Курская заря. Ч2. Г12. -Цитадель-

            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 2. Нету времени.
            Глава 12. «Цитадель».

            Предыдущая глава:  http://proza.ru/2023/04/14/726 

            …Николай встретился с Варей в шесть вечера у штабеля бревен на просеке высоковольтной линии. К Савелишне командир уже не возвращался. Они еще не знали, что ближайшие двое суток им придется провести в Варином шалаше, где Трифонов и Шеина, уже полтора суток, ожидали своего командира. Их старались ограждать от опознания в отряде, опасаясь провокаторов, контрразведка немцев в Могилеве, да и вообще, где активно действовали партизаны, работала очень серьезно. Было уже много внедрений в отряды и соединения. Каждую неделю приходили сведения о ликвидации карателями партизанских отрядов, или о жестоких столкновениях в лесах, а затем, сожжении целых деревень вместе с жителями.
            Встреча не была веселой. Надо было дожить до следующей ночи. Все в основном молчали, ощущая неопределенность судьбы Якова, а капитан все думал, стоит ли сообщать, Трифонову и Шеиной, про сержанта. «Мы уже столько прошли вместе…», - думал Николай: «Яшка с Трифоновым друзья – не разлей вода… Были. А я должен в раппорте его… как без вести пропавшего», - Капитан понимал, что это значит – клеймо на героя, мать денег не получит, награды испарятся... опять же особисты – «... А не предатель-ли, твой Никитин… А не сдался ли он, на радость врагу? Суки! Прости меня, Господи». Он почувствовал, что часто стал смотреть не небо, словно ищи там подсказки в мыслях… в действии… в оценке совершённого. Или того, что совершить надо: «Часто ты, Коля, Бога в суе поминать стал».
            Но дальше дело не шло. Он продолжал молчать, как рыба… служба. Служба прежде всего. Не волен он действовать, как Душа требует. Как сердце хочет.
            К одиннадцати часам вечера девятого апреля, они вышли на поляну, где должен был, через пару часов приземлиться самолет. Командир отряда их держал особняком, чтобы никто, по возможности, не видел разведчиков. Все контакты только через него и через Варю. Минут за двадцать до часа ночи, командира партизанского отряда позвали в полевой штаб. Еще через несколько минут, командир, вернувшись, сообщил, что самолета не будет. Причина – не известна. Эвакуацию отложили на следующую ночь. Придется возвращаться в шалаш.
            Еще сутки… Еще сутки ждать самолета. Просто ждать, постоянно ощущая за пазухой тяжелую, жгучую папку, давящую грудь.

            …Васильев проснулся от яркого солнечного зайчика, упавшего ему на глаза. Тот сумел дотянуться до Колиного лица, через множество еловых веток, хвои Вариного шалаша и самОй высоченной старой Ели. Запахи еловых иголок, смолы, мха… лесные запахи, слегка утопали в ароматах вкусных. Вкусно пахло тушенкой и свежеиспечённым хлебом, несмотря на то, что спросонья. Голова к голове с ним спал Трифонов. На подбородке у Михаила, под его крупными губами, сидел, уже насосавшийся комар, а зайчики солнечные, гуляющие по лицу, ни грамма его не тревожили. Легкая улыбка легла на лицо Васильева, из-за абсолютно детской беспечности на челе Мишки, теперь одного из самых опытных его разведчиков: «Ему ведь всего восемнадцать...», - подумалось командиру, хмыкнул: «Уже год воюет». Роза дорезала краюху хлеба, рядом три открытые банки тушенки и чайник… почему-то было понятно, что он горячий, только с костра.
            - Доброе утро, девчата.
            - Доброе утро, командир.
            - Утро доброе, Николай Васильевич.
            Васильев удивился:
            - Это откуда же, Варенька, ты мое отчество-то узнала?
            Варя на секунды замерла, растерянно смотря на Розу. Но, чего сказать, никак не могла сообразить, боясь выдать кого-то очень знакомого и близкого, где опасность – там близкими становятся быстро.
            - Эх вы девчонки… болтушки.
            - Да ладно, командир, мы здесь уже третьи сутки сидим, уж скоро прорастем друг в дружку. – с легкой улыбкой бросила Роза.
            - Р-разговорчики – прокряхтел командир, вылезая на карачках из шалаша, чтобы сходить до ветра. – Вон, будите Трифонова, а то он до вечера проспит. Никитин рассказывал, как он его в одном бою разбудить никак не мог, а как проснулся, спросонья остановить не могли, фрицев направо-налево в рукопаш...ной… - вдруг замолчал на полуслове, поняв неосознанность того, что говорит о том… кого нет, кто на этот момент… без вести пропавший.
            Так и замер в лазе из шалаша. Оглянулся на девчонок. Те по очереди, исподлобья взглянули ему в глаза, Роза нахмурила брови. Варя на несколько секунд замерла, разрезая краюху свежего хлеба. Трифонов, во сне, мотнул головой, комар, с большим красным брюхом взлетел с его подбородка и исчез в хвое лапника, Миша повернулся на бок. Васильев сжал губы, повернул головой. Молча вылез из шалаша, в сердцах удивляясь собственной расхлябанности и удивлялся, как же так он смог проговориться про Яшку. В глаза ударило очень яркое косое солнце, еще не успев оторваться от верхушек деревьев.
            
