Ночь под веществом подражание

    Эх, много праздников на земле славянской. Особенно в православной её части. Вот и Рождество далеко не последний из них. Веруешь, не веруешь, а будьте добры праздник спраздновать. В далёком прошлом остались морозные зимы, когда снег вкусно хрустел на морозе под ногами колядовавшей молодёжи. Во времена, когда горилкой в шинках баловались лишь последние забулдыги, да люди знатного сословия. Купцы там какие, либо чиновники местные. Панове. В те далёкие времена ведьмы ещё не разучились летать на мётлах, черти воровать звёзды и даже Луну. Ну как же без звёзд, спросите вы? Так много их на небе. Бесчисленные мириады, и если какой чёрт утащит в пекло дюжину другую, так кто заметит?

    Если бы в те благословенные времена в звёздную ночь проезжал дорогой через хутор запорожский заседатель верхом на запорожской самобеглой колеснице о двадцати лошадях, то непременно бы всех ведьм пересчитал в небе. И точно бы увидел, как одна за другой гаснут звёзды. Да невдомёк было бы ему, что то ведьма, сидя просветом на метле, собирает звёзды в подол. Одна за другой звёзды пропадали, оставляя вместо себя зияющую пустоту. Но не случилось в ту ночь запорожскому заседателю ехать хутором на своей коляске. Иначе непременно бы увидел, что поблёскивающие в подоле звёзды призывно подсвечивают ведьмин просвет, намекая на неземные удовольствия и страсти. Но нет, не ехал наш заседатель, а сидел в шинке у еврея за одним столом с гробовщиком и процентщиком. И выпили они ко времени, как звёзды исчезли, не по одной изрядной чарке еврейской горилки.

    А, как известно каждому доброму человеку, еврейская горилка не простая. Каждый шинкарь с чёртом водится и горилку ту чёртовыми наговорами закрепляет. Чтобы навечно путами нечеловеческими привязать к проклятому зелью, чтобы терял добрый человек память и совесть, и закончит тот добрый человек тем, что заложит своё последнее платье в шинке и выйдет с котомкою на дорогу и попадёт по ней прямо в пекло.

    Но вернёмся взглядом в небо. Пустынно оно. Ни звёздочки. Всё ведьмы пособирали и в трубы своих хат позанырнули. Котлы с зельем ставить, добрых людей морочить которым. Вдруг, с закатной стороны в небе образовалось некое шевеление. Словно пучок собачей шерсти ветром в небо вбросило. Неясный комок приближается, но и надев на нос стёкла увеличительные никакой обыватель не поймет, что это такое. Спереди совершенный пёс, только рыжий, длинная мордочка как у лисы, вот только рожки слегка перед длинными лисьими ушами проглядываются. Щеголяет существо ботфортами на тонких ножках и сюртуком кожаным из-под которого сзади развевается совершенно, казалось бы, лисий хвост, кабы не был он таким тонким, ободранным и грязным. Короче, чёрт не чёрт, лис не лис, а так, недоразумение в тюбетейке.

    Но с виду, особо если не приглядываться сзади, наш чёрт похож на городского модника, что по праздничным дням разгуливает по ярмарке и всем своим видом смущает добропорядочных жинок пока их мужья в шинке празднуют удачные продажи своих припасов, которые они привезли на торг. Чёрт притормозил над хутором, и осторожно стал красться к месяцу, и уже протянул было к нему передние лапки, как мимо просвистела на метле припозднившаяся ведьма, и наш модник сверзился с небес аккурат в дымоход к местной ведьме Соcохе. При этом зацепив месяц фалдою своего сюртука. И так вместе с блистающим украшением неба и выпал из печки на метёный пол хаты весь в саже и клубах пепла. От чёрта сильно пованивало серным газовым запахом словно он только из пекла явился.

    На хуторе никто не видел как с неба пропал месяц, правда местный полицмейстер, прозванный хуторянами бешеным за кроткий нрав, выбравшись из шинка на четвереньках, видел как месяц сорвался с неба словно рушник, сдёрнутый со стенки в гневе хозяйкою, чтобы проучить своего нетрезвого муженька, отхлестав того по синей морде. Долго потом хуторяне насмехались над видением полицмейстера, качали головами, вертели у виска пальцем и подмигивали друг другу.

