Новая Гиперборея. Глава 2

Книжник Скорописец.
Я позволил себе здесь изложить немного в художественном виде историю возникновения письма. Пусть приводимым выше историческим данным моя повесть соответствует не вполне, прошу не судить строго, это всего лишь художественное видение.

"Давным-давно, около девяти тысяч лет назад, в Иконийской долине в Анатолии возник древний город, который ныне известен под варварским именем Чатал-Гуюк, хотя настоящее имя его было, по всей видимости, Таврополь, то ли потому, что был расположен у подножия Таврских гор, то ли потому, что его жители почитали быков, то ли по какой-то другой причине.

Климат тогда был теплее и влажнее современного, и земледелие распространялось по субтропическим областям. Горожане тщательно возделывали землю и получали обильные урожаи, и поэтому Таврополь стал одним из крупнейших городов новокаменного века, насчитывая в разные времена от двух до десяти тысяч человек населения (в средневековом Новгороде, к примеру, жило десять тысяч).

Здания горожане строили из сырцового кирпича. Дома были двух видов - побольше и поменьше. Более крупные были храмами, а не простыми домами: из всех бытовых удобств они имели лишь очаг, но расположен он был не в том же самом месте, что в жилом доме, а стены их были обильно покрыты росписями. В храмах устанавливался жертвенник в виде столпов украшенных изваяниями бычьих голов. Во времена расцвета города храмы составляли до трети от всех строений, из чего следует, что жители Таврополя были необычайно набожны.

Тавропольцы были не только многочисленны, но и храбры. Чтобы получить право вступить в брак, каждый юноша должен был доказать свою храбрость, добыв на охоте леопарда. Шкура добытого зверя по торжественным случаям использовалась в качестве набедренной повязки, а после смерти в неё заворачивали останки покойного при отправлении в могилу. Подобный обычай, свойственный скорее народам варварским, чем цивилизованным, не позволял робким мужчинам оставлять потомство и таким образом сохранял боеспособность тавропольского ополчения, из-за чего окрестные варвары, несмотря на всё богатство города, не решались на него нападать, ибо он был населён доблестными людьми.

Однако, жизненные устремления тавропольцев, как и у других народов, находящихся на переходной ступени от варварства к цивилизации, были направлены к обладанию вещами и накоплению богатств. Тавропольцы были, по-видимому, первыми кто научился выплавлять медь, но из неё они изготовляли почти одни украшения. Известны предметы роскоши: краски для бровей и ресниц, многоцветные ковры, мягкие циновки и покрывала из мехов и тканей с бахромой, обсидиановые зеркала, бусы из нефрита, яшмы, зубов медведей и вепрей, полированной древесины, вулканического стекла, каменного угля, раковин, свинца, меди. Поначалу тавропольцы пользовались посудою, изготовленной из дерева, кожи или из камня, то есть, небьющейся, но во времена расцвета поселения распространилась роскошь - появилась украшенная глиняная посуда. Также жители города отличались полнотелостью - они любили вкусно поесть. А ещё, кроме пшеницы, они выращивали в большом количестве и виноград, из чего можно сделать вывод о распространении порока винопития. Из поздних слоёв города известны печати - несомненный признак богатства их владельцев.

В итоге Таврополь постигла та же судьба, что и все прочие места, в которых превыше всего в жизни ставили богатство, роскошь и земные наслаждения - город запустел и исчез без следа.

В те времена, когда славный Таврополь сиял во всех лучах своей славы, и едва заметные признаки надвигающегося упадка мог заметить лишь очень прозорливый человек, в городе жил был юноша, которого звали Гиперлексей. Он был очень сообразительным и любознательным, но обладал одним весьма большим недостатком - плохой памятью. Гиперлексей постоянно забывал то, что ему поручали сделать старшие (особенно, если они поручали ему слишком много дел), поэтому окружающие считали его мало к чему способным и полагали, что толку из него не выйдет. Больше всего Гиперлексей любил ходить на охоту и бродить по окрестным лесам, причём лов зверей привлекал его не столько как повод отлынивать от домашних обязанностей, сколько как возможность просто поразмышлять в уединении. Особенно ему нравилось разбирать следы животных, что у него неплохо получалось и поэтому его родители, скрепя сердце, позволяли ему его охотничьи прогулки в надежде, что он когда-нибудь приобретёт искусность в ловле. Пса с собою, в отличие от других ловцов, он никогда не брал, ибо не любил этих шумных и докучливых животных, постоянно мешающих сосредоточиться.

Однажды Гиперлексей углубился в холмы гораздо дальше обычного и при этом сильно задумался, так что не замечал куда идёт. Когда он вдруг оторвался от своих размышлений, то понял, что не узнаёт местности, в которой он очутился. "Горе мне, - подумал Гиперлексей, - и так все надо мною смеются, а ежели узнают, что я заблудился, так родители больше не дозволят мне отлучаться на охоту и вся моя жизнь пройдёт в попечении над вонючею скотиною. Увы мне, родился я под несчастною звездою". Но после этого он оглянулся и понял, что преспокойно может вернуться по собственным следам. "Ух ты, - подумал Гиперлексей, - человек ли, зверь ли, гад ползучий ли ступив ли, прянув ли, ползнув ли, всяк свой след на лице земли оставит. И только слово изреченное, уста покинув, и войдя в ухо человеческое, тотчас же из иного уха исходит и растворяется, словно пар и мгла. Если бы и словеса точно также оставляли свои следы каждое по образу своему, подобно тому, как свой образ следа у оленя, свой у волка, свой у вепря, свой у барса и свой у человека, то и я бы незадачливый, ежели бы позабыл речения других людей, также бы по следам мог бы все их вспомнить". С такими мыслями Гиперлексей вернулся в город и сделался очень печален, ибо не знал как заставить слова оставлять после себя следы.

И так, погрузившись в раздумья, многие дни бродил Гиперлексей по Таврополю и окрестным полям, лугам и лесам, пока, однажды, не набрёл на место, где жители города изготовляли себе кирпичи. А все дома в Таврополе воздвигались, как известно, только из сырцового кирпича, который горожане вылепляли из глины и сушили на солнце. Рядом с изготовителями кирпичей играли их дети, которые чертили при помощи веточек на сырой глине изображения диких зверей и охотников с копьями, луками и стрелами. Увидев это, Гиперлексей обрадовался: "Сии бренные начертания зверей лесных и ловцов звериных не суть ли следы словес мною искомые?"