            После завтрака Трифонов сходил похоронил банки из-под тушенки. А Васильев опять мучился дилеммой – говорить или не говорить про Яшку. «Если скажу правду, значит в отчетах буду обязан написать, что он пропал без вести. А не сообщу?..».
            Словно поперхнулся в мысли: «Я же не могу врать, не умею, не имею права врать про действия группы… это-же преступление!», - он тяжело вздохнул: «…Наш резидент ничего сообщать на большую землю не будет - это слишком мелко, для тех задач, которыми он занимается. Если сейчас сообщаю, что Яшка погиб – все беру на себя… Да это преступление, но какая тайна пострадает, если герой будет героем??? Яшкина мать денежку получит, а Яшка… будет героем… так, как и должно быть. А больно матери будет все одно… хоть погиб… хоть без вести. Для меня… что ж… Ну там – как сложится. В конце концов – не впервой же… Простят! А может к тому времени уже и война кончится, а не простят – чёрт с ними!». Он глубоко вздохнул, лег, заложил руки за голову, глубоко и спокойно вздохнул, словно смирившись с чем-то очень тяжелым и не удобным: «…Может к тому времени действительно война кончится».
            Прошло какое-то время, командир лежал с закрытыми глазами, девчонки о чем-то шептались, иногда тихо впадая в смех, думая, что Васильев спит… но он не спал, он напряженно взвешивал, раз за разом, слова, которые будет говорить про Никитина. Снова и снова сомневаясь в правильности того, или иного шага. Наконец в шалаш, вприсядку, ворвался сержант Трифонов, недаром он был чуть ли не на голову меньше ростом, чем командир.
            - Красота-то на улице какая. Солнышко… как в сказке! Может погуляем вокруг, командир? Варя, здесь клюквы или брусники нигде нет, они после зимних морозов должны ой какие сладкие быть.
            Трифонов светился от прекрасного солнечного утра, словно вталкивая солнышко в шалаш.
            - Варя, ты бы сходила в отряд, может новости какие появились, время-то уходит.
            Васильев проговорил слова сухо. Связь с большой землей планируется только через три часа – новых сведений точно нет. Было совершенно понятно, что надо было остаться в составе группы.
            - Хорошо, товарищ командир, сбегаю.
            Не задерживаясь, Варя повязала платок, застегнула свой короткий полушубок, полезла в лаз. Для Шеиной и Трифонова — это решение командира было неожиданным. До вечера времени было еще очень много, Роза взглянула на часы, стрелки показывали всего девять утра. Она поняла, что предстоит некий сложный разговор.
            В шалаше висела напряженная тишина, пока не скрылись в ней Варины шаги.
            Прошли еще пара десятков секунд пока командир произнес первую фразу:
            - Яшка погиб. Себя гранатой подорвал… дважды подорвал, первый раз не получилось.
            Тишина в шалаше становилась все больше и больше. Эта странная тишина давила ветки старой ёлки, казалось они ее еле сдерживали, Васильев продолжал:
            - …Семерых фрицев… наповал. Пятеро ранены, одного кинжалом в сердце, в рукопашной. Двух собак завалил. – Какое-то время молчал. – Наш Никитин… герой. И он погиб.
            Последней фразой командир словно поставил точку. Но через некоторое время все же продолжил:
            - Я был на месте боя, наблюдал, как убирали убитых, позавчера утром, после того как вас проводил, перед встречей с Вованом.
            На этом он замолчал.
            Через пол минуты Трифонов шмыгнул носом, что-то потер на переносице. Прошло еще какое-то время, молчание нарушила Роза:
            - А откуда вы все это знаете, товарищ командир? Все так подробно, словно сами в бою участвовали? – Сказала плавающим от слез голосом.
            Трифонов настороженно повернулся, сначала в сторону Розы, потом стал смотреть на командира, печальными и удивленными глазами, рот слегка открыт, уголки губ упали вниз.
            - Полицаи, которые грузили трупы, между собой разговаривали… все рассказывали друг-другу. Я там рядом с ними минут пятнадцать лежал.
            Трифонов медленно опустил глаза, прикусив нижнюю губу. Роза ладошками закрыла лицо, стараясь сдержать спазмы рыдания.

