В Москву! В Москву! часть III

     P.S.
       Я продолжаю помещать в Прозе отдельные главы из моих книг: "Через годы, через расстояния" 2004  и "Мой акцент"2020


      В июне 1975 года в Москве стояла изнурительная жара, завеса дыма заслоняла солнце, пахло гарью, ломило в глазах, першило в горле — горели торфяные болота под Москвой. Гарь и копоть лежали на деревьях, траве, машинах, водных поверхностях. В это время строительные организации объявляют аврал — в субботу и воскресенье все должны выйти на работу, включая служащих в трестах и конторах. По существу, в тресте делать нечего, и в обычные дни они не перерабатываются, а здесь, в выходные, когда все хотят за город, на дачи, к своим детям, отдохнуть от жары, они вынуждены сидеть на работе.
        — Просто зла не хватает. Сиди здесь. без толку. За чем?
        — Я понимаю — там, на стройке, рабочие что-то сделают — кладку, сваи забивают. А мы для чего вышли на работу?
         — Могли бы хоть женщин отпустить домой. Целую неделю не видела Женьку.
         — Ведь есть же профсоюз? Должны же они защищать право трудящихся на отдых! Какой субботник! Придумали.
         — И права женщин. У кого детишки. И неразумно нас держать в выходной. Просто сидеть и ждать конца дня сложа руки.
         Все возмущены и продолжают говорить о детях, которые ждут их, об ужасной жаре и о несправедливости со стороны глупого начальства
         — Может, позвонить в профсоюз? — спросила вдруг Аля.
         — Действительно. Надо позвонить. Для чего профсоюзы?
       Все сидят. Никто не решается. Аля, видет, что теперь все смотрят на нее, и это подстегивало, она не задумалась о последствиях. Но взялся за гуж — не говори, что не дюж. Еще ни разу не было, чтобы она  коллектив не поддержала.
Нашли телефон профсоюза. Аля набрала номер, ей быстро ответили. Она рассказала обо всем.
       — Какой это трест? Кто со мной говорит? — спросил на другом конце приятный женский голос, — я все доложу, и мы выясним, — заключила женщина.
 И все — коротко и ясно. Тут то Аля поняла, что за свою смелость она будет отвечать.
        Когда в понедельник все вышли на работу, Альберт, проходя в свой кабинет, строгим голосом сказал:
        — Алевтина Иосифовна,  зайдите ко мне.
   «Никогда он прежде меня не называл по имени и отчеству. Мы с ним на «ты»», — удивилась Аля.
       — Закройте пожалуйста, за собой дверь.
Аля вошла, пытаясь закрыть дверь, которую надо было рвать с силой, так как она была перекошена и ни разу не закрывалась.
       — Алевтина Иосифовна, вы не могли попросить меня лично отпустить вас к сыну на выходные? Для этого не надо было звонить в профсоюз. Меня сейчас вызвал начальник и отчитал за вас. В следующий раз не занимайтесь самодеятельностью.


     Вот так. К чему это привело? Глупо. Только на свою голову неприятности, ее теперь будут считать несознательной. Конечно, она не могла отпроситься в зтот день, но в любой другой день, а не тогда, когда все обязаны выйти на работу. Аля всегда за справедливость и дружбу в коллективе.


      Раз в неделю Але приходилось ездить с начальником треста на разные объекты, где проходили совещания всех подрядчиков.Так называемые пятиминутки, растянутые на час. Сначала обходили стройплощадку, а затем каждый подрядчик должен был отчитаться и доложить о ходе работ. Аля конспектировала совещания и   оказывалась свидетелем неразберихи и разгильдяйства в строительных трестах. Курирующий из управления делал всем разнос — кричал, матерился (не смущаясь, что присутствуют женщины) на взрослых, здоровенных мужиков, начальников объектов, инженеров, как на мальчишек в коротких штанишках. Все сидели, понурясь, и боялись возражать. Объекты как всегда надо было сдавать к какому-то празднику и гнать, гнать, превышая сроки сдачи, и сдавали недостроенные, недоделанные, сдавали государственной комиссии, лишь бы отчитаться, лишь бы получить премию, а потом еще год доделывали. В газетах же появлялись хвалебные статьи о сдаче раньше срока к такой-то годовщине Октябрьской революции или ко дню рождения В.И. Ленина и еще какой нпбудь подобной дате.
        Аля задумывалась над некоторыми вещами,к происходящему в жизни, которые были  вокруг нее: лицимерие, вранье. Последнее время ее раздражали какие-то стороны жизни и возмущали несоответствие пропаганды и того,  какие были  недостатки в реальности и проявлялись в быту, на работе, в детском саду, школе, всего не хватало или вообще не было в магазинах. А все время твердили, о превосходстве советской системы над капиталистической и о счастливом будущем. После разоблачения Сталина в докладе Хрущева на XX съезде партии, в 1956 году, жестокость и масштабы террора при Сталине и его соратников - коммунистов оказались чудовищными,у многих поколебалась вера в советскую систему, многие очутились на распутье — вера в партию и ее обещания оказались ложью.
 
       Никита Хрущев пообещал, что поведет народ к лучшей жизни и «нынешнее поколение будет жить при коммунизме». Он ослабил немного зажим. Шестидесятые — свежий воздух свободы проник в жизнь советских людей и началась «оттепель». Люди опять поверили в перемены к лучшему. Откровением прозвучали на страницах журнала «Новый мир» произведения Дудинцева «Не хлебом единым» и Солженицына «Один день Ивана Денисовича». «Железный занавес» чуть приподняли. Стали приезжать из-за рубежа театры, артисты и деятели искусств. Ездили на гастроли и советские театры: Большой и Кировский прославляли советский балет. Теперь люди узнавали больше о другом мире. Запад был загадкой, он был закрыт, как, впрочем, и СССР для Запада. Для советских людей Запад представлялся и привлекательным, и пугающим.
        Успехи СССР в освоении космоса поднимали энтузиазм и патриотизм у советских людей. Первый человек в космосе — Юрий Гагарин.

                Зато мы делаем ракеты
                И перекрыли Енисей,
                А также в области балета
                Мы впереди планеты всей.

       Как-то в отдел зашел Сережа Шувалов, парнишка из соседнего отдела, поставил на стол проигрыватель, нажал кнопку.

                Там за стеной, за стеночкою,
                За перегородочкой
                Соседушка с соседочкою
                Баловались водочкой.
                Здесь на зуб зуб не попадал,
                Не грела телогреечка,
                Здесь я доподлинно узнал,
                Почем она — копеечка.
                В те времена укромные,
                Теперь — почти былинные,
                Когда срока огромные
                Брели в этапы длинные.
                Их брали в ночь зачатия,
                А многих даже ранее,
                А вот живет же братия,
                Моя честна компания.


          Кто это? Кто это поет с таким яростным надрывом? Все замерли в восторженном изумлении. Слушали и еще раз просили перекрутить пленку на начало, и хотелось еще раз и еще раз услышать. Содержание потрясало смелостью и простотой — это так нам знакомо, это про нас — мы все это знаем, это мы так же говорим. Про эту нашу жизнь ОН поет нам — Владимир Высоцкий.

                Нас чуть не с музыкой проводят, как проспимся.
                Я рубь заначил, — слышь, Сергей? — опохмелимся.
                И все же, брат, трудна у нас дорога.
                Эх, бедолага, ну спи, Серега.


         Песни Высоцкого, они звучали почти в каждой квартире. Все переписывали. Слушали, слушали, и невозможно было оторваться. Притяжение его хриплого голоса и свойского обращения к каждому пленяли. И ждали его новых несен — он нам рассказывал всю нашу историю, историю болезни нашей страны.

                Он по жизни шагал над болотом,
                По канату, по канату
                Натянутому, как нерв.


         После хрущевской «оттепели» настала брежневская эпоха застоя. Пришло разочарование и потеря веры. При Брежневе выявился разительный контраст между двумя системами. Советская система ограничивала свободу и вынуждала людей поступать против собственных убеждений. Люди и общество делают вид, что критикуют буржуазный образ жизни, а сами только о нем и мечтают, и ценят товары и блага Запада. В стране был огромный дефицит — длинные очереди тянулись в магазины за любым товаром. А когда произошли пражские события, в обществе появились люди, которые не хотели молчать и не побоялись выступить против системы, — это были диссиденты.
       Семидесятые годы — застой в Союзе. При Брежневе он стал толчком для большой еврейской эмиграции. А Аля с Глебом ничего не знали об этом. Они уткнулись в свою личную жизнь.

        Когда из Черновцов к ним в гости приехал Леня, двоюродный брат Глеба, и рассказал об Израиле, о Шестидневной войне, о том, что он готов уехать на свою историческую родину и защищать ее от врагов — вот только дочь с зятем закончат медицинский институт, и они подадут документы, — Глеб с Алей возмутились, они не поняли его: как можно бросить все и уехать в Израиль. О какой родине он говорит?
   Их родина — это Советский Союз.


      В отделе Аля сблизилась с Люсей Литвиновой, хотя с ней нелегко было дружить — она была очень резкая и самолюбивая. Внешне она не была привлекательной: среднего роста, большие карие, немного выпуклые глаза, крупный рот, смуглая кожа, каштановые, гладко зачесанные волосы. Но она была очень умная и остроумная. Выходила вместе с парнями курить. Вид такой свойский. У нее была масса знакомых в среде московской интеллигенции, и они, часто собираясь, свободно выражали свои мысли и критиковали советскую систему. Когда Люся пришла в отдел, в ее жизни был кризис: от нее ушел муж к молодой девушке, студентке, которая училась в техникуме, где он преподавал. Люся очень переживала — она любила бывшего мужа.

       Часто и в отделе заходили разговоры: «А вот у них там товары лучшего качества, и нет проблем купить красивую обувь, мебель, холодильник, машину — все, что нужно для нормальной человеческой, достойной жизни». Кто-то приносил загроничные журналы. Восхищались американскими спортсменами, джазистами, американской литературой, американскими вестернами, фильмыми, американскими художниками, машинами, развитой техникой и возмущались убожеством социализма. Аля слушала эти разговоры Альберта, Николая Николаевича, Люси и удивлялась их суждениями и ироническим замечаниям о  нашей жизни. Они преклонялись перед Западом. Люся знала о западной жизни — ее мать не раз ездила в Нью Норк к старшему брату, который девятнадцатилетним уехал за границу после революции. Ее мать привозила очень красивые вещи и массу впечатлений об Америке.

   А потом. Что стало дальше? О, дальше! Когда Аля, вернувшись из отпуска, пришла в отдел, спросила: «Где Люся?» — «А ты разве не знаешь? Она уволилась», — ответили ей как-то и недоверчиво посмотрели на нее. «Как уволилась?» — «Ты что, и в самом деле не знаешь? Ты вроде ближе всех была с ней. Она разве не говорила тебе, что собирается в Израиль?»
      Вот это новость! Аля знала, что по матери Люся еврейка, отец  русский сидел когда-то в ГУЛАГ-е, но она никогда даже не намекала о желании уехать. Да, они вреде дружили, покрайне мере Люся в отделе была ближе к Але.

      Прошло несколько дней, Люся позвонила Але и сказала, что надо встретиться.  Аля хотела спросить ее об отъезде, но Люся прервала ее: «Это не телефонный разговор. Приеду и обо всем расскажу. И пожалйуста, попроси  Глеба, достать  мне в дорогу банку растворимого кофе и колбасу твердого копчения».

       После Люсиных проводов Аля с Глебом стали ездить к ее матери Марии Григорьевне,на чаяпитие с пирогами, где познакомились с людьми, собирающимися уезжать, где читали письма приходящие из Италии , а затем из Америки.

        Москва набита слухами: кто уехал, а кто в отказниках, а кому-то разрешили, кто-то надумал, кто-то передумал.
 
          Зачем едут?
 
       Москва 1968-1978 годы.