Евангелие от Дарвина или эволюция доверия

Евангелие от Дарвина или эволюция доверия.

-1-
Конец истории

 В конце двадцатого века Фрэнсис Фукуяма  пообещал, что повсеместная победа либеральной демократии приведет историю к концу. Если вы представили себе нечто вроде глобального вымирания от ядерной зимы или зомби апокалипса, то это не совсем то, что имелось им ввиду. Конец истории по Фукуяме – это «конечная точка социокультурной эволюции человечества, формирование окончательной формы правительства» и как следствие конец событийной истории. И это уже совсем не так плохо, поскольку под событиями истории подразумеваются войны и революции.
Тогда - в 1992 году, практически на следующий день после распада СССР, сомневаться в окончательной победе либерализма было как-то не к лицу. Социалистический лагерь пал к ногам Запада без единого выстрела.  Как было не убедить себя в всепоглощающей правоте либеральных идей, одним фактом своего существования способных повергнуть могучего Голиафа в коммунистических доспехах.
«Человечество приближается к концу тысячелетия, и кризисы-близнецы авторитаризма и социалистического централизованного планирования оставили на ринге соревнования потенциально универсальных идеологий только одного участника: либеральную демократию, учение о личной свободе и суверенитете народа».
По истечении тридцати лет картинка стала уже не так лучезарна. Военные конфликты отчего-то не прекратились, глобальные экономические кризисы-близнецы плавно переходят один в другой, а на ринге мирового противостояния идеологий вновь стало тесно. Экономический успех, а, как-то так получилось, что размер ВВП и рост экономики стали главными мерилами всего, в том числе и состоятельности идеологии, благоволит уже не США, а гибкому во всех отношениях Китаю.
Обратите внимания, что Фукуяма не приводит среди причин поражения социалистической идеологии участие каких-либо конкурирующих сил.  С его точки зрения в крушении СССР виноваты лишь внутренние причины, в особенности недостатки социалистической централизованно-плановой экономики. И с ним нельзя не согласиться: хоть успехи капиталистического хозяйствования напрямую и не привели к фатальным последствиям для социализма, тем не менее капитализм, как вполне успешная экономическая модель, нацеленная на потребителя, создавала серьезное психологическое давление на советских граждан заметным превосходством качества жизни.
И хотя в прошлом успехи отдельных социалистических стран на относительно непродолжительном промежутке времени зачастую превосходили своих капиталистических оппонентов (чего стоит только индустриализация в СССР на фоне мирового экономического кризиса и Великой депрессии в США), тем не менее, на более длительной дистанции социализму не хватило энтузиазма, и он уступил первенство свободной конкуренции.
С другой стороны, заметьте, как всё далеко зашло. Фукуяма говорит об идеологии, а в уме сводит дебет с кредитом. Это, конечно, не фига в кармане, но это определенно подход. Эффективность идеологии — это теперь не какое-то умозрительное благо от той или иной идейной установки, а вполне конкретное преимущество, которое, оказывается, можно легко посчитать в твердой валюте. 
Вместе с тем, вывод о том, что только капитализм открывает двери к процветанию, при всей своей кажущейся убедительности, не так бесспорен. Чего только стоят регулярно повторяющиеся экономические кризисы, каждый из которых грозит стать последним? Правительства и центральные банки ЕС и США хоть и отработали финансовые механизмы, смягчающие падения национальных экономик, тем не менее всегда остается шанс упасть в очередной раз не так удачно, как в предыдущий и сломать «шейку бедра» престарелой рыночной концепции.
Двухходовка из накачки финансового рынка ликвидностью с последующей её откачкой не безупречна.  В определенных неординарных условиях брандспойта из бумажек с водяными знаками может попросту не хватить на то, чтобы затушить очередной финансовый пожар.    Когда действия финансовых властей начинают всё более походить на работу реанимационной бригады по спасению доведенного до последней стадии наркомана, то в чудодейственную силу искусственное дыхание уже верится с трудом.
И что тогда? Кто-нибудь знает? Взрыв финансовых пузырей? Может быть гиперинфляция? Или стагфляция? И что тогда произойдет в обществе, основная панацея которого экономический рост?  Что будет с таким обществом в условиях длительного падения экономики?
Однако, до тех пор, пока не случилось непоправимое, уязвимость капитализма можно считать чисто гипотетической. В любом случае, установка на алчность и стремление к комфорту и потреблению работает в человеческой цивилизации намного эффективнее, чем трудовой энтузиазм и мечтания о бескорыстном совместном труде на общее благо.
Значит ли это, что можно надеяться на предполагаемый конец истории? Напомню, что основными движущими силами истории, по мнению Фукуямы, являются стремление к свободе и жажда признания. Как ни странно, в этом тезисе таится некий парадокс, не заметить который очень непросто.
Смотрите сами, если стремление к свободе и признанию являются основными движущими силами истории с одной стороны, а с другой основой либеральной идеологии и демократической формы правления, то каким образом их окончательная победа может привести историю к концу? То есть, может ли одни и та же сила быть разрушительной, а потом вдруг стать консолидирующей и умиротворяющей?
Это, как если в движущемся на всех порах поезде сила ускорения, нарушая все законы физики вдруг превратилась в силу торможения, и машинист бы радостно сообщил пассажирам в переговорное устройство, что тормозов больше нет и поэтому поезд скоро остановиться.
Ведь как не крути, но стремление к свободе и признанию, по мнению Фукуямы, а с ним и всего прогрессивного человечества, были движущими силами истории на протяжении тысячелетий, то есть являлись разрушительными силами всех предыдущих формаций. Люди брались за оружие, когда их свободы были чрезмерно попраны, а сами они и их вклад в общее феодальное или рабовладельческое хозяйство не получали должного признания. Человеческое достоинство попиралось, что толкало людей рисковать своей жизнью в сражениях, подталкивало рабов к восстаниям против господ. Аристократические правления не могли полностью удовлетворить стремления к признанию каждого, что приводило раз за разом к возобновлению борьбы, пока, наконец, не привело к государственному устройству, основанному на всеобщем и взаимном признании прав каждого гражданина.
То есть - демократии!
И что, эти силы из поколения в поколение толкавшие людей на кровопролитие стали вдруг созидательными? Создались такие условия, что стремление к свободе и чувство собственного достоинства теперь будут удовлетворены полностью и окончательно на веки вечные?
Лично я готов в это поверить, но часто ли в истории меч становился орудием созидания, а автомат с гранатой после завершения конфликта - строительными инструментами? Да, тротил, извлеченный из гранаты, может использоваться для прокладки тоннелей и иных хозяйственных целей, но так ли всё обстоит с основными движущими силами истории?
Всё-таки сравнивать тротил с либерализмом – это кощунство, да и сама постановка вопроса кажется абсурдной. Но, если исторический процесс – это борьба, а стремления к свободе и признанию являются движущими силами этой борьбы, то может ли какое-то правление, пусть даже такое замечательное как демократия, окончательно удовлетворить свободолюбивого и гордого человека? Или может демократия, как и любая другая существовавшая до неё общественная конструкция, несёт в себе внутренний посыл к разрушению, тем более если её питают те же движущие силы истории, что и прежде.
Или что-то здесь не сходится? Посудите сами. На протяжение тысячелетий в Европе безраздельно правили монархические династии. Их правление скрепляла христианская религия. Легитимность королей черпалась в Библии. Согласен с этим кто-то или нет, но, если спросить у христианина: «Что есть Бог?» - то он почти наверняка ответит: «Бог есть любовь».
Так разве любовь хуже свободы? И почему правление, основанное на идеях любви, менее человечно, чем правление, основанное на идее свободы? Или даже поставим вопрос иначе. Стремление человеков к свободе победило стремление к любви! И что, после этого нас ждет вечный мир полный добра, благоденствия и любви? 
Если бы мы задали все эти вопросы любому европейцу времен расцвета Бурбонов, то он был бы так же абсолютно уверен в своих ответах, как и мы. Но вряд ли бы мы с ним поладили.
Безусловно, это лишь свидетельствует о прогрессе цивилизации, но, чтобы выбраться из того тупика, попробуем ответить на ряд вопросов:
1. Действительно ли стремление к свободе и жажда признания являются основными движущими силами истории? Может быть, это совсем не так и тогда парадокс моментально само ликвидируется.
2. Какова природа этих сил? Существовали эти устремления всегда? Являются частью человеческого естества, либо возникновение их — это продукт развития человечества? Если стремление к свободе и признанию – это продукт развития сознания, тогда они вполне могут видоизмениться или заменится другими, после чего перестанут нести в себе элементы вечного разрушения.
3. Если всё же эти силы были разрушительными на протяжении всей истории, то могут ли быть созданы такие условия, при которых их направленность меняет знак на противоположный? И, может быть, демократия и есть та самая идеальная форма правления?
Несмотря на то, что данный список вопросов представляет из себя некий план, заранее заготовленных ответов на них у меня нет. Есть лишь желание разрешить данный парадокс, поскольку свобода и демократия звучат очень приятно уху и не хотелось бы лишаться определённых иллюзий с ними связанных.
В движении к истине мы будем не забывать главную теория всего живого – величайшее творение Чарльза Дарвина об эволюции и естественном отборе. Кому-то может показаться это занудством или унизительным для высшей формы и вершины эволюции. Но задумайтесь, вряд ли случайно то, что движущей силой эволюции является естественный отбор, а движущими силами истории являются стремление к реализации естественных прав человека на свободу и «признание достоинства, присущего всем членам человеческой семьи» ("Всеобщая декларация прав человека" (принята Генеральной Ассамблеей ООН 10.12.1948).

-2-
Свобода и достоинство.

Если вглядываться в реальную историю чуть глубже 20 века, то там, в глубине веков, не так легко разглядеть борьбу за собственное достоинство и стремления к свободе. Разве, что борьбу элит за власть над народами и господство над территориями можно приравнять к борьбе за признание, а голодные бунты и восстания рабов принять за стремление к свободе.
В действительности, для свободы и собственного достоинства в древности было не так много места.  Даже в полюсах Греции, образце античной демократии, право на свободу и собственное достоинство полагалось только взрослым мужчинам, имеющим   гражданство и владеющим серьёзным частным хозяйством: «ойкосом» (домом). Все остальные, проживающие с ним: жены, дети, вольноотпущенники и рабы таких прав не имели. Это же касалось иностранцев и некоторых категорий компактно проживающего населения.
Свободный гражданин греческого полиса мог продать в рабство, к примеру, собственных детей, что часто и делалось в затруднительных экономических ситуациях. Если все люди стремятся к свободе и признанию, то несомненно должны бороться или хоть как-то противится воле такого деспотичного папаши. Однако сын гражданина и будущий гражданин покорно переносил годы рабства, как и все остальные неграждане.
Почему же они терпели несвободу и унижение? Какие оправдания у того, кто имея естественное право на свободу и собственное достоинство, не борется с произволом? Думаю, что никаких. Все намного проще: каждый знал, что таков порядок вещей. А восстать в одиночку против сложившегося порядка – это не просто безрассудно, это самоубийство.
В менее просвещённые времена абсолютных монархий, которые просуществовали вплоть до буржуазных революций, про свободу и собственное достоинство вспоминали ещё реже. Дворянин мог, конечно же, вызвать на дуэль за оскорбление собственной чести другого дворянина, но при этом с величайшей покорностью сносил любое ограничение свободы или ущемления от монарха. Вряд ли какому дворянину пришла бы в голову идея требовать для себя свободы, когда его жизнь и достаток полностью зависел от воли сюзерена и от надела земли им дарованной.
Что касается простолюдинов, то, если они и брались за вилы и топоры, так по большей части по причине невыносимого голода и нужды (к обычной нужде и недоеданию они были привычны). Вряд ли кому-то удастся, даже при большом желании, привести в пример хоть несколько случаев, когда народ бунтовал из-за чего-то похожего на свободу.
Мы можем предположить, что и свобода, и признание никуда не девались, а по причине страшной нужды и мракобесия были глубоко запрятаны в недрах подсознания до поры до времени.
Накануне революции 1789 года Франция была абсолютной монархией. Среди причин той революции называют экономический кризис, безработицу, неурожай из-за крайне суровой зимы и града в июле 1788 года, вызвавших дефицит и дороговизну хлеба, расстройство финансов и неэффективное управление страной.  Всё эти экономические предпосылки, приведшие к большему, чем обычно голоду и нужде, вывели народ на площади.
Вполне возможно, что главной причиной революции всё же были не столько всё вышеперечисленное, а попрание человеческого достоинства и либеральных свобод. Такой вывод напрашивается в связи с тем, что 26 августа того же года Учредительное собрание «Декларацией прав человека и гражданина» даровало народу не хлеб, а свободу, равенство и братство (фр. Libert;, ;galit;, Fraternit;), в то время как экономический кризис, безработица и нужда только усугублялись.
Юваль Ной Харари в своей книге «Sapiens. Краткая история человечества» пишет: «Способность создавать воображаемую реальность из слов позволяет множеству незнакомых друг с другом людей работать вместе. Даже более того: поскольку широкомасштабное сотрудничество основано на мифе, способ сотрудничества можно изменить, изменив сам миф, то есть рассказав иной сюжет. В определенных обстоятельствах мифы меняются очень быстро. В 1789 году французы чуть ли не за ночь переключились с мифа о божественном праве королей на другой миф — о власти, принадлежащей народу».
Если «Декларацией прав человека и гражданина» вдохновили народ настолько, что на довольно продолжительное время она стала анестезией от нужды и голод, то, возможно, свобода и достоинство, на самом деле, и есть те самые две «основные движущие силы истории»?
Однако, если это так, то против кого тогда был направлен террор, свободно отделявший посредством изобретения «гуманного» доктора Гильотена до шестидесяти французских голов в день и не только от аристократических тел? Или с чего этот свободный и гордый народ спустя десять лет провозгласил Наполеона Бонапарта первым консулом, после чего не прошло и пяти лет, как и этого народу Франции показалось мало, и консула Бонапарта уже восторженно приветствовали на императорском троне?
Можно, конечно, предположить, что граждан обманули, воспользовавшись их наивностью, но тогда нужно говорить не о наивности, а о растерянности, поскольку история 19 века вплоть до 1871 года — это метания французского народа от республики к монархии и обратно. Французам, в итоге, понадобилось почти сто лет, чтобы определится окончательно в своей приверженности к либерализму и демократии.
Получается, что идея о власти народа хоть и проникла в некоторые головы за одну ночь, но понадобилось гильотинировать тысячи и сложить на полях сражений ещё сотни тысяч голов, пока в оставшихся на плечах окончательно не восторжествовал дух Libert;, ;galit;, Fraternit;.  Почему так долго и так много крови, если свобода и достоинство являются естественными и присущими каждому человеку?
Из 21 века кажется невозможным, чтобы люди не стремились к свободе и собственному достоинству. Впрочем, нам также не понять, как можно обходится без интернета, википедии и социальных сетей. Однако этим технологическим штукам от силы несколько десятков лет.
Мерить всё со своей колокольни – довольно поверхностный подход. Это всё равно, как если бы мы вместе с Фукуямой, оказавшись вдруг воспитанниками в школе сумо, с недоумением и нервными смешками смотрели бы на всех тех удивительных людей, кто тратит свою жизнь впустую, не мечтая наесть самый большой в мире живот и сладострастно выпихивать им противников за пределы татами.
Если свобода и собственное достоинство являются естественными и неотделимыми свойствами человеческой природу, то это значит, по всей видимости, что они возникли вместе с самим видом Homo sapiens. Тогда, если мы согласимся с тем, что человек относится к миру живой природы, то должны сопоставить стремления к свободе и признанию с основополагающими представлениями теории Дарвина о движущих силах эволюции. Связь здесь должна быть прямая: если стремления к свободе и признанию помогали нашим предкам выживать, то должны тут же согласится с Фукуямой.
Человек разумный (лат. Homo sapiens) произошел от человекообразной обезьяны, а самыми близкими родственниками из ныне живущих видов являются два вида шимпанзе (обыкновенный и бонобо). Как выживали наши предки можно лишь предполагать, зато, наблюдая ближайших родственников, можно попробовать сделать некоторые обобщения.
Во-первых, и бонобо, и шимпанзе - животные коллективные, то есть они живут стаями. Члену стаи, решившему получить свободу и независимость, вряд ли кто-то из сородичей может воспрепятствовать. Однако, если бы ему удалось выжить отдельно от стаи, то современные учёные беспрерывно бы находили в лесах бонобо-одиночек и шимпанзе-индивидуалистов.
И Homo sapiens и все его родственники - существа довольно слабые, особенно в юном возрасте, и оттого чрезвычайно зависимые от родителей и сородичей. Единственный шанс дожить до полового созревания и оставить собственное потомство — это держаться коллектива. Так было всегда со всеми нашими хвостатыми родственниками, так было и с людьми до самого последнего времени.
Что касается стремления к признанию, то бонобо в борьбе за власть не замечены. Во главе сообщества у них стоит самка, агрессивные столкновения между представителями одного пола редки, а статус самца зависит от статуса его матери. За самок бонобо борьбу тоже не ведут, а вместо этого живут большими дружными «шведскими» семьями.
Скорее всего, сходство нашего вида с бонобо не совсем полное, иначе мы, скорее всего, так же, как и они, продолжали жить большими дружными «шведскими» семьями в «уютных» пещерам. А люди всё-таки построили пирамиды, запустили ракеты в космос и до исступления убивают друг друга в конфликтах и революциях. По мнению Фукуямы источник всех этих «достижений» таится в нашей особой тяге к свободе и самоутверждению.
Однако, если бы стремление к свободе и статусу являлись главными устремлениями нашего вида, то вряд ли бы Homo sapiens так долго продержались в статусе социальных существ. А поскольку мы до сих пор остаемся в том же статусе, то центростремительные силы должны уравновешивать ещё более мощные центробежные силы, чтобы удерживать людей рядом друг с другом.   
По всей видимости, такой же неотъемлемой частью нашей природы является желание проявлять заботу - быть нужным, полезным; и тяга к тому, чтобы заботились о нас. Если переходить на язык теории Дарвина, то забота о своем потомстве является естественной заботой любого вида. По всей видимости и нашего тоже. 
Когда стремление к свободе становится главной движущей силой и смыслом жизни целых поколений, то, как можно достичь разумного баланса, чтобы оставаться частью социума? И не является ли чувство одиночества, ненужности и брошенности следствием утери равновесия в слишком быстро меняющихся мире. Деградация социальных связей не становится ли причиной жесточайших депрессий в нашем урбанистическом мире одиноких людей?
Зависимость младших от старших, каждого от всех и сплоченность в стае, общине или племени помогала выживать нашим предкам на протяжении сотен тысяч лет. Всё это время стремление к свободе если и было частью природы наших предках, то пряталось где-то глубоко внутри, поджидая подходящего момента. 
Не ставя под сомнение то, что стремление к свободе и борьба за статус у наших предков могли играть важную роль, при этом нужно признать, что если бы эти факторы не компенсировались другими социальными факторами, то человечество вряд ли смогло выжить как вид. Если уж искать аналогии в природе, то желание мериться статусом у животных, как правило, возникает в периоды гормонального всплеска и изобилия пищевых ресурсов, что носит эпизодический характер в череде сменяющихся сезонов года. В остальные времена года все коллективные животные, как правило, не меряются бивнями и рогами, и стараются не выяснять отношения между собой.
Можно предположить, что Homo sapiens также подвержен борьбе за статус в периоды, когда у некоторых индивидуумов теряется ощущение опасности и они начинают о себя мнить чёрт знает что. Это хорошо объясняет поведение большинства претендентов на высшие посты в социальной иерархии или чужие земли. Всё-таки эти персонажи являются представителями элит, а те, как правило, редко голодают. В отличии от простолюдинов.
В этом плане любопытна наблюдение Эриха Фромма, которым он делится в нашумевшей книге «Бегство от свободы», где он пишет: «мы обнаруживаем, что с эпохи Возрождения и до наших дней люди преисполнены пылким стремлением к славе. Это стремление, которое кажется столь естественным, было совсем нехарактерно для человека средневекового общества» .
Но ведь стремление к славе это одно из проявлений человеческого стремления к признанию. Наряду с жаждой власти, которая обуревает единицами, жажда славы естественное стремление нормального современного человека. Жажда славы и успеха сопутствуют в жизни почти каждого, в отличии от стремления к власти.  Однако, стремление к славе, оказывается, возникло только в эпоху Возрождения.
Как же люди жили раньше без этой жажды? Разве это вообще возможно?
Могу предположить, что жажда славы бессмысленна для человека, все интересы которого сосредоточены в ограниченной группе, такой как семья, община или деревня. Как только человек осознает себя частью чего-то большего: народа, страны или мира возникает незнакомое и тревожное ощущение собственной неизвестности(ничтожности) и одиночества оттого, что члены этой новой большой семьи ничего не знают о тебе, о том, какой ты уникальный замечательный человек, как много думаешь о них в то время как они, неблагодарные, совсем не думают о тебе, и как хочешь одарить всех частичкой своей любви в виде стихов, песни, музыки или мудрой книжки, которая откроет им глаза на мир и сделает, наконец, жизнь счастливой.
Из пробуждения в человеке стремления к славе и осознания своего одиночества, возникает логическое предположение о том, что природа этих устремлений неразрывно связана со стремлением к свободе и её обретением.
Пока ребенку комфортно в семье, и он не видит никого за пределами этого круга, он не ищет иного одобрения и славы, кроме как у мамы, папы и других близких родственников, так же как не пытается бороться за свободу от родительского ига.
Расширение круга интересов, возможностей и желаний за пределы близкого круга в эпоху бурного развития торговли, морских путешествий, расширивших границы мира и открывших новые континенты, возможно и послужило толчком к пробуждению вольного духа свободы и идущего в комплекте с этим ощущения одиночества.
Если взять за основу логику Чарльза Дарвина о том, что наследуются только полезные для выживания признаки, то если предположить, что стремление к независимости было естественной частью нашей природы, то наши предки должны были бы выживать индивидуально, без поддержки сородичей. Но поскольку антропологи этого не могут подтвердить, то, следовательно, никакого гена свободы в нашем ДНК нет. Естественный отбор не позволил бы свободолюбивому предку Homo sapiens оставить потомство в отличии от группы генов конформизма и коллективизма, которые учитывая прошлое нашего вида вполне могут существовать.
Однако не будем делать скоропалительных выводов. Наука динамически развивается и если сегодня таких данных нет, то это не значит, что завтра не обнаружатся неопровержимые доказательства того, что отдельная наиболее эволюционировавшая ветвь наших предков жила по законам индивидуализма встречаясь лишь изредка для того, чтобы померяться личным достоинством или провести конкурс в свободной форме на самый красивый хвост. 
Таким образом, нельзя однозначно судить о том, являются свобода и достоинство врожденными, как считает Фукуяма, или продуктом мифа, возникшим «чуть ли не за ночь», как считает Юваль Ной Харари. Скорее всего истина где-то посредине.
В каждом человеке уживается всё: и конформизм, и индивидуализм, и стремление к подчинению правилам, и стремление к свободе. В зависимости от обстоятельств то или иное свойство может преобладать в человеке, а когда он видит вокруг себя подтверждение тому, что именно это и есть хорошо, то с ещё большой силой подчиняется всеобщему настроению.
Насколько обоснованно такое предположение? Если убеждения человека рождаются его разумом, то они не могут меняться произвольно за довольно короткий срок, а если человек кардинально меняет свои взгляды, то скорее всего под влиянием эмоций или толпы. Во всяком случае, к такому выводу нас подталкивают утверждение Юваля Ноя Харари о возможности смены «чуть ли не за ночь» одного мифа на другой миф.
Если сводить исторический процесс к народным возмущениям, бунтам, войнам; и исходя из этого, искать среди мотивов, двигающих людские массы к революционным потрясениям, стремление к свободе и статусу, то лучше всего это вписывается в марксистко-ленинскую картину мира. Напомню, по Марксу, основной движущей силой истории является классовая борьба, по сути борьба за свободу от тирании и за признание права свободно распоряжаться результатами своего труда.
Не будем слишком торопиться и не станем безапелляционно предлагать переименовать Марксизм - Ленинизм в Марксизм - Фукуямизм. Констатируем лишь то, что исторический процесс, по всей видимости, несколько многообразнее, и не лезет в то прокрустово ложе, в которое его пытались втиснуть оба великих теоретика.   
 Кратко. Человеку, как социальному существу, более естественно стремление к единению с другими людьми нежели стремление к свободе. Свобода в том виде, в котором мы воспринимаем её сейчас, требует более сложной организации социальных отношений и является, по всей видимости, продуктом развития цивилизации.

- 3 -
Свобода и сознание.

Если мы говорим о свободе, то не должны забывать о сознании. Во всяком случае о той его части, которая отвечает за самосознание. Ведь без осознания личностью своей индивидуальности, отдельности самого себя от других субъектов и мира вообще; без фиксации своих жизненно важных потребностей и интересов невозможно даже задуматься о свободе.
Между тем сознание – это наименее изученный наукой микрокосмос или, если хотите, макрокосмос, учитывая его значение для каждого человека.  Существует множество подходов к проблеме возникновения сознания: от космического до биологического.
Первый подход подразумевает, что сознание имеет космическое либо божественное происхождение. Сознание существует само по себе, независимо от человека, исходит непосредственно из Космоса; оно едино, неделимо, а частицы «мирового сознания» рассеяны в природе в виде сознаний живых организмов и человека. Биологический подход сугубо материалистичен, исходит из того, что сознание присуще всем живым организмам и является порождением живой природы.
У взгляда на космическое происхождение сознания существуют различные гипотезы. Это и теория монад, выдвинутая Лейбницем , и развитая Даниилом Андреевым, согласно которой мир наполнен множеством неделимых бессмертных монад – первичных духовных единиц, в которых заключена энергия Вселенной, и которые являются основой сознания; и теория Тьера де Шардена, согласно которой сознание – это некая над человеческая сущность, которая является «мозгом материи». Довольно близки друг к другу теории Толбета и психосферы Рейзера, согласно первый из которых Вселенная – это гигантский разум, а сознание индуцируется в результате взаимодействия полей, образующих материю; а для второй - разум уже не един для всей вселенской, а сконцентрирован по Галактикам, где наш Млечный Путь вступает в контакт с человеческим мозгом и «заряжает» его разумом, точно так же, как это происходит с нашими мобильными телефонами, находящимися в радиусе действия дистанционной зарядной станции или мобильных сетей интернета.
В свою очередь, биологический подход к сознанию естественно базируется на материалистической точке зрения, согласно которой сознание есть порождение эволюции материи и ничего более. В качестве подтверждения приводятся такие факты, как то, что сознание человека не существует без мозга, а мозг – хоть и сложный, но биологический орган, а также то, как прием психотропных веществ отражается на сознании.
У физикализма (так называется крайне материалистический взгляд на сознание) есть нюансы. Одни ученые (Д. Амстронг, Дж.Смарт) – отождествляет духовные процессы с телесными – кровообращением, дыханием, мозговыми процессами, а другие - (Карл Фохт) проповедуют теорию вульгарного материализма, согласно которой мозг выделяет мысль, точно так же как печень – желчь.
Кстати, знаменитое утверждение, что «человек произошел от обезьяны» фундаментально обосновал именно Фохт в публичных лекциях, прочитанных им в 1862 году в Невшателе и, например, историк Борис Федорович Поршнев из этого факта делает вывод, что «…следует признать приоритет К. Фохта в создании теории происхождения человека от обезьяны» .

Вот какими тезисами описывает эту точку зрения Юваль Ной Харари: «В конечном счете многие ученые признают, что сознание реально и может иметь огромную моральную и политическую ценность, однако утверждают, что оно не выполняет никакой биологической функции. Сознание — это биологически бесполезный побочный продукт некоторых мозговых процессов. Двигатели самолета ревут громко, но не рев поднимает его в небо. Людям не нужен углекислый газ, но каждый их выдох увеличивает его содержание в воздухе. Так же и сознание может быть своего рода ментальным выхлопом от работы сложных нейронных сетей. Оно ничего не делает. Оно просто есть. Если это правда, значит, все боли и удовольствия, испытанные миллиардами живых существ за миллионы лет, — не более чем подобный выхлоп. Мысль интересная, даже если и ошибочная. Но больше всего поражает то, что на сегодняшний момент это лучшая теория сознания, которую нам способна предложить современная наука» .
Согласитесь, очень своеобразная логика. Мол, вполне может быть всё это про выхлоп чушь и глупость, но у науки нет ничего более подходящего, поэтому давайте полагаться на глупость. Не имеет значения, что эта чушь слишком очевидна и опровергается буквально одним-двумя фактами, при чем фактами, которые науке известны уже очень давно, главное, что физикализм очень неплохо вписывается в эволюционную теорию, и позволяет самому Харари садится на своего излюбленного конька, развивая рассуждения о том, что все люди – это алгоритмы.
Но люди далеко не алгоритмы, точно так же как сознание — это не ментальный бесполезный выхлоп. У сознания вполне конкретные и очень важные социальные функции.
Если бы люди были бы алгоритмами и точно выполняли запрограммированный ДНК набор инструкций для решения определённых задач, то люди не были бы так непредсказуемы. В отличии от алгоритмов, отвечающих на любой вопрос дискретно – да или нет, у людей есть ещё множество ответов вроде, «может быть», «надо сначала подумать», «не знаю, зайдите попозже», «да, наверное, нет»; или «давайте взглянем на это с другой стороны» и потом забудем.
Алгоритмы не знают страха ответственности за ошибочный выбор, они дискретно принимают решение и не переживают о последствиях. Человеческое же сознание не делит мир на белое и черное, на единицы и ноли, в нем множество оттенков и любое решение, наряду с плюсами, имеет негативные последствия. Повторю: любое!
Поэтому большинство людей избегают принятия решений, опасаясь того, что негативные последствия могут перевесить любые плюсы. Даже если плюсов будет несравненно больше — это не значит, что они будут оценены по достоинству, поскольку маленький недостаток может испортить самую прекрасную работу, а негативный отзыв одного перевесить тысячи положительных оценок. Недаром в народе живет фразеологизм о «ложке дегтя в бочке меда». Для многих несовершение выбора – это лучший выбор, оставляющий всё на привычных местах, и позволяющий избегать угрызений совести и/или ответственности за ошибки прошлого.
Если всё же на минуту принять эту логику с людьми-алгоритмами, то как должны называться алгоритмы, которые всё время избегают принимать решения? Правильно: люди!
Но как же тогда может работать компьютерная модель, основанная на алгоритмах, беспрерывно прерывающих процессы принятия решений? Что тут можно сказать. Если представить себя мониторящим этот процесс, то вряд ли надолго хватит терпения, чтобы не разбить клавиатуру о монитор, на котором все процессы постоянно прерываются и большинство процессов ходит по кругу.
Система довольно инертна, консервативна и любые глобальные изменения происходят, как правило, в периоды исторических катаклизмов, которые приводят людей в состояние отчаяния или отчаянной решимости, когда внешние условия становятся настолько нестерпимыми, что на откладывание с принятием решений больше не остается времени.   
Прокрастинация   никуда не исчезает и на бытовом уровне. Только для принятия менее ответственных решений финальные сроки, как правило, не так расплывчаты и степень ответственности не настолько фатальна, в том числе для собственной психики.
Свобода открывает новые возможности для выбора, а стремление к признанию должно сказываться на готовности делать тот или иной выбор, и поэтому, вполне возможно, что по сравнению с нашими предками нынешние поколения являются образцом решимости.  Но до алгоритмов нам всё равно ещё очень далеко.
По поводу того, как соотносится свобода выбора с эволюционной теорией Дарвина стоит привести следующую цитату Ноя Харари: «Либералы потому так высоко ценят личную свободу, что свято верят в свободную волю людей… Последний гвоздь в гроб свободы забивает теория эволюции. Эволюция не сопрягается со свободной волей точно так же, как она не уживается и с идеей вечной души. Ведь если люди свободны, каким образом их мог сформировать естественный отбор? По теории эволюции, за любой выбор, который делает животное, отвечает его генетический код. Если одни гены велят животному есть питательные грибы и спариваться со здоровыми и плодовитыми особями, эти гены передаются следующему поколению. Если из-за других генов животное выбирает ядовитые грибы и анемичных партнеров, эти гены исчезают. »
Несмотря на подкупающую своей безукоризненной простотой логику данного высказывания, нельзя не обратить внимание на один парадокс.  Дело в том, что логические рассуждения здесь вступают в некоторое противоречие с фактологическими предпосылками.  Когда Харари утверждает, что гены велят спариваться с плодовитыми особями, он отчего-то делает для своих далёких предков исключение. Как учёный и профессор он лучше кого-бы то ни было сможет объяснить почему особи, придерживающиеся нетрадиционной сексуальной ориентации, не подходят под определение «плодовитые особи».  Но если «за любой выбор, который делает животное, отвечает его генетический код », то даже в сравнении с выбором ядовитых грибов, который дают хоть какой-то шанс не умереть и оставить потомство, выбор сексуального партнера с нетрадиционными сексуальными предпочтениями лишает их гены физической возможности воспроизводства, что, по утверждению самого Харари, означает, что такие гены должны исчезнуть.
Ничего не имею против свободного выбора многоуважаемого профессора, а всего лишь пытаюсь понять, насколько точно соответствует действительности высказанная им концепция. Поскольку посылка и теоретические рассуждения не вызывают сомнений и не могут быть двояко интерпретированы, то если такие гены всё же наследовались, то либо в рассуждениях Харари не всё так гладко, либо естественный отбор сделал лично для него исключение. В любом случае, он предоставил в качестве серьёзного довода задуматься над собственными выводами и заодно безукоризненностью работы естественного отбора блестящий аргумент: себя самого - умного и успешного!
Редьярд Киплинг, оставивший нам знаменитую сказку «Маугли», имел в своё время возможность познакомится с реальными человеческими детьми воспитанными волками. Эти дети после их возвращения из леса так и не смогли за всю свою оставшуюся жизнь научиться говорить, да и ладить с людьми у них не получалось. По сути, они остались на всю оставшуюся жизнь волками.
Основываясь только на одном этом факте, можно опровергнуть все теории, отождествляющие сознание с кровообращением, дыханием, или утверждающими, что мозг выделяет мысль, как печень – желчь. Если бы это действительно было так, то реальные Маугли, воспитанные в диких условиях, должны были обладать сознанием ни в чём не уступающим сознанию своих сверстников, легко адаптировались бы к человеческой среде, научились говорить и понимать человеческую речь, а также проявляли все то, что характеризует сознательного человека.
Судя по всему, это не так, и сознание является социальным продуктом, не возникает само по себе, под воздействием кровообращения или каких-либо процессов в мозгу. На самом деле сознание пробуждается в раннем детстве в эмоциональном контакте с другим сознанием, как правило сознанием родителей. Можно сказать, что сознание передается как огонь от другого сознания, после чего уже может развиваться индивидуально, но всё равно в обязательном контакте с другими людьми.
Хорошо известно, какими ментальным страданиям подвергается человек оказавшийся в заточении в одиночной камере или вынужденный жить на необитаемом острове. Большую часть энергии такой человек тратит на то, чтобы попросту не сойти с ума.
В преклонном возрасте сознание зачастую также уходит, как и пришло в детстве. Известно, что лучшим средством от старческой деменции является поддержание семейных связей и социальной активности. Вполне возможно, что именно утрата связей с близкими и социальных интересов в современном разобщённом мире является главной причиной эпидемиологического роста случаев утраты сознания у пожилых людей. 
Из социальной природы сознания следует, что индивидуальное сознание не только зарождается в раннем детстве в общении с близкими людьми, но и достаточно длительное отсутствие такой возможности может привести к полному его угасанию.   
О социальной природе сознания говорит и само значение слова.  В русском языке сознание (со - знание) означает совместное знание, впрочем, как и в других языках, а на латыни и языках латинской группы  помимо этого значения имеет ещё и значение совесть. 
____________________________________________________
Кратко. Человеческое сознание является социальным продуктом.
Вопрос. В связи с этим возникает загадка из разряда, что было раньше: курица или яйцо, и как всё-таки могло возникнуть человеческое сознание, учитывая его социальную природу? 

- 4 -
Возникновение сознания.

Утверждать, что наука ничего не может предложить лучшего, чем набор теорий физикализма, для опровержения которых требуется даже меньше доводов, чем само их изложение, это довольно оскорбительно для науки. Особенно уничижительно это звучит от ученого.
На самом деле наука изобилует различными концепциями сознания. Не претендуя на уникальность, но лишь токмо чтобы как-то заступится за науку, я осмелюсь предложить ещё и свою гипотезу возникновения сознания. Называя данную гипотезу своей, я лишь констатирую тот факт, что мне не удалось обнаружить аналогичных рассуждений. Это не значит, что десятки и, даже может быть, сотни умных людей до меня не высказывали нечто подобное или, что более вероятно, существенно полнее обоснованное и продуманное.
Начнем с того, что ограничим понятие сознания до значения, которое дает Большой энциклопедический словарь (2000), где сознание определяется как «высшая форма психического отражения, свойственная общественно развитому человеку и связанная с речью».
Низшими формами сознания, существующими на чувственном или биологическом уровне, по всей видимости, обладают большинство живых существ, почти не замеченных в борьбе за свободу. Во всяком случае не будем унижать это понятие до того, чтобы приравнивать его к непокорности или стремлению вырваться на волю, которые демонстрируют почти все дикие и некоторые домашние животные.
Если мы подразумеваем под свободой в большей степени свободу воли, которая проявляется в способности человека без принуждения делать осознанный выбор между различными возможностями, то пытаясь включить в стремление к свободе действия бизона проламывающего изгородь, чтобы вырваться на волю или срывающеюся с поводка таксу, учуявшую запах леса, то мы должны будем перейти в обсуждении либерализма к терминах науки изучающей физиологические рефлексы, что неизбежно приведет нас к пониманию стремления к свободе как одного из безусловных  рефлексов. Ни коим образом не пытаясь оскорбить бизонов и такс, а тем более отнять у них право на субъективные переживания, всё же предположу, что их порывы не связаны с осознанным выбором.
Вернемся к людям. Считается, что сознание стало результатом труда и коммуникации древних людей друг с другом. С ходом времени человек приобретал способность выделять и обобщать различные предметы и явления окружающей природы, и затем фиксировать в конкретном слове (знаке, сигнале, звуке) для того, чтобы передать его другим людям. Предполагается что становление сознания происходило параллельно с тем, как формировался язык.
Вот как предположительно это происходило: мышление возникло и развивалось благодаря манипуляции с предметами. Занимаясь примитивной деятельностью, вроде оттачивание камня или совместной охоты при помощи острых палок, каждый человек думал, а усложнение труда будто бы благоприятно сказывались на развитии сознания древнего человека.
Несколько замечаний. Во-первых, сознание – это социальный продукт, при котором индивидуум ведет внутренний диалог, большую часть времени которого занято рефлексией — осмыслением произошедшего, оценивания своей роли во взаимодействии с другими людьми и реакции на неё окружающих.
Как часто вам требовался внутренний диалог при забивании молотком гвоздей или распиливании доски ножовкой? Когда в последний раз вы рефлексировали, готовя еду на кухонной плите или используя миксер с тостером? Большинство из нас даже управляют автомобилем на уровне автоматизма, переключая свое сознание с прослушивания новостей по радио на общение с попутчиком и обратно.
В большинстве случаев даже для совсем непростых манипуляций с предметами и сложной деятельности участие сознания не требуется, а зачастую даже вредно как в известном парадоксе с сороконожкой, которую муравей глупым вопросом вынудил задуматься над процессом хождения, что вызвало для данного процесса и самой сороконожки катастрофические последствия. Мы не задумаемся над процессом хождения, как это не делают все обладатели аналогичного или большего чем у нас числа ног.
Для манипуляции с камнем или палкой не требуется внутренний диалог. Множество наблюдений за животными, эксперименты с приматами и лабораторными крысами фиксируют использование ими различных предметов для получения пищи или вознаграждения. Если это и является определенным уровнем сознания, то оно совершенно точно не подкреплено речью и почти наверняка лишено рефлексии. 
Во-вторых, для более-менее приличного внутреннего диалога нужен развитый словарный запас. «Вначале было слово».  В связи с этим более вероятно, что сознание развивалось не параллельно с речью, а с существенным отставанием.
Могло ли развитие сознания быть связана с совместной деятельностью наших предков, такой как охота и собирательство.  Безусловно, переживание личного вклада в успех или провал совместной охоты – это сильный эмоциональный импульс, вполне вероятно способный вызывать рефлексию, но тогда мы должны признать, что и другие животные, замеченные в коллективной охоте или собирательстве так же имеют все предпосылки для развитого сознания. Что мешает, например, волкам или львицам, вернувшись с неудачной охоты на зебр или антилоп углубится в переживания о своем месте под солнцем и несправедливости судьбы? Или тем же зебрам и антилопам, наевшись досыта сочной травы, обратить взгляд к звёздам и …
Поскольку сознание — это совместное знание индивидуумов, предположим, что и пробуждаться, и развиваться оно должно в состояниях двойственности, то есть таких ситуациях, когда индивидуум вдруг ярко осознает свою отдельность, но при этом испытывает неразрывную связь со своей общностью.    
Охота и собирательство не совсем для этого подходят. В такой совместной деятельности немного места для двойственности: все либо вместе охотятся, либо по отдельности поедают собираемые ягоды и плоды. Для обмена информации мимики и речи более чем достаточно в то время, как внутренний диалог требуется для общения с самим собой, гипотетическим Alter ego или высшим судьей о сокровенных вопросах, не подлежащих огласке.
Это же внутренний диалог! Он потому и ведётся неслышно, что не желает публичной огласки. Этот диалог, как правило, индуцируется эмоциональным взаимодействием с другими людьми и при этом не предназначен для их ушей. Причинами такой конспирации в общении с самим собой, могли быть как определенные табу, накладывающие запрет не только на сами действия, но и разговоры о них, так и банальный страх быть непонятым. Вообще, переход на внутренний диалог, скорее всего, был связан с нежеланием негативного отношения к себе или боязнью инициировать в коллективе разногласия и распри, подрывающие общую сплоченность, что в тех довольно тяжелых условиях всегда было сопряжено с угрозой выживания.
Известно, что у людей верхнего палеолита мозг был заметно больше, чем у современного человека. Процесс «усыхания» мозга десять тысяч лет назад продолжался ещё вполне ощутимо, но вскоре сошел на нет. Вопрос. Связано ли это как-то с неолитической революцией? Мог ли повлиять на размер мозга переход от небольших кочевых групп охотников-собирателей к более крупным сельскохозяйственным поселениям и ранней цивилизацией.
Считается, что больший чем у нас размер мозга мог быть связан с тем, что древние люди были умнее нас. Они «жили в гораздо более сложных условиях, чем мы сейчас. К тому же они были универсалами. В одной голове один человек должен был хранить сведения обо всём на свете: как делать все орудия труда, как добыть огонь, как построить жилище, как выследить добычу, как её поймать, выпотрошить, приготовить, где можно добыть ягодки-корешки, чего есть не следует, как спастись от непогоды, хищников, паразитов, соседей. Ещё помножьте всё это на четыре времени года. Да ещё добавьте мифологию, предания, сказки и прибаутки. Да необходимость по возможности бесконфликтно общаться с близкими и соседями. Поскольку не было ни специализации, ни письменности, ВСЁ это человек носил в ОДНОЙ голове. Понятно, что от обилия такой житейской премудрости голова должна была "пухнуть"
Переход к оседлому образу жизни существенно снизил потребность индивидуума в знании географии, флоры, фауны и всей той информации, которая была жизненно необходима кочевнику. При этом, «мозг – энергетически жутко затратная штука. Большой мозг пожирает огромное количество энергии. Неспроста палеолитические люди часто имели мощное телосложение – им надо было усиленно кормить свой мощный мозг, благо, ещё неистощённая среда со стадами мамонтов и бизонов позволяла. С неолита отбор пошёл на уменьшение размера мозга. Углеводная диета земледельцев позволяла неограниченно плодиться, но не кормить большие тело и мозг. Выигрывали индивиды с меньшими габаритами, но повышенной плодовитостью. У скотоводов с калорийностью пищи дело обстояло получше. Неспроста групповой рекорд размеров мозга сейчас принадлежит монголам, бурятам и казахам. Но жизнь скотовода несравненно стабильнее и проще, чем у охотника-собирателя; да и специализация имеется, плюс возможность грабить земледельцев позволяет не напрягать интеллект. Все скотоводческие культуры зависят от соседних земледельческих. Посему размер мозга уменьшался у всех – тотально по планете ».
Что сразу бросается в глаза. Если процесс уменьшения размеров мозга, как выяснили учёные, начался примерно 25 тысяч лет назад, то он никак не может быть связан с неолитической революцией, которая началась все-таки где-то около 10 000 лет до нашей эры в регионе Ближнего Востока, называемом Плодородным Полумесяцем, где люди впервые занялись земледелием. А вот повлиять на прекращение этого процесса неолитическая революция вполне могла.
Учитывая энергетическую затратность мозга, можно предположить, что уменьшение размера могло быть связано с ухудшением рациона питания охотников-собирателей, хотя исключать вариант первобытной специализации, при которой одни члены племени запоминали маршруты, а другие - всё разнообразие съедобной флоры и фауны, тоже полностью исключать нельзя.
Что стало причиной ухудшения питания: неблагоприятные изменения погодных условий или увеличение плотности населения судить не берусь, но, в любом случае, что-то повлияло не в лучшую сторону на возможность поддерживать достигнутые размеры мозга. Возможно, это что-то стало также одним из факторов, побудившей людей искать способ увеличить свой рацион, что привело в результате к освоению сельского хозяйства.

Как могла повлиять на мозг оседлая жизни? По сравнению с жизнью охотника-собирателя, все время находящегося в пути, жизнь земледельца стала намного однообразней. Отпала потребность в запоминании маршрутов, географических особенностей местности, огромной библиотеке съедобных и ядовитых плодов, повадок дичи и опасных хищников. И при этом, несмотря на уменьшение потребности в хранимой информации размер мозга стабилизировался, прекратив «ссыхаться».
Можно было бы предположить, что это связано с нормализацией рациона питания, но энергетическая затратность мозга ведь никуда не девалась. А согласно логики естественного отбора, всё то, что затратно и при этом не несёт полезной нагрузки, должно подвергаться негативной селекции - Negative selection (natural selection) и, значит, ведёт к уменьшение размера мозга.
Между тем, как показали исследования, сам по себе размер мозга напрямую не связан с умственными способностями. Точно так же, как большой объем хранимой в нем информации автоматически не приводит к возникновению сознания. Предполагать обратное, это значит быть уверенным в том, что при достижении в мобильном телефоне или компьютере определенного объема памяти (файлов, ссылок, видео и фото) это устройство вдруг обретёт сознание и потребует освободить его от всех этих ваших снимков с едой, лайков и никчёмной болтовни в соцсетях.
По всей видимости, для сознания нужно нечто большее, чем простое хранение информации. При всем при том, что ни работа с памятью, ни более-менее развитое сознание невозможны без достаточной энергетической подпитки. И если размер мозга сначала начал уменьшаться, а затем стабилизировался на размерах сопоставимых с сегодняшними, то, следовательно, мозг нашёл чем заняться и как пополняться энергией. И значит, он снова работал, но уже над задачами, напрямую не связанными с огромными массивами информации.
И куда прикажете такой умище девать?
Попробуем поразмышлять, на что могли пригодиться высвободившиеся «вычислительные мощности» мозга. Охотники и собиратели были первобытными потребителями. Их жизнь проходила в вечном движении от дерева с плодами к кусту с ягодами, от поля со злаками к преследованию дичи. Всё это очень ограниченные во времени действия, не требующие серьёзного временного планирования.
В отличии от них, земледелец стал в одночасье созидателем. В соавторстве с природой он не просто срывал плоды, но прикладывал все свои силы к тому, чтобы помочь природе сделать свое дело. Все его внимание было приковано к ограниченному пространству, мысли сосредоточены на конкретном объекте в процессе его роста. В связи с этим горизонт планирования земледельца вырос по крайней мере до календарного года.   
Для человека до неолитической революции, по всей видимости, не существовало ни далекого прошлого, ни гипотетического будущего. Он жил если ни одним днем, то в ограниченной временной перспективе. Верным признаком осознания ушедшего времени являются обряды поминовения по умершим родственникам. Старейший известный науке обрядовый комплекс Гёбекли-Тепе датируется как раз 10 тысячелетием до нашей эры. Такие сооружения косвенно указывают на осознание построившими их людьми утекающего времени и, возможно, зарождения самосознания, поскольку мысль о смерти и конечности собственного существования чуть ли не одна из первых пробуждающихся в человеческом сознании.   
Для земледельца в годичном цикле необходимо было распланировать время посева, возделывания и сбора урожая, после чего приступить к самому трудному: распределить запасы до следующей весны. Усложнялась эта задача коллективным ведением хозяйства и потребления. За счет более-менее стабильного урожая численность поселений росла. Почти повсеместно земледельцы одной семейной общины жили все вместе в одном жилище с неделимыми закромами. Такой порядок продержался, по крайней мере, вплоть до средних веков.
Кроме большего горизонта планирования, который вполне мог вызывать потребность в обобщении и анализе явлений и событий, что уже можно характеризовать как высшую сознательную деятельность, возникала ещё и потребности в разрешении специфических для совместного ведения хозяйства проблем.
Естественный конфликт между коллективным созидательным трудом и индивидуальным потреблением вполне мог стать ещё одним стимулом для осознания себя как отдельной личности. С одной стороны, расширение представления о времени в процессе созидания, а с другой, мысли о справедливости в процессе распределения могли действовать в одном направлении точно так же, как левое и правое полушарие мозга дополняют друг друга в процессе осмысления окружающего мира и своего места в нем.
Пока члены семейной общины, объединённые одной целью, все вместе работали в поле – они воспринимали себя как единое целое с множеством рук и одной общей целью: вырастить максимально большой урожай. Но созидательный период рано или поздно заканчивается и ему не смену приходит распределительный.
Учитывая коллективный способ хранения и распределения, естественно возникал большой временный разрыв между внесенным в общую «копилку» трудом и эпизодами получения своей доли от общего результата труда. Когда долгой холодной зимой ваши дети просят чего-нибудь поесть, а вы не можете их накормить раньше других, то эмоциональных стимулов к рефлексии хоть отбавляй.
Если охотник и собиратель не доедал по причине неудачной охоты или недостаточного для всех количества плодов на дереве, то времени на рефлексию у него попросту не было, поскольку вся его жизнь была в движении: нужно было идти дальше на поиск другого плодовитого дерева или приступать к новой охоте. Когда жизнь стала зависеть от сельского хозяйства, то после сбора урожая и вплоть до весны люди были обречены на томительное ожидание. Рыбалка и охота может немного и разнообразила рацион, но если бы дичи было бы вдоволь, то, наверное, никто бы не стал заниматься изнурительной работой в поле.
Дело даже не в том, что мало кому удается объективно оценить свой вклад в общее дело, проблема в том, что нет таких человеческих сил, чтобы не подвергать сомнению справедливость распределения, когда сводит живот и дети хнычут. В семейных общинах хоть все и были кровными родственниками, но дети троюродного дяди или четвероюродной племянницы всё же не такие родные, как свои собственные. Если ради собственных детей любой родитель ещё готов отказаться от куска хлеба, то мысль о том, что чужим детям достается больше, чем твоим, невыносима. Скорее всего это было не так, и все голодали одинаково, но что может быть справедливого в голоде, особенно когда есть полное ощущения, что если бы все работали так же, как ты, то никому не пришлось бы голодать.
В этом отношении особенный смысл обретает притча о работниках виноградника из Евангелии от Матфея, где возникает конфликт из-за равной оплаты для всех в то время, как многие считают, что заслужили больше, чем другие. В притче иносказательно описывается классический конфликт между общим трудом и личным потреблением.  На все возмущения работников, хозяин виноградника отвечает: «Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных» (Евангелие от Матфея. 20:12—16).
Согласно классическому толкованию, под виноградником в притче понимается Царствие Небесное, а равная плата доказывает, что «награда зависит не от заслуг человеческих, а исключительно от милости Божией» . Не оспаривая богословов, хочу обратить внимание только на то, что хоть плата и равная, но «будут последние первыми», т.е.  именно они сначала получат награду.
Если переложить притчу на наш пример, то равная оплата обретает двойной смысл. С одной стороны, это справедливое (оно же равное) распределение собранного урожая в семейной общине, а с другой – это сознание, которое не меньший дар, чем еда. Но почему последние получат его первыми?
В общинах существовала иерархия, где внизу находились самые слабые и немощные работники, которым чувство несправедливости было переживать намного естественнее, чем сильным и успешным членам общины, стоящим намного выше в иерархии.  Так, возможно, сознание более активно обретали не первые и «званые», а стоявшие в самом низу общинной иерархии «избранные».
Если высказанное выше предположение верно, то справедливость стала одним из важнейших стимулов к пробуждению самосознания, к восприятию себя отдельно от других, со всеми вытекающими из этого последствиями, включая стремление к свободе. Если созидательная деятельность, осуществляемая сообща и напрямую зависящая от труда каждого отдельного человека и умения работать всем вместе, развивала сплоченность, то следующая за ней распределительная стадия способствовала индивидуализации каждого члена сообщества и пробуждению в сознании всего того, что мы подразумеваем под справедливостью и совестью. 
В завершении всех этих разглагольствований скажу, что лично для меня было бы предпочтительней, чтобы эта гипотеза оказалась ошибочной и, на самом деле, разум людям передали бы, как светоч, высшие существа или инопланетяне. В этом было бы намного больше таинственности и романтизма.
Для читателей придерживающихся материалистических взглядов и в связи со склонностью к атеизму недоумевающих по поводу цитат на Библию, поясню, что религиозные тексты, вне зависимости от того, как к ним кто относится, являются, помимо всего прочего, текстами, показывающими в ретроспективе историю развития не только морали, но и сознания. 
Что касается самой концепции, то она лишь дополняет последующих ход умозаключений. Поэтому её ограниченность или, что нельзя исключать, несостоятельность не заведёт нас в тупик. Единственное предположу, что её вряд ли удастся так же легко опровергнуть как то, чему придумали такое название, как физикализм.
____________________________________________________
Кратко. Созидательная деятельность и стремление к справедливости могли стать важнейшими факторами перехода человеческого сознания на качественно более высокий уровень.

- 5 -
Свобода или вольность?

Как залезть человеку в голову, чтобы хотя бы в общих чертах узнать его мысли? Тем более непросто это сделать, если этого человека уже данным-давно нет на свете. Тут уже даже томограф не поможет.
Единственный доступный способ — слово. Ведь для того, чтобы о чем-то думать, нужно иметь для этого чего-то обозначение или название. А если это что-то не просто какая-то незначительная вещь, а основная движущая сила истории, то слово должно быть соответствующим или хотя бы общеупотребимым. Иначе как участники исторического процесса смогли бы узнать ради чего они борются и заодно скоординировать совместные действия?
Если свобода была движущей силой истории чуть ли не со времен палеолита, то и слово со соответствующим значением должно быть. Иначе никак. Иначе у тогдашних борцов с тиранией не только не было бы возможности влезть на баррикаду и кличем «За свободу!» с улыбкой на устах позвать своих соратников в бой, но если тирания так задавила революционный протест, что никаких следов от него не осталось в истории, то они даже пожаловаться и посочувствовать друг другу на отсутствие свободы не смогли бы.
По одной версии считается что, древнерусское слово «свободь», от которого и идет слово «свобода», восходит к праиндоевропейскому языку. Древнеиндийское svapati означало что-то вроде сам себе господин («svo» — свой и «poti» — господин).
По другой версии, произошло от славянского слова «свобъство» (вариант: собъство), которое означало принадлежность к своим, общность, личность. Понятие о свободе изначально связывалось с принадлежностью к своему роду, племени, народности. Отсюда родственная связь слов «свобода» и «слобода» которые означали как состояние независимости, так и селение независимых земледельцев.
Обе эти версии «не объясняют чередование «бо» и «бож» в глагольной форме «свобода» - «освобождать». 
Если этимология слова «свобода» — трехморфемная «сво-бо-да», в церковнославянском языке ему может соответствовать значение «свое-Богу-дание» — «предание себя Богу» — постижение разумом откровения Божественного промысла. Во всяком случае, тогда чередование «бо» и «бож» становится объяснимым.
В русском языке это не уникальный случай. Слова «спасибо» – «спаси - Бог», «богатырь» – «бога-тур» или Божий воин, «богатство» (изобильное проявление Бога…), и противоположное ему «убогость» - скудное проявление Бога…» 
Подтверждением этой версии может служить аналогичная морфологическая основа слова «свобода» в греческом языке, с которого Кирилл и Мефодий выполнили перевод Священного Писания и ряда богослужебных книг.
На греческом языке слово свобода - ;;;;;;;;;, ;;;;;;;;;(свободный) имеет соответствующее «значение слова   ;;-;;-;;-;;; – обладающий посвящением Богу (буквально в – благо - Бога- посвященность» .

В средние века для обозначения того, что мы подразумеваем под свободой, чаще использовали слово воля. Воля «имеет и другие значения: желание; власть; способность или возможность осуществить свои желания, демонстрировать свою власть. Подобное значение имеют в других европейских языках слова, этимологически родственные русской воле: volo, volui (лат.) – желать, хотеть; volont; (франц.) – воля, желание; will (англ.), Wille (нем..) – воля.»
В традиционном, патриархальном обществе всё, что связано с таким значением свободы, имело негативный смысл. Множество пословиц и поговорок предупреждали: «Жить на воле – умереть в чистом поле… Дай себе волю – найдешь лихую долю… Воля страшнее неволи… Воля и добрую жену портит…». При этом в песнях и сказках частенько проскальзывает и позитивный смысл: волюшка-воля… вольный ветер… поле – есть разгуляться, где на воле…
Здесь нет никакого противоречия. Воля в значении целеустремленность, самоконтроль, власть над собой, способность управлять своими действиями и контролировать других людей имела вполне позитивный смысл. Так «Иван Грозный растолковывает свою царскую позицию по отношению к детищам своим – боярам и дворянам: «А и жаловать и казнить своих холопов мы вольны».
Вольность и воля в том же значении, представлялись нашим предкам уже как верный путь к потере самоконтроля, а заодно и поддержки своих близких. Жизнь вне родной семьи, семейной общины сулила множество опасностей, хоть и страшно манила неоперившихся юношей. Их ушам, по всей видимости и была предназначена большая часть пословиц, предостерегающих о последствиях такого неосмотрительного выбора. 
Если слово свобода звучало как «свой будь» и означало принадлежность к своим, а слово воля в значении вольность означало стремление к независимости и исполнению индивидуальных желаний, то, получается, что они имели в старину противоположный смысл. Вольность не воспринималось людьми как свобода, а свобода представлялась возможной только в кругу своих, где каждый является частью общности, состоящей из своих, будь то семья или община.
Если на первый взгляд такая постановка вопроса и кажется сегодня кому-то дикой, то вспомним как звучит ст. 4 «Декларации прав человека и гражданина»: «Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому». И в этом контексте довольно легко перекинуть мостик к пониманию нашими предками разницы между волей и свободой. Если воля и вольность, это желание чего-то, что может нанести вред другим, то свобода — это, в первую очередь, необходимость делать то, отчего будет польза для своих. Не совсем то же, что в декларации прав, но ведь и до неё французский народ дошёл не сразу, а по стопам зарождающегося капитализма.   
К XVIII веку в просвещённой части российского общества происходили трансформации в сознании, и  вольность, и свобода уже «могли употребляться как взаимодополняющие понятия: «Жалуем всему Российскому благородному дворянству вольность и свободу» (Манифест Петра III, 1762 год); «подтверждаем на вечные времена <...> российскому благородному дворянству вольность и свободу» (Манифест Екатерины II, 1785 год)» .
Важная деталь: всё это не касалось простого люда, а лишь благородного дворянства. В остальном эти идеи шли вполне в европейском русле и одновременно вызывали позитивные эмоции у высшего сословия.   
В 1789 году в России даже перепечатали «Декларацию прав человека и гражданина», где французское libert; перевели именно как вольность: «Всякое общество обязано иметь главным предметом бытия своего соблюдение естественных и забвению не подлежащих прав человека. Права сии суть: Вольность, Собственность, Безопасность и Противуборство угнетению <...>. Вольность состоит в том, чтобы делать все то, что другому вреда не наносит» (Санкт-Петербургские ведомости. 1789. 17 сентября).
После якобинского террора и казни революционерами французского короля к «вольности» в официальном лексиконе вернулся негативный смысл, а в литературном – вместо «вольностей» стало по цензурным соображениям повсеместно использоваться слово свобода в том самом значении libert; (франц.), liberty (англ.).
Таков непростой путь воли и вольностей, совершивших, по независящим от них обстоятельств, полный круг и вернувшихся к изначальному смыслу, граничащему со вседозволенностью.   
Любопытно, что почти аналогичный кульбит был совершен в английском языке, где наряду с "liberty" существует слово "freedom", которое сегодня намного чаще употребляется в разговорном языке, когда речь заходит о личных свободах. При этом, "freedom" — это скорее о приоритете собственных ценностей над ограничениями, установленными обществом, и значит более соответствует словам «воля» и «вольность». В то же время "liberty" — это как раз об уважение общих для всех правил и ограничений при оценке собственных желаний, что уже близко к смыслу русского слова свобода.
Если проследить происхождение слова "freedom", то оно восходит к «старо английскому freo «свободный от; не в рабстве, действующий по собственной воле», также «благородный; радостный», от протогерманского*friaz «возлюбленный; не в рабстве», идущий от протоиндоевропейского корня pr;- означающий «любить» .
«Эволюция смысла от «любить» к «свободному», возможно, связана с тем, что термины «любимый» или «друг» применялся к свободным членам своего клана (в отличие от рабов; сравните латинское liberi, что означает как «свободные люди», так и «дети семьи»). Для более старого значения германского языка сравните готский frijon "любить;" Старый английский freod "любовь, дружба, мир "friga"любовь,"fri;u  "мир;" древнескандинавский fri;r «мир, личная безопасность; любовь, дружба», нем. Friede "мир;" Старый английский freo "жена;" древнескандинавский Frigg, имя жены Одина, буквально «возлюбленная» или «любящая»."
Вторая часть слова «freedom» — это «суффикс состояния из древнеанглийского dom «статут, решение». Первоначально самостоятельное слово, но уже активное как суффикс в древнеанглийском языке (как в freodom, wisdom). Родственник немецкого языка - tum (древневерхненемецкий tuom) «юрисдикция», отсюда «провинция, штат, состояние, качество». «Древнеанглийский dom «закон, устав, декрет; отправление правосудия, приговор; правосудие, справедливость, праведность», от протогерманского* domaz (источник также древнесаксонского и древнефризского dom, древнескандинавский domr, Древневерхненемецкий tuom "суд, декрет", гот. Doms «различение»).
«Первоначально в нейтральном смысле, но иногда также «решение, определяющее судьбу или судьбу, необратимую судьбу». Книга законов на древнеанглийском языке была dombec. Современное неблагоприятное значение «судьбы, разорения, гибели» начинается с начала 14 в. и является общим после c. 1600, с doomsday и окончательность христианского суда. Crack of doom это последняя труба, сигнал к растворению всего сущего» .
Учитывая почти сакральное происхождение «free» в значении любовь, дружба, мир, и «dom» в значении закон, правосудие, справедливость, трудно себе представить как состоящее из них слово «freedom» превратилось в вольность или вольнодумие, как его иногда удается интерпретировать, переводя «free» как свободный и «dom» как "принятие решения". Тем не менее, и вольность и вольнодумие довольно точно соответствуют нынешнему значению слова «freedom», и уж во всяком случае намного ближе к ним, чем к историческому звучанию, которому намного ближе русское слово законопослушность.

 Если слова «свобода» и «freedom» существовали в языках разных народов, а значит и в мыслях людей, довольно давно, то современное их значение сформировалось всего несколько веков назад (вряд ли более трёх веков) под влиянием большой и неустанной работы мыслителей, которые и сами далеко не сразу пришли к понимаю свободы, как стремлению к максимально возможной в условиях общества независимости человека от любых внешних ограничений.
До этого и свобода, и freedom воспринималась людьми как возможность быть частью своего круга, общины, семьи. По всей видимости, это была единственная доступная возможность избежать рабства или зависимости от неблагоприятных природных условий.  Сплоченный круг семьи, племени или клана были тогда минимальной единицей свободы, за пределами которой подстерегали враги и неминуемая смерть. Только взаимовыручку и максимальное доверие своих могла обеспечить необходимую и достаточную свободу людям древности.
Такая свобода может показаться с высоты наших дней довольно ограниченной. Ведь членам такой общины приходилось подчиняться общим правилам, опять же невозможно было свободно выбирать место работы, взять, если захочется, отгул, или поехать в отпуск, скажем, на Гавайи. Всё это правда и это ужасно несправедливо. Но мы сегодня тоже подчиняемся общим правилам, которые, почти наверняка, показались бы дикими тысячу лет назад, так и покажутся ещё более дикими тысячу лет спустя.  В этом скрытом от нас будущем обязанность ходить на работу пять дней в неделю вполне возможно будет представляться чем-то сродни рабству, а невозможность полететь в отпуск на какую-нибудь Альфу-Центавру признаком тирании и ограничением личной свободы.
Возможности возникают не за одну секунду, и мы должны считаться с той реальностью, которая нас окружает. Наших предков окружала довольно суровая реальность и они с ней считались. Если кто-то попробует, оказавшись в тех условиях, строить свою жизнь на принципах, базирующихся на том, что сегодня подразумевается под свободой, а тогда считалось недопустимой вольностью, то нетрудно себе представить результат такого свободного выбора.
Если вольность и была потаенной неизбывной мечтой наших предков, то была она сродни мечте о полете, когда наблюдаешь за птицами, кружащими в стае или летящим косяком на юг. Всё в полете этом прекрасно, но природа не наделила людей способностью летать, а во всем остальном не виделось никакой разницы: птицы вместе летят в другие края в поиске лучшей доли, а люди вместе возделывают землю в надежде на хороший урожай.
Свобода, как и любые возможности, воспринималась людьми до последнего времени довольно прагматично. Если сейчас условия позволяют людям делать чаще независимый выбор и держать друг от друга большую чем триста лет назад дистанцию, то раньше таких возможностей не было, а свобода воспринималась, как сила единения и сплоченности, которая почти неотличима от родственной любви. 
 Кратко. Свобода в нынешнем её значение существует в человеческом сознании относительно недавно. Ещё в средние века свобода воспринималась более как коллективное понятие нежели как индивидуальное.
Вопрос. Что повлияло на восприятие людьми своего места в обществе и столь масштабному изменению отношения к личной свободе? 

- 6 -
Богатство народов.

С древних времен повелось так, что наибольшим богатством являлись люди.  Ветхий Завет пестрит напоминаниями того, что дети — это величайший дар Божий.   «И взглянул (Исав), и увидел жен и детей и сказал: кто это у тебя? [Иаков] сказал: дети, которых Бог даровал рабу твоему» (Бытие, глава 33, стих 5). «Вот наследие от Господа: дети; награда от Него — плод чрева. Что стрелы в руке сильного, то сыновья молодые. Блажен человек, который наполнил ими колчан свой!» (Псалтирь, псалом 126, стихи 3-5).
По крайней мере со времен неолитическая аграрной революции (9-12 тыс. лет до н. э.) чем больше у семьи, общины, племени рождается детей и благополучно преодолевает подростковый возраст, тем семья богаче и сильнее. С силой всё более-менее понятно, а богатство с освоением сельского хозяйства было напрямую связано с площадью земли, которую удастся обработать. Так как в прогресс сельскохозяйственных орудий тогда ещё не вкладывались, то размер урожая зависел исключительно от числа рабочих рук. Ну и, естественно, от погодных условий, которые, к сожалению или к радости, и сегодня контролировать не удается, так что силы природы оставим за скобками.
В условиях повседневной борьбы за жизнь (вспоминаем Дарвина и его естественный отбор) ключевым фактором для выживания общины была сплоченность. Чем более члены семьи, деревни, племени способны жертвовать личными желаниями ради общих интересов, тем больше шансов пережить очередную зиму. И напротив, чем больше членов общины будут желать чего-то отдельного от общих потребностей, тем больше вероятность не дожить до весны у каждого по отдельности и всем вместе.
Можно предположить, что чем более суровыми были условия в данной конкретной местности, тем более сплоченной должна быть общность, поскольку в условиях избытка пищевых ресурсов время, проведённое в разногласиях, а не в совместных полевых работах, не обязательно приводило общину к голодной смерти. В отличии от регионов с не столь благоприятными для выяснения отношений условиями. Непродолжительное время, когда члены общины могли хоть немного расслабится – это несколько недель после сбора урожая, всё остальное время – это либо тяжелый совместный труд, либо изнуряющие каждодневные самоограничения в ожидание весны.
С неолитической революции до наших дней численность населения росла с некоторыми провалами всё время. Вполне естественно, что в начальный период расселение шло по наиболее благоприятным для сельского хозяйства климатическим зонам, но по мере их освоения новые места с благоприятными условиями уже было не так легко отыскать.
Выхода только два: или осваивать новые места (отвоевывать у лесов, степей, гор) или заниматься увеличением плодородия (орошением, мелиорацией и т.д.), для чего приходилось находить общий язык с соседями в условиях возрастающей численности населения. В высыхающих долинах рек осваивали мелиорацию, от лесов отвоевывали делянки, и там, где земля могла давать богатые урожаи, росла плотность населения.
В регионах, где никак нельзя было обойтись без совместного труда для преодоления глобальных трудностей (например создание мелиоративной системы в долине Нила), возникали автократические формы правления, аккумулирующие власть и решимость в одних руках.  А там, где этого не требовалось, возникали первые (античные) демократии.
Свободные люди свободно встречались и демократическим образом решали вопросы торговли, раздела посевных площадей, постройки театров и проведения спортивных мероприятий. Пиры, фестивали, олимпийские игры.  Одних официальных фестивальных дней в Греции было в году аж 120. Треть года праздник! Рай, да и только.
Как тут не порадоваться за всех нас за компанию с Фукуямой, и сказать, что вот, мол, как только появилась возможность, так сразу же стали реализовываться извечные чаяния человечества в долгожданных свободе и признании.
Ну что ж порадуемся. А заодно зададимся вопросом, как это произошло. Не на пустом же месте родилась демократия. Жили себе десятки тысяч лет без неё и вдруг случилась. 
До возникновения полисов, человеческие общности ограничивались кругом родственников. В кочевом племени или сельскохозяйственной деревне все были друг другу родня. Миллионы лет племенной жизни приучили нас доверять зову крови. Брат брату нож в спину не воткнет, в беде придет на помощь, бабушку через дорогу переведет и т.д.
Это не всегда работает, но это базовая ценность, нарушение которой выводит отступника за рамки нормы даже сейчас - в век великих демократических перемен.  Можно сказать, что доверие к родному человеку записано в подсознании или, если хотите, зашито в ДНК. Семья, поселение, племя – это привычные формы общежития, складывающиеся в течении сотен тысяч лет.
А полис, в отличии от племени или поселения, это более многочисленная общность, в которую входили уже не только родственники. Если племя – это разросшаяся семья, где все друг другу родня и по этой причине испытывают друг к другу кровное доверие, то полис – это общность множества семей, где кровные узы уже не работают.
Как заставить мало знакомых людей доверять друг другу? Безусловного доверия к не родному человеку ожидать не приходится, поэтому нужно встречаться: объясняться, договариваться: сглаживать углы и идти на компромиссы. 
Но как договариваться, если такого опыта до этого не было? Где точки опоры? На помощь приходит мифология. Если на племенном уровне преобладали различные виды анимизма, то на следующем этапе на смену пришло язычество. Мифы и легенды древней Греции – прекрасная иллюстрация того, как себя ощущали жители полисов.
На Олимпе восседают могущественные и при этом наделенные всеми человеческими пороками боги. Несмотря на индивидуальные различия и, чего уж греха таить, слабости, они имеют много общего и между собой, и с простыми смертными. Преодолевая разногласия, боги находят язык друг с другом, потому что где-то там далеко не дремлет враг и прочее, и прочее.
Подобно богам, на форумах античных греческих полисов восседали богатые землевладельцы, уважаемые отцы семейств, короче – граждане, и решали вопросы внутренней и внешней политики.
С одной стороны, общепринятые мифы помогали самим гражданам находить общий язык. Любой выступающий мог сослаться на понятные всем собравшимся ценности и ориентиры. Взывает, скажем один муж, к имени Афродиты; другой заклинает авторитетом Зевса. Все всё понимают, кивают, рукоплещут. Потому-что всем всё понятно без лишних разъяснений, точно так же как какой-нибудь конгрессмен в своей речи перед конгрессом США ссылается на конституцию или заклинает своих оппонентов свободой и демократией.
С другой стороны, мифология объясняла всем прочим негражданам, а таких было большинство, порядок вещей. Каждый раб, вольноотпущенник, женщина или великовозрастный наследник, уверовав в ситуацию на Олимпе, усваивал главное: то, что наверху, то и внизу, а значит надо терпеть и ждать, когда удача, наконец, улыбнётся тебе.  Или как бы сказали сегодня: сбудется американская мечта.
При этом, не стоит забывать, что греческие полисы давали права и свободы далеко не всем. Почему? Возможно, потому что, труд был всё также малопродуктивен и сотням нужно было трудится в поле, чтобы позволить одному выступать на форуме. Можно сказать, что античная демократия смогла появится во многом благодаря использованию рабского труда. Рабы фактически приравнивались к сельскохозяйственным орудиям, что сопоставимо повышало производительность труда и богатство их владельца. Приплюсуем к дармовой рабочей силе довольно приличные климатические условия и вот вам излишки продуктов питания, которые можно продавать в те регионы, где условия были не так благосклонны или где не так сильно был распространен рабский труд.
Богатство так же, как и прежде, зависело от количества людей, но лишив девять из десяти человек всех человеческих прав, а заодно их доли в выращенном урожае, создавались благоприятные условия для демократии, хотя и довольно своеобразной, которая не для всех, а лишь для избранных.
Демократия – довольно дорогая форма правления. Для того чтобы предоставить определенный уровень свободы, нужно чтобы все имели такой материальный достаток, чтобы практически не нуждаться в чьей бы то ни было помощи и поддержке. Такой уровень в античные времена был доступен лишь весьма ограниченному кругу лиц и во многом благодаря эксплуатации рабского труда.
Если мы вспомним более поздний пример средневековой демократии, просуществовавшей с 1136 года по 1478 год в Новгородской республике, то и здесь не смогли обойтись без рабов. В отличии от Европы, на Руси рабов называли холопами, и становились ими в результате невыплаты долга или в качестве наказания за совершенные преступления. Максимальной полнотой демократических прав обладали только участники веча, Новгородского варианта форума.  Ими могли быть «мужи» — главы семейств сообщества. К чести новгородцев, надо сказать, что в случае смерти мужа, семью на вече должна была представлять его жена. 
Легко представить себе глав семейств (вождей племен, хозяев корпораций), по стечению обстоятельств вынужденных делить общую территорию, и поэтому идущих на встречу друг с другом для решения острых проблем и укрепления связей между собой.  Ради единства гражданам греческих полисов приходилось зачастую прибегать к остракизму, изгоняя из своих рядов тех граждан, которые ставили личные свободы выше общих интересов.
Вместе с тем умение свободно и, главное, убедительно выражать свою точку зрения и тем склонять оппонентов на свою сторону, дали хороший стимул развитию риторики и философии. Из философии выросли естественные науки, из риторики – театральное и эпистолярные искусства.
Возможно, Фукуяма не согласится с тем, что для тогдашних приверженцев демократии свобода выбора и признание были скорее инструментом, необходимым для увеличения доверия между собой и сплочённости общества, нежели чем-то самоценным. А я не буду настаивать.
В каждом человеке живут разные, порой диаметрально противоположные устремления. Силы центростремительные и центробежные действуют зачастую одновременно. Чувство ответственности и самосохранения беспрестанно вступают в конфликт с желанием порвать все путы и улететь куда-нибудь далеко-далеко к солнцу, как известный по античной легенде Икар.
У всего есть цена. Для любой человеческой общности важно доверие друг к другу и, особенно, к органам власти, а для отдельного человека не менее важны его личная свобода и достоинство. Оптимальный баланс между личными и общественными интересами характеризует устойчивую структуру. Если основными движущими силами истории и являются стремление к свободе и жажда признания, то сама история цивилизации — это история общежития, напрямую связанная с взаимным доверием и, как следствие, сплочённостью или разобщённостью человеческих объединений.
Легенда об Икаре наводит на мысль, что и во времена античности стремление к свободе было частью человеческой природы, но воспринималось в строго очерченных рамках, выход за которые равносилен если не физической, то, по крайней мере, духовной смерти.
 Кратко. В условиях низкой производительности труда была чрезвычайно важна сплоченность. Только распределив между собой труд и перераспределив риски неурожая можно было бы выживать. Свобода была уделом немногих и напрямую зависела от материального достатка.

- 7 -
Доверие и деньги.

Привычной формой общежития в течении сотен тысяч лет было относительно небольшое племя, в котором каждому было жить привычно и вполне комфортно (не путать со счастьем) из-за чувства взаимного доверия. Такой порядок существовал так долго, что можно сказать, что закрепился в человеческой природе на генетическом уровне.
Без чувства доверия и теперь не может существовать никакое объединение людей, будь то семейная пара, коммерческая компания (всё равно производственная, торговая) или государство. Без четкого понимания своей роли в коллективе, круга обязанностей и возможностей, без уверенности в том, что все остальные на своих местах тоже исполнят свою часть общего дела и, если что, не подведут – без всего этого не существует никакое объединение людей.   
И если, как мы уже говорили, первобытные племена были разросшимися семьями, а сплоченность держалась на родственных связях, то дальнейшее увеличение размера человеческих объединений требовало новых - более универсальных форм доверия, отличных от кровного родства.
Как считает Юваль Ной Харари «все эти сети сотрудничества — города древней Месопотамии, китайская и Римская империи — основаны на «воображаемом порядке». Они существовали за счет социальных норм, то есть не в силу инстинкта либо личного знакомства всех участников, а благодаря вере в одни и те же мифы ».
Так ли уж верно, что людей объединяют общие мифы? Разве в нашем мире мало идей и мифов, в которые никто не верит, кроме тех, кто их придумал? Разве другие чуть более популярные мифы объединяют всех, кто о них слышал или только небольшую горстку последователей, называемых обычно фанатиками? До тех пор, пока «фанатики» не смогут убедить максимальное количество людей в своей идее, она остается для всех только странным и диким мифом.
Сами по себе мифы не создают социальных норм и «воображаемых порядков». Если для идейных последователей достаточного самой идеи, то для большинства людей этого мало. Для объединения людей важна не столько сама идея, сколько то, что в неё верят другие.  Конечно же, не всякие идеи захватывают умы, а только те, которые способны настолько затрагивать чувствительные струны человеческой души и важные стороны человеческих отношений, чтобы вдохновить сподвижников на жертвенное миссионерство. 
Тем не менее, объединяющий людей порядок возникает не тогда, когда рождается идея, а когда все вокруг признают её. То, почему человек предпочитает хаосу порядок, думаю, не требует особых пояснений и доказательств. Сам механизм побуждающий человека поверить в некий порядок возвращает его в психологически комфортное состояние предсказуемости будущего и понятности своего существования и всего происходящего в настоящем. 
Как это не цинично звучит, но для большинства людей само ощущение стабильности, связанное с порядком важнее идей и мифов, создающих этот порядок. Если люди с первобытного состояния жили в группах, основанных на кровном родстве, и впоследствии это ощущение общности вросло в пробуждающееся сознание, то по мере отдаления людей друг от друга, всё, что способствовало возрождению комфортной «связанности» со своими «соплеменниками» находило и находит позитивный отклик в человеческом сознании.   
В различных уголках планеты возникали с древних времен различные верования. Для античной Греции это были языческие боги, восседающие на Олимпе. Греческие боги были эдакими суперменами, которым все поклонялись и деяния которых служили примером. Общая вера объединяла, очерчивая круг своих, за пределом которого были чужие.
В древнем Египте тоже были свои боги, но они были совсем не похожи на греческих так же, как древний Египет не был похож на древнюю Грецию. Столь разные религии сформировали столь же непохожий друг на друга государственный порядок. Египет оставил нам грандиозные пирамиды, поражающие воображение и сегодня, а Греция создала высокоразвитую культуру, основы философии и естественных наук, произведения искусства и памятники архитектуры. Насколько разная мифология, настолько же отличные результаты деятельности людей.
Благодаря общей вере в устоявшийся порядок были созданы и существовали государственные институты. И до тех пор, пока люди сохраняли веру в этих богов, никому не приходило в голову восстать против существующего порядка вещей, поскольку это значило бы восстать не только против самих богов, но и против самих себя.
Параллельно с государственными институтами зарождался другой механизм взаимного доверия. Экономический. Деньги легко проникали через государственные, межэтнические, религиозные барьеры. Торговцы с запада покупали и продавали товары на востоке, а торговцы востока принимали европейское серебро даже если это было серебро страны агрессора.
 «Деньги — это система доверия, и более того: деньги — всеобщая и самая совершенная система взаимного доверия за всю историю человечества. Точно так же вера других в раковины каури, в доллары или электронные цифры укрепляет нашу веру в такую валюту, даже если все остальные убеждения этих людей мы презираем, ненавидим или высмеиваем. Христиане и мусульмане враждовали на религиозной почве, но разделяли общую веру в деньги. Религия требует от нас поверить в нечто, а деньги — поверить в то, что другие люди верят в нечто. Деньги требуют большей открытости мышления, чем язык, законы, культурные коды, религиозные убеждения и общественный уклад…» (Юваль Ной Харари. «Sapiens. Краткая история человечества»).
Так или иначе деньги должны были появится. В мире, где в одной его части есть избыток чего-то, а в другой недостаток того же самого, рано или поздно должен был возникнуть механизм перераспределения ресурсов и богатств.
У этого инструмента доверия есть существенный недостаток. Доверие проявляют не к конкретному человеку, а к обезличенному металлу (купюре, электронной записи). Совершенно неважно из чьей руки принимается монета. Ценность имеет она сама, а не человек её дающий. В отличии от благодарности за помощь или содействие соседа, родственника, хорошего знакомого или случайного прохожего, личность которого важна и именно ему будет обращено благодарное действие, деньги позволяют без долгих прелюдий находить кратчайший путь между людьми. И одновременно избавляет от обязанности ответного действия, а заодно от любых социальных обязательств и связей с другими людьми. 
Можно сказать, что деньги – это самый древний и самый надежный механизм независимости, придуманный людьми. Имея деньги, уже не нужно просить родителей о помощи и быть им за это обязанным, что уже своего рода несвобода. Достаточно просто дать монету(купюру) нужному человеку, и получишь то, что тебе нужно. Множество иных вещей, комфорт и отсутствие обязательств дарит этот удивительный механизм универсального доверия.
Разве что этим деньги разобщают людей. Но кто сказал, что это плохо? Ах да, мы забыли о том, что человек – это социальное существо.
Человеку нужен человек. Потребность в материнской заботе сопровождает первые годы жизни. По мере взросления пробуждается желание, чтобы те, в ком ранее нуждался, оставили, наконец, в покое. В итоге, наиболее комфортное состояние взрослого человека — это когда все тебя знают и любят и при этом не лезут в твои дела. Такой баланс между всеобщей любовью и максимально возможной свободой представляется идеальным. Вожди, короли, государственные лидеры и поп-звезды, по общему заблуждению, пребывали и пребывают в этом состоянии абсолютного счастья.
Деньги, возможно, потому ещё так легко проникли в мир человеческих взаимоотношений, что помогли их обладателю обрести ту самую свободу и независимость от родственных, племенных и иных обязательств. А это уже половина того самого счастья, которым обладают короли и звезды. Возможно даже большая половина.
Чувство долга, обязательство ответной услуги закрепленные ещё в племенном строе и дошедшее до наших дней не могли не тяготить энергичных вольнолюбивых людей. Не могу даже представить то чувство облегчения, которое испытал первый человек предложивший взамен обязательства нечто звонкое и блестящее.
Этот блеск металла, а впоследствии шелест купюр адсорбирует не только обязательства, закрывает долги, но и стирает взаимные обиды будущих неисполненных обязательств.
В стремительно разрастающемся человеческом муравейнике исполнение обязательств (ответных услуг) – это проблема. Кто любит быть кому-то должным? Всякого человека это тяготит, а кого-то и унижает. В любом случае, быть должным это зависимая ситуация, а когда все носятся со свободой – зависимость мало-кому нравится. Особенно, когда это не какой-нибудь, а родственный долг.
На универсальную природу денег указывает Юваль Харари, отмечая два принципа лежащие «в основе денег:
1. Универсальная конвертируемость: деньги, словно философский камень, могут превращать землю в верность, справедливость в здоровье, грубую силу в знания.
2. Универсальное доверие: деньги играют роль посредника, позволяющим любым двум людям сотрудничать в работе над любым проектом» .
Помимо этих двух универсальных принципов, у денег ещё есть две стороны. Деньги далеко не всегда вызывают доверие и не только объединяют. В определенных ситуациях деньги сеют недоверие между людьми и разрушают человеческие отношения.
Так же, как у самих монет есть аверс и реверс, так же и у любого дела(бизнеса) есть два этапа: созидательный и распределительный. Как вдох и выдох, как весенний посев, и осенний сбор урожая, такова природа любой человеческой деятельности.
Деньги стали универсальным мерилом всего и вся не сами по себе, а потому что со временем люди стали их таковыми воспринимать.
С неолитической революции созидательный этап завершался тем, что собранный урожай помещался в общие закрома. Каждый член семейной общины уже в этот момент мог оценить свою долю, и понимал, придётся ему голодать, либо, напротив, он и его дети будут есть от пуза до следующей весны. В первом случае он испытывал неуверенность и страх, а во втором – душевный подъем и уверенность в завтрашнем дне.
В любом случае, размер доли, причитающейся каждому землепашцу, зависел от вклада в общее дело. Чем лучше все поработали, тем больший урожай собрали (природные условия оставляем за рамками уравнения, поскольку никому на них не удается повлиять до сих пор). Сам факт получения причитающейся доли подкреплял уверенность каждого в справедливость заведенного порядка, в том, что все члены общины помнят, как самоотверженно трудился каждый и ценят это и его самого. Так ежегодно закреплялось взаимное доверие и удовлетворялось чувство справедливости.
Вместе с тем, часть зерна оставлялась для нового посева. Отсутствие такого задела лишило бы общину надежды на следующий урожай. Так зерно становилось первым инвестиционным продуктом. Впоследствии все эти функции приняли в себя деньги, которые люди начали использовать для того, чтобы упростить сначала торговлю зерном, а впоследствии и всеми остальными товарами.
Так же как надежды на урожай вдохновляют в период посева, а сомнения и страхи сопровождают дележ урожая между соплеменниками, так и всё оптимистичное и объединяющее связано с периодом созидания, а всё разделяющее людей – с периодом распределения.
С тех пор многое изменилось. Теперь люди объединяются для создания чего-то, как им кажется более важного, вкладывают свои силы и время: инженеры разрабатывают технологии, рабочие запускают их в дело, а торговцы направляются в дальние дали или к монитору офисного компьютера, чтобы продать результат совместного труда.
На этапе созидания все преисполнены надежд и соответствующего им доверия друг к другу. И хоть в итоге победителей ждет материальное вознаграждение, осеняют взаимным доверием не сами деньги, а надежды и мечты. Совместная цель делает людей одной большой семьей, тем самым первобытным племенем, охотящимся на мамонта или общиной, совместно возделывающей целину. А деньги — это, по сути, те самые семена, которые должны взойти и по осени многократно преумножиться, накормив всех досыта.
Чем больше и грандиознее цель, тем большее количество людей она может объединить. И тем больше денег в конечном итоге можно гипотетически заработать. Самыми большими доходами могут похвастать самые крупные корпорации, а самым большие надежды пробуждают самые передовые и инновационные идеи. 
Илон Маск объединил тысячи людей для совместной работы над воодушевляющей задачей первого массового производства серийного электромобиля. Ему поверили не только рабочие и инженеры, но и миллионы инвесторов. Их воодушевила большая экологическая миссия, способная изменить мир, ну и конечно же деньги. Если вы посмотрите на котировки компании «Тесла» на бирже в период до 2022 года, то заметите, что её стоимость выросла в десятки раз и в итоге стала превосходить общую стоимость всех основных гигантов автомобилестроения США, каждый из которых производит во много раз большее количество автомобилей и, как следствие, генерирует большую прибыль, чем компания Илона Маска.
Из этого простого примера видно, что объединяют людей не столько деньги, сколько мечты. Деньги, будучи универсальным мерилом, отражают и степень человеческой восторженности, и веру в общую цель. На этапе созидания и надежд, как правило, никаких доходов ещё нет - они подразумеваются где-то впереди, как достойное вознаграждение за тяжелый труд.
На этапе распределения доверие между людьми подвергается серьёзному испытанию. Если полученная доля более-менее соответствует ожиданиям, то доверие подтверждается, если не соответствует, то доверие тут же куда-то улетучивается. В первом случае торжествует справедливость, а во втором – возникает чувство обманутости, и мысль о несправедливой оценки собственного вклада другими участниками процесса не даёт покоя. Большинство бизнес-партнеров, особенно если это друзья или родственники, взявшиеся за реализацию совместного проекта, на этапе распределения переживают жесточайший стресс. Не все преодолевают такое испытание на прочность без потерь. 
Деньгам удалось принять в себя все элементы совместного ведения хозяйствования наших предков. Так же, как члены общины когда-то брались за совместный труд, воодушевленные будущим урожаем или глаза охотников загорались при виде мамонта, так же современные предприниматели, инженеры и рабочие идут на работу, воодушевленные планами продаж или объёмом производства, а заодно надеждой на достойную оценку своего труда.  После удачной охоты или богатого урожая, зерно или куски мамонта распределялись в зависимости от вклада каждого или значимости его в племени точно так же, как совладелец итальянской пиццерии и индийский программист и владелец компании Тесла сегодня получает свою долю прибыли или оговоренную в договоре найма зарплату.
В психологии есть направление изучающее отношение человека к деньгам и к другим людям, когда в эти отношения вмешиваются деньги. Психология денег изучает влияние денег на поведение человека и на принятие им решений. Экспериментальные исследования в этой области сопряжены с определенными трудностями, такими как, например, эффект замалчивания. Во многих культурах о деньгах не принято говорить. Зачастую данная тематика упускается, замалчивается, считается неприличной для обсуждения, вытесняется. Большинство участников опросов считают такие темы, как размер и источник доходов или денежные накопления крайне деликатными для того, чтобы их можно было обсуждать с интервьюером, а отдельные группы респондентов попросту отказывались заполнять анкету, сочтя такие вопросы «неприличными».
Англичане говорят, что «любой разговор — это разговор о деньгах», подразумевая, что хоть разговоры могут быть о чем угодно, но сами деньги всегда идут подтекстом. Можно констатировать, что денежная тема очень важна, и при этом довольно болезненна. Настолько болезненна, что даже в экономических и философских трудах деньги зачастую вуалируется нейтральной или даже возвышенной терминологией вроде «общего блага». 
Степень чувствительности данной темы можно проследить по непростой судьбе опубликованного в 2006 году исследования (Vohs, Mead, and Goode, 2006) в котором были сделаны выводы о том, что даже простое «напоминание о деньгах вызывало заметные изменения в последующем поведении, включая значительные изменения в поведении, казалось бы, не связанном с деньгами».  В данном эксперименте исследовалось то, как деньги влияют на самооценку и на самостоятельность принятия решений. Главная закономерность, которую удалось выявить состоит в том, что даже при простом упоминании денег (демонстрации изображения денег, чтение вслух или про себя фраз о деньгах) испытуемые начинали больше ориентироваться на собственное мнение в принятии решений, что вполне можно расценить не только как стремление к самодостаточности, но и в более широком смысле как стремление к свободе.
Статья, содержащая описание эксперимента, была опубликована в журнале Science в 2006 году, и набрала за первые 5 лет более 1300 цитирований. Она широко обсуждалась в популярных средствах массовой информации, а нобелевский лауреат Дэниел Канеман упоминал о ней в своей книге-бестселлере “Думай медленно… решай быстро” в 2011 году. Вместе с тем, результаты исследования вызвали серьезную критику у ряда ученых, а некоторые из них даже подвергли сомнению достоверность полученных данных.

В общей сложности авторы статьи сообщили о 7 проведенных экспериментах и 14 полученных выводах, каждый из которых был статистически достоверен на значительной выборке испытуемых. Если свести все выводы к одному, то можно сказать, что эксперименты показали, как одна лишь мысль о деньгах переключает мозг в состояние, в котором человек становится индивидуалистом.
Примеру Vohs et al. последовали другие исследователи.  В разных странах были проведены эксперименты, исследующие подобное влияние денег на человека. «Опубликованная литература включает в себя множество эффектов, повышающих привлекательность денег (см. обзор Vohs, 2015), хотя ни один из них, по-видимому, это не прямое воспроизведение исследований, о которых сообщили Vohs et al. (2006) ».
Все эти исследования, как правило, не являлись точными копиями оригинала и только, возможно, пара из всех наиболее близки к первому эксперименту Vohs et al. Эти конкретные исследования проводились с польскими детьми и выявили эффект влияния денег на усидчивость и целеустремленность в упражнениях с головоломками (Gasiorowska, Chaplin, Zaleskiewicz, Wygrab, & Vohs, 2016).
Это далеко не самый интересный эффект из исследованных в оригинальном тестировании. При этом он настолько самоочевидный, что трудно понять, что же, может быть, сомнительного в стимулирующем эффекте денег на подрастающее поколение в одной из развитых капиталистических стран.
Тем не менее критики усмотрели существенные различия с оригиналом. В частности, они ссылаются на то, что эти «исследования с польскими детьми не являются прямыми копиями, потому что в этих исследованиях использовались другие простые числа, другая задача и испытуемые не были ни взрослыми, ни американцами». Чтобы не быть обвинённым в предвзятости, я привожу оригинальную цитату на английском: «These two studies are obviously based on Experiment 1 in Vohs et al., which is the focus of the present article. Yet the two studies with Polish children are not direct replications because these studies used a different prime, a different task, and subjects who were neither adult nor American ».
Не акцентируя внимание на последнем тезисе, замечу только, что совершенно невозможно понять, что может быть сомнительного в экспериментальном подтверждении стимулирующего фактора денег, пусть даже если испытуемые ещё не достигли определенного возраста и в добавок не имеют американского паспорта. Если бы данный эксперимент проводился лет 50 назад в социалистической Польше, тогда подобные озабоченности звучали бы вполне естественно от какого-нибудь представителя идеологического отдела ЦК компартии, но ожидать нечто подобное от учёных психологов ведущих университетов Калифорнии, Флориды и Сан-Диего?..    
Тем не менее группа ученых из этих университетов от слов перешла к делу и совершила попытку перепроверить выводы исходного эксперимента, для чего продублировала первый из семи тестов. Итогом было то, что повторно проведенное тестирование «не подтвердило результаты первоначального исследования… Мы также изучили, повлияло ли привлечение денежных средств на распространенность решений. В процессе репликации 1, вероятность того, что испытуемый найдет решение (правильное или нет), была почти одинаковой в группе с денежной фразой (22/65 = 34%) и контрольной группе (22/66 = 33%) ».
Да простят меня уважаемые ученые, но данные о том, что деньги (пусть даже не предложенные в качестве вознаграждения) не оказали сколько-нибудь значимого эффекта на настойчивость испытуемых невольно наводят на мысль о победе коммунизма если не во всех соединенных штатах Америки, то по крайней мере в тех отдельно взятых штатах, в которых проводились данные исследования.
Трудно сказать, каким образом могли быть получены столь различные результаты в довольно схожих заданиях и насколько желательна перепроверка всех оставшихся исследований. Безусловно, множестве нюансов влияет на итог психологического тестирования. Не все люди одинаково реагируют на периферическую информацию в силу различной степени концентрации на основном объекте, разном душевном и физическом состоянии, степени вовлеченности или равнодушия к самому процессу тестирования. Наконец, форма подачи и настрой организаторов исследования на тот или иной результат также имеет не последнее значение.
Замечу, что испытываю солидарность с теми людьми, для которых неприемлема даже гипотетическая возможность того, что за их решения отвечают не столько они сами, сколько даже не сами деньги, а лишь их изображение. Для ценителей научных знаний и собственного интеллекта это довольно унизительно. Боюсь, причины нежелания признавать влияния денег на отдельные высокоорганизованные сознания в университетской среде спрятаны где-то на очень глубоком подсознательном уровне, этак по Фрейду. Иначе трудно объяснить природу столь горячих споров по вполне, казалось бы, очевидным вопросам.
Посудите сами, занятые важными научными трудами люди не просто высказали сомнения, но и нашли время для того, чтобы дважды организовать десятки студентов для перепроверки одного из первоначальных тестов, затем обработать полученные данные, систематизировать их и, наконец, обнародовать в обширной научной статье то, что им не удалось обнаружить первоначально выявленного эффекта. Между тем, наверное, куда проще было не тратить драгоценное время, а просто отказаться на месяц-другой от университетской зарплаты и проанализировать свои ощущения, подобно тому, как поступил в свое время академик Иван Петрович Павлов (согласно легенде, он даже студентов собрал, чтобы они конспектировали этапы наступления смерти).
Точно также можно было бы отслеживать на себе отсутствие стимулирующего эффекта денег, скажем, разглядывая их изображения или вызывая в сознании давно забытые образы. Отсутствие денег, возможно, нисколько не повлияло бы на результаты повседневной работы испытуемых и даже на само желание ходить на неоплачиваемую работу. Не знаю как другие, а я бы с удовольствием почитал отчет о таком эксперименте. В любом случае, я верю в бескорыстие интеллектуального труда, хотя и, честно говоря, отчего-то сомневаюсь в праноедение  (возможности человека обходится одной солнечной энергией).
Согласен, что мысли о деньгах и их физическое присутствие – это не совсем одно и то же, но разве упоминание денег оставляло кого-нибудь когда-нибудь равнодушным? Предполагать такое равносильно отказу от многовекового литературного опыта и тех достижений, каких добились маркетологи в манипуляции настроениями потребителей. Если бы мысли о деньгах (золоте, драгоценностях и, вообще, богатстве) не пробуждали в людях энтузиазм, то вряд ли были так популярны книги и фильмы о поиске сокровищ, золотоискателях или ограблении банков. Поколения детей (включая польских детей) не зачитывались бы тогда такими книгами, как "Остров сокровищ" Роберта Льюиса Стивенсона, "Двенадцать стульев" Ильфа и Петрова, "Похитители бриллиантов" Луи Буссенара и сотен других, а их авторам пришлось бы отправлять своих героев не на поиски сокровищ, спрятанных в стульях или на необитаемом острове, а куда-нибудь подальше.
Позволю себе ещё одно сравнение. В силу того, какое важное место заняли деньги в современной жизни и в мозгах каждого человека, смею предположить, что всё, что связано с ними, уже не сильно отличается от других базовых устремлений индивидуума, таких какими является еда или секс. В таком случае если мысли о деньгах, возникающие при разглядывании их изображения, никак не стимулируют человека, то, наверное, и картинки, содержащие вредные, но очень вкусные блюда, не должны пробуждать аппетит, а изображения сексуального содержания не должны вызывать эротических фантазий. 
Ну что ж, осталось только провести соответствующие исследования и несколько раз перепроверить… 

Критерием истины является опыт. Но когда результаты одного и того же опыта у одних ученых противоречат результатам других ученых, то остается полагаться только на логику и здравый смысл. 
Попробуем провести гипотетический эксперимент. Возьмём для простоты общинный сельскохозяйственный цикл, и попробуем представить, что случилось, если бы весь собранный урожай и общий сельскохозяйственный инвентарь члены древней семейной общины вдруг решили обменять на деньги и тут же поделить между собой.
Предположу, что после раздела, им ничего не оставалось, как перестать полагаться друг на друга, а вместо этого начать решать все свои проблемы самостоятельно. Брать, так сказать, судьбу в собственные мозолистые руки. Ведь теперь никто из них не мог рассчитывать на то, что за них всё решат старшие и мудрейшие, а мог рассчитывать только на себя. Вряд ли можно было по-настоящему рассчитывать и на то, что кто-то за них (или вместе с ними) станет обрабатывать их личный клочок пашни и помогать в решении всех прочих хозяйственных трудностей. Теперь каждый вынужден был думать уже о том, где и как самому достать (купить) всё необходимое для следующей посевной и, главное, как самостоятельно прокормить себя и своих детей до следующего урожая.
Ровно тоже самое происходит и сегодня во всех семьях, в какой стране и на каком континенте бы они не жили. До тех пор, пока повзрослевший ребенок не начнет зарабатывать самостоятельно, он остается ребенком в том смысле, что все основные вопросы за него решают родители. 
Итак, простой пример с привлечением денег демонстрирует возникновение естественной потребности к самостоятельному принятию решений.
Хорошо, но при чём тут самоуважение и самооценка? Вспомним, что деньги не стимулируют доверие к другим людям, но тогда чему мы доверяем, получая деньги взамен выполненного нами труда или продажи заработанного (сделанного) собственным трудом товара? Наверняка уж не бумажкам или монетам. Большая часть нашего доверия достается эмитенту, выпустившему купюры или монеты. Если бы люди не доверяли звону золотых монет или Центральному Банку родной страны, то ни за что не обменяли ценный товар на нарисованную бумажку или маленький кружочек металла. 
Но вот ведь задача, в процессе обмена участвуют не только деньги, но и мы сами. Тот, кто платит за наш труд (хлеб, готовое изделие или услугу), материализует через универсальный коэффициент оценку нашего труда, с которой мы, принимая деньги, соглашаемся. Когда сумма нас устраивает или, ещё лучше, превышает первоначальное ожидание, то это повышает нашу самооценку, самоуважение и собственную значимость, что, в общем, можно рассматривать как повышение доверия к самому себе.
Иными словами, деньги стимулируют доверие человека не к другим людям, а к самому себе. В этом поистине великая (или страшная, в зависимости от точки зрения) миссия денег, до конца не оцененная мировым научным сообществом. Деньги пробуждают в человеке уверенность в себе и склонность к самостоятельному выбору, то есть по определению - к свободе.
Подведем итоги. Основой для любого взаимодействия между людьми является доверие. Оно развивалось с течением времени. Если генетически людям свойственно доверять кровным родственникам, то в процессе совместной деятельности доверие распространилось на всех тех, кто совместно трудится ради общего результата. Это было тем более естественно, что в течении сотен поколений совместно трудились исключительно родственники. Назовем такое доверие созидательным, поскольку оно основано на общей цели или, учитывая, что реализация цели зависит от множества независящих от нас факторов (в сельском хозяйстве внезапный мороз может убить посевы, а саранча сожрать весь урожай), то можно сказать, что это доверие, основанное на общей мечте или, если хотите, идее.
Надо сказать, что такое доверие имело обратную сторону. Оно было очень требовательно к тем, кому доверяли. В племени или общине сородичи, приступая к совместному труду, фактически доверяли друг другу свою жизнь и жизнь своих детей. Поскольку производительность труда была невысока, то недостаточная отдача в работе даже нескольких членов семьи (племени, общины) могла быть для всех если и не фатальной, то весьма болезненной. По этой причине семейные общины не принимали к себе чужих до тех времен, пока развитие сельскохозяйственных орудий и технологий не позволило ослабить взаимную зависимость и менее придирчиво относится к выбору соседей, особенно, когда пашню поделили на личные наделы. 
Другой канал доверия развивали деньги. Обладая универсальной конвертируемостью, деньги олицетворяют собой готовый результат деятельности. Если совместная деятельность вдохновлялась общей целью или мечтой, то деньги — это реализованная мечта. Получение денег связано, как правило, с успешный завершением определенного рабочего процесса, и может восприниматься как реализованная цель и свершившаяся мечта. 
При этом деньги в наших руках — это доля общего труда (часть того самого совместно выращенного урожая) и, следовательно, результат свершившегося распределения. Если эта доля соответствует ожиданиям, то справедливость торжествует и доверие к людям, компании, стране и народу укрепляется. Если плата не соответствуют ожиданиям, то вступает в дело механизмы совести. При чем, совесть может работать в обоих направлениях, как в случае неоправданности ожиданий, так и в случае незаслуженной переплаты.
Внутренний дискомфорт в первом случае ищет виноватых вовне, а во втором - пытается срочно найти в себе нечто достойное такому незаслуженному вознаграждению. Зачастую переплата воспринимается как подарок судьбы или как вознаграждение за старые заслуги. Однако, если доля превышает все допустимые пределы, на которые способна закрыть глаза совесть, то запускается подсознательный механизм компенсации, который либо заставляет максимально быстро все излишки проиграть, растратить, зарыть клад или иным способом спрятать с глаз долой, либо найти такие природные или химические соединения, которые помогут сознанию отплыть в страну грез, где всё это уже не так важно.         
Не будем забывать, что деньги обладают ещё и инвестиционными свойствами. Они сулят рост, обещают преумножиться, точно так же как из года в год на глазах землепашцев по осени из одного семени вырастал посев с множеством семян. Это инвестиционное чудо происходило тысячи раз и, закрепившись в сознании, перекочевало и к универсальному коэффициенту. Таким образом, деньги приняли в себя и долю мечты, став самостоятельной идеей.
Оба канала доверия позволили человечеству более динамично развиваться и осуществлять такие грандиозные проекты, которые невозможно осуществить в рамках немногочисленной, пусть даже и сильно разросшейся, семьи. Процесс совместного созидания, с одной стороны, повышал уровень доверия между людьми. С другой стороны, деньги обезличили этап распределения, разорвав не только узы семейной общины, но и благополучно замещают собой личные обязательства, освобождая людей от сложных человеческих отношений, развивая с каждым прикосновением и мыслью о них самостоятельность и индивидуализм.
В любом случае, идеи (мечты), олицетворяющие собой созидание и деньги, олицетворяющие собой распределение, — это два канала доверия, которые регулируют взаимодействие людей как в совместной деятельности, так и в любой иной социальной проекте.            
 Кратко. Социум не существует без доверия. Для доверия нужны основания. Генетически доверие базировалось на кровном родстве, а в процессе совместной деятельности доверие стали вызывать общие цели (мечты) и деньги, как существующий только в человеческом сознании итог достигнутой цели или реализованной мечты.

 - 8 -
Земля и воля.

В 1861 году в Российской империи началась реформа, упразднившая крепостное право. Одновременно с началом реформы возникло революционное общество «Земля и Воля», так страстно желавшее подарить освобождение крестьянам, что даже не заметило начало реформы. Если первый состав «Земли и Воли» мечтал о социализме, не имея на руках даже «Капитала» Маркса (он напишет его только в 1967 году), то второй состав, разочаровавшись в идеях первого, в своей новой программе провозгласил идеалы «анархизма и коллективизма».
Как революционерам удавалось совместить в своём сознании коллективизм и анархию – это отдельный вопрос к психоаналитикам, но возмечтав дать крестьянству одновременно землю и волю, они ещё и попытались переписать историю набело, объединив доселе несовместимое.
Вот факты. Все демократии древности - греческие полисы, Рим и Новгород, были поглощены империями или сами стали империями (как Римская).
Почему народ Рима предпочёл демократии автократию? Может быть, народ Рима никто не спрашивал. С этим можно согласится лишь отчасти. В том смысле, что народы вообще не выбирают форму правления.
Форму правления выбирают не сами люди, а тот канал доверия, который преобладает в данном сообществе. Если созидательный труд не приносит излишков, то людям приходится держаться плотнее друг к другу ради выживания, и эта сплоченность накладывает отпечаток на форму правления. Когда условия позволяют иметь излишки, люди могут не так сильно держаться друг за друга и это позволяет установлению более свободной форме правления.
Посудите сами, когда человеку едва хватает на пропитание, то он не будет это жизненно необходимое обменивать на что-нибудь, тем более столь несъедобное, как деньги. Деньги появляются только там, где возникает излишек чего-либо. Развитие торговли само по себе намекает на то, что в данной конкретной местности есть нечто для продажи (некий излишек), и следовательно все могут свободно выдохнуть и не переживать за завтрашний день. То есть даже не сама торговля взывает к большой свободе для перемещения товаров и денег, а уже само наличие излишков говорит об определенной степени изобилия и соответствующей степени свободы. 
В соответствии с условиями среды в одних местах сформировались торговые полисы, а в других - военные автократии. Ранние демократии торговых полисов были призваны обеспечить наилучшие условия для торговли. Если часть элиты и была землевладельцами, то основу их богатства составляла торговля, в большей степени торговля различными продуктами питания, среди которых основным было зерно.
Для роста торговли нужна свобода перемещения товаров и денег, ну и защита частной собственности от произвола. Поглотившие их автократии игнорировали свободу и частные права, однако продержалась почти повсеместно вплоть до двадцатого века. Почему так долго, если они так плохи?
Как и ранние демократии, автократические монархии черпали доход из хлеба и прочих продовольственных товаров, для выращивания которых нужна земля. Чем больше земли, тем больше зерна и тем больше богатства. Торговые полисы сами породили условия для прихода монархий. Покупая зерно у землевладельцев, купцы давали им не только деньги, но и повышали ценность земли.
Когда земля была основой для выживания, её отвоевывали у лесов, болот, но как только земля, кроме питания, стала приносить доход, её стали отвоевывать ещё и друг у друга. Воины объединялись в ватаги и дружины, которые сначала предлагали местным жителям свою защиту, а потом узаконили свою власть на землю, а порой и на тех, кто на ней трудился.  Мелкие князья враждовали между собой, пока самый ловкий не объявлял себя монархом и, вуаля, подчинял себе тех, кто его породил. Я имею в виду торговые города.
Вполне законен вопрос, если власть сменилась в ранних демократиях на автократию, то значит и сами условия изменились? В общем, да. Даже при том, что природные условия не менялись, то став частью большого государства, бывший полис разделил общую судьбу и достаток со всеми остальными землями.   
Теперь основой богатство стала недвижимость - земля, приносящая хлеб. А земле не нужна свобода, ей нужна лишь защита. Для землевладельцев важна сильная власть и сильная армия, чтобы могла и крестьянский бунт усмирить, и захватчиков прогнать. Поэтому автократия - идеальная форма правления для сельскохозяйственных государств и государств, основной ценностью которых является земля и ее недра.
Землю можно купить или продать, но вне зависимости от собственника земля остается объектом приложения труда. Испокон веков земля взывала к деятельности, оставаясь по сегодняшний день важнейшим элементом созидания. Труд на земле был до последнего времени изнуряюще тяжел. Без сельскохозяйственной техники он требовал коллективного взаимодействия. Столь тяжелый труд объединял людей. Воля если и снилась людям по ночам, то при свете дня суровая реальность требовала сплоченности и такой воли, которая нужна в преодолении трудностей, нежели та, которая зовет на просторы.
Деньги же появляются лишь там, где образовываются излишки, будь то зерно или что-то иное, что можно продать без риска самому оказаться у разбитого корыта или умереть с голоду. Излишек подразумевает некий достаток, когда можно уже не так переживать за насущное, и когда часть сообщества может быть освобождена от работы в поле, со всеми вытекающими последствиями для роста культуры, искусств и наук. 
Чем больше излишки, которые можно без ущерба продать или купить, тем активнее развивается торговля. Никто не торгует насущным, все торгуют тем, без чего сами смогут легко обойтись. Так рост торговли сопровождается уменьшением зависимости людей от изнуряющего труда ради самого насущного и соответствующей потребности в сплоченности. Созидание уступает центральное место в человеческом сотрудничестве распределению.
Если монархии – это иерархии, центральное место в которых занимают воины (лендлорды, дворяне), то с переходом к либеральной форме правления место воинов занимают торговцы (купцы, бизнесмены, банкиры).  Если для монархии важнейшей ценностью является земля, и власть опирается на элиту, состоящую из воинов, способных защитить землю от захватчиков, то, когда в структуре государственных доходов торговля забирает себе первое место, деньги начинают взывать к тому, чтобы участники распределения товаров стали оказывать соответствующее влияние на принятие ключевых решений в стране. Но как только земля или её недра вновь становятся главным источником государственных доходов, возвращается автократия несмотря на то, что кому-то милее свобода.
Либеральные формы правления возникают только там и тогда, когда создается настолько много излишков, что распределение их становится существенно важнее самого процесса созидания. А когда торговля становится важнее производства, то и доверие к деньгам в силу их природы начинает превалировать над доверием к людям.
Выбор той или иной формы правления – это не заговор элит, не преступление против людей и не злой умысел. Люди всего лишь выстраивают свои отношении сообразно условиям. Если для земледелия требовалась сплоченность, то и форма правления вбирало её как основное свойство. Если для торговли необходима свобода, то и властные структуры так организовывались, чтобы обеспечить наибольшее благоприятствования для свободной торговли. 
Деньги не имеют родины, не держатся за землю или определенную территорию, они ищут, где лучше, а вместе с ними устремляются за лучшей долей и наиболее зависимые от них люди - торговцы. Поэтому либеральным государствам требуется создавать более комфортные условия для того, чтобы деньги и люди не убегали. Свобода для денег – это причина, свобода для людей – следствие. Без свободного перемещения капитала и инвестиций не возможен рост торговли, а несвободные граждане являются плохими потребителями и производителями предназначенных для продажи товаров и услуг.
Народы не выбирают форму правления. Её выбирают придуманные людьми для своего удобства деньги. Формы правления сменяются не потому, что это лучше для людей, а потому что это лучше для денег. 
При этом, являясь универсальным механизмом доверия и конвертации, сами по себе деньги не объединяют людей. Людей объединяют мечты, великие цели и общие верования. Деньги лишь смазка в колесах истории, а двигателем выступают путеводные звезды, зажигающие надежду в человеческих сердцах.
Утверждать, что одна форма правления лучше, чем другая, это уподобляться спору моряка и хлебопашца о том, что лучше парус или плуг. Если им удастся убедить друг друга в своей правоте, то оба станут посмешищем, как только один попробует возделывать землю парусом, а второй выйдет в море и будет ловить ветер плугом.
Каждая форма правления соответствовала тем историческим условиям и возможностям, которые были в наличии. Объединить землю и волю никто бы не смог в тех реальных условиях. Только промышленная революция перепутала все исторические карты, предоставив народам больше возможностей.
В отличии от технологий люди не способны меняться так быстро. Людям нужно время. Поэтому общественные формы правления не так быстро реагировали на изменения условий.
Возвращаясь к народовольцам, можно сказать, что для того, чтобы дать людям землю и волю им не нужно было призывать к народному восстанию, а всего лишь обеспечить в стране условия для технологического прорыва, который позволил бы внедрить в сельском хозяйстве технику и освободил крестьян от изнуряющего труда. Восстание – это зачастую слишком простой путь, ведущий не к поставленной цели, а к хаосу, из которого ещё неизвестно куда кривая выведет. Чтобы изменить социальные отношения не требуется их разрушать, достаточно изменить реальные факторы, влияющие на них. Когда возникают новые условия, тогда они немедленно потребуют смены старых и не соответствующих новым реалиям социальных отношений.
Причина того возбуждения среди студенчества, которое привело к революционному движению, по всей видимости кроется в самой природе российского общества. Студенты, будучи выходцами из различных сословий, в стране, нацеленной на единство, очень остро воспринимали себя частью общества.  Несправедливость распределения, когда одни вынуждены тяжело работать, и другие в рассвете юных сил не принимают никакого участия в общем труде, взвывало к совести точно так же, как если бы эти студенты оставались дома, когда их младшие братья выходили в поле, а после все вместе садились за один обеденный стол.
Когда люди ещё не разобщены, то чувство стыда невозможно подавить никакими силами. Это выше человека, это природа. Если с неолитической революции прошло по крайней мере семьсот поколений, то можно сказать, что вопросы совместного труда и справедливость распределения остаются самыми важными до сих пор. Можно даже сказать, что они живут в нас на генетическом уровне.       
 Кратко.  Вплоть до промышленной революции земля и воля были не совместимы. Монархии, охраняя коллективный труд на земле, держались на единстве, а избыток в распределении развивал торговлю, которая в свою очередь побуждала к развитию либеральных свобод и индивидуализма.

- 9 -
Двигатель истории.

Людей объединяют на совместную деятельность общие цели. Доверие, рождающееся в процессе достижение этих целей, распространяется на идеи, способствующие их достижению и мечты, всегда соседствующими с целями и идеями. Сегодня мы считаем, что в прошлом все идеи носили мифологический характер. Всё было вымысел, дурман и «опиум для народа». Зато теперь нас объединяют настоящие идеи, основанные на самых правильных истинах.  Впрочем, так считали во все времена.
Юваль Ной Харари на этот счет подмечает, что «поначалу аграрная революция не сказалась на статусе других объектов анимистской системы верований, таких как скалы, источники, духи и демоны. Однако и они постепенно стали отступать под натиском новых богов. Пока люди жили в тесных пределах нескольких сотен, максимум тысяч квадратных километров, местные духи вполне могли позаботиться обо всех их потребностях. Но с ростом царств и торговли людям понадобилось покровительство кого-то, кто охватывал своим могуществом целое царство или торговый регион» .
Язычество наполнило сознание людей совершенно новыми фантазиями и образами, расширило воображение и наполнило его титанами, метателями молний и молотов и всякого такого, чего никогда не увидишь в реальной жизни. Это был качественный скачок в развитии сознания.
Множество всесильных богов, специализирующихся на отдельных вопросах, курировали земледелие, охоту, войны, виноделие и т.д. Эдакий небесный совет министров, правда довольно разобщенный. Поэтому направлять единичные прошения или общие петиции требовалось строго по инстанции. Министр войны не отвечает за вопросы плодородия, а министр охоты не очень ладит с министром виноделия. Они редко устраивают совместные совещания, а если и собираются, то в основном чтобы повеселиться, и, напившись, посплетничать или выяснить отношения. Запросы простых смертных удовлетворяются через раз не только по причине недостаточно богатых даров, но и из-за довольно взбалмошного характера самих министров. Они же не на службе у народа, чтобы выполнять каждый запрос какого-нибудь никчёмного просителя. Ну вы поняли.
При всем несовершенстве такой картины мира, для наших не очень далекий предков она доступно объясняла непостоянство природы и неудачи в войне. Стихийные бедствия, нашествие саранчи, извержение вулкана или нападение вражеского войска – всё получало свою причину и осмысленное объяснение. Прогневили того или иного бога — вот вам и результат. Хочешь добиться успеха в труде или на воинском поприще – забей жертвенное животное. Это конечно-же не наука с её сложными математическими формулами, зато всем всё понятно.
 Мог ли политеизм стать основой для объединения людей и территорий в большие государственные формирования? Стать центральной идеей для создания монархий или грандиозных империй, объединяющих большие территории?
Давайте посмотрим. Начнем с того, что языческие пантеоны скорее демонстрировали трудности семейной жизни нежели образцы государственного устройства. К примеру, греческий Олимп жил одной большой и совсем недружной семьей. Все олимпийские боги были родней и при этом конкурировали друг с другом за влияние и любовь людей.
Зевс  смог занять главное место в пантеоне, как только сместил с трона своего отца титана (не путать с тираном) Кроноса привычным для тех времен способом. После чего громовержцу пришлось делить власть над миром с родными братьями: Посейдоном и Аидом. Он сам чуть не последовал за Кроносом, когда его дочь Афродита и сын Аполлон, при поддержке его жены и одновременно сестры Геры (не удивляйтесь особенно: такие у них там на Олимпе были порядки) совершили неудачную попытку отправить родного папашу и любимого мужа в Тартар. 
Верховный бог германо-скандинавской мифологии Один  тоже был степенным и семейным человеком (ой, простите богом). Один не только слыл покровителем в ратных делах, но и являлся отцом всех более-менее известных богов Асгарда, включая Тора и Локи, которые, как помнится, отчего-то невзлюбили друг друга и в своем беспрестанном соперничестве не раз ставили под сомнение единство и могущество семьи. У славянских языческих богов, по некоторым источникам, также прослеживаются довольно разветвленные родственные связи.
Получается, что языческий божественный порядок был лишь точным слепком с реального порядка вещей у тех местных элит, народы которых ему покланялись. Можно, конечно, попробовать представить обратное: что не реальное положение вещей стало прототипом для мифологии, а, напротив, в точном соответствии с мифом были выстроены соответствующие иерархии. Мол военная аристократия скандинавов строилась по типу Асгарда, а греческие демократии по лекалу Олимпа.
Как бы там ни было, фактом остается то, что никакой иной объединительной идеи, кроме кровного родства, политеизм не привнес. А родственные узы изобретать не было никакой надобности - они существовали задолго до любых мифов и легенд, что уже само по себе ставит под сомнение идею первичности таких мифов.   
Из этого можно сделать вывод, что никакой новой объединительной идеи язычество не несло. Оно лишь закрепляло для потомков существующий порядок, переводя на язык легенд то, что, итак, объединяло людей. А если это так, то до появления поистине универсальных религий никакого иного скрепляющего людей мотива кроме зова крови так и не возникло.
Кровные связи имеют свои пределы и вряд ли когда-нибудь имели сколько-нибудь заметную силу далеко за пределами довольно ограниченного семейного круга. В этом смысле язычество лишь осмысливало, обожествляя, силу родства как чего-то раз и навсегда данного и не подлежащего сомнению. Кто бы спорил? А вот для объединения больших территорий понадобилось нечто большее, нежели семейная мифология.
 «Чтобы объединить под своей эгидой большие территории с неоднородным населением, религия должна соответствовать еще двум критериям. Во-первых, она должна предлагать универсальный сверхчеловеческий порядок, истинный для всех и всегда. Во-вторых, она должна стремиться сообщить свои истины каждому. Иными словами, объединяющая религия должна быть универсальной и миссионерской» (Юваль Ной Харари. «Sapiens. Краткая история человечества»)
Не могу представить, чтобы доблестные викинги, разграбив очередную деревню, смогли вкрадчивыми рассказами об Одине убедить её жителей в необходимости поддержания и впредь такого порядка. Мала вероятность и того, чтобы мифы древней Греции впечатлили финикийцев, мидийцев, египтян или какие-то иные народы за пределами самой Греции настолько, что те решили бы забросить собственные. Да что уж говорить, если сами греки не смогли создать единого государства, оставаясь до полного подчинения Риму чередой разобщенных полисов. 
Можно сказать, что язычество было не только семейной, но и уж, что греха таить, региональной мифологией. Во всем своем разнообразии языческие мифологии не блистали ни универсальностью, ни миссионерским заделом. Простите, но если кому-то и интересны ваши семейные дрязги, то вряд ли кто-то извне захочет брать их себе образцом для подражания.
Кроме того, важной особенностью всех без исключения богов языческих пантеонов было пренебрежительное отношение к людям. Они намного больше интересовались собой нежели жизнью простых смертных. Чего ж удивляться: они же боги! Не боги созданы для людей, а люди должны поклоняться им.
Единственный порядок взаимодействия с языческими богами подразумевал по возможности богатые подношение. Только жирные дары в виде жертвенного животного или нечто подобное на соответствующий алтарь могла отвлечь небожителей от своих семейных дел и развлечений. Никаким иным способом человек не мог повлиять на беспристрастный ход событий, подвластный тому или иному божку.
Судя по всему, только такой порядок взаимодействия слабых с сильными, подчиненных с правителями был приемлем и понятен в эпоху политеизма. Разговор между правителями по любому мало-мальски важному вопроса начинался после оценки поднесенных даров. Подача петиций и просьб местному правителю также сопровождалась подарками.
Удивительно насколько глубоко такой порядок проник в наше сознание, если даже сейчас, по истечении веков и тысячелетий, просители нередко подкрепляют свои просьбы аналогичным способом. Мздоимство и взяточничество никуда не уходит. Ни социализм, ни капитализм не смог искоренить историческое наследие язычества, и взяточничество моментально пробивается там, где не до конца урегулированы отношения между гражданами и власть предержащими, от чьего решения зависит ход того или иного прошения точно так же, как судьбы простых смертных некогда зависели от внимания Гермеса или Фемиды.    
Если мы откроем Ветхий Завет, то сразу же заметим существенную разницу. В отличии от языческих историй о жизни богов, здесь центральным действующим лицом уже является человек. Бог если и появляется, то не для того, чтобы мы узнали что-то о нём, а чтобы испытать человека и направить его на путь истинный.
Единый Бог не похож на языческих богов. Он занят не собой, а своим главным проектом – человеком, и он ничего не требует для себя, ему не нужны ни дары, ни подношения. Соответственно изменился и порядок взаимоотношений: если в язычестве человек мог повлиять на свою судьбу подношением даров, то в монотеизме все изменилось – судьба человека стала зависеть от него самого, от искренности его веры и от того, насколько добросовестно верующий соблюдает договор (исполняет заповеди).
Это кардинальное изменение в восприятии человеком себя и своего места в окружающем мире. Для того, чтобы заслужить право занимать свое место в мире и восстановить нарушенную своими действиями гармонию мира, человеку не нужно больше возвращать долю отобранного (взятого у природы и тем самым нарушившего общую гармонию), а изменится самому, став более гармоничной частью природы.
Переводя на современный язык, место закона сохранения энергии, который человек физически не мог соблюсти в силу того, что брал от природы намного больше, чем мог отдать, пришел закон личной ответственности. Если место у природу уже отвоёвано, то остается лишь жить в гармонии с окружающим: не брать лишнего, быть скромнее и обратить, наконец-то, свой взгляд внутрь: на величайший дар, развитие которого, возможно, и есть главная цель и смысл появления человека на планете Земля.    
Христианство и мусульманство наиболее близкие друг к другу монотеистические религии. Политеизму с его множеством разобщенный богов, на смену   пришли религии с универсальным, всеохватывающим, единым законом. Вселенная и всё в ней, включая звёзды, реки, моря, горы, растения, животных и самого человека, подчинено единому порядку. Всё создано по единому замыслу и развивается сообразно ему.  Бог следит за порядком во вселенной. Проще говоря: «Без Его воли и волос с головы нашей не пропадет» (Евангелие от Луки. 21, 18).
Что крайне важно, первый человек создан Богом по собственному подобию. Из этого следует, что, во-первых, все люди – родственники. Все произошли от Адама, то есть можно распространить кровные узы на всех единоверцев и относиться к каждому с тем же доверием, с каким должно относится к родственнику. Во-вторых, в каждом есть частичка Бога, что моментально поднимает статус каждого верующего.
Те, кто представил себе бородатого старика на облаке, очень превратно понимает порядок вещей. К сведению, в течении долгих веков в христианстве существовал запрет на изображение Бога, а в мусульманстве он существует до сих пор. Дело в том, что для христиан и мусульман Бог – это непостижимый трансцендентный абсолют, а дедушка на облаке – это иллюстрация из детской книжки. Людям трудно верить в нечто непостижимое и бестелесное, поэтому в христианстве разрешили-таки изображения, так сказать, в популяризационных целях.
Что же тогда в людях может быть от бестелесного и непостижимого? Вы удивитесь: душа! Этим словом и определяется та частичка Бога, которую он дал людям.
Для людей практического склада ума любое упоминание души вызывает раздражение и нервный смех. Величайший мыслитель современности Юваль Ной Харари в книге «Ноmo Deus. Краткая история будущего» утверждает, что «до сих пор не появилось ни одного научного доказательства существования души» . 
Возможно, он удивился, если бы прочел определение души у св. Иоанна Дамаскина: «Душа есть сущность живая, простая и бестелесная, по своей природе невидимая для телесных глаз, бессмертная, одаренная разумом»  или точку зрения св. Феофана Затворника, который считал, что душа есть самостоятельная, особая, свободно-разумная личность. По сути, речь идет о сознании человека, определяющем его свободно-разумную личность. 
С точки зрения христианина сознание без любви и веры сильно не дотягивает до души, но, в любом случае, свободно-разумная личность рассматривается как отправная точка в духовном восхождении к восприятию себя частью мироздания и слиянию с ним.
Вы можете сомневаться в бессмертии сознания или в его сопричастности с Абсолютом, но когда кто-то утверждает, что наука не обнаружила никакой души, то отрицается не только наличие у человека сознания, но и свободно-разумной личности. Более того, этим утверждением откровенно признается, что сам процесс, приведший к таким заключениям — это даже не выхлоп печени или селезенки, а попросту случайный набор слов, поскольку наука, по их словам, не обнаружила даже свободно-разумной личности, которая могла бы всё это придумать и разумно обосновать. 

С душой связана одна из самых важных идей христианства и мусульманства. Так как душа является частичкой Бога, а Бог бессмертен, то и душа после смерти тела не умирает, а значит и сам человек – его сознание, тоже бессмертны.
Большей универсальности представить себе даже трудно. Не только сам Бог есть абсолют, но все, включая жизнь и смерть, имеет свой смысл и включено в одному Богу ведомый план. Столь всеобъемлющая и гармоничная картина вызывала миссионерский подъем у миллионов верующих на протяжении веков. История переполнена примерами самопожертвования от первых христиан, и далее ко временам крестовых походов, религиозным войнам и миссионерским миссиям на вновь открытых континентах и далее вплоть до наших дней.
Даже когда вера распространялась огнем и мечом, миссионеры были убеждены, что делают это во благо, спасая вновь обретающих души. Убийство неверных не считалось грехом. В этом сквозит некая преемственность от племенного общежития. Поскольку неверующий не обладает душой, что значит не совсем человек, но ещё и не происходит от Адама, что значит и не родственник.
Конечно, это выглядит весьма противоречиво на современный просвещённый взгляд. Не совсем понятно, каким образом принятие веры может иметь обратное действие и наделять сразу же после обряда не только душой, но и родством с Первым Человеком.   
Пожалуй, всё же не стоит слишком углубляться в такие материи, хотя бы потому что вряд ли кто-то до конца понимают, скажем, теорию относительности Эйнштейна. При этом никто же не ставит её истинность под сомнение? Между прочим, теория Эйнштейна во многом касается вопросов относительности времени и пространства, а Бог стоит и над временем и пространством, так что хотя бы ради Эйнштейна лучше не будем углубляться в столь сложные материи. 
Несмотря на родство всех верующих христиан от Адама, люди не в состоянии в одночасье проникнуться столь же сильным доверием к единоверцам, как к самым близким родственникам. «Люби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 19:18-20) оставалось важнейшей целью на протяжении веков, но столь сложной, что в Евангелии от Марка сказано: «любить ближнего, как самого себя, есть больше всех всесожжений и жертв» (Мк. 12:32—34). 
Как тогда выстроить государство, если люди продолжают держаться своего небольшого круга родственников? Как соединить воедино разные территории и разные сословия не слишком доверяющих друг друга людей? Только через такую семью, члены которой будут представлены в каждом городе и селении, которые будут на равных разговаривать с крестьянином, землевладельцем и самим королем. Так возникла церковь с Папой во главе в католицизме и Патриархом (греч. ;;;;;;;;;;, от др.-греч. ;;;;; — «отец») в православии и его детьми прелатами, многие из которых не имели никакой иной семьи, кроме своих церковных братьев.
Для того, чтобы разговаривать на равных с каждым представителем государственной иерархии и простым крестьянином церковная семья выстроила собственную иерархию от епископов и до монахов и сельских священников. Так церковная семья смогла объединить все остальные семьи и сословия. Государство могло сколь угодно долго оставаться рыхлой структурой, в которой высшие не смотрят на низших, а жители одной деревни не знают ничего о жителях другой, пока существует костяк государственности из членов церковной семьи.
По крайней мере до наступления абсолютизма феодальные монархии держались на церковном единстве, скрепляющем все территории и сословие не только единой верой, но и единой структурой.  Разрушить монархию могло было только с разрушением Церкви или отмены(утраты) веры, что автоматически разрушило бы и саму Церковь.
Монархии создавались для защиты сельскохозяйственных земель. Так как созидательная деятельность держится на единстве, а уровень развития сельского хозяйства не позволял выращивать такие урожаи, которые гарантировали изобилии и соответствующих излишков, то никакой иной формы правления, по всей видимости, возникнуть не могло. Продавать (перераспределять) из выращиваемых продуктов первой необходимости было особенно нечего. Свою долю забирали лендлорды и представители Церкви, но в неурожайные годы и им было не сладко, а Церковь ещё и брала на себя обязанность по подержанию самым нуждающимся.
Что же двигало историю в те далёкие времена? Если скрепляло государства доверие, то и к их разрушению толкало потеря взаимного доверия. Стремление к свободе и чувство собственного достоинства пробуждались тогда, когда люди утрачивали желание поддерживать устоявшийся порядок. И бунты, и смуты возникали не столько оттого, что становилось особенно плохо жить, сколько на волне сомнений в справедливости миропорядка. Сомнения возникали не на пустом месте и подпитывались слухами (социальными каналами того времени) тогда, когда недоверие к власти или сомнения в её законности («А царь то не настоящий!) толкало народ браться за вилы и топоры.
Если бы историю двигали определенные устремления людей, то вся история была бы непрекращающейся чередой войн за независимость и революций. Поскольку стремление к свободе является естественным человеческим стремлением, то оно никуда не исчезает, а поскольку революции всё же случаются не каждый день с утра по расписанию (чему я лично несказанно рад), то и свобода, и чувство собственного достоинства, и всё негодование, какое только есть в людях, воспламеняются в определенные моменты истории. Так что историю толкает в пучину неопределенности утрата доверия к власти и веры в установившийся порядок. В эти моменты люди особенно остро осознают, что их предали. Как правило это происходило в периоды смены модели экономики с созидательной на распределительную или наоборот.
Когда в той или иной автократической державе развивалась торговля (росли излишки), то увеличивалась и несправедливость распределения. Одни богатели, а другие если и не беднели, то чувствовали себя сравнительно более бедными на фоне чужого богатства. От любого негативного события могло вспыхнуть негодование, и тогда руки тянулись за вилами и топорами, поскольку доверие, скрепляющее созидательную (направленную на выживание) экономическую систему, было попрано и больше не работало.   
Справедливо и обратное. Как только ситуация в стране ухудшается, и товаров для торговли (перераспределения) становится всё меньше, а цены начинают так бурно расти, что переводят в гиперинфляцию, то люди перестают чувствовать себя свободно и готовы поддержать сильную власть, способную всех сплотить на борьбу за выживание.
Такие исторические переломы вызревают не молниеносно в силу инертности сообществ и определенного запаса прочности, который поддерживает некоторое время ту или иную государственную структуру даже после утраты взаимного доверия.   
     Кратко.  Если государственные образования скрепляет взаимное доверие, то двигателем истории является его утрата. Утрата доверия естественно сопровождается стремлением к освобождению от ненавистного порядка, а чувство собственного достоинства не позволяет более мириться с невыносимой несправедливостью.
 
- 10 -
Граница Света. Конец старого Света и начало Нового Света.

Важнейшими из добродетелей в христианстве на протяжении веков являлись аскеза и исполнение заповедей. Каждодневные молитвы, упражнения в самодисциплине, самоограничения, исполнение обетов воздержания и иные умерщвления плоти укрепляли дух и волю.
Народонаселение неуклонно росло, а производительность сельского хозяйства нет. Частые неурожаи приводили к полуголодным зимам и голодным летам. Обеспечить населению всё более возрастающего удовлетворения потребностей было практически невозможно. Посты, воздержание, монашество были призваны помочь верующим спасти бессмертные души, а заодно и ограничить потребление. Любые излишества, желание не то, что роскоши, но простого комфорта, считалось греховным. Любые потакания человеческой природы, стремление к богатству воспринималось как утрата связи с Богом.
Аскетизм не только спасал души верующих и, снижая потребление, позволял прокормится большему числу людей, тем самым способствуя росту народонаселения, но вместе с тем препятствовал развитию экономики. Когда большая часть потребителей постящиеся верующие, им не продашь сметану, масло и нежный йогурт «Данон» с клубничной начинкой. Когда проповедники, подражая Савонароле, призывают паству отказаться от роскоши, им не продашь мебель в стиле ампир, золотые сережки или Айфон последней модели. Верующие спасают души, им Айфон не нужен.
Однако ничто не постоянно под луной. В отдельных уголках Европы жизнь постепенно становилась лучше, становилась веселей. «В Италии новое экономическое и культурное развитие происходило более интенсивно, чем в Центральной и Западной Европе, и оказывало более заметное влияние на философию, искусство, на весь образ жизни. Именно в Италии человек впервые вырвался из феодального общества и разорвал те узы, которые одновременно и придавали ему чувство уверенности, и ограничивали его…
Тот факт, что в Италии средневековое общество начало разрушаться раньше, чем в Центральной и Западной Европе, имеет целый ряд экономических и политических причин. Среди них и географическое положение Италии, и торговые преимущества, вытекавшие из него, когда Средиземное море было торговым путем для Европы; и борьба между папами и императорами, в результате которой возникло множество независимых политических образований; и близость к Востоку, благодаря которой ряд технологических знаний, важных для развития промышленности, например шелковой, попали в Италию гораздо раньше, чем дошли до остальной Европы».
Итальянский религиозный деятель и фактический правитель Флоренции с 1494 по 1498 гг. Джироламо Мария Франческо Маттео Савонарола до того, как прийти к власти, назначал свои проповеди в те самые часы, когда в городе организовывались балы и маскарады. Народ, как это ни странно звучит сегодня, предпочитал веселью вдохновенные речи проповедника, который ещё и утверждал, что «слова эти недавно сошли с небес».
Как в то же самое время внимали каждому слову какого-нибудь блаженного в далекой России, точно также флорентийцы слушали Савонаролу, который, стремясь к нравственному возрождению Флоренции, призывал каждого раздать всё своё имущество бедным и убогим. Всё бы ничего если бы он не договорился до того, что начал критиковать Папский престол: «Рим — это Вавилон, - утверждал он. - Вместо внушения народу основ христианского вероучения прелаты отдаются поэзии и красноречию.»
Этот период в истории называют эпохой Возрождения. Расцвет его в Италии приходится на XV—XVI века, в котором выделяют Высокое Возрождение, продлившееся от конца 1490-х годов, до первой четверти XVI века.
«Возрождение было культурой богатого и сильного класса, который оказался на гребне волны, поднятой штормом новых экономических сил. Простой народ, которому не досталось ни нового богатства, ни новой власти, превратился в безликую массу, потерявшую уверенность своего прежнего положения… Возрождение было культурой не мелких торговцев или ремесленников, а богатых аристократов и бюргеров. Их экономическая деятельность, их богатство давали им чувство свободы и сознание индивидуальности. Но и они тоже понесли потерю: они потеряли ту уверенность и чувство принадлежности, которые обеспечивала им средневековая социальная структура. Они стали более свободны, но и более одиноки. Они пользовались своей властью и богатством, чтобы выжать из жизни все радости, до последней капли; но при этом им приходилось применять все средства, от психологических манипуляций до физических пыток, чтобы управлять массами и сдерживать конкурентов внутри собственного класса. Все человеческие отношения были отравлены этой смертельной борьбой за сохранение власти и богатства» .
Да, у Италии были преимущества в связи с её выгодным географическим положением и с тем, что в Риме находилась резиденция Пап, но возникли эти преимущества не в XV веке и уж точно не в последнее его десятилетие.  В это время, а если быть точнее в 1492 году, произошло два события, которые так сильно подхлестнули ход событий, что стали поворотными в истории, повлияв на всё последующее культурное и экономическое развитие Европы.
За несколько лет до того, как Савонарола начал свой крестовый поход в борьбе с роскошью и потребительскими настроения флорентийцев, на поиски нового маршрута в Индию отправился Христофор Колумб.
С открытием Америки началась золотая эра Европы. Нужда в товарах из Индии и Китая никуда не делась с освоением нового континента. Зато несметные богатства новых земель стали приносить баснословный доход. Учитывая то, что населяли те далёкие земли неверные, что в тогдашних понятиях лишало их права считаться людьми, то богатства можно было забирать у них даром.
Дармовщина, как это не парадоксально, обходилась все равно недёшево: корабли тонули в штормах, их топили пираты. Для удешевления и распределения рисков возникли со временем акционерные общества, кредит и банки. Чтобы плавание в океане было менее рискованным развивались кораблестроение, астрономия, физика и математика, строились верфи и университеты. Так открытие Америки обернулось для Европы источником ее могущества, процветания и научного прогресса.
За века европейцы настолько освоились с этим делом, что Адам Смит назвал одной из неотъемлемых черт человеческой натуры «склонность к мене, торговле, обмену».  Очень может быть, что так. Но вот ведь беда, всестороннему развитию этих склонностей мешала слишком фанатичная аскетичность верующих и засилье католической церкви. 
И тут, очень кстати, случилась Реформация. В то самое время, когда в Америке только начиналась конкиста; когда Хуан Понсе де Леон только обнаруживает месторождения золота на территории, которой даст имя Флорида и объявит испанским владением, а Фернандо Кортес еще не вошёл со своим отрядом в Теночтитлан и не захватил императора Монтесуму, начав тем самым эру испанского владычеству в Мексике и Центральной Америке, в Европе началось брожение, вылившееся в религиозную реформу.
Если верить легенде, то в 1517 года Мартин Лютер прибил к дверям Виттенбергской Замковой церкви свои «95 тезисов» (факты говорят о том, что отправил он их письмом к архиепископу, но это не так аллегорично). В этих тезисах он выступал против существующих злоупотреблений католической церкви. Католический мир, объединенный в свое время под эгидой Папства раскололся. Религиозные войны захлестнули Европу. Католики и протестанты всех стран континента вступили в непримиримую борьбу, из которой век спустя Европа вышла преображенной: немного более веротерпимой, а, главное, устаревшие феодальные экономические отношения уступили в отдельных странах позиции обновленным капиталистическим.
Вот так интересно бывает с историей. Гугеноты, лютеране и кальвинисты борются дружно против произвола Пап, церковной иерархии и продажи индульгенций, а в итоге борьба приводит к таким позитивным сдвигам, как развитие промышленности, накоплению капитала, который вкладывается в торговлю и производство. Протестантские государства со временем начинают опережать в экономическом развитии католические, чему способствует утверждение протестантской трудовой этики и более позитивное отношение к богатству, и в качества триумфа протестантские Нидерланды подвигают католическую Испанию по всем направлениям, и в особенности в торговле с Новым Светом.
Борьба с диктатом Папства и католической централизованной иерархий – это огромное достижение. Бесспорно, в основе движения было стремление к свободе и недоверие к религиозным институтам. Здесь мы видим наконец-то вполне отчётливый пример стремление к свободе с одной стороны, а с другой - дефицит доверия к католическим властям. Что здесь причина, а что следствие вопрос риторический.
Ну а как дела с жаждой признания? Вполне возможно, что борьба с Папским произволом отчасти питалась и чувством собственного достоинства местных элит, но если посмотреть чуть шире, то возможно найдутся и иные внутренние механизмы данного процесса.
Уже упомянутый Савонарола 1 августа 1490 года произнёс знаменитую проповедь, где с неслыханной до него уверенностью высказал мысли о необходимости и близости обновления церкви, а также о том, что скоро Бог поразит своим гневом всю Италию. Савонарола бичевал людские пороки, призывал к покаянию и предрекая Италии Божьи кары за её грехи.
Сегодня любой читатель может подумать, что так всегда попы запугивали неграмотных прихожан, но, говоря о скорой каре, Савонарола мог назвать точную дату: 1 января 7001 года по Византийскому летоисчислению.
Дело в том, что в конце XV века вся Европа была взбудоражена в ожидании события вселенского масштаба. Не много, ни мало ожидалось второе пришествие Христа. В 7000-м году по эре «от Адама» должен был наступить конец света согласно пророчествам, основанным на предсказании, что «сей мир сотворен на 7000 лет».
Уверенность в конце света была настолько сильная, что даже все пасхалии были рассчитаны только до 31 декабря 700о года от сотворения мира (1 сентября 1492 года по Григорианскому календарю), о чём в конце делалась приписка: «Сие лето на конце явися, в оньже чаем всемирное торжество пришествие Твое». В предшествующий концу света год многие поля остались не засеяны, отчего случился голод.
Если в воображении рисуется что-то похожее на ожидание конца света в 2012 году, когда большая часть населения с легкой иронией наблюдала за нагнетаемой желтой прессой истерией, то это совсем не так. Во-первых, это не было ожидание полное ужаса, напротив, в этом событии верующим виделась надежда на что-то невероятно важное, полное обновление и переход на новую ступень бытия.
А во-вторых, ожидание носило настолько всеобъемлющий характер, что даже в далеком от Рима и католической церкви Московском княжестве в преддверии этого грандиозного события проводилась «всеобщая инвентаризация всех и вся». Иван III затеял перепись вверенных ему подданных, но когда 1 марта – в день, который на Руси считался началом года и соответственно оканчивался 7000 год, Второго Пришествия не случилось, то срочно сменили летоисчисление от Константинопольской эры (она же древнерусская эра) на Византийскую эру, согласной которой Конец Света должен был случиться несколько позже.
Как известно, Конец Света так и не случился, и это повергло одних верующих в недоумение, других - в разочарование. Разочарованные начали сомневаться в авторитете трактующих Библию, тем более что оснований сомневаться предостаточно давал сам Папский престол.  После смерти Папы Иннокентия VIII в период 6—11 августа 1492 года состоялся Папский Конклав, на котором кардинал Родриго Борджиа был избран в качестве Папы Александра VI.
Избрание печально известно тем, что Борджиа будто бы купил голоса своих избирателей, а позднее Италия наполнилась слухами о кровосмесительной связи дочери понтифика Лукреции с отцом и тремя братьями. Также современники подозревали, что, нуждаясь в деньгах, папа травил ядом богатых кардиналов, чьё имущество после их смерти по традиции возвращалось в папскую казну. Скорее всего, большинство слухов ни имело под собой оснований, но сильно подрывало авторитет церкви.
Насколько все эти слухи соответствовали действительности? Избранный Папа Александр VI происходил из влиятельного испанского рода Борджиа, а Испания в тот момент была самой влиятельной католической державой, с открытием Америки ещё и ставшей могущественной Империей. Авторитет Испании был тогда так велик во всем католическом мире, что сегодня с ним может сравниться разве что влияние в мире Соединенных Штатов Америки. Теперь представьте себе, что социальные сети наполнились сообщениями о том, что авторитетнейший американский деятель никогда бы не смог занять пост Генерального секретаря ООН, не подкупив все делегации. Согласитесь, это смешно. Когда некая страна является абсолютным авторитетом в мире, нет ничего более естественного чем то, что во главе мировой организации встает её представитель. Авторитет важнее денег. Для той эпохи все эти истории про подкуп и кровосмешения настолько кощунственны, что хуже ничего придумать нельзя. В жизни всякое случается, но когда сплетни так безобразны и одновременно настолько же абсурдны, то невольно наводят на мысль об одной из первых информационной компании по дискредитации.   
Для многих верующих разочарование от несостоявшегося прихода Спасителя, вылилось в предположение о том, что Конец Света всё же состоялся, просто никто этого не заметил или попросту забыли оповестить. Во всяком случае идеи Апокалипсиса ещё очень долго не отпускали культурную элиту Европы. Альбрехт Дюрер создал в 1496—1498 годах серию из 15 гравюр под общим названием «Апокалипсис», иллюстрирующую Откровение Иоанна Богослова. Цикл Дюрера вызвал большое число подражаний, наиболее известным среди которых стала серия из 28 гравюр к Апокалипсису Жана Дюве (1546—1555).
Тема смерти нашла отражение в многочисленных картинах циклов «Пляски Смерти», «Танец Смерти». Питер Брейгель в 1563 году (спустя семьдесят лет) пишет картину «Триумф смерти», на которой изображает гибель мира, где армия скелетов сеет ужас, хаос и смерть, под похоронный бой колоколов. Кто-то пытаются дать отпор, а кто-то играет на лютне, предпочитая не замечать происходящее. Большинство искусствоведов сходятся во мнении, что в «Триумфе смерти», как и в других работах схожей тематики Брейгель выразил общественные настроения тревоги и неопределённости, царившие в суровой атмосфере Испанских Нидерландов накануне Нидерландской революции.
Как правило поэты и художники отражают общественные настроения, во всяком случае, известными становятся только те произведения, которые наиболее глубоко затрагивают то, что беспокоит современников и будоражит чувства потомков.   

Семь тысяч лет от сотворения мира, это по новому летоисчислению 1492 год. Да, это тот самый год, в котором Христофор Колумб вывел три судна — «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья» из гавани испанского города Палос-де-ла-Фронтера.
Освоение Нового Света толком ещё не началось. Ещё только распространялись слухи о несметных богатствах и бесконечных золотых россыпях заокеанских земель, а все добропорядочные соседи Испанского королевства уже задумались: «И это всё достанется одной Испании? Почему Бог отдал всё испанцам, когда все европейцы так же истово молились, постились и исправно платили десятину Папе?»
Злые языки скажут, что людьми двигала банальная зависть к Испании, а я скажу, что, на самом деле, движущей силой было стремление к справедливости. Так как сомневаться в Боге честные верующие не могли, то обделённость его вниманием они объясняли плохим посредничеством. Мало того, что у бедных, еле сводящих концы с концами, бюргеров часть их ничтожных доходов отбиралась на постройку роскошного Собора Святого Петра в далёком Риме, так и ещё эти иерархи нечестно нашёптывают Высшему Существу в пользу Испании.
Это величайшая несправедливость, на борьбу с которой встали все честные люди в большинстве европейских государств. Стартовав в германских землях, реформация распространилась на Данию, Швецию, Норвегию, Швейцарию, Шотландию и Нидерланды. Англию тоже уговаривать не пришлось. Генрих VIII сам возглавил религиозную реформацию в стране, порвал с Ватиканом, и уже в 1534 году его парламент принял «Акт о супрематии», по которому монарх был провозглашён главой англиканской церкви.
Протестующих можно понять. Мало того, что католическая церковь являлась одним из самых богатых землевладельцев и получала со всех концов континента от прихожан церковную десятину, так ещё и придумала сверх того брать деньги за индульгенции от грехов. Глядя на то, куда шли все эти деньги, желание вносить свою лепту во всю эту роскошь у граждан Нидерландов, трудолюбивых и привыкших считать каждый пеннинг (нидерл. penning – 1/16 стювера (нидерл. stuiver), или 1/320 серебряного гульдена) становилось всё меньше. Так ещё и испанскому королю нужно платить непомерные налоги.  Куда справедливей эти средства оставить на местах и направить в качестве инвестиций в собственную экономику. 
Отказ платить десятину церкви и подчинятся Риму – это в первую очередь акт справедливости. Общая растерянность от обещанного, но несостоявшегося, от продолжающейся неопределённости в настоящем и недоверие к заступничеству Рима перед Господом привело к полному разрыву с Ватиканом, после чего каждый протестант сам мог обратиться к Богу, тем самым восстановив высшую справедливость.
Дошло до того, что лозунгом гёзов (так называли протестантов - участников антииспанского восстания в Нидерландах) стал «Лучше турки, чем Папа». В бой они шли с красным знаменем с полумесяцем, напоминающее турецкое знамя. Самого же Папу римского они, как и все протестанты, стали считать Антихристом, приход которого согласно пророчествам непосредственно связан с Концом Света, что превращало малопонятные религиозные распри о различном понимании отдельных строк Писания в освободительно войну от власти Антихриста.
Когда мы слышим про разделение мира на части света, то более-менее понимаем, что под Старым Светом понимается Европа, Азия и Африка, а под Новым Светом – Южная и Северная Америки. Энциклопедии вам скажут, что деление суши на части света сложилось исторически и приведут кучу малозначительных версий о том, что идея принадлежит будто бы Америго Веспуччи в 1503 году или даже ещё раньше испанскому историку Пьетро Мартире д’Ангьера.
Вся эта несуразица закончится сразу, как только между этими терминами, возникшими благодаря путешествию Колумба в 1492 году, вставите ожидаемый всем христианским миром в том году Конец Света.
Свет – это не географическое понятие. В астрономии есть понятия световой год, которое вмещает в себя одновременно и расстояние, и время, необходимое свету для преодоление этого расстояния. Без солнечного света невозможна жизнь, а в христианстве свет имеет очень емкое значение, включающее в себя важнейшую составляющую сотворения мира: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы» (Бытие. 1:3-4); и Внутренний Свет, исходящий от Творца и наполняющий человеческую душу.
Что в науке, что в религии за светом признается основополагающая роль для жизни и вместе с тем отправная точка для того, что мы понимаем под временем. Так что не столько географическая граница разделила Старый и Новый Свет, а ассоциируемая с открытием новых земель и новых возможностей смена эпох, отчетливо осознаваемая современниками, охотно использовавшими эти термины, и со временем совершенно забытая.
Если кому-то кажется, что автор пытается натянуть свет на глобус, напомню исторический эпизод. В правление Ивана Третьего, после того как буквально за полгода до того уже сменили календарь и дату начала года с 1 марта на 1 сентября, а Второе Пришествие так и не случилось, то очень знающие богословы посовещались и пришли к выводу, что просто-напросто у Бога один день как тысяча лет, и поэтому зря все ждали Конца Света так рано. Пророчество о том, что мир сотворен на 7000 лет неправильно прочитали, на самом деле нужно читать «за» вместо «на», после чего всё встает на свои места. Понимаете? Мир сотворен не на 7000 лет, а за 7000 лет! И, следовательно, ничего страшного не произошло - всего-то на всего завершился процесс сотворения мира.
Да, именно так - в 1492 году (7000 год от сотворения мира) Бог всего лишь закончил творить мир. Следующий 1493 год стал первым по новому календарю. Так начался новая эра и новый отсчёт лет «от завершения сотворения мира», а все, что было до этой даты, стало считаться «от начала сотворения мира».
Ни больше и не меньше. Не имея возможности подобного Испанской католической монархии открыть новый континент и с этим открытием связать начало новой эпохи в 1492 году не менее, а может быть и более религиозное православное Московское княжество ввело новое летоисчисление, ознаменовавшее конец сотворение мира.

 Кратко. 1492 год стал поворотным для Европы. Открытие Америки подтолкнуло экономику, науку и финансы и продолжало толкать на протяжении веков, а несостоявшийся Конец Света подорвал доверие к авторитету Церкви, до этого непоколебимого. Если Церковь может ошибаться в таких судьбоносных событиях то, где уверенность в том, что и со всем остальным всё безукоризненно? Реформация нанесла удар по структуре, обеспечивающей единство феодальных государств, в результате которого одни державы двинулись в сторону абсолютизма, а другие приступили к либеральным реформам.   




- 11 -
Невидимая Церковь - первый шаг к индивидуализму.


Эпоха сменилась не за один день. 31 октября 1517 года доктор богословия Мартин Лютер, отправив свои «95 тезисов» письмом к архиепископу Майнцскому, всего лишь приглашал таким незатейливым образом Церковь к диалогу. Сильные, по какой-то причине, не склонны к диалогу со слабыми и вместо разговоров предпочитают использовать свой главный аргумент – силу.
Но сила не всегда приводит к изначально задуманному результату, разжигая все большую ответную реакцию. Борьба с религиозным сепаратизмом длилась больше века и привела к столь высокой степени ожесточения и взаимной ненависти, что совместная жизнь стала попросту невозможной.
Сепаратистские настроения никакому центру не нравятся. Они подрывают авторитет, подают дурной пример и, что немаловажно, отлучают от денег прихожан. Протестантов жгли на кострах и убывали тысячами организовано или руками фанатиков. Стоит вспомнить хотя бы Варфоломеевскую ночь, в которую в одном Париже погибло около трёх тысяч человек, а по всей Франции в погромах убили около 30 тысяч гугенотов. Так в одних странах протестантов удалось загнать в подполье, а в других они смогли отвоевать свободу и вырваться из-под власти Папы римского. 
 Утверждается, что Реформация родилась в борьбе с несовершенствами внутри Церкви, из неприятия того, что люди, занимавшие посты от самых незначительных до самых высоких в церковной иерархии, оказывались недостойными того положения, которое занимали, и своими поступками порочили всех христиан.
Согласно косвенным источникам, некоторых церковных иерархов нельзя назвать образцами добродетели, но насколько эти источники достоверны в век слухов и голубиной почты – это вопрос для дискуссии.
Намного более важно, почему к этим слухам и свидетельствам возникло такое доверие? Отчего люди по всей Европе так охотно распространяли эти «достоверные» сведения, а их слушатели так охотно им верили? Между прочим, в средние века не было мобильных телефонов с видеокамерами, и не было иного способа передать копию документа, кроме как переписав его от руки. Тем не менее, многие охотно верили и мало у кого возникали сомнения. Вывод очень простой: потому что Церковь, вернее ее руководство, подорвало доверие к себе.
Возможно, у слухов и сплетен были основание, но это не объясняет почему люди так охотно верили голословным обвинениям. На самом деле причина настолько же проста насколько глубока. Если основой религиозного единства было представление каждого о том, что и он, и все остальные христиане – это одна большая семья во главе с Папа Римским, то показная роскошь дворцов, соборов, нарядов и обрядов в глазах воспитанной в пуританских традициях паствы выглядела предательством традиций и устоев.
Прихожан сызмальства приучали к тому, что главной добродетелью является скромность во всем; на проповедях священники убеждали, что излишества – это грех, что через роскошь и богатство прямой путь в ад. Поэтому невозможно было принять, что хлынувшее из Нового Света золото уже не то золото, что было прежде. Не все смогли принять, что это золото даровано свыше, на нем Божью Благодать и поэтому отказываться от золотых слитков равносильно осквернению святынь.
Отголоски неприятия проявлений показной роскоши сидят в нас до сих пор. Когда ваш сосед вдруг приезжает на спортивном авто и вечером из его дома доносится громкая музыка, то вы скорее поверите в то, что там оргия, чем то, что ваш сосед медитирует в одиночестве под третий концерт Рахманинова.
Почему? Да потому что сосед подорвал ваше доверие уже тем фактом, что приехал на дорогом авто.  Вы ему доверяли как родному, улыбались ему при встрече, спрашивали, как дела, а он взял и предал всё, что вас сближало. Предал тем, что изменил в ваших глазах свой социальный статус, чем молниеносно унизил вас, понизив ваш социальный статус.
А тот, кто унижает, разве достоин доверия?
После того, как центральный руководящий орган Церкви унизил своих прихожан из самых отдаленных закоулках Европы, оскорбил их самые сокровенные чувства, им уже не составляло большого труда поверить в любые преступления и даже в то, что сам Папа римский и есть Антихрист.
Более того, они теперь могли не верить своим собственным глазам. Могли не замечать, как много делает Церковь для страждущих. Пусть монастыри и храмы продолжают оставаться, по сути, единственными социальными институтами того времени. Пусть, в них находят пристанище, как сейчас бы сказали, социально незащищенные группы населения. Пускай, церковь продолжает заниматься благотворительностью, даёт начальное образование, и несёт на себе все социальные функции государства. Всё это уже ничего не значит, а возможно, на самом деле, обман зрения или делается для отвода глаз.
Во времена правления упомянутого выше Генрих VIII из рода Тюдоров, проводимая его канцлером Т. Кромвелем реформация, стартовала с указов об ограничении уплаты Риму аннатов (1532 год) и церковной десятины - «пенни св. Петра» (1534 год), а закончилась в 1536-1540 гг. секуляризацией церковных земель и имуществ.
В пользу короны были конфискованы земельные владения крупных монастырей, приоратов, соборов, церквей и даже часовен. Все это сопровождалась разгоном монашеских орденов, закрытием монастырских школ и госпиталей, что нанесло удар по системе образования и социального призрения. Разгром монастырей означал гибель бесценных библиотек, при этом лишь часть рукописей и книг пополнила личную королевскую коллекцию. Доходы от конфискованных земель и от реализации церковной утвари и драгоценностей составили 1,3 млн фунтов стерлингов, что превосходило доходы короны за четырем года.

Между тем, корни проблемы, как и всегда, были несколько глубже – в экономике. В Европе зарождался капитализм и все устоявшиеся формы экономических и социальных отношений пришли в движение. Внезапно появился зажиточный класс торговцев, который с развитием колониальной торговли все больше богател, самим своим существованием ставя под сомнение социальный порядок феодализма. 
«Средневековая торговля была по преимуществу мелкой и внутригородской. В XIV и XV веках быстро росла общенациональная и международная торговля. Историки расходятся в мнениях относительно того, когда именно начали развиваться крупные торговые компании, но все согласны с тем, что в XV веке эти компании уже превратились в монополии, обладавшие подавляющим капиталом и в одинаковой степени угрожавшие как мелкому торговцу, так и покупателю.
Описанные нами экономические перемены имели одно чрезвычайно важное следствие, касавшееся каждого. Средневековая социальная система была разрушена, а вместе с нею и та стабильность и относительная безопасность, которые она давала индивиду. Теперь, с началом капитализма, все классы общества пришли в движение. Не существовало больше определенного места в экономической структуре, которое могло бы считаться естественным и бесспорным. Индивид стал одиноким; все теперь зависело не от гарантий его традиционного статуса, а от его собственных усилий.
Возмущение и злобу мелкого торговца по отношению к монополиям красноречиво выразил Лютер в памфлете "О торговле и лихоимстве", напечатанном в 1524 году. "Они наложили руку на все товары и открыто используют все уловки, о которых мы говорили; они повышают и понижают цены как им угодно и тем разоряют и губят всех мелких торговцев, словно щука мелкую рыбешку, как будто они владыки над твореньями Божьими и нет для них никаких законов веры и любви". Эти слова Лютера могли бы быть написаны сегодня. Страх и ненависть, с которыми средний класс относился к богатым монополистам в XV-XVI веках, во многом напоминают чувства нынешнего среднего класса по отношению к монополиям и могущественным капиталистам .
В связи с этим возникает по крайней мере два вопроса. Почему основную ношу протестов взяло на себя крестьянство, если страдали мелкие торговцы? Что, собственно, не устраивало крестьян и почему крестьянские восстания, да и вся Реформация, были направлены не против монополистов или на худой конец монархов, а против Церкви.
Попробуем сначала ответить на второй вопрос. Феодальная система строилась вокруг христианства и её единство опиралась на Церковь. Крестьянин не заключал договор с феодалом, а монарх не клялся на Библии в верности своему народу. Все от простолюдина до единодержца клялись в верности к единому Богу, представителем которого на Земле и была Церковь.
Священник говорил крестьянину словами Евангелия: «отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Евангелие от Марка 12:13-17), а мы позаботимся обо всем остальном. И крестьянин отдавал. И всё было так, пока не народился капитализм. Если раньше с наступлением трудных времен страдали более-менее все одинаково, то теперь появились люди, которые и не думали страдать так же, как все остальные. Они хотели жить так, как им хочется, не задумываясь о тех, кто не преуспел в этой жизни.
Возможно одним из последних религиозных деятелей в Италии, кто пытался удержать всех в верности старым социальным обязательствам, был Савонарола.  Нападая на богачей, он говорил, что всякий излишек — смертный грех, так как он стоит жизней бедным, заёмщиков он освободил от уплаты долгов, а заодно потребовал изгнать из Флоренции всех ростовщиков и менял. То, что его казнили по приказу Папы, говорит лишь о том, что и сама католическая Церковь изменилась настолько, что уже не желала придерживаться старых идеалов.
Феодализм держался на плечах крестьянства, а крестьяне, находясь в самом низу социальной пирамиды, острее других почувствовали несправедливость надвигающихся перемен.   В новом мироустройстве они оставались наедине с собой. Старый договор, в котором Церковь призывала посвятить себя нематериальному, духовному восхождению сознания к небесному идеалу, а сама стояла на том, что всё материальное неважно и не стоит людских усилий, ещё не был окончательно попран, но уже не внушал доверия.   
Любопытное совпадение. Завершение Высокого Возрождения совпало с началом Реформации и крестьянской войной, рассвет французского Просвещения пришелся на период накануне Великой Французской революции, и Золотой век русской литературы по какой-то неведомой случайности предвосхитил Октябрь 1917 года.
Можно, конечно, предположить, что рост капитализма повышал спрос на произведения искусства, что вызывало всплеск предложения. Но ведь в дальнейшем спрос как правило никуда не девался, если не возрастал, а вал гениальных творений искусства отчего-то спадал. Да и сам спрос со стороны нуворишей никак не гарантировал рождение таких гениев, как итальянцы Леонардо да Винчи (1452—1519), Микеланджело Буонарроти (1475—1564) и Рафаэль (1483—1520) в эпоху Возрождения, французских просветителей Вольтера (1694 – 1778), Монтескье (1689 — 1755), Дидро ( 1713 —  1784) или русских писателей Пушкина (1799 —  1837), Гоголя (1809 — 1852), Тургенева (1818 — 1883),   Достоевского (1821 —  1881), Толстого (1828 — 1910) и Чехова (1860 — 1904) ознаменовавших Золотой век русской литературы.
Если народные восстания были естественным выходом из эпохи скрытого внутреннего напряжения, вызванного нарушением привычного уклада патриархальной жизни, то это недовольство, ещё не вырвавшееся наружу, витало в воздухе, заражая сначала наиболее эмоционально чутких членов сообщества. Если рост богатства многократно увеличивал несправедливость распределения, то в обществе, нацеленном на сплоченность, начинала расти социальная напряженность. До тех пор, пока эта напряженность не выливалась в кровопролитие, шел заметный рост богатства, что вело к увеличению свободы отдельной части сообщества.
У свободы есть обратная сторона – одиночество, и человек только недавно ощущавший себя членом большой семьи, не теряет в одночасье это ощущение сопричастности. Тогда можно предположить, что эмоциональный стресс, вызванный разрывом пуповины, связывающей с ближним окружением, оказывает столь мощное воздействие на сознание, что толкает к единственно возможному способу восстановления связи: через творческий диалог установить новую связь с вновь обретаемым миром.
Если это предположение и не верно то, в любом случае, столь заметный культурный взрыв является довольно точным предвестником глобальных социальных потрясений.   

Идейный раскол с католической церковью, со временем подкрепился формированием пяти принципов религиозной доктрины протестантизма (Quinque sola — «пять только»). Сама доктрина была сведены в единую систему значительно позже, но уже в начале Реформации сформировались два основных принципа: только вера (sola Fide) и только Писание (sola Scripture).
Наверно никого не удивит тот факт, что свое программное произведение, в котором обосновывались эти доктрины, Мартин Лютер назвал «Свобода христианина». В нём не упоминаются ни Папа римский, ни его священнослужители, но речь именно о том, что нет надобности в церковных обрядах и самих легатах, присылаемых из Рима.
Глухота церковных иерархов и жестокость карательных экспедиций вынудила протестантов искать законный способ отделится. Легитимизировать что-либо может только отсылка к перво источнику. Отсюда первый принцип - только Писание. Дальше уже можно строить свою Церковь, предварительно обосновав первым принципом второй - только верой, и впоследствии четвертый – только Христос (solus Christus), упраздняющий любых посредников между верующим и Богом.
Вот какой необычной мыслью Лютер пытается обосновать свободу христианина: «...поскольку только лишь вера оправдывает, ясно, что внутренний человек не может быть оправдан, освобожден или спасен какими-либо внешними делами, или вообще действиями, и что эти дела, какого бы они ни были свойства, не могут ничего сделать с этим внутренним человеком »

Когда Мартин Лютер говорит о том, что никто не может быть «спасен какими-либо внешними делами, или вообще действиями», то имеет ввиду по большей части отказ от соблюдения обязательных для христианина обрядов и таинств. Понятно, что без отказа от таинств, проводимых в католических храмах, невозможно даже минимальное обособление от Папской церкви.
Это чисто организационное начинание, с одной стороны, вполне справедливо исходило из того, что никто, кроме самого человека не может пройти путь духовного роста, и никакие обряды не способны изменить внутренний мир человека или заставить его сделать тот или иной выбор. Возможно, что и никакая пропаганда не способна сделать из человека убежденного коммуниста, либерала, истинного верующего или просто порядочного человека, хотя история часто доказывала обратное.
С другой стороны, говоря о делах человека, нельзя ограничиваться одними церковными обрядами, поскольку жизнь не ограничивается храмом. В жизни приходится выбирать, между удобным для себя и необходимым для других, между местью и прощением, между тем, чтобы снести обиду и простить либо ответить оскорблением или даже убийством. Короче говоря, жизнь — это постоянный выбор между поиском компромисса и агрессией, межу добрым поступком и злым. 
Но с подходом, провозглашённом в «Свободе христианина», о человеке и его внутренних качествах уже невозможно судить по его делам и поступкам. А так как внутренние качества человека без внешнего их проявления в конкретных действиях оценить невозможно, то таким образом Лютер вывел человека из-под моральной оценки общества.
Если сплоченность была основой всех форм человеческого общежития, начиная с первобытного племени, то держался этот порядок не в последнюю очередь на зависимости каждого от отношения к нему всех членов социальной группы. Во все времена уважение и доброе имя определяло положение человека, а место в иерархии накладывало определенные требования, связанные с понятием чести и репутацией. В средневековой Японии потеря чести могла быть смыта харакири, а в демократическом обществе политик, уличенный в недостойном своего положения поведении, обычно уходит в отставку.
Церковь с самого начала выстраивалась как семья, в которой все дети единого Отца.  Церковь во многом и завоевала такую популярность, потому что укрепляла единство, а это то, что было понятно всем и ценилось людьми задолго до нее. Церковь смогла расширить человеческие связи. Любой житель деревни или местечка мог теперь почувствовать себя единым целым не только со своей родней, но и со всеми, кто разделяет с ним общую веру.   Множество религиозных обрядов носило массовый характер, укрепляя мысль о том, что нельзя спастись поодиночке, только всем вместе. Как это всегда и было в каждой патриархальной семье, племени, или деревенской общине, только помогая друг другу можно пережить зиму и встретить обновление весны.
Реформация не остановилась на отказе от единства с Римом. Вместо того, чтобы создавать на освободившемся пространстве собственную церковную иерархию, Лютер предлагает сделать Церковь невидимой, то есть свободной не только от иерархии, но и вообще от любых социальных институтов, включая монастыри. 
Для протестантов с их пуританской моралью были характерны крайняя строгость нравов, трудолюбие, расчётливость и бережливость, а аскетичность и ограничение потребностей прививалась с самого детства. В Англии отдельные группы протестантов сформировали целые общины пуритан, в среде которых были особенно строгие требования. Игрушки, например, считались бесполезными, а дети вместо того, чтобы тратить время на игры, с малолетства приучались помогать взрослым в работе.
Стремление к экономии, к отказу от дорогостоящих обрядов – это не единственное, что могли противопоставить беспрецедентному золотому потоку, который хлынул из Америки в католическую Испанию и через неё в Рим.
Обделенные страны не получили свое золотое руно и для того, чтобы восстановить справедливость, одного аскетизма было недостаточно. Только разорвав с центром и получив максимальную автономию, можно было отказать Риму в своих деньгах. Только так можно было направить с таким трудом заработанные деньги на рост собственного блага. 

Конечно же не недостатки католической Церкви, а стремление к справедливости, обособлению или, как ещё говорят, к национальному самосознания, сподвигли Мартина Лютера отказаться от идеи Церкви, как сообщества людей и, взяв за основу духовный опыт отдельного человека, реформировать её в невидимую Церковь, где каждый верующий считается частью Церкви просто по факту принадлежности к вере.
Давайте попробуем максимально практично ответить на вопрос, что же на самом деле ждал от реформации зарождающийся класс торговцев и предпринимателей? Ну во-первых, достойного их нового положения и богатства в обществе статуса, а во-вторых, идеологической и моральной поддержки в бизнесе.
Согласитесь, невозможно делать бизнес, опираясь на требования Савонаролы раздать всё бедным. Если в каждом покупателе видеть брата, входить в его непростое положение и прощать ему долги, то скоро разоришься и сам пойдешь по миру. Нужно освободится от всех этих христианских условностей братства и возвышенной любви для процветания торговли.
Протестантство предоставило это в первую очередь. Внутренняя церковь гарантировала, что никакой посторонний человек впредь не сможет осудить торговца за скаредность и лихоимство, а с внутренним голосом он уже сам подберет для этого подходящие эпитеты, вроде деловой хватки или предпринимательской смекалки.
Однако этого было мало. Дело в том, что с точки зрения феодальных отношений торговля была последним из занятий.  Христианство благословляло труженика на труд в поле и воина на ратное дело, а торговлю и стяжательство презирало.  «Удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Небесное» (Евангелие от Матфея 19 стих 24). В созидательной экономике, настроенной на выживание, излишки были если не случайны, то, во всяком случае, не стабильно ожидаемы. А богатство в условиях регулярного голода вообще выглядело кощунственно.
Как же поступить с богатством и со статусом торговца, если первым принципом объявили только Писание (sola Scripture). Из песни, как говорится песню не выкинешь. Тезис об игольном ушке не отменишь, а всем хочется попасть в рай. Веру то ведь никто не отменял.  Такая задачка любого поставила бы в тупик. Но не стоит недооценивать первых протестантских богословов. Сознание у них работало на зависть. Если Вы не можете возвысить торговца, то нужно попросту всех уронить до его уровня. 
Так рождается доктрина Sola Gratia, которая утверждает, что все люди греховны от самого рождения, и человек может получить спасение от Бога только как незаслуженную милость и Божью благодать, а не в качестве заслуженной награды.
Всё, путь открыт! Если уж рожден таким и праведностью ничего не изменишь, то «игольное ушко» теперь одинаково для всех. Вперед за богатством и радостями жизни, которое оно дает в жизни! 
Здесь надо заметить, что так как протестантизм не мог стать верой по интересам, а охватывал территории, то новую религию пришлось принять и крестьянским общинам, которые проживали на этих территориях, но при этом нуждались всё в той же сплоченности.  Вероятно, именно поэтому предоставленная протестантизмом свобода, вызвала к жизни ещё большую сплоченность и доходящую до крайностей пуританскую мораль в крестьянских общинах.
Реформация сделала первый шажок по ограничению влияния церкви на жизнь человека. Благодаря новшествам качества благочестивого человека и спасение его души стали зависеть только от исполнения заповедей и искренности молитв. Это на первых порах никак не повлияло на раскрепощение нравов.  Но несомненно то, что ослаблялась, пока только на уровне идеи, зависимость отдельного человека от общественной оценки. И как следствие, открывался путь для ослабления общинных связей.
Казалось бы, с точки зрения современного просвещённого человека незначительная измененная деталь, но на самом деле это огромный шаг для человечества. На первых порах очень не смело, но чем дальше, тем более широко открывался неимоверный простор для личностной свободы.
В любом случае, теперь многим людям предоставлялась возможность стать немного свободнее, убеждаясь, что жизнь – это жизнь, и не надо смешивать жизненные потребности с духовными, а значит нет ничего постыдного в богатстве, в успехе, и нет никакого смысла бороться с естественными желаниями.  Это ли не освобождение от католических догм?
И здесь мы должны полностью согласится с Фукуямой: то было судьбоносное движение, где сошлись на историческом перекрестке свобода и жажда признания. Если у самых истоков зарождения человеческого вида стремление к свободе вело к неминуемой гибели, а в дальнейшей истории даже малейшие проявление этого стремления почти не проглядываются, то Реформация, возникшая из-за несправедливого распределения богатства, что задело чувство собственного достоинства местных элит и чувство справедливости простых верующих, в итоге вызвала пробуждение таких явлений, как сепаратизм и «невидимая церковь». Можно с большой долей уверенности предположить, что именно здесь жажда признания породила то, что вестник конца истории называет стремлением к свободе.   
Кратко. Реформация предоставила зарождающемуся классу торговцев и предпринимателей необходимую свободу от угрызений совести и требований христианской морали, позволив стартовать бурному развитию капитализма в Европе. Можно сказать, что протестантизм стал религией среднего класса, но точнее будет назвать его религией торговцев и предпринимателей.


- 12 -
Закон воздаяния и «невидимая рука».

Реформация сняла огромный груз с души определенной части верующих, позволив предпринимательскую деятельность со всеми её моральными издержками вынести за скобки христианских моральных принципов. Деловая хватка и коммерческая смекалка, согласно последним протестантским директивам, теперь никак не влияли на спасение души.
Только наметившиеся веяния привели к позитивным изменениям в экономике отдельных частей Европы. Рост богатства в протестантских странах привел к некоторому улучшению благосостояния, из-за чего аскетичные наклонности населения уже переставали играть ту спасительную роль, что раньше. 
Со временем завоевания Реформации развились в достижения либерализма, для которого уже не столько бессмертие души стало целью и путеводной звездой, сколько свобода. При чем если душа нематериальна, и забота о ней ничего не требовала от протестанта, кроме молитвы, то стремление к свободе внезапно обрело вполне материальные формы. Во всяком случае по крайней мере на первых порах, свобода связывалась исключительно с защитой частной собственности.
Можно сказать, что произошел один из самых значимых поворотов в истории, когда стремление к внутреннему совершенству в человеческих умах уступило приоритет стремлению к материальному достатку.
Наверное, в этом не было ничего страшного, тем более что протестантские богословы с самого начала честно признали бессилие достичь хоть сколько-нибудь значимых результатов в совершенствовании человеческой природы, утвердив концепцию Sola Gratia.
Фокус в том, что c развитием капитализма увеличивался материальный достаток, о котором надо было заботиться. И с его неуклонным ростом в условиях экономики распределения появилась надежда, пока очень смутная, на то, что если всем достанется столько добра, сколько их душе надобно, то всё сразу и наладится. Люди станут сыты, светлолики и перестанут друг на дружку бросаться, в смысле воевать и бунты учинять.         
Уже упомянутому выше Адаму Смиту приписывают концепцию «Homo economicus» («человека экономического»), согласно которой люди, обмениваясь продуктами своего труда с другими, стремясь к личной выгоде и комфорту, тем самым неосознанно работают на благо общества; добывая богатство для себя, они, даже не желая того, обеспечивают рост общего уровня достатка.
В отличие от «Homo economicus», которого только приписывают великому шотландцу, метафору о «невидимой руке» рынка он использовал часто и с удовольствием.  О «невидимой руке» он упоминает впервые в «Истории астрономии», а затем в «Теории нравственных чувств» (1759 г.) и в «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776 г.) для пояснения природы экономических процессов.
В «Богатстве народов» в частности Адам Смит утверждал, что, когда человек «имеет в виду лишь свой собственный интерес, и осуществляя это производство таким образом, чтобы его продукт обладал максимальной стоимостью, он преследует лишь свою собственную выгоду, причём в этом случае, как и во многих других, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения; при этом общество не всегда страдает от того, что эта цель не входила в его намерения. Преследуя свои собственные интересы, он часто более действительным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это.» 
Данное утверждение кажется неожиданным и сегодня, но во времена опубликования звучало не просто парадоксально, а настоящим вызовом христианской морали. Как так: эгоизм и корысть не вредят, а служат интересам общества. Это случайно не опечатка? На самом деле Адам Смит всего лишь довел до своего логического совершенства протестантскую религиозную доктрину Quinque sola.
Если Реформация, по понятным причинам, отвергла христианскую концепцию о делании добрых дел, заявив, что Божья благодать приходит как незаслуженный дар в ответ на молитвы, то Смит пошел дальше, обнаружив, что в экономических отношениях всё работает ещё интересней. Стремясь к личной выгоде, говорит он, и благодаря «невидимой руке» алчные и эгоистические устремления ведут если не к Божьей благодати, то уж к общему благу точно.
Безусловно, такая концепция намного более способствует развитию капитализма, чем то, что сказано в Библии: «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною» (Евангелие от Матфея 19:21)
Вместо того, чтобы предлагать раздать нищим с таким трудом накопленное добро, Адам Смит, почти как первый человек, взяв в руки плод с Древа Познания и долго разглядывая его, вдруг обнаружил, что то, что многие до него воспринимали за червоточину, на самом деле отпечаток пальца «невидимой рукой». А обнаружив это, он сделал величайшее открытие, изменившее мир. Оказалось, что хозяйствующие субъекты заботясь о своих корыстных интересах, могут не только обрести сокровища на Земле, так ещё и наполнить Землю бесчисленными дарами.
Кристаллизуя эту формулу, выходит примерно следующее: если хочешь быть полезным членом общества, не стоит раздавать свое добро нищим, вместо этого следует брать и брать, преумножая свое добро. Только заботясь об увеличении своего личного достатка, каждый наполняет мир добром и, тем самым, помогает миру стать лучше и богаче!
Такая формула может любого завести в тупик. Но только поначалу, поскольку простое прямолинейное восприятие её не отражает общей картины. Действительно, с чисто математической точки зрения, если каждый захочет последовать этой формуле и станет только брать от общего блага (гипотетических общих закромов) всё больше и больше, то уже очень скоро ничего не останется и всё общее добро перейдет в частные руки. Но в экономике несколько иные законы, и этими законами руководит «невидимая рука», благодаря которой чем больше берешь, тем больше остается.      
Идея насколько удивительная, настолько же и комфортная, не требующая никаких умственных или моральных усилий над собой. Ведь, согласитесь, чтобы раздавать своё нужно стать человеком с большой буквы, а для того, чтобы получать доход — нужны несколько иные качества. Чтобы никого не обидеть назовем их естественными. Особенно приятно монетизируя эти естественные качества в прибыль, ещё и осознавать, что, ты, оказывается, способствуешь росту какого-то там общего блага. 
Ну разве не прелесть? Как же заумно представлялось и представляется некоторым людям вся эта христианская мораль: раздай, а тебе потом когда-то воздастся за это, и как ласкает слух новая экономическая доктрина: бери, бери побольше и сделаешь мир лучше.
Два важных пояснения. Первое: если для времени победившего капитализма эта формулы хоть и несколько режет слух, но всё же вполне оправдана, то как её могли принять люди христианской эпохи, видящие в стяжательстве и эгоизме зло, за которым последует неминуемая кара если не на Земле, так на Небесах? 
В ответе на этот вопрос кроется величайшая догадка Адама Смита, которая скрывается в природе «невидимой руке». Будучи крещенным христианином, (его семья относилась к пресвитерианской Церкви Шотландии), Адам Смит не мог, хотя бы на подсознательном уровне, не полагаться на проведение Господне, и поэтому более чем возможно, что, говоря о «невидимой руке» он не имел ввиду некий абстрактный экономический инструмент, а вполне конкретную руку. Руку Бога!
Существуют исследования утверждающие, что данная интерпретация «предлагает имеющую веские основания точку зрения, в соответствии с которой используемый им образ невидимой руки восходит к провиденциальным ассоциациям, связанным с этим понятием, распространённым в Шотландии в XVIII в. и, возможно, из обсуждения Исааком Ньютоном движимых Богом частей вселенной как частей человеческого тела. Это представляется весьма вероятным, поскольку тесная связь между Смитом и Ньютоном не вызывает сомнений. К тому же, Смит впервые использовал образ невидимой руки в очерке, посвященном обсуждению научного подхода именно этого учёного ».
Даже если это не так, и Смит рассуждал лишь экономическими категориями, куда важнее, как его «слово отзовется» - или, другими словами, как его идеи воспринимались читателями. А читатели его были по большей части дельные люди и все сплошь протестанты и отдельные католики, для которых закон воздаяния был не пустым звуком.
Итак, согласно Адаму Смиту выходило, что всё устроено таким образом, что сами по себе люди несовершенны - в смысле греховны (протестантская доктрина Sola Gratia), и за что бы они не брались, пытаясь делать добро другим людям, как правило, выходит всем боком. Но если люди не сопротивляются своей греховной природе (алчности и эгоизму), то тут же вступает в дело Бог и превращает их алчность в общее благо и эгоизм в добро, точно так же как Христос в свое время превратил воду в вино.
Превращение воды в вино было первое из чудес, совершённых Иисусом (Евангелие от Иоанна 2:11). Этим Христос доказал своё величие, и его ученики уверовали в него.
Развивая эту мысль, из логики «богатства народов» следует, что, пытаясь совершить что-то хорошее, доброе, светлое люди покушаются на величие Христово, лишают его присутствия среди смертных, потому что, только продолжая вершить чудеса, Бог являет себя людям, и, напротив, эгоисты и себялюбцы помогают Христу продолжить совершать чудеса, превращая эгоизм в добро и заботу о ближнем, а алчность во всеобщее благо.
Аж дух захватывает! Недаром глава британского правительства Уильям Питт-младший, по словам одного из современников, встретив Смита в обществе в 1787 году, отказался садиться раньше него.  Это поистине преклонение равное преклонению перед английским королем. Если не больше!
Второе пояснение. Важным элементов превращения эгоистических наклонностей отдельного человека в общее благо является отношение к капиталу. Мотовство аристократии А. Смит подвергал жёсткой критике, называя аристократов расточителями и врагами общественного блага, а бережливых людей — общественными благодетелями.
Бережливость приветствовалась им не та, которую сатирически описал в образе помещика Плюшкина полвека спустя Н.В. Гоголь в «Мертвых Душах», а сугубо капиталистическая. В накоплении капитала Смит видел главную задачу предпринимателя. Скопленную прибыль капиталист должен вкладывать в производство, что, по его мнению, ведёт к росту богатства всего общества, но только в том случае, когда увеличение размера капитала связано с вовлечением в производство дополнительного труда и соответственно увеличением совокупной стоимости произведённой продукции, которой сопутствует увеличение потребления.
Не будем здесь искать противоречий между критикой расточительности и ростом потребления, помня тот факт, что в те небогатые времена практически единственным платёжеспособным потребителем являлась аристократия и, осуждая расточительность, можно было ненароком накликать угнетение потребления с последующим кризисом перепроизводства, что случалось впоследствии не раз и не два. Но это всё мелочи, особенно учитывая, что ни о каких кризисах перепроизводства на этапе первоначального накопления капитала ещё особенно не помышляли. 
Отметим только, что идея инвестиционной бережливости по Смиту — это замечательная интерпретация пуританской морали. Для людей, привыкших вести скромный образ жизни и не готовых менять свои привычки, предлагалось оставаться и дальше такими же экономными, с той лишь разницей, что накопленное теперь не нужно хранить под подушкой, а инвестировать в бизнес. 
Не зря перед Смитом снимали шляпы премьер-министры и парламенты. Такой элегантный ход достоин восхищения. Пусть самые убежденные пуритане остаются пуританами, если им так хочется, но для спасения их душ и во имя общего блага денежки лучше нести в экономику, а не прятать под подушку. Так они намного быстрее достигнут своей цели спасения души, поскольку это уже не будет греховным проявлением скаредности и стяжательства, а станет работать в богоугодном деле по росту общего блага. 
Посвятив большую часть своих научных трудов вопросам этики и морали, Адам Смит поднял вопросы мотивации человеческих поступков почти до христианских высот. Отдавая предпочтение альтруизму, он был уверен, «что выражать свое сочувствие другим и забывать самого себя, ограничивать насколько возможно личный эгоизм и отдаваться снисходительной симпатии к другим представляет высшую степень нравственного совершенства, на какую только способна человеческая природа ». Вместе с тем, он отдавал должное разумному эгоизму рыночных отношений, говоря: «Дай мне то, что мне нужно, и ты получишь то, что необходимо тебе… Именно таким путем мы получаем друг от друга преимущественную часть услуг, в которых мы нуждаемся ».
Парадокс состоит в том, что при всей приверженности к высокой морали, Адам Смит, будучи вдумчивым учёным, не просто констатировал неизбежность эгоистических побуждений под воздействием свободного рынка, но и «невидимой рукой» разорвал тысячелетний закон воздаяния. Если до «богатства народов» для того, чтобы оставаться в гармонии с внешним миром нужно было каждый раз, что-то получая, стараться отдавать взамен, то благодаря вмешательству «невидимой руки» мир стал другим.
Вообще, исторически восприятие причинно-следственных связей между действием и откликом на него окружающего мира возник даже не с монотеизмом. Уже при анимализме люди воспринимали себя частью природы и осознавали ответственность за каждое вмешательство, нарушающее общую гармонию, будь то убийство животного на охоте или срубленное для костра дерево. Замаливание вины за такое вмешательство и воздание благодарности преследовали целью восстановление потревоженного равновесия. 
Позднее языческим богам несли дары, надеясь на ответную реакцию: добро за добро (ну а поскольку ждали добра от богов, то, что им стоит преумножить полученное многократно в ответной благодарности).  Для христиан и мусульман нарушением вселенской гармонии является грех, а благотворительность и добрые дела служат как раз восстановлению равновесия.
Сегодня Голливуд старается выпускать в кинопрокат фильмы с позитивным финалом, где злодей непременно оказывается побежденным, а добро торжествует. Менеджеры от кино не понаслышке знают, чего ждут зрители. И в результате, зло, безраздельно властвующее на протяжении всего экранного времени, обязательно будет к концу действия наказано, а добро, наконец-то, будет вознаграждено.  В противном случае зрители отчего-то почувствуют себя обманутыми и не проголосуют за такое развитие событий долларом и прочими национальными валютами.   
Благодаря «невидимой руке» рынка открылась магическая возможность брать, ничего не отдавая взамен. Равновесие теперь поддерживалось иными законами - законами распределения, заботиться об общем благе теперь стало не только не нужно, но и вредно, поскольку это грозило вмешательством в «филигранную работу» невидимой руки.
Разорвалась связь между предприимчивым человеком и окружающим миром. Воцарилась новая гармония – гармония рынка (если её можно так назвать), в которой ответная благодарность и забота о ближнем сменилась заботой о личном достатке, только с ростом которого и может, по мнению Адама Смита, преумножаться общий достаток.   
Нет, закон воздаяния никуда не делся. Он всё так же пронизывает все сферы человеческих отношений, как и тысячи лет назад. Что уж говорить, если даже в девизе французской революции 1789 года «свобода, равенство, братство» (Libert;, ;galit;, Fraternit;), понятие братства формулируется в полном соответствии с законом воздаяния, который в декларации прав и обязанностей человека и гражданина от 1795 года звучит так: «Все обязанности человека и гражданина   вытекают   из следующих двух принципов, заключенных во всех сердцах от природы. Не делайте другому того, что вы не хотите, чтобы сделали вам.  Постоянно делайте другим то доброе, что вы хотели бы получить сами.  ».
Только для дельного человека и свободного рынка было сделано исключение. Если в любых иных ситуациях закон воздаяния продолжает оставаться моральным ориентиром, то в коммерции, получив доход, отдавать справедливую долю людям, работавшим на тебя, уже не требуется. Вместо этого нужно передать их долю «невидимой руке», которая лучше распорядится добром и, в итоге, только она и сделает мир богаче и счастливее.    
 Кратко. Реформация, заронив идею свободы в умы верующих, дала толчок к развитию частной собственности и экономической инициативы. Протестантская религия дала зеленый свет развитию либеральных идей, которые сформировали уважительное отношение к частной собственности.  Возможно, не желая того, Адам Смит наделил предприимчивых владельцев частной собственности судьбоносной миссией, помогая тем самым формированию обособленного сообщества (семьи, класса), обремененного особыми задачами и не связанного с другими слоями общества моральными обязательствами. Хотел он того или нет, но А. Смит сформировал этику владельцев капитала, суть которой можно сформулировать как: служи всеми силами росту личного капитала, а всё остальное оставь «невидимой руке».   