            К утру одиннадцатого апреля 1943го года группа, в составе трех человек, выгружалась на подмосковном аэродроме. Но не лейтенант Роза Шеина была в их составе группы, третьим был офицер фельдъегерской службы, приставленный к Васильеву с папкой, ну и конечно Трифонову, под Можайском, где самолет делал дозаправку и выгрузили раненных партизан. Шеина осталась в партизанах, для связи резиденту советской разведки в Могилеве, как и было запланировано с самого начала.
……………………………………………..

            …Машина ехала по просыпающейся Москве к месту передачи невероятно ценной посылки, где ее должны были разминировать, затем открыть и вынуть содержимое. Кроме водителя в машине офицер фельдъегерской службы, на переднем сидении – автоматчик охраны.
            Уже вовсю занимался пасмурный весенний день. За окном автомобиля гудела просыпающаяся Москва с клаксонами автомобилей, шумом улиц и площадей, звоном трамваев на железных поворотах рельсового пути, и другими звуками такими интересными для Николая Васильева, привыкшего к окопной жизни на фронте среди нескончаемой канонады и железного запаха жженого пороха.
            А по улицам… по улицам Москвы уже шли люди… много людей, но все были одеты в штатские одежды, а женщины, которых было значительно больше, чем мужчин, поправляя свои распущенные волосы, или легкие платочки, шли в плащах и легких пальтишках, из-под которых волной колыхались… платья. А на нежных ножках у многих, не смотря на лужи, одеты туфельки. Фасады домов умыты ночным дождем, из некоторых водосточных труб еще по-прежнему, текли струйки воды. Так странно – все стены целые, только иногда где-то куска штукатурки не хватает, ни выбоин от пуль и осколков… ни пробоин от снарядов. «Какое счастье… что Москва жива!», - Коля улыбнулся. Проехали очередной перекресток пересекающихся московских улиц, а за следующим углом пересекаемой улицы открылась набережная реки Москвы, за которой сверкнула в глазах Николая башня кремля, в торону от которой шли зубья кремлевской стены...
            Машина въехала в арку большого здания, через кованные мощные ворота, на которых их внимательно проверяла охрана. Они объехали двор почти по кругу, и остановились возле невзрачных дверей. Весь цоколь и, окна первого этажа наполовину, заложены мешками с песком, как многие здания в 1941м.
            Фельдъегерь не громко, но чотко:
            - Товарищ капитан, я готов принять у Вас папку.
            Васильев недоверчиво на него взглянул, секунды думая, что он неверно понял, что произнес старший лейтенант фельдъегерской службы. Руки его сжали папку только сильнее:
            - Эту папку я передам только одному лицу, товарищ старший лейтенант, – сказал это жестко и определенно, - и только ему.
            Фельдъегерь отвечать не стал, стал выходить из машины. Выйдя, встал по стойке смирно, бросив внятно:
            - Следуйте за мной, товарищ капитан.
            На пункте пропуска капитану пришлось сдать табельное оружие.

