узнал о жизни и не сумел никаким образом самоутвердиться. Она же была уже почти инженером. Мы даже не успели толком узнать друг друга. Я был настроен на учебу, на постижение наук, на познание жизни, на овладение специальностью и фактически еще ничего собою не представлял, был «чистым листом». У меня были другие приоритеты. Я даже не читал беллетристику. А возможно, я упустил свой шанс найти ту единственную, что была мне предназначена судьбой. И этот шанс я безвозвратно потерял. Больше ничего подобного со мной уже не случалось.
Уже гораздо позже, зимой, на четвертом курсе, мне довелось сдавать экзамен по дисциплине «Расчеты на прочность машин и аппаратов в машиностроении» отцу Лены, доценту Леониду Дмитриевичу Луганцеву. Он поставил мне оценку «отлично».
Когда я был оставлен по распределению на кафедре в МИХМе, то хорошо помню, что Л.Д.Луганцев в то время серьезно увлекся САПРом (Системы Автоматизированного ПРоектирования, примеч. автора) и вскоре защитил докторскую диссертацию, став профессором кафедры. Но и с ним я тоже больше не встречался.
***
Следующая поездка на «картошку» была у нашего потока в 1982-м году. За это время мы поработали в стройотрядах, прошли технологическую практику и обогатили багаж знаний предметами, завершающими общий курс основных инженерных дисциплин. Как говорил мне когда-то отец, студент может жениться, лишь когда сдаст сопромат. А к четвертому курсу мы прошли и сдали не только сопромат. Короче, поездка на «картошку» в 1982-м году стала для нас обычным «плановым» мероприятием. Те же, кто хотел от нее отлынить, сделали это загодя, запасшись индивидуальной «железобетонной отмазкой».
Руководителем сельхозотряда ХАСа был назначен преподаватель кафедры ТХМиА Виктор Михайлович Филькин. Выглядел он подобно старорежимному интеллигенту, носил «чеховскую» бородку, очки и кепку, а также демонстрировал нарочито изящные манеры. За это многие студенты, особенно с ПО, его невзлюбили, считая чистоплюем и выскочкой, в отличие от хорошо знакомого нам по прошлой «картошке» В.З.Елкина. Кстати, курс «Основы стандартизации, номенклатуры и технических измерений», а в простонародье – «Допуска и посадки», именно благодаря Виктору Михайловичу прозвали «Филькиной грамотой». В помощь Филькину были направлены инженер Витя Миронов с КАУХВЭТ и сотрудник кафедры «Термодинамика и теплопередача» Евгений Иванович Рыбалов. В нашей группе он проводил семинарские занятия, подробно, долго и нудно разбирая термодинамический паросиловой цикл Ренкина. Надо всем обширным отрядом МИХМа верховодил уже майор А.А.Лобахин с Военной кафедры. Но нас он не касался.
Сбор урожая с совхозных полей проходил аналогично позапрошлогоднему, а вот с размещением студентов на «Фруктовой» дело теперь обстояло несколько иначе. Здесь я ссылаюсь на воспоминания Вадика Ионова, которые использую практически без купюр.
Для поселения начальства и студентов нашего факультета использовали помещения местного санатория. В первом этаже санатория жили девочки и мальчики, а на втором этаже – Филькин, Рыбалов и прочее «высокое» начальство. Первый этаж, видимо, был раньше «медицинскими кабинетами и холлом». В кабинетах отсутствовали двери и окна, и в них заселили девочек. Они завесили окна и двери простынями. А в холле поселили ребят, но места хватило не всем. Кровати стояли встык, лезть надо было по телам. А девочкам ночью в туалет приходилось пробираться между лежащими.
Бывало, Сережка Золотов среди ночи восклицает:
- А сейчас я Ирку в плен возьму!
И начинает в темноте вилять и метаться Ирка, видимо, всерьез мечтая, что ее и вправду в плен возьмут.
В первый же вечер кто-то, кажется, Мишка Юсим, сказал:
- А сейчас начинаем просмотр телепередач», — и выключил свет. Сквозь простыни в окнах кабинетов достаточно детально просвечивали силуэты девочек.
- Программа первая, вторая и третья — учебная», — глумливо произнес Юсим, указывая на три двери и три окна из холла.
Отдельно от основной массы ребят в полностью изолированной комнате поселились комсомольский активист Володька Рябов и профсоюзный деятель Сашка Максимов, охраняя привезенную Рябовым аппаратуру, предназначенную для дискотеки и танцев.
Оставшуюся часть наших ребят, тех, кому в санатории не хватило места, включая меня, поселили в церкви, вместе с парнями с Машфака. Все наши девчонки уместились на взгорье, в кабинетах санатория. Штаб разместился в мансарде его старого деревянного корпуса. В первом этаже пристройки корпуса была устроена столовая. На работу все ходили все туда же, на старый паром, который ежедневно переправлял нас на левый, низкий берег Оки, где нас ожидала все та же морковка, что и раньше.
В первый же день «картошки» ко мне подошел Серега Ляпин и предложил вместе тренироваться, поскольку его постоянный спарринг-партнер Коля Нестерчук получил освобождение от сельхозработ и не приехал. Я согласился, еще толком не зная, о чем идет речь. Позже выяснилось, что такое же предложение он сделал Андрюхе Аксенову. Оказалось, что тренировка должна была состоять в отработке реакции и резкости движений рук, исключая серьезные физические контакты. Обычно мы по очереди старались попасть пальцами рук в какие-то части головы партнера, а тот, естественно, пытался уклониться. Но даже от легких прикосновений и хлопков по лбу и ушам оставались красные пятна, которые далеко не сразу сходили. Потом Ляпин признался, что таких интенсивных тренировок у него еще не было. Просто мы работали с Аксеновым попеременно, время от времени меняясь. Серега же работал с нами обоими без перерыва.
Тесное общение с ребятами с Машфака нас немного озадачило. Если на ХАСе все пили либо сухое, либо сугубо крепкое, то студенты с Машфака предпочитали крепленые, или «хулиганские» вина, на которые мы привыкли не обращать внимания. Те же ими серьезно напивались, ведя себя потом, мягко говоря, не очень-то пристойно. Вдобавок я обратил внимание на сохранение преемственности пристрастий в поколениях: почти все руководители низшего звена студентов Машфака точно так же любили сладкие «хулиганские» крепленые вина, как и их подопечные. Например, так называемый «полевой командир» студентов Машфака Леха Коноводов, которого в тот год оставили работать в МИХМе инженером кафедры Полимерного машиностроения, регулярно напивался портвейном и вермутом со своими прямыми подчиненными с четвертого курса: Андрюхой Кузнецовым («Кузей»), Лехой Самсоновым («Сомом») и Андреем Ивановым, имеющим сразу два независимых по происхождению прозвища: «Шериф» и «Ванюкин».
Допились они до того, что однажды ночью кому-то из них приснился дурной сон, и тот, вскочив с кровати, начал поливать мочой своих товарищей и коллег по «картошке». Слава Богу, его быстро заглушили и выволокли на волю. ХАСовцев такое поведение не на шутку шокировало, вызвав полное недоумение. Приучить машфак к «сухому» мы так и не сумели. Оставалось наблюдать, как они надуваются дешевым портвейном и вермутом, а потом самозабвенно блюют в кустах и коридорах. Главное, считали мы, чтобы мы и наше общее помещение не страдало от последствий этих «хулиганских» возлияний.
Столовая наша размещалась в пристройке деревянного дома санатория, где жили девушки, а в узком мансардном этаже теснился Штаб. Мне запомнилось, что в тот год обеденные столы постоянно протирали в целях обеззараживания густым раствором «хлорки». Даже мухи дохли от такого количества дезинфекционных средств. Мы же – ничего, не умерли. Я даже иногда шинковал целое эмалированное блюдо капусты с луком и морковкой на закуску, если не хватало запасов от ужина.
Помня прошлогодние непонятки с грузчиками, мы сами быстро сформировали летучую бригаду, работая с самого начала сельхозработ параллельно с бригадой Сани Грицука. Их бригада, однажды образовавшись, уже не распадалась. Поскольку от добра добра не ищут, мы единодушно выбрали бригадиром проверенного временем эрудита, математика и шахматиста Вадика Ионова. Ему же самому на все было наплевать, и он согласился. Да и нам, по большому счету, тоже на многое стало наплевать. Все-таки, это был уже четвертый курс. Ко многим вещам мы стали относиться гораздо проще.
Однажды, загружая машину мешками с морковкой, в пылу работы я снял с себя обе куртки и аккуратно положил их на мешки поодаль. Возвратившись в «общагу» во время обеда и проверяя внутренний карман зеленой куртки, я обнаружил, что паспорт и вложенные в него деньги пропали. Возле мешков в это время был лишь один человек – Виталик Гарбер из 2-й группы, уроженец города Нежина, сосед по Измайловскому общежитию и друг Пети Калиты. Я строго взял его за плечи и сердито произнес:
- Виталик, это ты взял у меня из куртки паспорт и деньги?
Тот отрицательно закивал, но выглядело это как-то неубедительно. Я добавил:
- Так вот, слушай меня внимательно! Если через два часа я не получу обратно деньги и паспорт, то можешь считать себя трупом!
И я отпустил Гарбера, отправившись на обед. Чувство было такое, словно об меня вытерли ноги, мне было чрезвычайно неприятно. Покончив с обедом и прогулявшись до ухода на поле туда-сюда, я вернулся в свою комнату и неожиданно обнаружил на полу, возле ножки кровати, пропавший паспорт с заложенными за корочку десятирублевками. Я их проверил: все было на месте. Готов поклясться, сами они сюда прийти не могли.
Вечером я извинился перед Виталиком, что чуть не сорвал на нем зло потери, а он отнесся к этому почти равнодушно. Я понял, что он каким-то образом причастен к моей пропаже. Возможно, это сделал он, возможно, что он стал свидетелем кражи и переложил, но это маловероятно. Самое главное, что пропажа нашлась, а невиновные не пострадали.
Впоследствии, когда я однажды рассказал об этом эпизоде Пете Калите, тот клятвенно утверждал, что Виталик не мог украсть у меня деньги и паспорт, поскольку они вместе долго жили в одной комнате. Но я, зная, что человек слаб, допускаю, что и он мог однажды дать слабину. Короче, хорошо, что все разрешилось так скоро и безболезненно.
У меня от той, второй «картошки», в голове мало что отложилось. Видимо, впечатления о первой «картошке» оказались гораздо сильнее, и память о них закрепилась прочнее. Но львиная доля нашего быта нисколько не поменялась. На паром мы ходили в то же самое время и в то же самое место. Даже паромщик остался тот же. Поэтому я постараюсь вспомнить, что же все-таки у нас изменилось, кроме места проживания.
Костя Сумнительный все-таки сумел издать какой-то крамольный материал в «Комсомольской правде», за что институтский Комитет комсомола и Партком решили всерьез вправить ему мозги. Почивая на лаврах славы, Костя «забил» на сельхозработы, пребывая в горизонтальном положении подле грядок. В таком виде он и был как-то раз обнаружен Евгением Ивановичем Рыбаловым, который решил примерно наказать «гнусного выскочку и тунеядца». В результате «бедный» Костя Сумнительный пару недель подряд был вынужден часами стоять «раком» на грядке и собирать морковку под пристальным оком начальства. Лишь убедившись, что зло все-таки наказано, Жека Рыбалов ослабил хватку, и смутьян Сумнительный вздохнул несколько свободнее.
Мы стали гораздо чаще посещать баню. Поскольку она находилась в Озерицах, как и раньше, то мы протоптали туда постоянную дорожку. Вскоре мы приобщили к бане и часть студентов с Машфака. Кончилось все тем, что наш сосед Андрюха Иванов, «Ванюкин», он же «Шериф», познакомился в Озерицах со Светкой Горишной с Механического факультета, вусмерть влюбился, а потом благополучно женился на ней.
Здорово усилилась наша пешеходная активность. Если на первом курсе мы путешествовали пешком лишь в ближайших окрестностях «Фруктовой», то в этом году мы резко увеличили радиус охвата, часто посещая Белоомут и активно перемещаясь по пересеченной местности вдоль многочисленных затонов и стариц Окской поймы.
Столкновений со «штабными» у нас почти не было. Однако я хорошо запомнил один случай, ярко проявивший нравы нашего Штаба. Конечно, «штабные» почти ежедневно «квасили», хотя всячески притворялись, что не «квасят». Но в один прекрасный солнечный день все тайное сделалось явным. После поля и перед ужином у нашей публики выработалась привычка отдыхать на скамеечке под окошком Штаба. И вот, когда возле лавочки собралась уже изрядная толпа, человек под двадцать, внезапно под резким ударом сильной руки запечатанное прежде окошко распахнулось, и в нем появилась румяная рожа Жеки Рыбалова. Он просунул лысоватую голову в окошко, явно не замечая студентов, собравшихся внизу, и громко и внятно произнес слегка осипшим голосом:
- АНАПА!!!
Снизу раздалось дружное ржанье двух десятков здоровых студенческих глоток, и Жека моментально всосался обратно в темень «штабной» комнаты. Естественно, все всё поняли: Штаб «бухает». Но никакого фурора не произошло, все продолжало двигаться своим чередом. Только Рыбалов больше не произносил слова «АНАПА!!!».
Несмотря на то, что ХАСовскую дискотеку «Осмос» нам из Москвы привезли, она не пользовалась такой бешеной популярностью, как позапрошлогодний «Видеотон». Я даже не запомнил, кто сидел за пультом. Витька Кушнир из 6-й группы утверждает, что дискотеку вел Олег Тополя из нашей группы, а Вадик Ионов настаивает, что за аппаратуру отвечал Володька Рябов, поэтому и дискотеку вел точно он. Мне остается лишь присоединиться к его словам, поскольку я не помню. То ли острота ощущений была уже не та, то ли после великолепной церковной акустики нынешняя казалась плоской, но посещение дискотеки происходило далеко не столь ударными темпами. Народу собиралось там гораздо меньше, чем на втором курсе.
***
Значительно чаще народ стал собираться под гитару либо на берегу Оки, либо внутри помещений. Выяснилось, что наш бригадир Вадик Ионов любит авторскую песню и неплохо разбирается в ней. Вскоре к нашим посиделкам примкнул некто Алеша Бейлин, влившийся в 3-ю группу после академического отпуска. О нем чрезвычайно лестно отзывался Андрей Марков, я же лишь запомнил, что А.Бейлин открыл для меня тогда красное грузинское полусухое вино «Алазанская долина», которым оказались заставлены полки всех винных отделов и магазинов города Белоомута. Женька Овчинников был поражен новой песней, исполненной в ритме вальса то ли А.Бейлиным, то ли В.Ионовым. После этого ни одно застолье, в котором принимал участие Женька, не обходилось без этой песни. Привожу ее здесь полностью в том виде, в котором тогда запомнил:
В Макао какао стаканами пьют,
По скалам шакалы как кошки снуют.
Лишь белое тело лежит на камнях –
Убили, убили, убили меня.
А-а-а-а-а-а-а…
На солнце хороший берется загар,
Но в воздухе носится серая гарь.
Как жарко сосновые сучья горят,
И жарят, и жарят, и жарят меня!
А-а-а-а-а-а-а …
Мне жалко туземцев – они голодны,
Но в спешке не сняли, мерзавцы, штаны.
Испортится блюдо, как в дождь головня –
Испортят, испортят, испортят меня.
А-а-а-а-а-а-а …
Огромными каплями капает жир,
Наверно, неплохо я все-таки жил.
И вот уже вождь их слезает с коня –
Вкушает, вкушает, вкушает меня.
А-а-а-а-а-а-а …
И вот в мою в пятку вонзилось копье.
Я рад, что им нравится мясо мое.
Друг друга подальше от пищи гоня,
Сожрали, сожрали, сожрали меня.
А-а-а-а-а-а-а …
В Макао какао стаканами пьют.
По скалам шакалы как кошки снуют.
И стар здесь, и мал здесь, и наг здесь, и гол,
Но где же, но где же турецкий (испанский, советский) посол.
А-а-а-а-а-а-а …
Гуманным он был человеком, друзья,
Но с негром иначе, представьте, нельзя.
Однажды на море пошел и пропал.
Газеты писали – виновен шакал!
А-а-а-а-а-а-а …
Текст песни: Вакулюк Василий
С тех самых пор, где бы Женя Овчинников ни брался за гитару, он непременно с удовольствием исполнял эту песню, унаследованную им от той «картошки» 1982-го года. Интересно бы проверить, вспомнит ли он ее сейчас? Очень сомневаюсь.
На этих посиделках постоянными участниками были, как сейчас помню, наши Ира Ахмерова, Галя Иванова, Лена Лещенко, Лена Кудинова, Люба Лущева, Света Красакова, девчонки из 2-й группы, фамилии которых я уже тогда плохо помнил, а также Вадик Ионов, Леша Бейлин, Андрей Марков, Петя Калита, Виталик Гарбер, Витя Кушнир, Женя Овчинников. Кстати сказать, именно в то время я начал активно сочинять свои песни. Это был, можно сказать, основной костяк общества любителей авторской песни.
Эти же самые лица составляли костяк нашего сельхозотряда, день за днем выходя в поле на уборку поспевших корнеплодов. Именно таким людям, по большому счету, страна и была обязана тому, что зимой в ее магазинах практически всегда были овощи, а цены на них не зашкаливали, год за годом сохраняя завидное постоянство.
***
Несмотря на то, что общая наша мобильность увеличилась, в дальние поездки на поезде, в Рязань или в Коломну, нас уже не тянуло. Зато мы стали далеко уходить налегке пешком. Как я уже упомянул, для нас практически обычным делом сделалось посещение Озериц, где мы парились в местной бане. Несколько раз, по пути в Белоомут, мы навещали ТК и АХП. К тому времени я уже дважды съездил в стройотряд «Воскресенск», а сразу после окончания летней сессии 3-го курса мы прошли технологическую практику. Короче, мы стали еще полностью не оперившимися, но крупными «птенцами» МИХМа.
На поле мы снова повстречались с бригадиром полеводов Тимакиной, которая была теперь «до зубов» вооружена средствами радиосвязи. Если в 1980-м году машины, оборудованные радиостанциями, можно было по пальцам пересчитать, то теперь рация стояла почти на каждом тракторе или грузовике. Правда, мата в эфире тоже прибавилось, но Тимакина за него уже никого не отчитывала. Видимо, выработалась привычка.
Должен сознаться, я даже не запомнил, какого числа мы закончили уборку урожая. Но совершенно точно помню, что это был еще сентябрь, где-то 28-е число. Тот год оказался не столь удачным на урожай морковки, зато свеклы уродилось довольно много. Также много было и мышей, активно поедавших спелые корнеплоды. Почти в каждом загруженном нами в грузовик мешке со свеклой оказывались мыши, искавшие теперь возможности удрать. Но мы их не очень-то и ловили. Тоже ведь твари Божии.
Где-то во второй половине сентября нам объявили, что агитбригада Машфака пообещала всем приготовить выездное выступление со своей новой программой. Дело в том, что сам я, начиная со 2-го семестра 2-го курса, активно выступал в агитбригаде факультета ХАС. Меня такое известие здорово насторожило. Оказалось, что где-то рядом, среди студентов Машфака, работают наши вечные и непримиримые конкуренты по конкурсу агитбригад, Димка Островский с компанией. Они-то и сварганили новую «машфаковскую» программу. Такое событие я просто пропустить не мог.
И вот, в назначенный день наш сельхозотряд почти в полном составе собрался в актовом зале санатория, где обещали выступить машфаковцы. Как обычно, машфаковская пьеска имела несколько «сюрной» оттенок, как это всегда было свойственно команде Островского. Действительно, все действие происходило в совхозе, было много пустых слов и мало развития сюжета. В программе имели место перепевки старых и «бородатых» студенческих анекдотов и цитирований традиционного фольклора. Откровенно говоря, выступление мне не очень понравилось, но, как говорится, «на безрыбье и рак рыба».
В том году я отменил утренний бег и регулярные купания в Оке, хотя полностью купаться не бросил. Почти вся моя физическая активность теперь приходилась на регулярные тренировки с Серегой Ляпиным и долгие пешие переходы в окрестностях «Фруктовой». И вообще, вся наша жизнь приобрела какой-то «плановый» характер. Нам здорово стало не хватать приятных и забавных сюрпризов и приключений.
И вскоре такой «сюрприз» приключился. Правда, не для всех участников событий он оказался приятным. Однажды мы как-то слишком рано отстрелялись и свалили с полей. Воспользовавшись благоприятной ситуацией, Сережка Шестерманов решил посетить туалет типа сортир, а заодно спокойно покурить на безлюдье.
Когда он спустил с себя джинсы и завис в позе орла над выгребной ямой, до его слуха донесся легкий шлепок какого-то предмета в зловонную жижу внизу. С досады Серега нахмурился, поскольку решил, что из заднего кармана у него выпали спички. Эх, жаль, покурить не удастся! Однако, проверив карманы, он убедился, что спички на месте. Серега с наслаждением закурил и глубоко затянулся. И тут его пробило: в одном кармане у него лежали спички, а в другом – паспорт. Это значит, что вниз упал его паспорт!
Как раз в это время от реки потянулись люди, решив перед ужином почистить себе кишечники. Серега заорал благим матом, призывая к себе Михона Кузнецова. Тот, слава Богу, оказался поблизости. Когда Шестерманов рассказал тому о своей беде, Михон разразился диким хохотом, но, осознав ситуацию, решил помочь. Растопырив руки, он пытался отогнать от туалета желающих его занять, а потом выломал где-то суковатую палку и стал ею отгонять желающих посетить туалет, а потом ею же помог Сереге выковырять паспорт из жижи. Документ все-таки удалось спасти и отмыть.
Правда, когда достаточно скоро Сергей Шестерманов достал этот паспорт в ЗАГСе и торжественно предъявил сотруднику во время регистрации его брака с Ириной Новичевской, Михон Кузнецов, бывший на свадьбе старого товарища свидетелем, демонстративно зажал рукой нос, скривил рожу и брезгливо отвернулся. За это мстительный Шестерманов долго проклинал его и звал за глаза и в глаза сволочью.
Наша «картошка» образца 1982-го года завершилась подобно предыдущей: в последний вечер Штабом был объявлен «аккордный» сбор капусты добровольцами. Нам снова раздали сечки и выпустили на грядки. Имея к тому времени немалый опыт самой разнообразной работы, мы покончили со срезкой и погрузкой обработанной капусты быстро и технично. К обеду уже все было закончено, и мы, откушав чем Бог послал, погрузились в электричку, возвратившись к вечеру в Москву.
Там мы еще неделю или целых две ходили в одних рубашках, хотя москвичи давно облачились в теплые куртки. На нас поглядывали с удивлением. Но с наступлением заморозков все встало на свои места: мы тоже перешли на зимнюю форму одежды.
***
В 1984-м году, после защиты дипломной работы, меня оставили по распределению на своей профилирующей кафедре, которая с приходом на должность заведующего А.Л.Суриса стала именоваться АВТ – Аппараты Высокотемпературной Техники. Правда, Комитет комсомола в качестве платы за столь «удачное» распределение заставил меня возглавить студенческий строительный отряд. Поскольку я не был членом партии, а всего лишь комсомольцем, то меня решили разместить «под боком» у начальства: я стал командиром внутривузовского стройотряда, который нарек именем «Астра». Его пришлось укомплектовать студентами, не имеющими по какой-либо причине возможности покинуть Москву на лето. Поэтому осенью 1984-го года меня временно оставили в покое. А вот на следующий год мне сразу дали понять, что уже не отвертеться.
Командиром сельхозотряда МИХМа назначили Александра Александровича Толмачева, который, не будучи членом КПСС, мечтал о должности доцента. Вдобавок он был хорошо известен Проректору МИХМа по режиму и кадрам А.Г.Ряузову как алкоголик со стажем. Как известно, в 1985-м году М.С.Горбачев начал борьбу с пьянством и алкоголизмом. Поэтому, как говорится, «в свете решений Апрельского Пленума ЦК КПСС», А.А.Толмачев был серьезно предупрежден, что если А.Г.Ряузов застанет его «с поличным», можно будет забыть не только о доцентстве, но и о должности преподавателя кафедры Материаловедения. Сан Саныч принял это к сведению и возглавил сельхозотряд.
От факультета ХАС «полевыми командирами» назначили меня и Андрея Маркова. От Машфака в качестве «полевых командиров» поехали мой ровесник Андрюша Кузнецов, «Кузя», с которым мы вместе были на «картошке» в 1982 году, свеженький кандидат в члены КПСС, и комсомолец Юра Иванов, выпускник текущего, 1985-го года.
Как сразу выяснилось, Сан Саныч Толмачев был тот еще, тертый калач. Поэтому он сразу распорядился переписать присутствующих и разбить их на группы. За следующим шагом он обратился к Доктору нашего отряда, преддипломнику Первого Медицинского института. Парень собирался всерьез специализироваться в области гинекологии, поэтому Сан Саныч радостно сообщил ему, что тот попал прямо «в яблочко». Он потребовал у «Пилюлькина», как сразу прозвали медика, чтобы тот провел тотальный медицинский осмотр студенток всех курсов с целью выяснения их природной цикличности, которую можно было бы эксплуатировать в целях стимуляции производственной активности. Короче говоря, от Пилюлькина требовалось срочно составить календарик возможного присутствия и отсутствия студенток на «картошке» по физиологическим показаниям.
Почти весь сельхозотряд, за исключением Механического факультета и ТК и АХП, поселили на «Фруктовой», в помещениях летнего пионерлагеря. Причем, если студентов расселили в относительно теплых общих палатах, то мы, сирые «полевые командиры», вынуждены были занять холодные терраски-предбанники, которые к концу нашего пребывания на сельхозработах остывали по ночам уже до отрицательных значений температуры. Сначала нам это не сильно досаждало и давало повод для шуток, но к концу месяца ситуация сделалась просто недопустимой. Хорошо, что к этому времени урожай студенты уже собрали. Но я забегаю немного вперед. Всему свое время и место.
Конечно, здорово отдыхать на природе в любое время года и в любую погоду. Но ведь нам предстояло здесь отнюдь не отдыхать, а требовалось наладить нормальный производственный процесс по уборке моркови, свеклы и прочих корнеплодов. Если в качестве студентов мы представляли собой просто неквалифицированную рабочую силу, задействованную на уборке, то теперь, в качестве винтиков производственного процесса, нам, «полевым командирам», предстояло заниматься управлением и практической психологией. Должен сознаться, что к определенному моменту жизни, особенно после назначения командиром стройотряда, меня стала здорово занимать психология коллектива. Пользуясь моими добрыми отношениями с сотрудницами библиотеки, я имел практически неограниченный доступ к фондам «фундаменталки» МИХМа, поэтому прочел и даже проштудировал разнообразную и обширную литературу на эту тему. Тем интереснее стали для меня подходы к этому прикладному вопросу Сан Саныча Толмачева.
Если я, в бытность свою командиром строительного отряда, отрабатывал кое-какие приемы работы с коллективом подчиненных мне студентов, причиняя им волей-неволей разнообразные неудобства скорее по недомыслию, то задачей А.А.Толмачева было сознательное максимальное ограничение всех прав подопечных с целью их тотального контроля и абсолютного подчинения начальству. Поскольку я всегда был сторонником студенческих свобод, то во мне такой подход сочувствия не вызвал. Я свято полагал, что если мыслящим людям объяснить все толком и каким-либо образом их мотивировать, то они будут делать работу вполне сознательно и практически добровольно. Вопрос был именно в мотивировке. В наших стесненных условиях возможности стимулирования студентов были весьма ограничены. Именно поэтому, думается мне, Сан Саныч и решил максимально прижать студентов с самого начала и буквально по всем пунктам.
В конце концов, мы пришли к одним и тем же выводам, независимо от пути размышления и действий. А по-другому и быть не могло, поскольку с самого начала все были поставлены примерно в одни условия, «плюс-минус валяный сапог». Руководители сельхозотряда работали в МИХМе, а студенты там учились. Остальное почти не имело значения. Практически одинаковые начальные условия приводили к общим результатам.
Поэтому наша работа в качестве «полевых командиров» состояла именно в максимальном устранении всяческих ограничений, а не в их создании, на чем изначально сосредоточился А.А.Толмачев. Что касалось меня, то я был настроен на создании оптимальных условий для проживания студентов и обеспечения производственного процесса. И для меня тут не было различий в принадлежности к факультетам.
Поскольку мы сосуществовали с Машфаком практически вплотную друг к другу, то я всегда помогал Андрюше Кузнецову и Юре Иванову в каких-то вопросах, а они, в свою очередь, помогали мне, хотя поначалу Андрюша попытался обособиться. Но мы жили в одном «холодном курятнике», и он решил не разрушать гармонии. А вот Андрей Марков поселился где-то отдельно, и мы его почти не видели. Позднее выяснилось, что он постоянно днюет и ночует на Криогенке, что даже привело к некоторым недоразумениям.
***
Поскольку в первые дни с погодой нам повезло, то я решил не надевать сапоги, в отличие от своих коллег, а сразу надел кроссовки. Надо сказать, что еще в начале третьего курса, почти сразу после стройотряда «Воскресенск-81», я купил в МИХМе у какого-то доморощенного барыги с рук черные кожаные кроссовки фирмы «Адидас», модель «Samba». Как сейчас помню, заплатил я за них целых 40 рублей при официальной цене в 25 руб., но они так хорошо сели по ноге, что я сразу понял: это моя вещь! Я не ошибся, мне довелось носить их не менее четверти века, и они полностью окупили свою цену.
Зато я всегда поспевал вовремя и оказывался в нужное время и в нужном месте, невзирая на обстоятельства. Несмотря на преимущественно пасмурную погоду, дождей почти не было, ветра – тоже. Словом, условия для уборки овощей были просто идеальные. Разумеется, каждое утро я начинал с переклички и фиксации присутствия студентов на морковном поле. На пароме я повстречал старую знакомую, бригадира полеводов Тимакину. Она так и продолжала ездить на своем старом «газике», оборудованном рацией. Паром также не изменился, но поменяли его водителя.
Характер работы также не претерпел изменений: студентам были розданы большие двуручные корзины, которые они должны были сначала наполнять вынутой из земли морковью, а затем пересыпать в пустые сахарные мешки вплоть до заполнения последних. Результаты уборки определялись количеством мешков, отгруженных и отправленных в грузовиках на овощные базы. Работал наш отряд на полной самоокупаемости. Первоначально всему нашему сельхозотряду в совхозе был выписан аванс из расчета 60-ти или 80-ти рублей на каждую человеко-единицу, причем количество бойцов заявлялось раз и навсегда, без учета «естественной убыли». Этот аванс полностью ушел на оплату издержек, связанных с обслуживанием пионерлагеря, где мы жили, и оплату трехразового питания членов отряда. Разумеется, отгрузка продуктов на отряд осуществлялась по себестоимости, иначе бы мы погрязли в долгах. Затем, из расчета собранной с поля продукции, с учетом взвешивания грузовиков, на счет отряда переводились какие-то средства, которые почти целиком уходили на питание бойцов и Штаба отряда.
Эта система благополучно функционировала и приносила плоды год от года, позволяя совхозу «Полянки» успешно существовать и даже благоденствовать. Насколько мне было известно, это хозяйство считалось «миллионером», а жители окрестных деревень всерьез завидовали условиям жизни работников совхоза и их заработкам. На самом деле, все эти достижения во многом были обязаны бескорыстному труду студентов и их руководителей. Но в этом году многое радикально поменялось.
Каждый год студенты и «штабные» регулярно «лечились» от простуды путем своевременного приема разнообразных спиртных напитков. Однако этот год стал исключением из правила. Генсек ЦК КПСС М.С.Горбачев объявил «непримиримую борьбу с алкоголизмом и пьянством». В связи с этим претерпело изменение содержимое ряда алкогольных отделов магазинов, хотя спиртное полностью не исчезло. В деревне всегда самыми дефицитными товарами были хлеб и водка, а самыми непопулярными – консервы из морской капусты. Поэтому в Советское время жестяными банками с морской капустой были заставлены все полки магазинов, а вот водки часто не было вовсе. Поскольку я предпочитал сухие вина, то для меня проблемы отсутствовали. А вот потребители «тяжелых» напитков испытывали весьма большие затруднения.
Правда, у членов Штаба имелось преимущество: они не обязаны были постоянно находиться на поле, хотя это и было весьма желательно. Так или иначе, мы с ребятами с Машфака, Андрюхой и Юриком, старались время от времени друг друга подменять. Мне было сложней: Андрей Марков в минимальной степени участвовал в организации производственного процесса ХАСа, предпочитая непосредственно помогать студентам в уборке морковки на грядках, и пропахивал километры, стоя на коленках. Я же старался всячески препятствовать нарушению плановой ритмичности процесса, обеспечивая своевременность поставки корзин и пустых мешков на поля, раскапывание грядок трактором и уборку наполненных мешков с поля путем своевременной загрузки прибывающих с овощных баз тяжелых грузовиков. Наши с Марковым пути различались.
Иногда, если позволяли обстоятельства, я с удовольствием участвовал в погрузке мешков на машины, а также обучал грузчиков с Машфака технике укладки. Благодаря этому моя персона стала пользоваться заслуженным уважением в кругах грузчиков. В этой бригаде собрались, главным образом, выпускники ПО, которые считали работу грузчика своей прерогативой, подобно Сане Грицуку и его компании. Ничего не могу сказать о побочной активности этой бригады, поскольку в обмене мешков с морковью и свеклой на самогон никто в этом сезоне уличен не был. В бригаде выделялись два крупных парня, Горелов и Ухов, правда, их имен я не запомнил. Если не ошибаюсь, Ухов отслужил в морской пехоте, поэтому многие его откровенно побаивались.
Позже Ухов угодил в одну довольно неприятную историю, но об этом – несколько позже. Пока же я бодро перемещался по полям, стараясь везде поспеть и, по возможности, расшить все узкие места в снабжении студентов средствами производства. В первые дни «картошки» все было вполне благополучно, если не считать хронического отсутствия на нашем поле Андрея Маркова. Юрку Иванова и Андрюху Кузнецова я видел на порядок чаще. Вдобавок, мы, трое, жили в одном дырявом предбаннике. От кого-то из «штабных» я услышал, что Андрей поселился в «штабном» корпусе. Я временно успокоился.
Формально был объявлен «сухой» закон. Но его объявляли у нас ежегодно, как на «картошке», так и в стройотрядах. Фактически же его соблюдали, насколько мне известно, только в «Воскресенском» стройотряде, где работали одни парни, которые осваивали весьма серьезные объемы капиталовложений. Я сам работал в этом отряде, поэтому знаю не понаслышке. В иных отрядах эти правила соблюдались лишь постольку-поскольку, хотя за их нарушение кары декларировались нешуточные. В этом году все обстояло иначе: водки в продажу поступало мало, да и продавалась она нерегулярно. Самих «штабных» грозился проверить А.Г.Ряузов, поэтому пили они с большой оглядкой. Студенты во многом были предоставлены сами себе, но они тоже не сильно злоупотребляли спиртным. Возможно, что это сыграло серьезную роль в их высокой заболеваемости.
Однако, пока на улице стояла относительно теплая погода, на серьезные возлияния как-то и не тянуло. Вскоре я совсем освоился и перезнакомился со всеми ребятами 4-го курса факультета ХАС, узнал их особенности и привычки. После этого работать стало легче, поскольку часть задач я старался делегировать в «массы». Это касалось именно 4-го курса. Изредка удавалось освободиться пораньше. Обычно это время я посвящал закупке вина или каким-нибудь другим личным заботам, вроде стирки белья. Однажды удалось сбегать в Белоомут, но, увы, прежнего разнообразия вин, в особенности, «Алазанской долины», я там не обнаружил. Зато обнаружил значительный завоз молдавского коньяку.
Однажды я подвернул на скользкой дорожке ногу. Поскольку в низкой кроссовке голень не фиксируется, то меня эта беда время от времени настигала дома, пока я бегал по утрам вдоль Самотечного проезда. Теперь же я подвернул ногу в разгар рабочего дня на «картошке». На свою беду, я пожаловался Юрке Иванову, что повредил ногу. Тот целый день от меня не отходил, рассказывая бесчисленное количество историй, как кто-то на его памяти повредил или пробил себе гвоздем ногу или руку. Боль моя от такой терапии не только не утихла, но и многократно возросла. Кажется, я даже «спустил на него собак», наорал и потребовал закончить издевательство. Но он даже не понял причины моего негодования, он просто хотел как лучше. Слава Богу, на следующий день боль слегка отпустила, но я еще целую неделю носил на лодыжке повязку из эластичного бинта.
***
Сапоги я тоже взял с собой. Они мне здорово пригодились, когда погода испортилась и пошли дожди. Кроме того, они почти не мешали загружать машины. Но с этим теперь отлично справлялись грузчики с Машфака. Сан Саныч Толмачев продолжал действовать в прежнем духе, пытаясь прижать всех и вся. Мало того, он постоянно держал Пилюлькина в тонусе, заставляя регулярно проводить подробные осмотры и опросы студенток. Однажды Доктор Пилюлькин обратился ко мне со странным вопросом:
- Ты в курсе, что на вашем 4-м курсе учатся женщины с волосатой грудью?
Я ответил, что не в курсе. А бедный Пилюлькин пожаловался, что за этот месяц насмотрелся такого, что уже совсем не хочет специализироваться на гинекологии. Увы, но в этом вопросе я при всем желании не мог ему помочь.
Утром проводить планерки было некогда, поэтому Сан Саныч взял за правило устраивать их после возвращения всех бойцов с поля, перед ужином. Темнело тогда еще поздно, и не было опасности сверзиться где-нибудь в темноте, подвернув ногу о корень или трубу. Ну, а после планерки наступало время принятия решений и «принятия на грудь». И вот, где-то на третьей неделе нашей эпопеи, сразу после приема командиром пары-тройки граненых стаканов водки, в «штабной» домик ворвался дежурный, предусмотрительно стоявший при входе на территорию лагеря, и заорал благим матом:
- Ряузов приехал!!!
- Заткнись! – моментально среагировал Толмачев, который сразу понял, что попался.
Он рванулся, словно раненый зверь, по диагонали через комнату, срезая углы и валя стулья, выскочил в коридор и без стука ворвался в комнату Пилюлькина, который спокойно возлежал на кровати, читая какую-то книгу. Сан Саныч схватил его за шею, оторвал докторское тело от лежанки и сдавленно заорал:
- Быстро дай мне что-нибудь для протрезвления! Сию же секунду!
Пилюлькин, резко отрицательно относясь к насилию, оторвал Толмачевскую лапищу от своей шеи и слегка задумался. Потом тихо буркнул себе под нос что-то наподобие:
- Думаю, это прокатит.
Доктор достал из своего волшебного (врачебного) шкафчика пару или тройку пачек аспирина (ацетилсалициловой кислоты), быстро и ловко выдавив из бумажных упаковок, высыпал все таблетки в граненый стакан и долил их где-то на треть водой. Таблетки сразу начали растворяться, образуя мутное белое содержимое с примесью пузырьков.
- Пей все одним глотком! – выдал Пилюлькин Санычу рецепт и тут же вручил стакан с жидкой мутью, успев его перед подачей несколько раз крутануть, размешивая. Тот выдохнул, словно собирался пить водку, и жахнул его разом, одним глотком.
Если бы я не видел все это своими глазами, то, наверное, не поверил. Пунцовое и обветренное лицо Толмачева прямо на глазах всех присутствующих, включая меня, покрылось мертвенной бледностью с каким-то желтовато-восковым оттенком. Такие лица до этого я видел только у покойников. Но Сан Саныч и не думал на этом успокаиваться:
- А запах? – спросил он у медика. Тот ответил, даже не задумываясь:
- Чесноку, и побольше.