Так какая же причина была у лисьемордого чёрта сорвать месяц с небес, да ещё и притащить его в хату к Солохе? Ведь не на сорок же минут он в гости прилетел накануне Рождества? А вот какая: несколькими годами ранее чёрт, перепив у Сосохи горилки, перегонной на шафран и, попутав место и время, предложил Сосохе свой горб для полёта на Лысу гору, где в шабаше пляшут голые ведьмы и черти, а на барабане играет сам Сатана. Сосоха, будучи дамой корпулентной и роста немалого, с радостью согласилась, тем паче лететь на метле ей было не с руки по причине отсутствия просвета и присутствия весьма габаритных размеров, отчего метла часто ломалась в самом неудачном месте и в непотребное время. Куда приятнее путешествовать сидя на горячем жителе пекла со всяческими удобствами, захватив с собой бутыль той самой горилки да горшок жареной в масле бульбы. Так вот, оседлав нашего чёрта, который не только не вязал лыка, но и себе был не хозяин, ведьма Сосоха направилась на шабаш, прихватив с собой не только различную снедь и припасы, но и железные вериги, кнуты и кожаное исподнее, цветом красное не красное, а больше буряк напоминает в борще. Чтобы затейливее было исполнять содомитские обряды на Лысой горе, когда шабаш будет в самом разгаре.

Ну а для устойчивости полёта, не к столу будет сказано, свою метлу Сосоха запихнула чёрту под хвост, тьфу, нечисть она и есть нечисть, срамота одна. Покрыла Сосоха чёрта бархатной красной попоной, взнуздала золотым витым шнурком, и они полетели, попутно цепляя за облака кисточкой на тюбетейке чёрта.

    Но тут надобно сделать отступление, чтобы рассказать, что за троица собралась в Рождественскую ночь в шинке. Заседатель из Запорожья, оказавшийся некстати накануне праздника проездом в хуторе, был больно охоч до противоположного полу и потому сильно страдал в компании двух сильно немолодых процентщика и гробовщика. В промежутках между чарками он уж дважды справлялся у шинкаря как вызвать в шинок срамных девиц, на что тот только горестно вздыхал, чесал подмышками и гремел мелочью в карманах лапсердака. Тонкий прозрачный намёк не доходил до нашего заседателя, и ему волей-неволей пришлось разделять нетрезвую компанию толстого процентщика и худого, но жилистого гробовщика, пивших не то чтобы в меру, а вовсе даже изрядно много. И разговаривал каждый из них о чём-то о своём, но не забывая время от времени опрокидывать чарочку, хмыкать в усы и занюхивать горилку рукавом и заедать шматом сала либо изрядным куском свиной колбасы с перцем и чесноком.

Чудно устроено всё на белом свете! Всё, что ни живёт в нём, силится перенимать и перепаясничивать один другого. Вот и процентщик, пустившись в хмельные воспоминания втолковывал гробовщику с заседателем, что прежде, бывало, только у него хата стояла напротив церкви, была белого кирпича с голубыми ставнями и крыта не соломой или камышом каким, а самой что ни на есть настоящей цинкой, век которой стоять аж до самого Страшного Суда. А ныне всё мелкое чиновничество и жульё вокруг понастроило хором на казённые и краденые деньги, да таких, что света теперь на огород процентщика почти не попадает, отчего и тыквы на огороде родятся не пойми какие, тыква не тыква, кабачок не кабачок, а так срамота одна, женскому полу и показать стыдобно. Одна только Сослоха и выручает – весь урожай забирает, чтобы не пропал. Вот и кажется самому процентщику, что кабы сам чёрт с ними за столом сидел, то ни кафтаном, ни рожей бы от них не отличался. Всё лезет в люди, всё непотребство себя кем-то мнит. И строит любовные куры с равными себе ведьмами и прочими срамными. Тут процентщик погрозил заседателю толстым пальцем. И с этими словами процентщик обвёл взглядом окружающих, налил из графина себе полную чарку да так, что по край почти с переливом и одним махом отправил её под усы. После чего закрыл глаза и захрапел на весь шинок. Сидящий рядом гробовщик, тоже изрядно навеселе, подозвал шинкаря и что-то тихо прошептал тому на ухо. Шинкарь, гадко улыбаясь, отошёл за прилавок и что-то, в свою очередь сказал служке. А надобно сказать вам, что и гробовщик и шинкарь одного поля ягоды – с нечистыми якшаются. Такая вот у них судьба, да и положение среди добрых людей незавидное.

    Некоторое время спустя дверь в шинок с шумом отворилась, и вместе с клубами пара материализовалось создание женского полу. Ведущее на коротком поводке собаку, точнее пса по выражению морды лица. Жинка, или скорее дама, подошла к шинкарю, что-то ему сказала, после чего шустрый еврей достал из под прилавка иноземную бутыль, мгновенно её откупорил и, протерев фалдой лапсердака мутный бокал, налил пенный напиток даме. Пёс неодобрительно заворчал, поднял ногу и опорожнился под прилавок. Дама поморщила носик и, к удивлению и неодобрению собравшихся в шинке людей, задрала подол юбки, обнажив довольно стройные ножки в красных черевичках, и присела на край стола, где пировала наша троица. Хорошо, что престарелый процентщик спал, в противном случае его бы хватил апоплексический удар. Но вот заседатель и даже гробовщик открыли рты и, позабыв о горилке, как сомнамбулы двинулись к даме с собакой. И только именно собака, точнее пёс, остановил их движение, оскалив зубы и зарычав. Заседатель, придерживая в шароварах разбушевавшегося своего дружка, свалился на ближайшую лавку. А гробовщик, отступив к своему столу одним движением схватил графин с горилкой и судорожными глотками его опорожнил, после чего плюхнулся рядом с процентщиком и закрыл глаза, надвинув на лоб смушковую шапку.

Но вернёмся к нашей паре нечистых, слетавших на шабаш.
Как известно, ночь это самое время разгула всяческой нечисти и, порой, в небе не протолкнуться от снующих там и сям ведьм, чертей, нетопырей и прочей дряни. Порой можно встретить даже летящих кабанов или там пингвинов. Это грешники, имеющие самый неприглядный вид грязных животных или птиц. Вот и наши путешественники, лихо уворачиваясь от вертоворота летучей пакости, стремились на вожделенный шабаш, при этом чёрт ухитрялся пинать ботфортом близко пролетающих упырей, нетопырей и даже ведьм. А одного толстого пингвина приласкал так, что тот кувырком сверзился с небес аккурат в навозную кучу у самого что ни на есть вонючего свинарника хозяева которого как будто специально её там построили.

Продолжая свой полёт наездница на скакуне время от времени вытаскивала зубами початок, которым была укупорена бутылка, аккуратно затем прятала его засовывая в углубление между двумя холмами, имеющими в народе разные названия: от поэтических перси до простонародных, которых и произнести-то вслух стыдно, потому как добрый человек и жинке своей такое непотребство не скажет. После чего Сосоха делала глубокий глоток веселящего зелья и, засунув руку в горшок с жареной в масле бульбой, шарила там, выбирая самый смачный кусок. Чёрт, поводя рылом, ловил чарующие ароматы напитка и закуски, сбивался с иноходи, но, взбодрённый ударами сосохиных чоботов снова набирал скорость и ритм бега по небу.

    Словно чёрным саваном накрыло всё вокруг, и ночь стала чернее самой себя, да так, что не только не зги, а и носа своего чёрт уж не различал. Но, чу! Чёрт настороженно вглядывался вдаль и, чуя близкое непотребство, насторожил уши как конь и даже по лошадиному всхрапнул. Вдалеке встрепенулся лёгким лепестком огонёк и, казалось, понёсся навстречу. Увеличиваясь и увеличиваясь и постепенно превращаясь в громадный, сложенный из настоящих брёвен костер размером с немалую хуторскую избу. Вот только было что покосился он набок, словно баба на пути с весёлых посиделок. И к тому костру со всех сторон как мотыльки и мошкара в летнюю ночь на свечку слетались ведьмы и колдуны, кто на обыкновенной метле, кто на кочерге или ухвате, а были иные, что оседлали толстых хряков, псов шелудивых или того паче чудищ нечеловеческого облика.