            …Несколько минут уже Васильев находился один в пустом достаточно большом помещении с высокими потолками, где его оставил фельдъегерь. В помещении не было ни столов, ни стульев. Не ярко горели электрические лампочки, так как заложенные наполовину окна давали мало света, и так в пасмурном дне. Две тяжелые металлические двери, в одну из которых они зашли. Не ровная штукатурка стен, не в первый раз покрашена зеленой краской. Трудно сказать почему, но находиться здесь было неприятно. Вдруг железная дверь громко открылась:
            - Я в тебе не сомневался, капитан. – Дверь нараспашку, до самой стены, в помещение энергично вошел Горский. - Не сомневался, что и папку ты никому не отдашь.
            Васильев вытянулся, на лице Горского опять трудно прочитать эмоции, но он был доволен:
            - Здравия желаю, товарищ Горский.
            Неулыбающееся лицо Горского стало еще более веселым в своей сдержанности, или скорее довольным, что сложнейшая операция, в которой маленькая, но важная, роль досталась Васильеву – выполнена полностью и до конца. Горский протянул руку… Васильев передал в нее папку:
            - Вы знаете, что она заминирована… Так?
            - Конечно, капитан. Поэтому вы сюда и приехали.
            Повернулся, передал папку фельдъегерю, тот сразу скрылся в проеме из которого вышел Горский.
            - Куда надо тебя отвести, капитан?
            - Я… об этом не думал, товарищ Горский, - Васильев чуть растерянно, - у меня боец остался на аэродроме, к нему наверно и отвезите.
            Чекист какое-то время молчал:
            - Вот что, тебя сейчас проводят в гостиницу, недалеко, здесь рядом. Туда привезут твоего бойца. Его поселят рядом, отдельно. Встретимся завтра, тебя найдут. Как ты понимаешь, все, что с вами произошло в последний месяц… и еще произойдет в Москве – государственная тайна. Все, чем вы занимались в Могилеве, изложишь подробно завтра утром. Ну и твой боец тоже. Вопросы есть?
            - Можем ли мы по Москве погулять, товарищ Горский?
            - А бывал в Москве? – У чекиста даже улыбка на губах появилась.
            Васильев замялся, вспомнив седьмое ноября 1941го, госпиталь в декабре того же года, начале 1942го:
            - Да… проездом, товарищ Горский. По ранению.
            - Гуляйте… Только завтра в 07.00 утра за вами приедут, ожидайте в номере, и будьте готовы.
            - Есть.
            Чекист уже вроде как собрался уходить.
            - Товарищ Горский, а просьбочку можно?
            - Давай!
            - А можно нас в одном номере с моим солдатиком поселить, так проще будет и для меня, и для него.
            - Да за ради бога… Валяй!
            Чекист быстрым шагом вышел в туже дверь, которую за ним закрыл служащий в фиолетовом френче, с пустыми погонами, как и у Горского. Васильев опять остался один, в этом мрачном большом помещении, приблизительно шесть на девять метров.

            Саперы и химики бережно занимались папкой до трех часов дня, чтобы снять с документов опасность быстрого возгорания - остатки эфира, ведь документы должны были лечь на стол… очень большого начальства. Это все понимали, и все об этом молчали, делая бумаги безопасными. Фельдъегерь не покидал бумаги ни на минуту. Через каждые три часа комната запиралась, все шли справлять нужды, курить, пить чай, через двадцать минут опять начиналась трехчасовая работа в закрытом помещении, с охраной за внешней дверью, пока в дверь, изнутри, не постучит фельдъегерь.
            В 17.00 в кабинете Горского, куда к этому времени были доставлены документы, началось важное совещание в очень узком оперативном кругу отобранных Горским, специалистов военной разведки. Утром, 12.04.1943, Горский должен предстать перед… Сталиным к девяти часам, предоставив ему документы операции… «ZITADELLE» («ЦИТАДЕЛЬ»), со своими комментариями аналитического отдела внешней разведки НКВД. Далее в 10.00 назначено совещание с участием ведущих военных руководителей армии, партийных деятелей и представителями генерального штаба по рассмотрению действий Красной Армии на лето 1943 года. Это совещание было не первым. Разработка планов на лето 1943го началась еще когда не сдался Паулюс, и предложения генерального штаба уже были даны главнокомандующему. Ведущим предложением была Курская Дуга, которая уже тогда выстраивалась во всей своей зловещей мощи. На ней, как ни странно, и у Немцев, и у Красной Армии были очень выгодные положения, вопрос только, кто кого перехитрит, передумает. Именно это совещание ставки должно было определить стратегические направления военных действий Красной Армии в летней компании... теперь!.. имея на руках, стратегические документы летней компании Германии, на восточном фронте, на лето 1943 года.

            А Васильев с Трифоновым, письменно изложив отчеты по Могилеву, после обеда двенадцатого апреля гуляли по весенней Москве. И день удался, солнышко не давало им застегнуть новенькие шинели, которые им привезли еще вчера вечером в составе полного парадного обмундирования, хотя они никого об этом не просили. Город не был приветливым, даже если не брать во внимание зенитные расчеты у мостов через Москва реку, на крышах больших зданий и конные разъезды по московским улицам, постоянно напоминающие о страшной войне, все казалось напряженным, готовым стрелять в любой момент. Это был большой город… военный город, это была столица страны переживающая страшную войну, столица страны - которую они, уже так долго, защищали. И они еще никогда не видели таких больших и красивых городов, столицу страны... где живет и работает, так же отчаянно, как они и воюют, много-много Советских людей.
            Не могли они забыть и про Никитина. Возвращаясь в гостиницу, захватили пол-литра, молча выпили. Трифонов загрустил, Васильев ничего говорить не стал, лег спать. Но завтра… завтра опять день отдыха… словно и войны-то нет.


            Продолжение:   http://proza.ru/2023/08/25/566   

            17.04.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь