Доска

Поэт Витька Заводной в честь своего дня рождения немножко выпил и, проходя мимо кафе под названием «Суши-бар» захотел проникнуть внутрь. К великому его сожалению дверь бара оказалась запертой и, сколько он не рвал её на себя, не открылась. Этот факт значительно его расстроил, пылкое сердце поэта потребовало справедливого возмездия и он, увидев у витрины большую чёрную доску, на которой белым мелом было начертано меню данного заведения, в гневе схватил её и потащил с собой.
    Так появилась в большом зале местной писательской организации чёрная доска, на которой каждый приходящий труженик пера, то есть писатель мог отобразить чаяния и потребности своей многотрудной творческой натуры. Безусловно, что на доске изображались не только голые факты и желания, но и особенности художественного воображения авторов. Во всяком случае, писателям доска настолько полюбилась, что некоторые из них приходили в организацию исключительно ради неё. То есть ради ответов на свои каверзные, но порой идущие от всей творческой души вопросы. Некоторых она даже по жизни выручала, но мистически притягивала  всех без исключения. Впоследствии в писательской среде даже появилась мысль фиксировать написанные легкой рукой словесников маленькие шедевры на более надёжные носители, но… как всегда — поздно! Ведь тут же рождалась новая мысль, новая фраза и… предыдущая естественным образом безжалостно стиралась. Нам всё же удалось кое - что подсмотреть и списать, конечно же, самую малую толику, каплю в море, но, тем не менее, как думается, отражающую глубинную суть писательства и порой совершенно несносные тяготы художественной жизни. Вот некоторые из них:
1)«Молодой, престижный прозаик (человек) составит счастье юной поэтессе. Мастер художественной прозы, интима и любви. Телефон потерял. Желающие приходите сюда завтра в два часа дня. Николай. Приписка: Николай ждёт свою Николь. Приписка: Не дождётся! Марина».
2)«Меняю: Бунина на самогон! Звонить всегда утром в 5 часов. Телефон тот же, какой был. С приветом, Иван.»
3)«Продам: рассказ «Отдай золотую ногу!» Недорого. Жорж»
4)«Встречусь с молодым, красивым, талантливым, не выше 25 лет, на худой конец — 35 л. Жду всегда у Пяти углов. Приметы: чёрные костыли, консервная банка под деньги, чёрные страстные очи (глаза). Всегда ваша, Николь.»
И опять:
5)«Меняю Бунина на самогон! Звонить ночью, можно после 12-ти. Всегда трезвый, Иван»
И наконец:
6)«Пожилой импозантный прозаик примет в дар (т.е. даром) любовь молодой начинающей поэтессы. Пустит на проживание с испытательным сроком 1 мес. Блондинок не предлагать! И пишущих белым стихом девиц — тоже! Мишель (в интиме просто Миша).  Приписка: Где адрес, сволочь?..»
   А тем временем, пока мы отвлекались на высказывания славистов, седовласый, солидный и по своему благообразный пожилой человек сидел в светлом зале писательской организации возле этой самой доски объявлений и скучал. В зале, кроме него и солнечных зайчиков на стенах, никого не было. Пустующие многочисленные ряды сидений и рассредоточенных дополнительных стульев свидетельствовали о некогда многолюдных бушующих собраниях, и кипящих когда-то писательских страстях.
Иван Ильич (назовём его так) нагнулся всем корпусом, запустил руку между коленями, пошевелил пальцами где-то внизу, нащупал бутылку пива, медленно извлёк её на свет Божий и… невольно залюбовался игрой солнечного блика на ней.  Ему сразу же вспомнился лазурный берег «Имиратов», палящее солнце, необозримый ласковый пляж и игра такого же зайчика на колечке прекрасной спутницы. Невольный томительный вздох вырвался из груди художника слова…
В дверь робко постучали. Иван Ильич вздрогнул, словно от выстрела, но быстро овладев собой, сделав внушительную паузу, громко крякнул и громоподобно изрёк:
— Да, да… входите! — по всему его оживившемуся виду, можно было точно сказать, что «охотник почувствовал дичь»…
В помещение грациозно вошла молодая девица на высоких каблучках. Её шубка была по-весеннему распахнута и разом выдавала все прелести её хозяйки. Особенно впечатляли высокая грудь, точёная талия, продуманная, незаметная для досужего глаза косметика и пронзительно-синие глаза.
— Мечта поэта — сразу пронеслось в голове Ильича — и не дай Бог, если она сама ещё чего-нибудь пишет. Её достоинств и так уже слишком…
Тем временем девица, обозрев пустынную залу и слегка задержав свой ясный пытливый взор на писателе, произнесла:
— Скажите, пожалуйста, а это и есть та самая писательская организация? Я правильно попала?
— Вы попали точно в цель — ответствовал Ильич и даже неуловимым жестом перста показал на своё сердце, чего девица к его досаде явно не оценила.
— А мне бы председателя вашей организации увидеть — заявила дева и, видя почти восхищённый взгляд своего ви-за-ви, тихо и застенчиво добавила:
— Я стихи пишу…
— Ишь ты — подумал Ильич — стихи она пишет! И сразу ей председателя подавай! Губа не дура… А сам, опустив глаза, очень скромно и проникновенно соврал:
— Вы попали точно по адресу! Я и есть председатель!..
Глаза девицы загорелись синим огнём, а щёчки слегка зарделись.
Это была замечательная картинка и Ильич невольно залюбовался ею.
Девица же продолжала испытывающе смотреть на своего собеседника и чем дальше, тем пронзительнее, а уж под конец паузы даже где-то совсем уж насмешливо.  Ильич, наконец, понял, что дальше затягивать молчание будет неприлично и предложил ей присесть рядом.  Девица предложение приняла и не без блеска исполнила, показав ещё одну сторону своего великолепия. Ильич для начала попросил её рассказать немного о себе… и пока она делилась с ним своей биографией, он имел возможность рассмотреть её более подробно. Короткая светлая причёска была ей очень к лицу — она весьма рельефно выделяла белизну и грацию лебединой шейки и всего, что находилось ниже. Особо задерживать свой взгляд на таких соблазнительных предметах Ильич боялся и смущался. Поэтому он часто отводил глаза и смотрел немного в сторону, что, по всей видимости, весьма забавляло его собеседницу. Наконец и он заметил тонкую ироничную улыбку на нежных устах и решительно вступил в разговор:
— Так вы приехали из Армазаса? Как это мило! У нас, кстати, именно из вашего города были две  претендентки в наш Союз писателей…
— Неужели? И как они? Ещё живы? В смысле, их приняли или как? Я слышала какие-то мрачные сплетни по этому поводу.
— Видите ли, дело в том, что у моего заместителя в тот день с самого утра образовалось весьма скверное настроение…
— А при чём здесь ваш заместитель?
— Ааа… — Ильич немного смутился — в тот день по важным обстоятельствам и  по моему поручению именно он вёл собрание.
— А где же, в таком случае, были вы?
— Я? Я был тоже…  на этом собрании. Сейчас я вам всё объясню…
Девица капризно передёрнула плечиками и всей синевой своих пронзительных глаз уставилась на собеседника.
— Дело в том, что именно в тот день, а если точнее, в то самое утро ему… ну кто вместо меня вёл собрание, подали на завтрак не горячий кофе. Он был и не холодный, но, увы, и не горячий. В общем — никакой он был, если точнее выразиться. И, конечно же, как руководитель он по этому поводу очень и очень расстроился! Кстати, об этом случае прекрасно знает вся наша писательская общественность, так как он (мой заместитель), каждый свой шаг записывает и печатает в городском литературно-художественном журнале. Он у нас очень открытый и замечательный человек! Но, увы, в тот злополучный день у него из-за негодного утреннего кофе образовалось прескверное настроение. Вот такая печальная и поучительная история…
— Что-то я не совсем понимаю — нахмурила своё прекрасное личико девица — причём тут вообще настроение вашего заместителя? Как это всё странно… Какие-то у вас тут совершенно фантастические взаимоотношения! Мне, конечно же, не понять, я ведь ещё только начинаю свою поэтическую деятельность.  Но мне с детства писатели казались личностями не от мира сего. Некие олимпийцы, которыми бренные земные блага совершенно игнорируются. Они выше всего этого! Они парят над тленным этим миром, как одинокие гордые орлы… А вы мне рассказываете про какой-то тёплый и дрянной кофе, который оказывается испортил не только настроение главного вашего олимпийца, но даже и светлый имидж наших невинных поэтических армазасских девиц! Ах, как же всё это глупо и низко!
— Ну что вы, что вы! — всплеснул руками Ильич, — нашим писателям ничего человеческое не чуждо!.. При этом глаза олимпийца невольно упали на брошку, сверкнувшую по-над высокой грудью поэтессы. Горячий его взгляд, однако, был неминуемо, но снисходительно перехвачен хозяйкой того и другого. В это время в воздухе что-то вкрадчиво зашипело и защёлкало, будто некие электрические разряды и оба собеседника невольно переглянулись, а потом заулыбались самым невинным образом. От этого в помещении сразу сделалось тепло и уютно, что ещё сильнее располагало к творческим признаниям и откровениям. И Ильич уже было открыл рот, чтобы сказать нечто приятное в адрес своей визави, как вдруг в окно резко и требовательно постучали! Девица подпрыгнула от неожиданности на своём стульчике, пятый этаж всё-таки! Редкая птица залетит… Ильич, чертыхнувшись в душе, резко поднялся и направился к окошку. А за стеклом в невероятном положении на козырьке балансировал ни кто иной, как его прямой начальник, главный «олимпиец» всей местной писательской организации! Он был в синей противовирусной маске, с вытаращенными глазами, весь взъерошенный и с кейсом под мышкой.
Ильич резко открыл окно и услышал сзади глухой стук упавшего молодого девического тела. «В обморок свалилась поэтесса-то! — молнией прострелила мысль. И вдогонку уже защекотала вторая — слабоваты у неё нервишки, однако, для наших писательских высот!»
А тем временем, пока он мысленно анализировал оперативную обстановку, на него уже падал из окна большой и грузный главный «олимпиец»! Вес не был взят, Ильич не был штангистом и оба писателя упали на пол, немножко даже прокатившись по зале. Когда же начали подниматься, начальник Ильича вдруг увидел лежащую на паркете молодую не бедно одетую девицу… Не успев ещё отдышаться, он только выдохнул:
— Это что же такое тут творится? Откуда это она тут взялась?..
— Сам не знаю, что творится — попытался оправдаться в несуществующем грехе Ильич, — Во всяком случае, знаю только одно, что родом она из Армазаса.
— Опять этот Армазас! Сколько можно мне нервы трепать! И откуда они там только берутся!
— Видимо, очень располагающее к творчеству место…
— Да что ты заладил — место, место… все они почему-то на своём месте не сидят, а сюда лезут! На моё место видно метят! Знаю я всех вас, меня не проведёшь!
— Остынь, командир! — пошёл в нападение Ильич. — Ты чего это так распалился? И почему в окно сегодня опять лезешь? Пятый этаж, всё-таки… Как это тебе удаётся?..
— Удаётся, удаётся… — пробормотал не остывший ещё от бурных речей руководитель. — Да опять на вахте эта охранница сидит…
— И чем она тебя обидела?
— Да не могу я видеть её!..
— Это отчего же?
— Взгляд у неё какой-то особенный, насмешливый такой. Да ещё и с поволокой…
— И от этого ты на пятый этаж полез?
Было видно как напряжённо, трудно и тяжело ищет «олимпиец»  ответ на поставленный коварный вопрос. И не находит. Зато в поле его зрения, кроме лежащей поэтической девицы вдруг попала доска с обрывком гениального изречения: «Продам рукопись…»
И председатель опять пришёл в ярость:
— Я давно уже хочу эту доску выкинуть на помойку! Стыд и срам! Безобразие! А вы все куда смотрите? Я всё стараюсь добро делать для вас, а вы что? Чтобы завра и духу её здесь не было! — крик руководителя перешёл на фальцет и он, громко хлопнув дверью, скрылся в соседней комнате.
В это время лежащая на паркете поэтесса очнулась. Она, молча и холодно отстранив трепетную помощь Ильича встала и отряхнулась. Молча, подошла к доске, стёрла ладошкой обрывок старой записи и тут же кусочком мела написала:
— Никогда и ни за что не выйду замуж за писателя!
Дверь за ней не менее громко хлопнула, и Ильич снова остался один на один с доской.
— И пиво закончилось — грустно подумалось ему… Он снова присел на прежнее место и через некоторое время даже не заметил как реальность происходящего плавно сместилась в иную плоскость… И видит он — из доски, как из чёрного квадрата выходят люди — поэты и прозаики, критики и драматурги и много-много других… и все они такие несчастные молят его, чтобы он Ильич не выкидывал их на помойку! И жалко стало их бедному Ильичу и прослезился он и… проснулся.
Из-за двери главного «олимпийца» доносился пулемётный стук по клавишам компьютера. Он был жесток и беспощаден.
— Нет, ребята, я вас не выдам! Не выкину рупор многострадальной писательской жизни! — пробормотал растроганный Ильич.
Он встал, сгрёб в объятия доску и потащил её в кладовку.
— Тут я вас спрячу, перекантуетесь пока по тихому… А потом, когда у шефа переменится настроение и, кстати, кофе утром будет горячий, снова поставим вас на место! Ведь все мы люди живые. Нельзя нас так просто выкидывать на помойку…
Ильич тихо закрыл дверцу кладовки и не попрощавшись с начальником отправился дышать свежим весенним воздухом.