Саныч рванулся к письменному столу, выдвинул ящик и начал быстро чистить хранившийся там чеснок. Очистив два или три зубца, он сунул их в рот и стал жевать, а сам заставил кого-то чистить остальное. Тут в прихожей стукнула дверь, раздался твердый начальственный шаг, распахнулась дверь и голос Проректора по режиму и кадрам изрек:
- Что, б…и, не ждали? Алексан Саныч, я по твою грешную душу!
А Сан Саныч в это время уже спокойно восседал на стуле в теплой домашней кофте и надвинутых на переносицу очках в тонкой оправе, внимательно исследуя какой-то свежий местный документ. Он глянул на Ряузова поверх очков и спокойно, но с едва сдерживаемым справедливым негодованием произнес:
- А-а, здравствуйте, Анатолий Георгиевич! Действительно, не ждали. Но что делают, мерзавцы! Разве ж так можно? Полюбуйтесь, каковы эти наши совхозные начальнички! Так скоро мы по миру пойдем. Опять расценки скостили, гады!
Ряузов с нескрываемым удивлением взирал на Толмачева, отказываясь верить своим глазам. Но нет, тот выглядел абсолютно трезвым, если не считать красных глаз командира отряда. Проректор подошел буквально вплотную, внимательно понюхал, потребовал дыхнуть и тут же скривился в гримасе от нестерпимого запаха чеснока. Сан Саныч изобразил глубоко оскорбленного в самых лучших чувствах и произнес с горечью:
- Скоро мы все здесь загнемся к чертовой матери. Но у нас «сухой закон», будь он неладен! Я-то ведь, если слово дал, то – держу! – и он мастерски сделал короткую драматическую паузу, – в отличие от некоторых.
- А ну-ка, хорош дерзить! Тоже мне, униженные и оскорбленные нашлись! Почему глаза красные? – Ряузов понял, что у него совсем нет козырей, и недоуменно затих.
- Глаза, говоришь, красные? Да мы тут сутки напролет за студентом следим! Недосыпаем, видишь ли! – подробно разъяснил ситуацию Сан Саныч. А я, сославшись на неотложные дела, отправился в наш холодный «курятник», чтобы срочно поведать мужикам дивную историю чудесного спасения Толмачева от начальственного гнева.
Ряузов уже следующим утром уехал в Москву и больше на «картошке» не появлялся. Правда, должности доцента Сан Санычу в этом году так и не дали. Но изменений в худшую сторону в его положении не последовало. Стало быть, средство опохмеления в виде аспирина подействовало. Правда, сведущие люди мне потом объяснили, что столь крутой способ вытрезвления людей чреват образованием язвы желудка или даже его прободением, но это уже не наш случай. Санычу он здорово помог. Буквально – спас.
Однажды довольный Сан Саныч начал мне что-то выговаривать в таком тоне, словно я его слуга, за что я его едва не отматерил и не послал по адресу, примерно заявив, «что ты мне не хозяин, а орать и хамить будешь собственной жене, если та позволит». Тот сначала обалдел, а вечером нашел меня и извинился. Я принял его извинения, хотя к этому моменту уже отыскал крепкий дрын и наедине, без свидетелей, собирался проучить хама. Но он меня опередил. Инцидент был исчерпан. А дрын остался мне как память.
***
В один прекрасный день я узнал, что для развлечения студентов Штаб задумал устроить конкурс факультетских агитбригад. После этого озадаченные коллективы стали уединяться в целях выработки фабул сценариев или хотя бы придумывания эпизодов, которые потом должны были быть собраны в более-менее связные программы или истории. Но насколько подсказывал мне свой собственный опыт относительно долгого функционирования в агитбригадах самого разного толка, что в отрыве от дома, на воле, при наличии какого-то единого отвлекающего фактора, результат обычно был слабый.
Однако же, «чем черт не шутит, когда Бог спит». Активистам агитбригад были предоставлены некоторые льготы, как, например, возможность несколько раньше покидать поля, а также, занимать под репетиции ряд помещений, обычно пустующих. Тем не менее, были заявлены, если не ошибаюсь, пара или тройка команд. Конечно, хотелось, чтобы у них все получилось. Тем более, как узнал я позже, от Криогенки на «картошку» приехала пара выдумщиков, постоянно принимавших участие в конкурсе МИХМовских агитбригад и устных журналах. Это были небезызвестные Дима Воробьев и Юра Блинков, талантливые ребята, прославившиеся тем, что однажды неплохо спародировали поэтов, выступив на устном журнале под гротескными псевдонимами – Расул Вознесенский и Андрей Гамзатов. Причем стихи для своих выступлений они сочиняли сами.
Тем временем, жизнь текла своим чередом. По лагерю прошел слушок, что в душе, который включали вечером специально для девушек по причине его ограниченной доступности для ограниченного числа лиц, кто-то проводит по вечерам форменные оргии. Были обнаружены вещественные доказательства в виде предохранительных резиновых изделий известного образца. Такое вопиющее гнездо разврата подлежало немедленной ликвидации. Между тем, разведка донесла, что вечерами в помещении, где обитали студенты с Криогенки, частенько идет карточная игра на раздевание. Для меня вовсе не было секретом, кто питал слабость к подобного рода развлечениям, поэтому мы с Юрой Ивановым совместными действиями решили сорвать покров тайны с этих извращенцев.
Долго выслеживая и боясь пропустить кульминацию, мы однажды проникли в корпус криогенщиков, готовые взять игроков с поличным. Каково же было мое негодование и возмущение, когда среди игроков я обнаружил Андрюшу Маркова, преспокойно играющего в карты с лицами, подозреваемыми мною в разврате. Марков нисколько не смущался, он чувствовал себя среди этих студентов как в своей тарелке. Я же ходил несколько дней как оплеванный. Все-таки, мы здесь находились именно для того, чтобы поддерживать какой-то уровень приличий, позволяя студентам некоторые вольности, но не выходя за пределы общепринятой морали. Я рассчитывал на нашу факультетскую корпоративную солидарность, наконец. И тут – такой удар в спину!
Конечно, я понимал, что многое зависит от круга общения. Если ты находишься постоянно в кругу гомосексуалистов, то для тебя их нравы становятся привычны. Если ты живешь в кругу закоренелых развратников, то их привычки невольно проникают и в тебя. Но от Маркова я никак не ожидал такой засады. Он же не видел здесь чего-то зазорного. Ну, раз договорились играть в карты на раздевание, значит, если проиграл – раздевайся!
Мы с Юркой Ивановым долго пережевывали наше открытие. Он был полностью со мной солидарен, что таким поведением Марков дискредитирует всю нашу работу. Если ты назначен каким-никаким начальником, то уже по долгу положения должен держать некую дистанцию. Иначе тебя просто рано или поздно перестанут уважать. А студенты такие вещи чувствуют моментально. Хоть мы работаем и заодно, но функции наши в производственном процессе различны. Будущее полностью подтвердило мои выводы.
Однако, вскоре выяснилось, что у нас с Юркой появились тайные последователи, которые тоже задумали разгромить гнездо разврата. Правда, бороться за моральную чистоту студенческих рядов они решили, находясь под приличным градусом и совсем другим путем. Это были наши любимые машфаковские грузчики, которые, узнав, что на Криогенке ежедневно играют в карты на раздевание, после чего начинаются оргии, решили физически прекратить разврат и свальный грех, отколошматив его адептов.
Главными действующими лицами оказались самые здоровые, но не самые умные и дальновидные, а именно: грузчики Горелов и Ухов. Они хряпнули маленько водочки для храбрости, а после этого открыто вторглись на территорию Криогенки. Их появление в «чужом лагере» произвело настоящую панику. Видимо, «кошка знала, чье мясо съела», поскольку народ рванул из корпуса через все двери и окна. На пути Ухова внезапно попался тщедушный и хилый еврейчик по фамилии Лабковский. Он решил, что смерть его пришла. Поскольку терять ему было уже нечего, он схватил первый попавшийся дрын – ножку стула – и со всей дури врезал им Ухову по башке. Тот пал как срезанный колос.
А неизвестный до этого Лабковский сделался настоящим героем, победившим чудовище. На него теперь приходили смотреть люди с других факультетов, с ним хотели познакомиться девушки. Ухов же превратился в поверженного идола. Я потом общался с ним, помогал отмазаться от тех грехов, которые попытались на него взвалить. Как ни странно, он оказался нормальным, неглупым и вполне адекватным парнем. Даже стало его жалко. Со временем все как-то стерлось, но запашок остался. Еще долго я слышал, как совершенно не сведущие люди пересказывали друг другу эту историю с жуткими искажениями. Наверное, она превратилась в одну из бесчисленных МИХМовских легенд, в которой добрый и хилый Давид одолевает страшного и злого Голиафа.
Тем временем подходил срок проведения конкурса факультетских агитбригад. В день выступления меня и Андрея Маркова выбрали в конкурсное жюри. Этот день запомнился мне довольно смутно. Я совершенно не запомнил того, что выставили другие факультеты, зато в памяти сохранилось смутное впечатление от выступления криогенщиков. Воробьев с Блинковым подготовили программу, в которой действие происходило в совхозе «Подлянки», а также специально упоминалась «бригадирша Тимакова словно мать родная нам». Был разыгран целый водевиль, запомнившийся неожиданным цитированием темы «блокадной» симфонии Д.Шостаковича: на мотив, ассоциирующийся с наступлением фашистских войск, по сцене несколько раз туда и обратно протопала группа активистов, напевая:
- Мы все здесь подохнем,
мы все здесь подохнем,
мы все здесь подохнем,
подохнем, подохнем…
Больше ничего связного я в этом выступлении не запомнил, хоть убейте. Но эта вставка, очевидно, должна была означать адский холод. Однако, холода-то я как раз в те дни не припомню. Но им виднее. Скорее всего, это была улыбка художника Воробьева. А может быть, художника Блинкова. Остальные программы были собраны из нарезок старых и «бородатых» эпизодов, заимствованных из студенческого фольклора: профессор и студент на экзамене, выступление силачей Дубов Задунайских, какая-то банальная история любви студента и студентки на «картошке» и прочее. Однако публика рукоплескала, народ смеялся и был доволен. А стало быть, конкурс удался.
***
Все мы чувствовали себя на «картошке» по-разному. Я старался поддерживать себя в тонусе и хорошей физической форме. Юрик Иванов был солидарен со мной. Андрей Марков почти постоянно находился среди криогенщиков, совместно выпивая и помогая им в уборке моркови, но время от времени посещал и ХАС. А вот Андрюша Кузнецов что-то сильно сдал. У него почти постоянно было дурное настроение, а по утрам он пытался устраивать нечто вроде аутотренинга или медитации. Он садился на кровать, корежил лицо, морщил лоб и начинал шептать что-то наподобие «я хочу работать, я норма без двух мешков, я хочу работать». Я даже накропал нечто вроде злой литературной пародии на его поведение, чем привел Кузю в бешенство. Он обвинил меня в искажении фактов, что я обгадил всех, кроме себя самого, а его вообще выставил полным идиотом.
Однако уже вечером Кузнецов слегка пришел в себя и даже извинился за свою несдержанность. Обычно перед дискотекой Андрюша приводил себя в порядок, надевал специальную серую брутальную жилетку на заклепках и с уширенными плечами, чтобы визуально выглядеть крупнее и солиднее, смотрелся в зеркало и несколько раз скалил зубы и по-разному улыбался, шевеля губами и отрабатывая «героическую» артикуляцию. После всех этих действий и манипуляций, видимо, можно было спокойно идти на танцы.
Я на дискотеку ходил редко, но однажды зашел и встретил там девушку с факультета Криогенной техники по имени Лена Маркова. Поскольку моя загруженность агитбригадой показалась кому-то из высшего комсомольского начальства несерьезной, меня попросили тогда возглавить в Профкоме студентов Учебно-производственную комиссию. Я с воодушевлением взялся за новое дело, наладив сбор учебной статистики по факультетам и анкетирование студентов. В заместители я взял толковую и исполнительную Лену, которую сейчас неожиданно повстречал на дискотеке. Я потанцевал с ней, а потом предложил посетить свою берлогу, будучи уверен, что ей еще не доводилось встречать подобных условий проживания «полевых командиров» в конце сентября месяца.
Было уже совсем темно. Мы вошли в «курятник», и я еще не включил свет, как Лена неожиданно крепко обняла меня и буквально заткнула мой рот своими губами, повалив на кровать. Такого напора я никак не ожидал, но сопротивляться не стал, предавшись постижению опыта новых ощущений. Внезапно вспыхнул свет, а в комнату без стука вломился Юрка Иванов, что-то показывая и расхваливая. Видимо, он сам был шокирован видом пары, целующейся взасос на соседней кровати, поскольку замер на середине фразы.
А Лена, только что крепко обвивавшая меня обеими руками, вдруг выскользнула и моментально испарилась за дверью, оставив после себя только свежий девичий аромат. Было полное впечатление, что она улетела в дверь или в окошко, подобно привидению. Юрка, конечно, стал извиняться за свое бестактное поведение. Но все мы давно привыкли входить в наш «курятник» без стука, поэтому появление меня и девушки в холодной комнате привело его в состояние полного недоумения. Позже он всякий раз стучался, прежде чем открыть дверь. Но время термодинамически необратимо! «Другого раза» уже не последовало. Шанс наладить отношения с девушкой был упущен раз и навсегда.
Я еще несколько раз ходил на дискотеку, но Лену встретить мне уже не довелось. Кажется, она стала тщательно избегать меня после того случая. А я даже предположить не мог, что кому-то нравлюсь или хотя бы вызываю приязнь. Да уж! Жизнь гораздо богаче, чем мы о ней думаем и представляем. Хотя, размышляя о том случае, я много раз ловил себя на мысли, что вряд ли у меня с ней что-то могло сложиться, тем более, что черноглазые жгучие брюнетки отчего-то никогда меня за сердце не цепляли.
Однако время шло, с каждым днем становилось все холоднее, и студенты продолжали потихоньку заболевать и покидать «картошку». Именно по этой причине на сельхозработы в сентябре были посланы второкурсники, без которых первоначально в этом году решили обойтись. Возможно, что причиной аномальной убыли стал «сухой закон», а возможно, что повлияли холода. Так или иначе, но в последний день нашего пребывания на «Фруктовой» от сельхозотряда факультета ХАС осталось не более 150-ти студентов, тогда как вначале их было более 250-ти. Два полновесных потока усохли почти вдвое. Думаю, что если бы я всерьез задался целью вспомнить всех поименно, то у меня бы это получилось. Но воздержусь. Так будет честнее, если кого-то забуду.
Перед отъездом мы немного посидели за бутылочкой «сухого» с нашим Доктором Пилюлькиным. Он признался, что серьезно переосмыслил свое будущее и все-таки решил пойти на Общую терапию. Гинекология оказалась ему строго-настрого противопоказана. Он уехал домой вместе со студентами, а мы с Юрой остались еще на один день, чтобы ничего не позабыть. Кстати, точно так же поступил и А.А.Толмачев. Возвращался он абсолютно трезвый и хмурый. Даже разговаривать с нами не стал, отсев в другой вагон.
Вернувшись домой, я неожиданно обнаружил, что мучаюсь от жары. Видимо, в наших организмах включились некие резервные системы, оберегающие нас от холода. Я еще недели две или три ходил по Москве в рубашке с коротким рукавом, обращая на себя внимание встречных, облаченных в теплые куртки. Но это мы уже проходили студентами.
В МИХМе к нам сразу потянулись жаждущие «клубнички», прося рассказать о проведенном «на воле» времени. Конечно, что-то мы рассказывали, что-то утаили, но память о работе «полевыми командирами» в 1985-м году сохранилась.
Потом фокус событий переместился на производственные проблемы и «новый набор», которым нас тиранило начальство все время нашего пребывания в МИХМе. Что-то забылось, а что-то осталось, как в старой МИХМовской песне, ставшей его гимном:
По утрам в троллейбусе здорово толкаются,
А толпа с портфелями шутит и шумит.
Как это приятно, что водитель объявляет:
Улица Лукьянова, остановка МИХМ!
Наступает сессия. Снег на крышах тает.
Вместо формул музыка в голове звучит.
И декан, нахмурившись, сурово замечает:
Это вам не Гнесиных, это, братцы, МИХМ!
Радости и горести, муки над проектами –
Нам до самой старости вспоминать о них.
Кто-то стал конструктором, кто-то стал директором.
Каждый в сердце с гордостью носит имя МИХМ!
Все-таки в троллейбусе здорово толкаются,
А толпа знакомая шутит и шумит.
Как это приятно, что водитель объявляет:
Улица Лукьянова, остановка МИХМ!
Улица Лукьянова. Следующая – ПНИ!
Музыка и слова Сергей Егоров (Эндер)
***
На следующий, 1986-й год, меня не миновала чаша сия – я снова был отправлен на «картошку». Перед самой поездкой я успешно сдал собеседование и поступил на так называемый «Вечерний Мехмат», трехлетнее вечернее инженерное отделение Механико-математического факультета МГУ имени М.В.Ломоносова, куда мечтал поступить еще в школе. Меня сильно удивило то, что из «наших» я оказался тут не один. Кроме меня, на Мехмат поступили Андрюха Кузнецов (Кузя), «механик» Серега Тарасов и Володька Ерюшкин из нашей 2-й группы, который никогда не отличался тягой к математике. Я порывался наотрез отказаться от «картошки», объясняя это учебной необходимостью, но меня вызвали в Комитет комсомола и стали долго и нудно уговаривать. Кончилось тем, что я дал слабину и согласился, решив потом наверстать упущенное.
На самом же деле все это – миф и самообман. Никакого наверстывания не бывает. Бывает просто иной путь. И со мной это случилось. Часть этого пути я прошел подобно прошлогодней поездке в совхоз «Полянки», а часть оказалась совершенно оригинальной. Получилось это, отчасти, по той причине, что я тем летом впервые попал в горы. Я просто купил в Профкоме путевку на Всесоюзный туристический маршрут № 43 «Пешком по Военно-Сухумской дороге» и приехал в город Пятигорск, откуда был заявлен выход.
Там я поселился в одном вагончике-бастае с лысоватым пожилым мужичком из города Обнинска Калужской области по имени Александр Петрович. Работал он в Физико-энергетическом институте (ФЭИ) имени А.И.Лейпунского. Поскольку я перед самым походом ухитрился здорово повредить правую ногу, то Александр Петрович принял самое деятельное участие в поправке моего здоровья. На правой голени после сильного удара о деревяшку у меня образовалась обширная и болезненная гематома, причинявшая при ходьбе массу неудобств. Петрович предложил мне испробовать на практике так называемый магнитный аппликатор – резиновую пластину, наполненную магнитными частицами, который выпускали в городе Актюбинске, что в Казахстане. Я примотал его эластичным бинтом на ногу и дико промучился всю ночь, потея и наворачивая на себя простыню от тупой боли. Но с утра мне сделалось существенно легче, а ногу я просто не узнал: опухоль уменьшилась и почти перестала меня беспокоить.
После столь удачной процедуры я смог нормально ходить и впитывать в себя красоты горного Кавказа, посетив достопримечательности Пятигорска, Верхнюю и Нижнюю Теберду, Джамагатское ущелье, Домбай, Клухорский перевал и Клычский водопад. Закончили мы маршрут в Сухуми, столице Абхазии, на турбазе имени XVII съезда ВЛКСМ. После этого похода я зарекся ходить куда-либо в составе плановых групп и стал путешествовать по горам Западного и Центрального Кавказа, готовя маршруты и раскладки самостоятельно, не отмечаясь ни на каких туристских пунктах и Центрах спасения. Вольные походы с той самой поры сделались моей родной и любимой стихией.
После горных красот родные неброские пейзажи оказались для меня наполнены новым мягким очарованием. А сохранение кадрового постоянства привело к тому, что в совхоз «Полянки» я отправился, словно к себе домой. Ведь командиром отряда, видимо, по доброй и старой памяти Проректора по режиму и кадрам А.Г.Ряузова, снова назначили Александра Александровича Толмачева. Сам же Сан Саныч решил не распространяться о своих чувствах и пристрастиях, поскольку подозревал всех и каждого в стукачестве. Ведь ему так и не удалось занять должность доцента кафедры Материаловедения. Поэтому он всерьез подозревал, что его кто-то заложил Ряузову, рассказав о перманентной пьянке.
Допускаю, что он был рад видеть меня в качестве «полевого командира» факультета ХАС. Давно известно, что старый друг лучше новых двух. Хоть я и не был ему другом, но в прошлом году мы достаточно познакомились и изучили друг друга, чтобы усвоить и запомнить взаимные привычки и манеры. Тем более, он отлично знал, что я не стукач.
А для меня поездка на сельхозработы 1986-го года облегчалась еще тем, что в составе отряда четверокурсников работали мои бывшие бойцы из стройотряда «Астра», в который меня назначили командиром летом 1984-го года. Тогда я оформил всем бойцам трудовые книжки, что было большой редкостью в стройотрядах. Я даже удостоился новогоднего ночного поздравления от своих ребят при наступлении 1985-го года, чем по праву до сих пор горжусь. А последующие события, я уверен, еще неоднократно заставят их вспомнить добрым словом мою скромную персону. Порой для увеличения трудового стажа важен каждый день. И вспоминаешь об этом лишь перед выходом на пенсию.
О технологии сборов студентов на вокзале и способе доставки нас на сельхозработы повторно распространяться не буду. На «Фруктовой» нас поселили в том же самом пионерлагере. Вышло так, что от ХАСа и Машфака «полевыми командирами» послали меня, Андрюху Кузнецова и Юрика Иванова. Мы с ними заняли одну большую теплую комнату, где также подселился еще один человек. Но его я просто не запомнил, поскольку он под каким-то соусом быстро слинял домой. В тот год на сельхозработы отправлен был только четвертый курс. По неизвестным мне причинам второкурсников прислали на «картошку» значительно позже, лишь недели за две до завершения уборочной страды.
Пока же технология оставалась прежней: необходимо было расселить студентов по корпусам, наладить быт и питание, а также обеспечить работой, которая, как и прежде, состояла в уборке с поля и упаковке в мешки морковки, высаженной на тех же полях Окской поймы, что и прежде. Конкретика состояла в том, что не все поля ежегодно засевали морковью. В этом году, как и в прошлом, в посевах корнеплодов велика была доля свеклы. Она стала даже большей, чем годом раньше. Турнепса не было. В остальном отличия также отсутствовали. До места работы и обратно нас доставляли паромом.
Надо сказать, что в те годы весьма популярным стал певец и исполнитель Александр Новиков. Его популярность укреплялась тем, что повсюду ходили упорные слухи о его криминальном прошлом. Здесь ничего не берусь утверждать. Но среди обывателей стала хорошо известна его песня «Извозчик», написанная в манере полублатного городского романса. Подражая А.Новикову, я сочинил на эту его мелодию песню «Морковка» или, иначе, «Паромщик», слова которой были мне навеяны опытом сельхозработ:
Теплопередачи можешь ты не знать.
Но картошку с поля надо убирать.
А за ней морковка, и капуста с ней…
Едемте в колхозы – будет веселей!
Если у медпункта вылил море слез,
Значит, ты здоровый – поезжай в совхоз!
Голова тяжелая и болит живот? –
Никуда не денешься от сельхозработ!
Припев:
Вези меня, паромщик, над окскою водой,
А если я усну, топить меня не надо.
Я просто не проспался. Я теплый и живой,
И тоже пил когда-то до упада.
Втиснут в электричку и набьют битком,
А за этим делом проследит Партком:
Не пеняй на практику и на стройотряд –
Все равно заставит ехать деканат.
Если в щели дует – это ерунда:
Дайте одеяла – мы заткнем туда.
Пусть на поле холод – это пустяки:
Были мы студенты. Стали – мужики.
Припев.
Окские просторы вовсе не для нас!
Слов десяток матом – наш боезапас:
Командир достанет – мы пошлем туда,
Откуда не вернешься больше никогда.
Нам раскроет глазки и, впитавшись в кровь,
Долго будет сниться красная морковь.
Что-то позабудешь, что-то отболит,
Но о ней напомнит твой радикулит.
Припев:
Вези меня, паромщик, над окскою водой,
А если я усну, топить меня не надо:
Я просто не проспался. Я теплый и живой,
Я просто пил когда-то до упада.
(1.03.1986)
Поскольку тут указана дата 1-е марта «1986-го года», то, стало быть, песня была задумана мною еще на пароме при переправе через Оку осенью 1985-го года. А еще я вспоминаю, что поделился тогда своей затеей с Андреем Марковым, и он ее горячо одобрил. Это означает, что я уже исполнял ее на досуге в том достопамятном 1986-м году.
Удивительно, но со временем схожие в чем-то этапы жизни слипаются в памяти до такой степени, что их почти невозможно отделить друг от друга. Рутинная работа на поле превращала несколько недель жизни в несколько часов, которые были похожи друг на друга, словно близнецы, если не считать вариаций людского общения да погодных и климатических изменений. В этом году дождей было совсем мало, зато быстро стало холодать. А поскольку в сельпо наметилась явная тенденция к сокращению закупок алкоголя, то наши люди начали простужаться и болеть. Раньше студенты занимались действенной профилактикой респираторных заболеваний, регулярно принимая почти символические, но целебные дозы спиртного. И этого вполне хватало для спокойной и комфортной жизни. Начиная же с прошлого года с подачи КПСС утвердилась практика якобы непримиримого отношения к алкоголю, что в условиях почти повсеместного очковтирательства среди начальства полностью дезориентировало студентов.
У них выработалось какое-то настороженное отношение к приему алкоголя, которое заменило наше безусловное желание «просто выпить». Принятие спиртного сделалось равносильно возможности угодить в группу потенциального риска или повышению вероятности опасного исхода. При таком психологическом подходе пропадает вера в целебные свойства алкогольных напитков, что почти равносильно отсутствию таковых.
Кроме того, я заметил, что среди студентов новой формации почти нет тяги к здоровому образу жизни и желания заниматься физкультурой и спортом. Хотя у нас с ними была разница буквально в несколько лет, студенты вели себя как старички и старушки. Я обнаружил, что почти все нынешние студентки активно курят. Многие умудрялись делать это на ходу, что раньше было недопустимо даже среди мужчин. Мне припомнились наши военные лагеря, когда несколько заядлых курильщиков передавали недокуренный «бычок» один другому во время марш-броска для стимуляции.
Похоже, что и работоспособность у таких вот скептиков стала гораздо более низкой, чем прежде. Раньше студенты легко сосредотачивались почти на любой деятельности, со временем увеличивая производительность. Теперь я заметил, что студентам сделалось тяжело уделять внимание какому-то одному объекту в течение длительного времени.
Думаю, что мои наблюдения нельзя принять за абсолют, но они вполне могут быть использованы при оценке производительности уборки моркови. Ведь год на год не приходится. Тем более, что ребята старались не отлынивать и вполне искренне выкладывались на грядках. Мне даже порою приходилось для их наглядной стимуляции самому вставать на эти грядки и личным примером вдохновлять студентов на трудовые подвиги, хотя я всегда испытывал искреннюю ненависть к такой работе. Но чего не сделаешь из любви к искусству и для повышения производственных результатов!
***
Дни проходили за днями, а мы по мере сил старались поддерживать нормальный производственный процесс. Мне приходилось тяжелее, чем моим коллегам с Машфака, поскольку на факультете я был в единственном числе. Остальные «штабные» появлялись на поле лишь в случае крайней необходимости. Кузя с Ивановым запросто подменяли друг друга, а мне приходилось принимать на себя все насущные вопросы студенческой жизни ХАСа. Возможно, именно поэтому я так мало событий запомнил из того года.
Совсем недавно Юрик Иванов напомнил мне один любопытный случай, который начисто вылетел из моей памяти. Для обслуживания Штаба МИХМ выделил из своего гаража УАЗик-«буханку», водителем которой был некий Серега, фамилии которого я не знаю. Этот Серега часто ездил по различным надобностям в близлежащих окрестностях «Фруктовой» и вскоре подробно исследовал все интересные места. Посетил он и какое-то племенное хозяйство, которое выращивало коней и продавало лошадиное молоко и кумыс. Вышло так, что он взял некоторое количество кумыса на пробу и подарил пару или тройку бутылок «полевым командирам» с Машфака. Свою долю Юрик с Андрюхой благополучно выпили, а «мою» бутылку поставили рядом с моей кроватью, неподалеку от батареи центрального отопления. Я был здорово загружен производственными вопросами и возвратился «домой» поздно, когда Кузя уже улегся спать, а Юрик куда-то свалил. На следующий день с раннего утра мы уже были на поле со студентами.
И только где-то ближе к вечеру Юрик напомнил мне о кумысе. Когда мы вместе с ним возвратились с поля, пробка на бутылке уже подозрительно вздулась. Поэтому, прихватив бомбажную бутыль, мы с Юриком спустились в помещение для стирки и совместными усилиями вскрыли ее в старой ржавой раковине. Естественно, при вскрытии бутылка выпустила из себя тугую струю зловонной крепко забродившей жижи. Юрика же более всего поразило то, что после смывания последствий вскрытия ржавчина с раковины напрочь исчезла, и старая железяка приняла нарядный вид, словно обновившись.
Толмачев бухал ежедневно, но, как и в прошлый раз, на воротах у него всегда стоял человек, пристально наблюдавший за возможным появлением комиссии из МИХМа. Насколько мне известно, Сан Саныч так и не был взят «с поличным», то есть, в пьяном виде, чем здорово разочаровал А.Г.Ряузова. Помню, как тот сказал на прощание фразу:
- Алексан Саныч, совсем не интересно с тобой стало!
Толмачев же отвечал ему в своей неповторимой манере:
- Не дождетесь!
Забегая немного вперед, я подумал, что следует особо отметить: должность доцента кафедры Материаловедения Сан Саныч все-таки получил, что нисколько не помешало А.Г.Ряузову и впредь регулярно посылать Толмачева на «картошку» год от года, вплоть до самого развала страны и полного уничтожения института.
Однажды я со студентами стоял на берегу в ожидании парома. Рядом со мной застыла симпатичная миниатюрная студентка Ира Забежанская, которую Сан Саныч Точмачев за глаза именовал «козочкой». Она ему явно нравилась. Из-под шапочки у нее выбивались пряди ярко-рыжих волос, носила она вытертые до белизны голубые джинсы и была довольно подвижна и грациозна, почти постоянно слегка покачиваясь в такт какой-то внутренней мелодии. Но на сей раз она словно окаменела. И когда где-то на станции гукнула, отправляясь, электричка, Ира каким-то отстраненным голосом произнесла:
- В этом году это последний поезд. Следующий будет только весной.
И в этот миг меня словно пробило: мы уже никогда не вернем назад это время, эту «картошку» и нашу беззаботную молодость. А потом – все как-то забылось и словно стерлось из памяти. А сейчас – вдруг неожиданно вспомнилось.
В этом году заболеваемость студентов превысила все возможные пределы. Под угрозой оказался сбор урожая с поля – главная цель, ради которой нас сюда послали. Ради достижения этой цели в МИХМе были срочно мобилизованы второкурсники, которых первоначально решили не посылать на сельхозработы. Вместе с «пополнением» на «Фруктовую» прислали новых «полевых командиров». Так моим напарником стал Костя Агафонов, инженер кафедры ТиТ (Термодинамика и Теплопередача, примеч. автора).
Мне было крайне приятно встретить в относительно экстремальных условиях «картошки» своего коллегу, тем более, что мы теперь были объединены одной общественной нагрузкой: Костя отвечал за выход на дежурства в ДНД (Добровольная Народная Дружина, примеч. автора) сотрудников факультета ХАС, а я совсем недавно, с подачи нашего инженера и заочного аспиранта Миши Гречикова, стал Начальником Штаба ДНД факультета. Миша решил защитить диссертацию досрочно, но не сдюжил.
На Криогенку в качестве «полевого командира» приехал Толик Пецевич, вместе со мной в 1984-м году оставленный в МИХМе по распределению, но не инженером, а в должности «освобожденного» Председателя Профкома студентов. Насколько я помню, на поле он вышел всего пару раз, а потом заявил, что ничего не понимает в организации процесса уборки овощей. Тем не менее, он регулярно посещал столовую трижды в день, а покинул совхоз «Полянки» даже на день позже положенного, по слухам, проведя лишнюю ночь в обществе какой-то смазливой студентки с четвертого курса.
Вышло так, что в самый день прибытия Костя Агафонов был оскорблен в лучших чувствах. Разумеется, вечером он отправился на дискотеку. Там он пригласил на танец какую-то симпатичную девчушку с ХАСа. А на следующий день та заявилась в Штаб отряда и пожаловалась Сан Санычу на грязные приставания «какого-то высокого блондина из Штаба» к ее персоне. По описанию выходило, что К.Н.Агафонов грязно к ней домогался, лапал «за что ни попадя» и вообще вел себя на редкость аморально. Когда виновник происшествия был поставлен в известность о жалобе, его возмущению не было предела. Все перечисленное выше оказалось грубой и ничем не прикрытой ложью. Но Костя, честный семьянин и высоко моральная личность, был глубоко разочарован таким падением нравов. Уж если его обвинили в аморалке, куда же мир-то катится?
С тех самых пор Агафонов зарекся посещать дискотеки и приглашать на танец незнакомых студенток. И вообще, Костя тогда чуть было не разочаровался в людях. Потом миновало какое-то время, но его раны все равно до конца не затянулись. Мы до сих пор поддерживаем с ним добрые отношения, иногда вспоминая ту «картошку».
Хорошо помню, что урожай в 1986-м году мы все-таки собрали. Но какой ценой! Когда я шел по полю в последний день нашего пребывания в «Полянках», на грядках осталось от силы 26 или 27 человек. И едва А.А.Толмачев лично объявил об окончании нашей трудовой повинности, мы просто обнялись со студентами и одной большой шеренгой потопали в сторону парома. В тот день мне не удалось уехать домой: требовалось сдать множество взятых напрокат вещей и отчитаться о материальных ценностях, как то: телогрейки, сапоги, одеяла, подушки, простыни, полотенца и т.д.
Вдобавок ночью, на последней в этом сезоне дискотеке, я познакомился с девушкой с четвертого курса Криогенки по имени Лена Кубышкина. Мы с нею долго и азартно танцевали, и меня поразила ее удивительная податливая мягкая пластика. Она очень тонко чувствовала ритм и музыку. Мы договорились с ней созвониться и встретиться в Москве.
Через пару дней мы созвонились, и я решил сводить ее в кафе. Там мы что-то ели, пили, немного танцевали. Лена была раскована и весела, много смеялась и все время курила, что мне совершенно не понравилось. Когда мы покончили с развлекательной программой, я поймал такси и отправил ее домой, хотя было ясно, что она надеялась на продолжение у нее дома. Я же сразу понял, что никакого продолжения здесь не будет.
На работе за время моего отсутствия накопилось много дел. На Мехмате требовалось наверстывать упущенное время. Мне разрешили поступить в заочную аспирантуру. Надо было сдавать вступительные экзамены, хотя кандидатский минимум я уже сдал, имея статус соискателя ученой степени. А всего через неделю после получения Удостоверения аспиранта мне по почте пришла повестка из Военкомата: меня собирались отправить на Чернобыльскую атомную электростанцию в качестве ликвидатора аварии. Однако, увидев свежее Удостоверение аспиранта МИХМа, меня пощадили, и я остался в Москве.
***
Третье мое посещение совхоза «Полянки» в качестве руководителя и «полевого командира» случилось осенью 1988-го года. Поскольку я вовсю работал над темой своей диссертации и параллельно активно учился, работа на совхозных полях в моих извилинах почти не отложилась. Осталось смутное впечатление, что закончилась страда довольно шустро. Если не ошибаюсь, 25-го или 27-го сентября я уже возвратился в столицу. Само собой, командиром снова был А.А.Толмачев, уже доцент кафедры Материаловедения.
Но хоть убей, я почти ничего из этой поездки не помню. Мне даже сложно было вспомнить, сколько раз я был на «Фруктовой» в качестве руководителя. Но мне помогли мои друзья и товарищи. Я все-таки что-то сумел вспомнить, хотя и по минимуму.
Поэтому я утверждаю, что был там 5 раз: 2 – в качестве студента, 3 – в качестве «полевого командира». За минувшее время упомянутое словосочетание стало вызывать устойчивые ассоциации с Международным терроризмом. Мы даже забыли, что когда-то имел место бескорыстный труд советских студентов на благо Родины. Во многом, именно благодаря этому труду цены на самые необходимые овощи и корнеплоды не поднимались выше 15-ти копеек за килограмм, что в столовых можно было бесплатно брать хлеб и горчицу в любых количествах, а обычный месячный проездной на все виды городского общественного транспорта в столице Союза ССР Москве стоил всего 6 (шесть!) рублей.
Прошло менее сорока лет, и мы почти забыли, что жили не просто в нормальной, устойчивой и благополучной стране, а в Великой Державе, где имелось некоторое количество слегка маразматических «партийно-политических» заскоков, с которыми можно и нужно было мириться до поры. Многие из них просто растворились бы на фоне глобальных информационных преобразований. Можно долго и бесцельно рассуждать на тему сослагательного наклонения в историческом процессе. Факт состоит в том, что время делает все физические процессы строго поступательными и термодинамически абсолютно необратимыми. «Фарш невозможно провернуть назад», как кто-то остроумно переделал исполняемую Аллой Пугачевой песню Раймонда Паулуса «Старинные часы».
Смотришь назад и ужасаешься содеянному. Мы потеряли около 83 – 85% промышленности, от 40 до 60% сельского хозяйства и огромное количество самого дорогого и невозвратимого: человеческих жизней и потерянных, невоплощенных надежд и устремлений. Мы уже не можем создать самого необходимого, поскольку уходят люди, сохранявшие память и приемы технологий. Воистину, любой процесс, который протекает, будучи предоставлен самому себе, имеет тенденцию развиваться от плохого к худшему.
Кто-то еще помнит крупицы некоторых дисциплин, которые уже не преподают в ВУЗах, и хранит мышечную память от использования старого и надежного инструмента, который уже не купить ни за какие деньги. Но жизнь все равно продолжается. А это значит, что тот, кто еще помнит и умеет делать что-то полезное, должен, обязан этим поделиться. Поэтому я и пишу эти ностальгические строки, пою Оду «бесплатному» труду и вспоминаю свою молодость, свято надеясь, что все, что когда-то имело место, было совсем не зря.
Давайте вместе помнить, создавать, воскрешать и творить! Да будет так! Аминь!
2 – 20 апреля 2022 г.
Москва – «Фруктовая» – Москва
Ода картошке
© Copyright: Алексей Макунин, 2023
Свидетельство о публикации №223041901672
Свидетельство о публикации №223041901672
Рецензии
Насадка - кража в транспорте или при посадке в транспорт.
Вор-карманник - это не ширмач, а щипач. Ширмачи по карманам не лазят, а крадут вещи, прикрываясь каким-либо предметом (ширмой), например, газетой.
Крысючка - крысятничающая воровка, т.е. обкрадывающая своих (а не несовершеннолетняя развратница)
Центровая - красивая
Стос - колода карт
Хиврю заложил - имеется в виду, что сделал ставку на тайник с крадеными вещами (хивро)
Захаров Владимир 17.07.2024 16:49 • Заявить о нарушении
Вор-карманник - это не ширмач, а щипач. Ширмачи по карманам не лазят, а крадут вещи, прикрываясь каким-либо предметом (ширмой), например, газетой.
Крысючка - крысятничающая воровка, т.е. обкрадывающая своих (а не несовершеннолетняя развратница)
Центровая - красивая
Стос - колода карт
Хиврю заложил - имеется в виду, что сделал ставку на тайник с крадеными вещами (хивро)
Захаров Владимир 17.07.2024 16:49 • Заявить о нарушении