    Лихо наша парочка присела невдалеке от костра вокруг которого во много рядов собралось самое что ни на есть мерзостное, что есть в подлунном мире. Рожи такие смазливые, что в иное время любой добрый человек Бог знает чего бы не дал, лишь бы ускользнуть от этого знакомства. Но наши путешественники распинав собравшихся, уселись в первом ряду круга аккурат между двумя чудищами, да и подалее им на подстать, рожи на роже, как в присказке, не видно. А позади круга ведьм столько, как случается в иной ветреный день осенью, когда листопад небо затмевает: разряжены, размазаны, словно панночки на выданьи. И все такого трепака задавали, такого пыльного беса в ночи гоняли, что сам Сатана бы затерялся в толпе. Черти с собачьими мордами тоже не отставали от бесстыдниц, лихо отплясывал на козлиных ножках, заигрывая с бородавчатыми ведьмами словно парубки с красными девушками, лупили себя по надутым щекам, издавая звуки объевшийся сырой бульбой лошади и посвистывая сопливым носами. Ну и рожи, ну и паноптикум! Такого даже в европейской земле ни каждый день увидишь: свиные, собачьи, жирафьи, козлиные, дрофиные, ослиные рыла, ну красота неописуемая.

    Наш чёрт вдруг скакнул как выжаренная на костре блоха в хоровод ведьм и стал выделывать кренделя своими козлиными ножками в ботфортах, что тебе пьяный цыган на ярмарке после продажи заезжему недотёпе кибитки с полудохлой лошадкой. Ведьмы приняли его в круг, начали слюнявить лисьи уши чёрта, щекотать везде  и хватать его за срамное место. Кто-то поднёс нашему бравому танцору кувшин со сливянкой, который тот опорожнил в три глотка и ещё пуще закуролесил.
Так вы хотите, чтобы я вам ещё рассказал про шабаш и про заседателя с молодой жинкой из парижей в шинок попавшей? Пожалуй, почему же не потешить прибауткой?

Эх, что за разгулье идёт на мерзком шабаше! Какие богопротивные делишки и мерзопакости не выделывают слуги, не побоюсь этого слова, самого Сатаны!

Вот и наш лисьемордый худородный чертяка так в раж вошёл, такие кренделя с коленцами у костра выделывал, что обратил на себя внимание всех ведьм, собравшихся на веселье.

И уж так они его ласкали, так голубили, такие шалости и ласки сулили, что чёрт спустил свои панталоны и вот таким гусаком перед ними заскакал. И тут надо же такой окаянной беде случиться, что прилетела на шабаш запоздалая ведьма. Красотой, пожалуй, поярче остальных выдр побудет. И лицом лепа и ногами в красных черевичках стройна. Да только хвост пушистый из-под юбки позади болтается. Да ведёт на поводке страшилище жуткое – собаку, не собаку, пса не пса, а такое, что и во сне кошмарном не приснится.

А чёрт наш как увидал ту красотку с хвостом как ополоумел и нож схватил. Решил басурманский танец плясать. Такой как дикие люди с гор в безумии изображают. И только он на копытца вновь привстал, как заломала ему головку назад Сосоха, ножик из зубов выдернула и чик по отростку окаянному! Не заглядывайся, чертяка, на красоток! Сосоха топнула ногою: синее пламя выхватилось из земли; веселье на миг остановилось.

А тот зверь опоздавшей ведьмы поводок вырвал и отросток, который на земле корчился и проглотил враз.

Взвыл наш лисьемордый от боли невыносимой, но только ведьмы наперебой ринулись рану зализывать. Так известно любому доброму человеку, что ведьма и собака одного поля ягоды. Заживёт всё на них вмиг. Всё пошло кругом в голове его! Собравши все силы, бросился бежать он. Всё покрылось перед ним красным цветом. Деревья, все в крови, казалось, горели и стонали. Небо, раскалившись, дрожало... Огненные пятна, что молнии, мерещились в его глазах. Выбившись из сил, топнул копытом и провалился к себе в тартарары и, как сноп, повалился пол. Мертвый сон охватил его.

А шабаш на том и закончился; утренний петух в дальнем хуторе дал знать заутреню. Вся собравшаяся дрянь поскакала кто на что и растворилась в начавшем светать небе. Темно и глухо, как в винном подвале у Пана процентщика; только слышно было, что далеко-далеко вверху, над головами, холодный ветер гулял по верхушкам дерев, и деревья, что охмелевшие головы, разгульно покачивались, шепоча листьями пьяную молвь. Так вот завеяло таким холодом, как будто склепы с могилами пооткрывали.