Гиперлексей стал лепить из глины кирпичи и чертить на них изображения для слов. Для тех слов, что обозначали вещи видимые, следами были изображения этих вещей, а для слов, обозначающих вещи невидимые, следами были изображения вещей сходных по звучанию. Так мало-помалу Гиперлексей научился чертить на поверхности глины следы слов так, что мог их читать даже с большей лёгкостью, чем следы, оставляемые дикими зверьми на мягкой почве.

После этого Гиперлексей стал показывать свои кирпичи со следами слов другим тавропольцам, но те ничего не могли понять. Тогда Гиперлексей стал объяснять соплеменникам значения словесных следов и, хотя большинство всё равно ничего не поняло, некоторые люди, особенно дети и подростки, ухватывали значение этих следов и тоже научались их читать. Те же тавропольцы, кто не смог осилить значение словесных следов, особенно старые и почтенные, стали возмущаться, говоря, что Гиперлексей выдумал вредное развлечение, служащее к развращению юношества и порушению отеческих обычаев.

Граждане Таврополя не были врагами всего нового, но старались подходить к нововведениям с рассуждением: если новинка сулила доход и благосостояние жителям, то её с радостью принимали, а если предполагался какой-либо вред, то отвергали, а если не было ясности, то собирали по этому поводу Совет Старейшин, дабы мудрейшие мужи города путём долгих рассуждений и совещаний вынесли своё суждение по такому сложному вопросу. Поскольку "следы слов" были настолько необычны, что даже нельзя было найти ничего похожего, с чем можно было бы их соотнести, и никто не знал добра ли от них ждать или худа, то решено было созвать Совет.

Старейшие мужи долго совещались, и большинство их склонялось в пользу того мнения, что "следы слов" не более чем глупая игра вроде тех, что постоянно выдумывают дети, и если те, кому больше делать нечего, хотят чертить закорючки на глине, то и пусть чертят. И никто не мог указать на какую-то опасность, исходящую от письменности, более страшную, чем пустое времяпрепровождение, пока слово не взял один мудрый старец по имени Анатолий.

"Братия, старейшины тавропольские, - обратился Анатолий к Совету, - что за пелена заволокла ваши очи, да так, что вы не узрите страшной напасти, которая исходит от сего вредного изобретения всему нашему отеческому строю? Ведь вся эта нацарапь на кирпичах не что иное как глиняная память. И тем она отличается от памяти человеческой, что последняя у каждого своя, а память на глине у всех общая и не умирает вместе с человеком. Если каждый будет всё, что достойно воспоминания, нацарапывать на кирпич, то со временем, всякий, кто ныне ищет совета у старцев, будет искать оного у кирпичей, которые ничего не забывают и ничего не путают. И станут старцы всеми презираемы, и судить Таврополю будет не Совет Старейшин, а Совет Кирпичеведов, ибо тот только и будет почитаем мудрейшим, кто накопит у себя сих исцарапанных кирпичей больше, чем у остальных".

И вняв этим словам мудрого Анатолия, старейшины тавропольские воспылали гневом к "словесным следам" и всем, кто умеет их читать. И решил Совет запретить всякому жителю изучать "словесные следы" и учить им других, а всякого, кто ослушается воли Совета и будет учить других "словесным следам" повелели старейшины изгонять из города. И все исцарапанные кирпичи повелел Совет изъять и размочить в воде, а всякого, кто их тайно сохранит, либо вновь изготовит, повелел Совет изгнать прочь из города. А Гиперлексея, как зачинщика всему злу, решили советники выслать на три года в земли варваров, дабы научился он от них уму-разуму, и, если сумеет вернуться, больше не выдумывал всяких вредных начинаний.

На следующий день рано утром встал Гиперлексей, помолился, надел одежду из дорогой ткани, взял с собою лук и стрелы, чтобы охотиться и мешок с обсидиановыми ножами и медными побрякушками, которые ему собрали родственники и друзья, чтобы было чем заплатить варварам за гостеприимство, после чего отправился в изгнание. Долго ли, коротко ли, но через некоторое время он пришёл в какую-то варварскую деревню, где и решил остаться. Поскольку запас ножей и побрякушек постепенно истощался, он решил освоить какое-нибудь несложное занятие, чтобы прокормить себя (так как, несмотря на свои выдающиеся способности в деле чтения следов, ловцом он был так себе). Варвары того селения имели почти те же ремёсла, что и в Таврополе, не знали лишь они выплавки меди и свинца, зато вместо этого они умели лепить и обжигать горшки, причём обжигали их в точно таких же печах, какие тавропольцы использовали для выплавки металлов. Больше всего удивило Гиперлексея то, что обожжённая глина не размякает в воде. "Ежели обжечь кирпич с нацарапью, то его возможно будет укрыть, зарыв в землю, а после откопать, когда он потребуется и он будет цел и неповреждён. И таким способом словесные следы могут быть скрываемы от лица советников и старейшин!" - обрадовался Гиперлексей и принялся обучаться гончарному делу.

По истечении трёх лет изгнания вернулся Гиперлексей в своё отечество и был вызван к старейшинам. "О, неразумный, научился ли ты чему-нибудь за годы скитания по чужбинам или провёл всё время сие втуне в ядении, питии, спании, пении, плясании и общении с девицами?" "О, старцы, - отвечал Гиперлексей, - все годы моих скитаний не знал я покоя, переходя обитаемую землю от города к городу, от веси к веси, и встречал я на пути своих странствий множество удивительных девиц..., то есть удивительных чудес, если бы только запомнить всё смог, ну вы знаете. Но к какому народу бы я не приходил, всюду имя тавропольское вызывало почёт и благоговение, настолько славен город наш во всех концах земли. И много просили меня варвары земель тех поведать им о чудесах славного Таврополя, о всех богатствах его, о храбрости мужей его, о красоте девиц его... ну обо всём короче. И со изумлением слушали варвары речи мои о великолепии славного отечества нашего, и всё в словах моих повергало их в трепет и благоговение, за исключением разве лишь одной вещи, которая не то что не вызывала удивления и изумления, а скорее покивание головами и переглядывание очами и посмеивание устами. Но о подобном умалении чести тавропольской я даже и молвить дальше не дерзаю".

"Что ты несёшь, о дерзкий? Варвары смеют насмехаться над медеобильным Таврополем? Немедля поведай ту причину, из-за которой умаляется имя тавропольское среди ближних и дальних племён! Ежели, конечно, это не твои исцарапанные кирпичи, а то тогда отправишься ты вновь туда же, откуда только что прибрёл!"

"Причина сия никак не от меня, недостойного, ибо причина сия древняя, а именно то, что в отечестве нашем не изготовляют глиняных горшков, ибо так заповедано праотцами нашими, чтобы жители города сего изготовляли сосуды деревянные и кожаные и каменные, но никак не глиняные. А все варвары, кои имеют себе обиталище в городах и весях, а не в пещерах и шалашах, имеют обыкновение употреблять посуду глиняную. И кто из оных варваров богат и славен, у того посуда искусно вылеплена и украшена, кто худороден и скуден, у того посуда груба и неукрашена, а кто нищ, у того посуда деревянна и кожана. И через то варвары насмехаются над славными тавропольцами, говоря, что хотя мы и богаче всех иных городов, но посуда у нас, как у нищих. Посему, о старцы тавропольские, я худой и лишенный, решил своим дерзновением обучиться гончарному делу, чтобы не было впредь имя тавропольское у варваров в поругании".

И повергли слова эти старейшин тавропольских в уныние. Ибо не знали они как поступить - либо нарушить праотеческую заповедь не лепить глиняной посуды (а никто уже и не помнил из-за чего та заповедь была установлена), либо и дальше терпеть насмешки от варваров. Много дней рассуждали старцы и не могли склониться ни на одну, ни на другую сторону. Но, поскольку богатство города прирастало от торговли со всеми племенами, ближними и дальними, то решили не давать больше иноземцам поводов для шуток и позволить учредить в городе гончарное ремесло. После чего Гиперлексей вновь был вызван в Совет, где ему было объявлено о дозволении самому изготовлять горшки и обучать всех, кто пожелает этому научиться.

Получив согласие старейшин, Гиперлексей принялся вылеплять горшки. Увидев, что глиняная посуда лучше и деревянной и кожаной, все жители города захотели иметь её себе, а так как жителей в городе было весьма много, то Гиперлексей начал не справляться с заказами и стал брать себе учеников и подмастерий. Его учениками были все те, кого он ранее обучил чтению и письму. Днём они изготовляли горшки для народа, а по ночам для себя - кирпичи с надписями.

Поскольку в те времена гончарное дело считалось презираемым занятием, которое приличествовало одним лишь женщинам, то никто из посторонних не хотел приставать к Гиперлексею и его ученикам в их ремесле, и они могли спокойно предаваться письменному искусству без опасения быть разоблачёнными. Поскольку хранить кирпичи с надписями в Таврополе по-прежнему было запрещено, то они выкопали себе тайник вдали от города в том месте, где они брали глину для своих горшков. В этом тайнике они хранили свои письменные кирпичи, которые предварительно обжигали, дабы уберечь от разрушительного воздействия вод, а в городе ни одного кирпича не хранили. Остальным же горожанам они говорили, что не всякая глина годится для изготовления посуды, а лишь особая, которая залегает вдали от города, и для того надобно им постоянно удаляться в это место, чтобы заготовить нужную глину.

Каждый записывал на свои кирпичи то, что не хотел забыть, и многие начерчивали повести о деяниях богов и древних героев, обо тавропольцы, люди мужественные и воинственные, любили слушать рассказы и песни о древних ратных подвигах богов и предков. Записав эти повести, они потом, собравшись вместе, читали их вслух и обсуждали прочитанное. И часто так бывало, что повести о деяниях богов, начерченные одним человеком, противоречили записям другого человека, что приводило слушателей в большое смущение, ибо никто не мог понять где же правда.

"Как же так, думал Гиперлексей, один, услышав от своего жреца о деяниях такого-то бога, передаёт одно, а другой, живя вдали от первого, вняв иному жрецу, возвещает совсем другое. Выходит, что два священнослужителя в разных концах города проповедуют об одном и том же божестве совсем различно? Выходит, что жрецы учат о богах как им самим вздумается, а не так как боги внушили им? Так почему божество не вмешается и не наставит своих служителей правильному учению? Или богам наплевать на то, что думают о них смертные? Или вовсе нет никаких богов, а солнце - лишь свет, гром - лишь звук, река Галис - лишь вода, земля - лишь прах и камни, небо... а кто вообще может знать, что такое небо?"

От таких мыслей Гиперлексею самому сделалось страшно, он одумался и стал укорять себя: "боги должны покарать меня за такое нечестие. А что если они накажут не только меня, но и тех людей, с которыми я веду беседы, или вообще неповинных людей, которые просто находятся поблизости, если небожителям угодно будет наслать на город мор или землетрясение? Не лучше ли мне вновь покинуть город, но на этот раз навсегда, и уйти в дикое и необитаемое место, где если меня и настигнет небесная кара, то покарает она лишь меня одного".

С этими мыслями он собрал всё необходимое, объявил родным и друзьям, что идёт на охоту, а сам отправился на юг, в горы Тавра, которые в те времена были покрыты густыми лесами, и где можно было прятаться от людских очей сколь угодно долго. Долго ли коротко ли, наконец Гиперлексей поднялся в горы и начал искать себе там место для пристанища, намереваясь никому не попадаться на глаза и посвятить остаток своей жизни рассуждениям. В итоге он набрёл на небольшую пещеру, вполне пригодную для того, чтобы укрыть одинокого путника от дождя и ветра и достаточно отдалённую от человеческого жилья, так что никто мог его не беспокоить. Здесь Гиперлексей вознамерился водвориться и смиренно ждать той кары, которую божества решат определить для него.

И так уж случилось, что пещера, в которой Гиперлексей решил устроить себе последнее пристанище, оказалась той самой пещерой, в которой, по преданию, появился на свет сам Митра. Это было так давно, что все уже забыли, где именно это произошло, и пещера та никак не выделялась среди других пещер. Проведя ночь на каменном полу, Гиперлексей наутро был разбужен ярким светом. Когда он только собрался перевернуться на другой бок и, отвернувшись от источника света, продолжить свой сон, громкий голос окликнул его по имени: "Гиперлексее, пробудися!" В изумлении встал он на ноги и узрел, что перед ним предстал сам Аполлон-Гелиос, он же Непобедимое Солнце, он же Митра, он же Эл Горный или Гелиогабал, он же Гермес Трисмегист и ещё множество имён, под которыми он известен разным народам, и который есть не кто иной как Солнце, но не то солнце, которое состоит из водорода и гелия и испускает фотоны во все стороны, а то Солнце, которое посылает свой свет всем, кто способен разглядеть за внешнею оболочкой вещей их истинную суть.

"Увы, но жители тавропольские не только погрязли во мраке невежества, но и закрывают своими дланями очи тем, кто желает узреть свет. Незачем больше терпеть иго невежд. Пришла пора мужам разумным отделиться от их среды и избрать себе новый предел в Новом Свете. Возвратись в отечество своё и собери там всех, кто способен уразуметь, после чего покиньте место сие, ибо оно обречено".

Новым Светом в те далёкие времена называли Европу, ибо такое имя дали ей неолитические племена, когда во множестве начали туда переселяться и она была для них как бы новой землёй.

После этого Гиперлексей вернулся в Таврополь и стал объявлять всем, что великий Митра передал через него всем жителям города повеление обучиться читать и писать. Совет Старейшин был в недоумении, ибо никто ранее не дерзал объявлять, что божественная воля противоречит постановлениям городских властей, и старейшины и все горожане с ними никак не могли решить пророк ли Гиперлексей, обманщик, или же безумец.

Жрецы же возненавидели его, ибо считали, что только они могут возвещать волю богов смертным. Больше же всех укорял Гиперлексея Митрофан, верховный жрец Митры, который постоянно порицал его такими словами: "Как дерзаешь ты, презренный, утверждать, что пресветлый бог решил избрать себе в качестве вестника не человека великого и славного, а кого-то малого и ничтожного вроде тебя? Разве невдомёк тебе, что только жрецу дозволено истолковывать волю того божества, служение которому он совершает?" И проклинал его Митрофан именем Митры и именами всех иных богов небесных и земных и морских и подземных, но тем только увеличивал смущение в народе, ибо Гиперлексею ничего от этих проклятий не делалось. А убить его жрецы не могли, ибо любой священнослужитель, поливший кровь единоплеменника пусть даже и нечаянно, тут же изгонялся из города.

Поэтому жрецы постоянно следили за Гиперлексеем, ждя пока он начнёт кого-либо обучать письму, чтобы немедленно донести старейшинам, а те бы изгнали его вновь, ибо запрет на обучение письму так никто и не отменил, ибо старейшины прочно утвердились во мнении старца Анатолия, что Гиперлексей и его ученики хотят захватить власть в городе.

Гиперлексей же сам никого не учил ни читать ни писать, а только его ученики. Если кто из учеников был разоблачаем и изгоняем, то он уходил в одно тайное место, где было уготовано убежище для чтецов и писцов, и где они должны были ждать окончательного исхода своих сторонников из Таврополя. Если же кто обучился чтению и письму, но никому об этом не сделалось известно, то такому человеку предлагалось или идти учить других, или постараться забыть то, что он изучил, если он боится быть изгнанным. А так как Тавропольцы от природы отличались мужеством, то малодушных среди них почти не было, и всякий с радостью был готов идти и обучать других.

Когда желающих обучиться письму и покинуть город больше не осталось, пророк Гиперлексей и все его ученики собрались в своём тайном убежище, где они заблаговременно сделали себе запасы для долгого путешествия. После чего они собрали все свои пожитки и пошли в том направлении, которое указал им солнечный бог, дошли до реки Меандра и спустились вдоль него до того места, где рос в изобилии тростник. Из тростника они сделали себе корабли как у Тура Хейердала и на них отправились в Новый Свет.

Направив свои ладьи в том направлении, которое им указывало солнце, тавропольцы достигли пеласгских берегов. Но вся Пеласгская земля к тому времени уже была заселена египтянами, которые не желали, чтобы кто-либо из жителей восточной страны поселился в их пределах, поэтому тавропольцы повернули свои суда вспять и выбрали себе для жительства маленький остров Делос, который из-за своей незначительности в ту пору не был населён. Здесь они соорудили святилище Аполлону и принялись расчищать землю под нивы. Однако же вскоре поняли они, что маленький остров не в силах прокормить всех переселенцев и следует поискать себе пристанище в другой стороне. Тавропольцы вновь погрузились на свои ладьи и направили свой путь на север. Достигнув македонского побережья, они оставили здесь корабли и, продолжив своё путешествие посуху в том же направлении, поднялись сначала вверх по реке Аксиос, потом спустились вниз по реке Марг и достигли, наконец, берегов широкого Истра, где и решили обосноваться. Отсюда народ, умножаясь в числе, расселялся в разных направлениях, основывая новые поселения и разнося искусство письма по своей новой родине".

Нэкохито Ронин.
Учитывая то, что мы тут выступаем за сверхсловесность, то художественное видение должно быть всячески одобряемо. А в целом мне понравилось.

Робинзон Грустный.
Как насчёт в виде манги изобразить, а Нэко?

Нэкохито Ронин.
Лучше уж сразу аниме.

Антоний Отшельник.
Мощно, хотя и не всё нравится (особенно касательно Аполлона и иже с ним), но всё равно мощно.

Алексей Темнов.
Книжник, а не перестать ли Вам изображать из себя призрак Ломоносова или Карамзина и не переписать бы всё это человеческим языком?

Книжник Скорописец.
Я что же, выражаюсь как-то неприлично?

Алексей Темнов.
Нет, скорее как-то непривычно.

Антоний Отшельник.
Всё правильно, так и надо писать: имущий очи да не узрит, имущий уши да не вонмет, имущий уста да заткнёт их!

Алексей Темнов.
Как грубо! Впрочем, неудивительно, почему Вас называют Инквизитором.

Антоний Отшельник.
Призраку Ломоносова ли рассуждать о грубости?

Алексей Темнов.
И всё-таки, Книжник, Вы - графоман.

Книжник Скорописец.
А что значит графоман? Если перевести на русский получится "письмненноодержимый". Хм, мне даже нравится.

Лада Родонега.
А почему Вы ничего не написали о семье Гиперлексея? Были ли у него жена, дети, или он на всю жизнь остался одиноким?

Книжник Скорописец.
История об этом умалчивает.

Нэкохито Ронин.
Кажется, я знаю.

"Однажды Гиперлексей решил тряхнуть стариной и отправился поохотиться вдоль берегов широкого Дуная. И не встретил ни птицы летучей, ни зверя прыскучего - всё местные мезолитические охотники повыловили, чтобы чужеземцам не досталось. На третий день блужданий услышал он вдали женский голос. Решил было Гиперлексей, что это с голодухи ему почудилось, однако же решил всё-таки проверить, ибо где женщина, там обычно кормят. Так и шёл он по лесу на звуки голоса, пока не вышел на поляну, где было устроено святилище Великой Няши, и где её жрица без устали пела гимны своей вечно юной богине. Их глаза встретились и они всё поняли без слов (а со словами бы не поняли, ибо не знали языков друг друга)". Ну и вы всё поняли, а мне лень сочинять дальше.

Робинзон Грустный.
Оно и видно, что лень, - ты даже поленился имя придумать своей жрице. И, кстати, научись врать складно: ну откуда на Балканах взяться богине с таким именем? Чтобы встретить Великую Няшу и её поклонниц, Гиперлексею следовало бы отправиться на Японские острова, ну или хотя бы в какую-то соседнюю с ними землю.

Нэкохито Ронин.
Няша - это богиня-покровительница города Ниш в Сербии, который в древности назывался Няш (в греко-римской передаче - Наисс). А жрицу звали Няшеслава.

Предсказатель прошлого.
Ну, может, хватит уже писать о блондинках, и продолжим, наконец, обсуждать умные вещи?

Робинзон Грустный.
А кто из них блондинка: богиня или жрица?

Нэкохито Ронин.
Оне обе суть блондинки. Только богиня - настоящая, а жрица - крашеная.

Предсказатель прошлого.
Отшельник, а зря ты, кстати, так на Аполлона взъелся. Аполлон он ведь бог чего? Какие обязанности он выполнял на Олимпе?

Антоний Отшельник.
Бог предсказаний, а также бог искусств - недаром его и по сей день поверх театров водружают.

Предсказатель прошлого.
Искусств в широком смысле, в том числе и врачевания, короче всего связанного с умственной деятельностью. Говоря современным языком, Аполлон - бог интеллектуалов.

Робинзон Грустный.
А ещё он бог-прорицатель.

Книжник Скорописец.
А если учесть при этом, что древние греки, как и другие архаичные народы, большой разницы между поэтом и пророком не делали, то Аполлон по их представлениям - покровитель любой деятельности, связанной с вдохновением.

Нэкохито Ронин.
Аполлон ещё и верховный бог гипербореев. Ты же к этому ведёшь, Профессор?

Робинзон Грустный.
Но ведь в действительности древние североевропейцы Аполлону не поклонялись?

Предсказатель прошлого.
Хорошо, давайте разберёмся, какой бог был верховным у сверхсловесных народов Северной Европы? О пиктских богах мы не знаем вообще ничего, даже имён, о бриттских богах - чуть больше чем ничего, ирландские божества, пусть и в сильно искажённом виде известны, но с иерархией их почитания ясности нет. Остаются только германцы, мифология которых хорошо известна. Кто был у них верховным богом?

Робинзон Грустный.
Один разумеется. Но разве он Аполлон?

Предсказатель прошлого.
Не забыл, что написал Книжник: "Аполлон - это солнце, которое посылает свой свет всем, кто способен разглядеть за внешнею оболочкой вещей их истинную суть"? Внешне, в своём человековидном обличии они, естественно, не похожи - одноглазый Один и образец мужской красоты Аполлон. Отличаются они и по всяким вторичным особенностям: Один не стреляет из лука, у него нет стад, а Аполлон не закатывает пирушки для павших воинов. Древние греки и римляне, часто по таким неосновным обязанностям или случайным схожим чертам и отождествляли божеств, поэтому и не называли древнегерманского Вотана Аполлоном.
Тацит утверждает, что верховный бог германцев, это - Меркурий. В "недельном" пантеоне Меркурий (день - среда у романцев) действительно соответствует Вотану/Одину (день - среда у германцев). Но сравним с тем, что пишет Цезарь о кельтах: «Из богов они больше всего почитают Меркурия. Он имеет наибольшее количество изображений, галлы считают его изобретателем всех искусств и проводником всех дорог и путей и полагают, что он имеет наибольшую силу в том, что касается приобретения состояния и торговли. После него (почитают) Аполлона, Марса, Юпитера и Минерву. В отношении этих божеств галлы имеют почти такие же представления, как другие народы: Аполлон отгоняет болезни, Минерва учит основам искусства и мастерства, Юпитер управляет небесами, Марс заведует военным делом» («Записки о галльской войне», VI.16-18). То есть верховный бог кельтов изобрёл все искусства (!), но он Меркурий, поскольку ведает ещё и торговлей, а с Аполлоном отождествляется бог, заведующий врачеванием. Всё из-за того, что кельты, видимо, в отличие от греков и римлян врачевание искусством не признавали.

Теперь давайте возьмём хорошо известного по скандинавским мифам Одина и очистим его от поздних наслоений в виде Вальхаллы и эйнхериев. О том, что это позднее заимствование из сармато-аланской мифологии, можно судить по описаниям германцев античными источниками, которые ничего не говорят о вере в то, что павших в бою ожидает какая-то иная посмертная участь, чем остальных. И античные же писатели указывают на наличие подобных представлений у аланов. Скорее всего, подобные взгляды были занесены в Скандинавию уже в раннем Средневековье, в начале VI века, когда на историческую родину вернулись герулы, странствовавшие несколько веков между Доном и Дунаем.

И так если мы уволим Одина с военной службы, тогда что остаётся? Предсказания, руны, мёд поэзии, то есть примерно то же, что и у Аполлона. С мёдом здесь явное отличие, у греков Феб - покровитель тех, кому никакие стимулянты не нужны, но если учтём то, что Аполлон и Дионис выступают в некотором образе двойниками, в мифах они в каком-то смысле соперничают, в каком-то смысле повторяют друг друга, их обязанности переплетены (например, оба покровительствуют театру), то можно предположить, что первоначально это было одно божество, впоследствии разделившееся. В таком случае, Один представляет собою соответствие этому архаическому Аполлону-Вакху (кстати, греки тоже называли Аполлона Вакхом, как и Диониса). В общем, так и получается, что у "гипербореев" верховным богом был "Аполлон".

Робинзон Грустный.
Но у всех остальных индоевропейцев верховным богом был громовержец?

Предсказатель прошлого.
У ранних, по-видимому, да. Из всех хорошо известных индоевропейских мифологий не так только в германской и персидской, но зороастрийский пантеон - следствие сознательной "небесной чистки", проведённой Заратуштрой, осудившим почитание старых богов, олицетворявших силы природы, и ввёдшим новых, воплощавших человеческие качества. Германцы хотя и очень чтили громовержца Тора, но он был у них лишь на втором месте (а у греков на втором месте был Аполлон).

Робинзон Грустный.
А почему германцы так сильно отличаются от остальных индоевропейцев?

Предсказатель прошлого.
Потому что индоевропейцы они лишь по языку. Со времён неолитической революции и триумфального шествия земледельческой власти в Северной Европе они почти ни с кем не смешивались. Индоевропейский язык они лишь усвоили от соседей, в германских языках имеется сильный доиндоевропейский субстрат - множество слов, связанных с морем и судоходством. Поэтому, скорее всего, почитание в качестве верховного бога мудрости - это наследие времён до индоевропейского нашествия.

Антоний Отшельник.
Ну, ладно, я могу в определённом смысле стерпеть Аполлона, но если только имеется в виду Аполлон в иносказательном значении, как олицетворение сверхсловесного и вдохновенного начала, примерно в том смысле как его изображают на театрах (ведь лицедеи же не поклоняются Фебу, по крайней мере, открыто).

Предсказатель прошлого.
А от тебя ничего большего и не требуется.

Антоний Отшельник.
Но почему всё же у древних кельтов один и тот же бог заведовал искусствами и торговлей? Получается, всё-таки, что древние кельты и германцы считали торговлю и приобретение богатств искусством, в отличие от греков и римлян.

Предсказатель прошлого.
Может дело в том отличии первобытных торговцев от современных, которое мы обсуждали на "Экологике"? Может быть, первобытному торговцу нужны были какие-то особенные "сверхсловесные" качества, чтобы произвести впечатление на чужеземцев (ну, хотя бы способность изучать иностранные языки)? Утверждают же, что они ещё в Средние Века переносили разные философские идеи.

Нэкохито Ронин.
Я бы хотел поподробнее разобрать вопрос Диониса. Если у Аполлона источник пророческого/поэтического вдохновения - мания (одержимость), то у Диониса - опьяняющий напиток. Но у других индоевропейских народов такого разделения нет - у них источником вдохновения является некий напиток: у индийцев - сома, у иранцев - хаома, у скандинавов - мёд поэзии.

Книжник Скорописец.
Ну, как раз таки не совсем так: у скандинавов мёд поэзии - это что-то невещественное, считалось, что все скальды его попробовали, поэтому умеют сочинять стихи, естественно ни о какой обычной медовухе (даже с какими-нибудь добавками) речь не идёт. У иранцев пророк Заратуштра решительно осуждал употребление хаомы, то есть, с его точки зрения, служение новым божествам ахурам, воплощавшим положительные человеческие качества, а не силы природы, вдохновения, вызванного опьянением, не требовало.

У древних греков, кстати, тоже было представление о связи мёда с поэзией: согласно легенде, когда младенец Пиндар лежал в колыбели, к нему слетелись пчёлы и наполнили его уста мёдом, от того его песни стали сладки как мёд.

Предсказатель прошлого.
Короче говоря, потребление хмельных напитков "вдохновляет" не лучшие человеческие качества, что давно хорошо известно. Тому, кто стремится к добродетели, вдохновляться следует другими способами.

Антоний Отшельник.
Я как-то вообще насторожено отношусь к этому "вдохновлению" - а не прелесть ли это? Переводя с богословского на русский - а крыша не поедет?

Книжник Скорописец.
Увы, творческие люди без вдохновения никак!

Антоний Отшельник.
И всё-таки эти так называемые "гипербореи" были многобожниками и поклонялись кроме "Аполлона-Одина" другим различным божествам.

Предсказатель прошлого.
Ну, как говорится, у каждого свой бог: у кого-то мудрость, у кого-то богатство, у кого-то сила, а у кого-то и похоть - люди-то разные. И если потом и стали почитать единственного Бога, то понимали под ним всё равно разное.

Антоний Отшельник.
Вот уж ты действительно провидец. Тогда получается, что в Заповедьгороде должны собраться люди, понимающие под Божеством одно и то же?

Предсказатель прошлого.
Ух, сложный это вопрос. Вроде бы договорились, что будет свобода вероисповеданий. Хотя, если не брать конфессиональную принадлежность, а лишь образ восприятия Божественного, то может действительно получиться так, как ты написал: у сходных людей и духовные представления будут сходными.

Лада Родонега.
Антоний Отшельник.
И всё-таки эти так называемые "гипербореи" были многобожниками и поклонялись кроме "Аполлона-Одина" другим различным божествам.

А что Вы имеете против многобожия?

Антоний Отшельник.
Я, откровенно говоря, вообще не понимаю, какой смысл в многобожии: огромное количество всевозможных божеств с разными качествами и свойствами и к каждому надо найти свой подход, а, главное, не прогневить кого-нибудь чем-нибудь. Да это же свихнуться можно.

Нэкохито Ронин.
Если удобнее почитать одного бога, то почему тогда язычество с его многобожием повсеместно, а единобожие существует лишь у государственных народов, да и то далеко не у всех?

Робинзон Грустный.
Ну, это смотря кому удобнее. "Суетящиеся" привыкли просить помощи и здесь и там - здесь вам и двоеверие и троеверие и "Богу молись и чёрта не гневи". В общем, желание иметь как можно больше друзей и покровителей как на земле, так и на небе (в воде, в горах, под землёй и т.п.)

Нэкохито Ронин.
"Суетящиеся"?

Робинзон Грустный.
"Суетящиеся" - это есть те, кто употребляет глагол "суетиться" в одобрительном значении. Ты замечал, Нэко, что если в литературном языке "суетиться" несёт порицательный смысл и означает "торопиться и делать что-то ненужное и бессмысленное", то в просторечии часть людей под словом "суетиться" понимает "делать что-то расторопно, всё успевать". Такое одобрительное отношение к суете, думаю, не должно поощряться в Заповедьгороде.

Нэкохито Ронин.
Те люди, о которых ты пишешь, сами никогда не поедут в Заповедьгород, ибо будут считать его сборищем неудачников, среди которых им не место.

Предсказатель прошлого.
Естественно проще попытаться найти взаимопонимание с одним божеством, ответственным за всё, чем с кучей разных "владык" и "владычиц" с пересекающимися обязанностями, которые, к тому же часто спорят друг с другом, а иногда даже и враждуют. С этой стороны единобожие просто и понятно. Но есть и обратная сторона иконы: единство Бога предполагает за собою и единство человека: то есть все народы произошли от Адама и Евы и более ни от кого, следовательно, и все люди примерно одинаковы. В языческие времена само собою предполагалось, что знать имеет примесь божественной крови, а могут встречаться также и люди, имеющие среди своих предков и баснословных существ чином пониже: великанов, карликов и тому подобных, хотя большинство людей всё-таки "людские люди", как говорили древние скандинавы (то есть чистокровные).

Антоний Отшельник.
Ну, ещё раньше вообще был тотемизм, считали, что разные роды и племена происходят от животных. Но ты ведь имеешь в виду оправдание общественного неравенства?

Предсказатель прошлого.
Неравенство - слово с плохим привкусом, хотя по сути дела, люди не равны от природы: кто-то сильнее, кто-то умнее, кто-то пронырливее. Лучше сказать, общественной неоднородности. Разные люди приспособлены к различным видам деятельности. Но, поскольку с религиозной точки зрения предполагается, что все люди имеют единое происхождение, то все эти различия отбрасываются, как несущественные.

Научный взгляд, по сути дела, восстанавливает в правах человеческую неоднородность. Наш вид (то есть "людские люди") имеет примеси то "неандертальских людей", то "денисовских людей", то ещё не пойми кого, что даёт повод объяснить свои странности примесью от первобытных людей иного вида.

Нам с детства вдолбили, что, когда люди равны, это хорошо, а когда неравны - плохо. А то, что сословия исторически существовали у всех государственных народов и с их отменой в Новое Время никуда не делись, а просто сменили вывеску на "классы", как то упускается из виду. Вопрос "равноправия" упирается в то, а нужны ли человеку права, которыми он никогда в своей жизни не воспользуется, и в то же время, ввиду всеобщего равноправия, лишён тех прав, которые нужны именно ему (например, право крестьянской общины решать имущественные вопросы и наказывать за мелкие проступки самостоятельно, а не обращаться к городскому судье, что для них накладно).

Антоний Отшельник.
И, тем не менее, ты предлагаешь, чтобы в Пустыни сословий не было.

Предсказатель прошлого.
Я ничего подобного не утверждал, я предлагал, чтобы в Заповедьгороде жили представители только одного сословия.

Антоний Отшельник.
Осталось только понять какого.

Я, кстати, не согласен, что в Таврополе не было сословий. Если так много капищ, то, несомненно, жрецы должны были выделиться в отдельное сословие. Таким образом, в Чатал-Гуюке родовой строй уже должен был начать разлагаться.

Нэкохито Ронин.
А в качестве первого сословия разве не должны были бы выделиться воины?

Антоний Отшельник.
Если сравнить с более поздними обществами (как родовыми, так и государственными), то если сословия три, то это воины, жрецы и простой люд (как у индоиранцев и французов до падения старого строя), а если два, то это благородные воины (которые одновременно и жрецы) и все остальные (как у греков - евпатриды и демос, и у римлян - патриции и плебеи). Если сословий больше, то тут уже выделяются ремесленники, купцы и прочие.

Робинзон Грустный.
Что же получается, что треть населения - жрецы?

Антоний Отшельник.
Ну, если они не полностью посвящали себя жреческим обязанностям, а занимались также и земледелием, то город вполне мог прокормить такое количество духовенства.

Робинзон Грустный.
Но зачем им так много храмов?

Антоний Отшельник.
Вероятно, обряды совершались постоянно и в большом количестве, так что святилища требовались жителям в шаговой доступности. К тому же, капища Чатал-Гуюка могли привлекать молящихся и из соседних деревень.

Робинзон Грустный.
Они так часто жертвы приносили?

Антоний Отшельник.
Зачем же? Скорее всего, существовало огромное множество табу и обрядовых запретов, которые, разумеется, трудно было не нарушить, и жрецам постоянно находилась работа по очищению вольно или невольно осквернившихся. Обряды были, по всей видимости, несложные (иначе были бы археологические свидетельства), наподобие окропления святой водой, поэтому могли производиться хоть по десять раз на день.

Робинзон Грустный.
Кто же в здравом уме захочет добровольно оскверняться?

Антоний Отшельник.
А нечистой может объявляться такая деятельность, без которой никак нельзя обойтись. Почитай Ветхий Завет: исполнивший супружеские обязанности нечист, пока не помоется; люди, похоронившие покойника, также нечисты, ибо к мёртвому нельзя прикасаться, им уже нужно обращаться к священнику. И так затабуировать можно всё, что угодно.

Нэкохито Ронин.
И затем, выходит, священническое сословие из Чатал-Гуюка переселилось на Дунай? Получается, жителям города надоели жрецы и с их многочисленными запретами и предписаниями и они их прогнали? В общем, похоже на то, что происходило у древних греков во времена великой колонизации - если демос побеждал евпатридов, то те уплывали и основывали себе свой город.

Антоний Отшельник.
Ну, последовательность в подобном предположении есть: вспомним, что в раннее Средневековье в большей части Западной Европы читать умели только священники и монахи, у древних египтян жрецы были одновременно и чиновниками и писцами, даже у нас в XV-XVII веках чиновников и писцов называли дьяками, что происходит от слова "дьякон".

Насчёт того, что их изгнали, здесь можно не согласиться, - вполне могли и сами изойти. Несмотря на огромное количество капищ на душу населения, желающих занять жреческие должности всё равно было больше чем этих самых должностей. Это можно сравнить с тем, что было у нас после того, как в XVIII веке были введены сословия, и оказалось, что естественный прирост духовенства превышает увеличение количества храмов и приходов. Так и появились те знаменитые "лишние люди", о которых так много писали в следующем XIX веке, - недовольные выходцы из духовного сословия, готовые искать себе приключений.

Робинзон Грустный.
Но "лишние люди" XIX века, если судить по их делам, - это скорее разрушительная сила, чем созидательная.

Антоний Отшельник.
Потому что они вышли из духовного сословия во всех смыслах, то есть утратили веру. Хотя некоторое стремление к причислению себя к "духовным" людям сохранялось даже у советской и ранней послесоветской гуманитарной интеллигенции: они любили поразмышлять о "духовности", подразумевая под этим "духовную культуру" (имелось в виду нематериальную), то есть, даже утратив первоначальное понимание этого слова, они всё равно стремились себя с ним связать.

Если же возьмём противоположный полюс, то есть людей ревностно преданных богопочитанию, то они отличаются стремлением не свергать сложившийся миропорядок, а отстраняться от него, в том числе и уходя в "пустыни". То есть, здесь я вполне согласен с тем, что Книжник изложил в художественном виде: какое-то религиозное движение во главе с пророком (пусть и языческим), последователи которого создали на новом месте новое общество на новых началах.

Алексей Темнов.
И как же жречество связано с зарождением письменности?

Антоний Отшельник.
Письменность и вообще культура с одной стороны и духовенство с богопочитанием с другой тесно связаны. У германцев руны имели гадательное и колдовское применение, у средневековых кельтов и славян письменность возникла и поддерживалась благодаря церкви и монастырям. Также и у раннесредневековых романцев письмо не исчезло благодаря священникам и монахам, которые были почти единственными его носителями.

Поэтому, разумно предположить, что выселению сверхсловесников из Чатал-Гуюка предшествовало их обособление в некое упорядоченное сообщество в виде жреческого сословия или его части.

А о том, что письмо у древних балканских культур было тесно связано со священнодействиями и гаданиями, как впоследствии и у германцев можно судить по множеству археологических примеров. Это и надписи на изваяньицах, которые, по всей видимости, были идолами, и собственно надписи на жертвенниках. Это и предметы, которые могли использоваться как обереги: так табличка из Тертерии имеет посредине отверстие - её явно носили на бечёвке, а табличка из Градешницы представляет, по-видимому, маленькое жертвенное блюдце. Ну и самый впечатляющий пример - покрытый "буквами" камень из Лепенского Вира (это даже не Винча, а ещё старчево-кришская культура), напоминающий кость для игры в "Драконы и Подземелья". Я вижу только два применения этой необычной археологической находке - либо его использовали для гадания, либо первобытные земледельцы уже умели играть в "Драконы и Подземелья".

Алексей Темнов.
Разве дунайское письмо было исключительно священным, а для других нужд, к примеру, не использовалось? Сохранилось множество надписей совсем не на священных предметах и не на священных местах - на пряслицах, на днищах сосудов и т.п.

Антоний Отшельник.
То, что письмо использовалось (как и в более поздних культурах) не только для священных писаний и посвятительных надписей, не отменяет его изначального обрядового предназначения. Доказательством того, что дунайское письмо оставалось главным образом священным, служит отсутствие развития его знаков. Обычно этот довод приводят в пользу того, что это не письмо вообще (ибо всё живое, по их мнению, должно постоянно видоизменяться), но всё что связано со священнодействиями, обычно медленно изменяется или не изменяется вовсе, что можно видеть и в случае с письменностью. Так, у древних египтян иероглифы - это священное, жреческое письмо, и они не изменялись со временем - были одними и теми же на протяжении тысячелетий. А для обычных записей применялось развившееся из тех же самых иероглифов иератическое письмо, которое впоследствии преобразовалось в демотическое. У германцев старшие руны были священным письмом. Их использовали как обереги и для гадания, а развившиеся из них младшие руны - для обычного письма. Что-то похожее было и у нас - в XVI-XVII веках священные и богослужебные книги не писались скорописью (обычным письмом), а уже устаревшим полууставом (который, вообще-то было приспособлен для писания на бересте).

Робинзон Грустный.
Но ведь с наступлением бронзового века дунайская письменность исчезла. Религия изменилась или всему виною нашествие степняков?

Антоний Отшельник.
А что означает наступление бронзового века - ведь бронзу ещё Винча умела выплавлять? Бронзовый век означает распространение бронзового оружия - кинжалов, коротких мечей и выделение военной знати, которая этим оружием пользовалась. Бронзовое оружие дорогое, позволить себе его могут немногие, зато оно даёт власть над теми, кто подобного оружия не имеет, в том числе и над жрецами. Следовательно, переход власти от жреческой верхушки к военной (неважно каким образом - путём внутреннего переворота либо иноплеменного завоевания) и означал наступление бронзового века. В ранних государствах Ближнего Востока и Крита развитое хозяйство позволяло содержать как военное, так и жреческое сословие, которое также и поставляло писцов для государственных нужд. В догосударственных культурах существовали обычно лишь два сословия: благородные и все остальные. Если у власти были воины, то они же брали на себя и богослужебные обязанности.

Дунайская письменность явно гораздо сложнее, чем алфавитные руны, поэтому, если руны знали не все, то и дунайское письмо - тем более. Как только жречество оттёрли от власти, так и письмо постепенно вышло из употребления.

Это можно сравнить с падением грамотности у нас в XVI веке, которое совпадает не только с объединением государства, но и с изменениями внутреннего устройства служилых людей - появляются помещики, первоначально это были небогатые люди, даже крестьяне иногда богаче были. Изменения в составе господствующего слоя (то есть появление в его составе в большом количестве людей безграмотных) постепенно привело к изменению отношения к грамотности ("без неё можно обойтись") как внутри этого слоя, так и среди других слоёв, равнявшихся на него. Исключения составляли с одной стороны духовенство и наиболее фанатичные миряне (последние в итоге ушли в раскол), с другой стороны - дьяки и подьячие (государственные чиновники). Эти два слоя даже разную письменность использовали: дьяки с подьячими  - малопонятную для непосвящённого скоропись (во времена царевны Софьи она стала совсем непонятной), духовенство и миряне-ревнители - полуустав (старообрядцы никогда не признавали и не использовали скоропись). Пётр I сделал чиновничье письмо вновь понятным, безграмотность среди дворянства стала предосудительной, а простых солдат стали обучать грамоте принудительно. Таким образом, военный люд стал поголовно грамотным, что потом в итоге привело к расцвету дворянской культуры.

Робинзон Грустный.
Выходит, в каком-то смысле действительно произошло изменение вероисповедания - вместо Аполлона стали почитать Зевса, а вместо мудрости - силу.