- 13 -
Разделённая земля.

«Богатство народов» снискало популярность после первой же публикации. При жизни автора книга переиздавалась четырежды. Встречаются оценки «Богатства» как самой важной книги XVIII века , или по крайней мере как вершины экономической мысли этого столетия . Эта книга произвела большое впечатление на «практических людей своего времени», отметивших сочетание «глубины философских изысканий» и «обширного знакомства с деталями»  .
Еще до «Богатства» не меньшей популярностью пользовалась «Теория нравственных чувств», в которой Адам Смит разобрал историю морали, подняв вопросы эмпатии, соотношения эгоизма и альтруизма.  При том, что нравственное совершенство для Смита — это ограничение личных эгоистических побуждений, он признавал, что достижению нравственного идеала мешают человеческие страсти (чувства).
Адам Смит ещё много чего написал замечательного, но публике отчего-то запомнилась только «невидимая рука». Если довольно ограниченный круг специалистов может часами обсуждать различные аспекты этики Смита, то в широкие массы ушли отчего-то только цитаты о «невидимой руке» свободного рынка. Это чем-то напоминает воспитательный процесс, когда родитель долгие годы передавал своему ребенку сотни  наказов и советов, выстраданных личным опытом и кристаллизованных в высокие моральные принципы, а спустя какое-то время из всего этого многообразия дитя выдает всего одну фразу, и родителю остается только гадать, связанно это хоть как-то с его талантом воспитателя или эта мысль была той самой одной – единственной важной крупицей, которая только и волновала сознание подрастающего человека.    
Вряд ли популярность книг Смита была связана с глубинным интересом публики к отвлеченной философии. Куда вероятнее, что читателя интересовали этические вопросы, непосредственно касающиеся его жизни. В меняющемся мире дельный человек желал понять то место, которое он занимает в новом миропорядке. Кто я? Зачем я? Плохо я поступаю или хорошо, накапливая богатство, и как к этому должны относится другие люди? То, что люди относятся к чужому богатству плохо, можно было догадаться и без умных книг, но возможно люди ошибаются, чего-то недопонимая в этом сложном многогранном мире.   
 В отличии от многих других философов, Адам Смит исходил из более консервативной точки зрения на мораль.  Если для таких философов-утилитаристов, как Иеремия (Джереми) Бентам и Джон Стюарт Милль основой поведения людей является их экономический интерес, если для гедонистического представления счастье определяется независимо от морали, то «для Смита это невозможно. Смит считает удовлетворение требований беспристрастного наблюдателя неотъемлемой частью счастья; нет счастья, независимого от морали ».
Внутренний беспристрастный наблюдатель стал востребован в протестантской среде с обретением свободы от единой Церкви и от её «высокомерного» одобрения или осуждения поступков верующих. Изначально «наблюдатель» вполне мог ассоциироваться и непосредственно с Творцом, но по мере распространения деизма и атеизма стал принимать для людей, придерживающихся таких взглядов, образ идеального Альтер эго.  Теперь для них задача обретения личного счастья состояла не в одобрении Церкви и/или общества, а в благосклонности этого «беспристрастного наблюдателя».
Беспристрастность такого наблюдателя многократно ставилась под сомнение. Его независимость от общественного мнения ставится под сомнение хотя бы тем, что «беспристрастный наблюдатель развивается в нас как часть наших усилий привести свои чувства в соответствие с чувствами людей, находящихся непосредственно вокруг нас. “Главная составляющая человеческого счастья”, по Смиту, проистекает из сознания того, что мы “любимы”, но это невозможно, если наши чувства и действия, которые мы предпринимаем в соответствии с этими чувствами, не встречают одобрения других людей» .
 В этом ракурсе практических людей той эпохи не могло не волновать то, как к ним и к тому, как они ведут свои дела, относятся окружающие. Особенно это важно для них, если мы согласимся с утверждением Адама Смита о том, что причина устремлённости людей к богатству состоит не столько в желании достичь материального благополучия, сколько в том, чтобы обратить на себя внимание, вызвать одобрение и похвалу. Действительно, заполучить богатства и стать изгоем – это мало кому понравится. В чем тогда смысл всех этих богатств, если общество будет презирать их обладателя?
К началу XIX века идеи Смита оказали наибольшее влияние в Англии и Франции, где землевладельческая элита быстрее всего сдавала свои позиции по сравнению с той же Испанией, в которой «Богатство народов» и не издавалось будто бы из-за негласного запрета инквизиции. Зато первый комментированный перевод «Богатства народов» был издан во Франции уже в 1802 году, где наряду с Великобританией первыми восторженными почитателями книги всё же были в основном «практические люди» — политики и предприниматели.
В отличии от землевладельцев, занимающих важное положение в монархической структуре, с честью и достоинством несущих свое «бремя» защитников отечества, купцы и предприниматели разве что в протестантских странах получили более-менее адекватное их амбициям положение, а во всех католических и православных странах относились к третьему сословию, т.е. приравнивались к крестьянам и прочим простолюдинам. 
При этом их вклад в развитие экономики всё возрастал. Одни «практические люди» владели акциями Вест-Индской компании, другие - скромной ткацкой фабрикой или небольшой шахтой, третьи – обширными плантациями сахарного тростника в Новом Свете, а четвертые вносили полезные для развития колоний инициативы в английский парламент.  Самые богатые использовали труд рабов, те, что победнее – наемных работников, но если рабов договорились изначально не считать за людей, то как владельцу капитала было добиться похвалы своих рабочих, при том, что он нещадно их грабил, или восторженного одобрения общества, если, когда он всё ещё относился к сословию простолюдинов? 
А как спрашивается, дельному человеку было договорится со своим «беспристрастным наблюдателем», когда условия и оплата трудящихся на него работников не сильно отличалась от условий жизни и стоимости содержания рабов? Ведь на получаемые деньги за 15-часовой рабочий день можно было обеспечить себе и своим семьям лишь полуголодное и полу скотскому существование.
Мало того, что предприниматель тех времен ещё не был так просвещен, и оттого очень переживал за свою бессмертную душу, так ещё и в силу своего стремления к богатству (по Смиту) надеялся заручится восторженной любовью общества, в то время как условия жесткой конкуренции не позволяли ему платить рабочим больше, чем себе? Торгуя хлебом, шерстью, тканями, чаем, опиумом или теми же рабами истинный христианин должен был хотя бы изредка испытывать если не угрызения совести, то чувство неловкости оттого, что занят доходным, но при этом довольно грязным делом.
А тут вдруг такая великолепная книга, сочетающая «глубины философских изысканий» с «обширным знакомством с деталями». Как же должно было замечательно какому-нибудь добропорядочному акционеру или плантатору заокеанских колоний сесть перед камином и углубится в изысканные философские глубины после долгого и трудного дня.
Как не крути, но рядовому акционеру Вест-Индской компании приходилось знакомится с годовыми отчетами, в которых сообщалось, что по основному виду деятельности компании на каждого доставленного до Нового Света раба приходилось несколько умерших при транспортировке от удушья в трюмах. Это не могло не огорчать. 
С другой стороны, при цене 3 фунта стерлингов за одного взрослого раба в Африке, уже в Бостоне, Чарлстоне или Новом Орлеане его стоимость возрастала до 16-20 фунтов.  Выходило, что за одно плавание можно было удвоить первоначальные капиталовложения или потерять всё, если корабль пойдет ко дну. 
Всё-таки мы часто забываем о важнейшем свойстве научной мысли, о её терапевтическом эффекте. Наука способна не только вдохновлять, созидать, лечить, но и исцелять души, хоть наука и не признает такой эфемерной субстанции.
Как должно было умилительно какому-нибудь предпринимателю открыть для себя что, получая доход с торговли чаем, специями или рабами, он, на самом деле, помогает «невидимой руке» совершать чудеса: превращать личный эгоизм и алчность в заботу о ближнем. Наверное, не один «практический» человек прослезился над этими бессмертными строками, вдруг осознав, что участвует в великом замысле по превращению Земли в Рай.
Теперь исцеленный акционер, владелец мануфактуры или шахты, вместо того чтобы впустую тратить нервы на непродуктивные переживания и, что особенно важно, деньги на храмы и благотворительность, мог со спокойной совестью вкладывать все свои прибыли в закупку станков или наем новых работников. Благо работа за станком не требовала квалификации, и вместо чрезмерной оплаты труда взрослых мужчин можно было значительно меньше платить женщинам и детям, которые были готовы работать те же 14-15 часов. Заботясь об общем благе, особенно важно не забывать об эффективности производства, в связи с чем очень востребованным в те времена стало нанимать в угольные шахты шалопаев лет эдак с пяти-шести. 
Мы можем, положа руку на сердце, уверить читателя, что не из-за популярности «Богатство народов» среди практических людей, а исключительно по причины дешевизны детской рабочей силы, к середине XIX века почти половина рабочих на фабриках Англии была младше 18 лет.  Все эти благочестивые мужи не алчности ради использовали труд детей, вынужденных целые дни работать в бесчеловечных условиях, а лишь правильно инвестировали капитал, увеличивая тем самым благо общества, чтобы под этим не подразумевалось.
Помните великолепную сказку А. Н. Толстого «Золотой ключик, или Приключения Буратино»? В ней есть великолепный по драматизму эпизод, когда Буратино лишается пяти золотых на Поле Чудес. В телевизионной интерпретации сказки Елена Санаева и Ролан Быков, исполнившие роли Лисы Алисы и Кота Базилио, поют песенку полную глубочайшего смысла для всех инвесторов на все времена: 
Не прячьте ваши денежки
по банкам и углам,
несите ваши денежки,
иначе быть беде.

И в полночь ваши денежки
заройте в землю там,
и в полночь ваши денежки
заройте в землю где?

Не горы, не овраги и не лес,
не океан без дна и берегов,
а поле, поле чудес,
поле чудес в стране дураков.

Полейте хорошенечко --
советуем мы вам,
и вырастут ветвистые
деревья в темноте.

Но вместо листьев денежки
засеребрятся там,
но вместо листьев денежки
зазолотятся где?

Не горы, не овраги и не лес,
не океан без дна и берегов,
а поле, поле чудес
поле чудес в стране дураков.

Не будем слишком строги к авторам и исполнителям сих замечательных строк за то, что они популяризировала идею Алексея Толстого, так саркастически интерпретировавшего величайшую идею Адама Смита. В 1936 году, когда создавалось это бессмертное произведение, из страны зарождающегося социализма в довольно наивной надежде на построение нового мира справедливости все страны капитала представлялись слегка странными и смешными, если не сказать похлеще.   
Для нас важно другое. Важна та сила творческого прозрения только и способная проникнуть в самую суть идеи, которую так мудро озвучил великий предтеча Кота Базилио из Шотландии. Всё просто: владельцы капитала несут свои деньги на Поле Чудес, где благодаря их инвестициям на бесплодных землях старого мира произрастут множество деревьев, на которых вместо запретных плодов, «засеребрятся там» награды за их труды, а само Поле Чудес наполнится «общим благом» и со временем превратится в Эдемский сад.
___________________________________________________________

Джон А. Тейлор в книге «Адам Смит и неолиберальная экономика» утверждает, что «в настоящее время наследие Смита напоминает палимпсест. Возможно, это слово вам незнакомо. Палимпсест – это папирус, на котором были написаны два текста, один поверх другого. Первый соскоблили, чтобы поверх него можно было написать новый… Нечто подобное в настоящее время происходит с наследием Смита. Последующие экономисты записали стандартную точку зрения поверх его теорий, делая акцент только на том, что у Смита предвещает его позднейшую теорию, изложенную в «Богатстве народов»» .
Что же такого было спрятано в оригинале, если сам Тейлор выявляет в рассуждениях Смита лукавый силлогизм, следуя логики которого «вам пришлось бы согласиться с тем, что алчность полезна и посему прекрасна, и, следовательно, является благом »?
Возможно будет честнее согласиться с этикой самого Смита и признать, что автор искал одобрения личного «беспристрастного наблюдателя» и, следовательно, стремился привести свои соображения в соответствие с чувствами и чаяниями читателей, тем самым пытаясь (возможно неосознанно) заручиться одобрением других людей, среди которых существенную долю занимали весьма дельные и очень предприимчивые.
Не исключено, что вся сила одобрения алчности, заложенная в его трудах, и происходит из-за предшествующих ей высокоморальных рассуждений. Мол, если уж человек с такими высокими этическими представлениями считает, что алчность — это благо, то что же остается нам простым смертным? Только согласится!   
Приведем максимально полно описание А. Смитом воздействия «невидимой руки» из «Теории нравственных чувств»: «Земля почти всегда питает все то население, которое обрабатывает ее. Одни богатые избирают из общей массы то, что наиболее драгоценно или редко. В сущности, они потребляют не более, чем бедные. Несмотря на свою алчность и на свой эгоизм несмотря на то, что они преследуют только личные выгоды несмотря на то, что они стараются удовлетворить только свои пустые и ненасытные желания, используя для этого труд тысяч, тем не менее они разделяют с последним бедняком плоды работ, производимых по их приказанию. По-видимому, какая-то невидимая рука заставляет их принимать участие в таком же распределении предметов, необходимых для жизни, какое существовало бы, если бы земля была распределена поровну между всеми населяющими ее людьми. Таким образом, без всякого преднамеренного желания и вовсе того не подозревая, богатый служит общественным интересам и умножению человеческого рода ».
Этот отрывок мне кажется наиболее содержательным по сравнению с наиболее цитируемым, поскольку включает помимо «руки» ещё и некое объяснение такому благотворному её воздействия на распределение товаров как будто бы   земля «распределена поровну между всеми».
«При чём тут земля?» — спросите вы. И я вместе с вами. Какое отношение купцы и предприниматели имеют к земле и о каком равном распределении идет речь? Если землю и делили между собой государства, то далеко не поровну, а купцам если и было дело до земли, то только в качестве объекта покупки – продажи или извлечения ренты.
Без сомнения, отсылка к земле — это художественный образ, призванный вызвать в сознании читателя представление о чём-то очень близком, важном и справедливом, наделяющем всеми этими качествами ничего не подозревающего богатея, без всякого преднамеренного желания вдруг начинающего служить общественным интересам.
С другой стороны, Адам Смит не мог не знать в каких человеческих сообществах «земля была распределена поровну» без всяких если. За семейные и соседские общины при его жизни ещё не взялись основательно и только полвека спустя, не без влияния его трудов, дельные люди уничтожат общины не только в его родной Шотландии, но и во всем королевстве. 
Именно в общинах земля имела свойство быть разделенной поровну.  Ко времени написания бессмертных строк в Великобритании к таковым относились уже только земли общего пользования, хотя задолго до того и все прочие земли были общими. В те незапамятные времена в больших крестьянских семьях и семейных общинах и урожай был общим, и вследствие этого каждый член семейной общины действительно служил общим интересам и умножению своего рода.
Когда в производстве необходимых продуктов питания стал появляться излишек, появилась потребность в торговле и универсальном средстве обмена. Удобным средством обмена стали золотые и серебряные монеты, а их суммарная стоимость примерно всегда соответствовала общей стоимости всех товаров. Так что не земля, а деньги являются тем волшебным ингредиентом, поделенным поровну между людьми.  Конечно же речь идет не о буквальном равенстве в обладании конкретными монетами, а том рыночном равновесии, которое довольно быстро выправляет любые перекосы цен любых товаров.
При такой картине совершенно понятно каким образом для Адама Смита богатый может служить интересам общего блага. Богатый соглашается с рыночной стоимостью справедливо оцененного продукта или устремляется за сверхприбылью при обнаружении товара с завышенной стоимостью, тем самым наравне с другими такими же алчными предпринимателями восстанавливая справедливую стоимость этого товара избыточным предложением.
Алчность служит рынку. Без неё не работали бы рыночные механизмы, а без человеческого одобрения торговля и перераспределение не стало бы столь популярным занятием. Захотели бы тысячи благородных и не очень людей вставать на непростую предпринимательскую стезю, если бы так же, как и в средние века торгашество считалось бы бесчестным делом, недостойным порядочного человека?
Только человек таких высоких моральный принципов, как Адам Смит, смог взять на себя такую сложную, но при этом архиважную задачу, по наделению необыкновенно нужной для рыночной экономики работы удивительными качествами, которые никак и не сформируешь иначе, как «невидимая рука-избранность».
Мы должны отдать должное его смелости и великодушию, поскольку в то время популяризировать труд торговца было сродни популяризации труда ассенизатора. А представителям этой древнейшей профессии остается лишь сожалеть, что ни один из титанов мысли не взялся за то, чтобы своим недюжинным умом слегка облагородить сопутствующей их работе запах, а заодно и возвысить столь же художественным образом их без сомнения полезный труд до тех недосягаемых высот почета и уважения, какой сопутствуют списочному составу всевозможных рейтингов самых-самых богатых. Нельзя сказать, что каждый разглядывающий подобные рейтинги не кривит нос, что ни в коем случае не значит, что неблаговидный запашок ещё пробивается сквозь глянец.      
Как бы кто к этому не относился, но Адам Смит достойно справился, и мир стал другим во многом благодаря его гению. Жить стало намного лучше, жить стало веселее. «Невидимая рука» сделала свое дело, наделив «беспристрастного наблюдателя» богатых и деловых людей особым магическим свойством видеть в собственной алчности особую добродетель, которую не способны понять и оценить наемные работники и прочие простолюдины, а всех торговцев и вообще дельных людей одарила особой миссией на службе общему благу по превращению Земли в процветающий Эдемский Сад. 
 Кратко. Протестантская религия доктриной Sola Gratia уровняла торговцев и ростовщиков с остальными людьми. Развитие капитализма увеличивало роль владельцев капитала в общественной жизни, и для них быть просто такими же плохими (греховными) как все, было уже недостаточно. Сообразно своему влиянию и богатству, торговцам и прочим дельным людям нужна была достойная роль в общественном устройстве не менее как новых спасителей человечества. Адам Смит своим великим словом подарил им мессианскую задачу осчастливить человечество общим благом. Этим он обессмертил свое имя и дал человечеству надежду на великое будущее.

- 14 -
Общее благо.

Возникает как минимум два вопроса. Что же такое это общее благо, и имеет ли оно право так называться, если большая часть общества от роста такого блага ничего не выигрывает?  Естественно, вопросы эти относятся исключительно ко времени публикации «Богатство народов», поскольку теперь то уж всё совсем по-другому.
В «Теория нравственных чувств» Смит рассуждает на эту тему так: «На том же основании любовь к системности, порядку, к творчеству и изобретательности служит причиной нашего уважения к предприятиям, направленным на всеобщее благо». И далее: «Улучшения в управлении, успехи в торговле и промышленности представляют цели важные и благородные: мы любим заниматься ими, мы принимаем их близко к сердцу, они составляют часть всей правительственной системы и заставляют двигаться колеса политической машины с большей легкостью и согласием» .
Здесь пока вроде бы всё понятно. Всеобщее благо, достигаемое улучшениями в управлении, успехами в торговле и промышленности представляет из себя вполне конкретный набор материальных благ, способных улучить жизнь каждого члена общества. Иными словами, благо это: «совокупность предметов, которые могут уберечь его от солнца и дождя, от стужи и зноя, от голода, от усталости, от нищеты». И чтобы не было никаких сомнений: «эти выгоды простираются на все: люди имеют лучшее помещение, лучшую одежду, лучшую пищу». 
Казалось бы, нет никаких разночтений, особенно после слов: «Различные формы правления уважаются в зависимости от степени благоденствия, которое они доставляют подданным: в этом и состоит их цель и все их значение». Но буквально со следующим предложением ясность заканчивается: «Тем не менее, вследствие пристрастия к известным сочетаниям, вследствие любви к искусству и изобретательности, мы иногда отдаем предпочтение средствам, а не цели и работаем над тем, что может содействовать счастью людей, скорее из желания усовершенствовать систему, чем из непосредственного сочувствия к тем, кому придется испытать на себе ее выгоды или неудобства. Вот почему нередко можно встретить людей, весьма озабоченных общественным благом, которые в прочих отношениях почти утратили чувство человеколюбия, и, напротив, самых человеколюбивых людей, которые лишены всякого чутья относительно общественного блага. То и другое замечание каждый может подтвердить наблюдением над окружающими его явлениями. Можно ли представить пример менее гуманного человека и более одаренного чутьем общественного блага, чем знаменитый законодатель Московии (Петр I)?» 
Казалось бы, цель деятельности, направленной на всеобщее благо, состоит в улучшении благоденствия людей, но при этом зачастую может не опираться на человеколюбие. Возможно, А. Смит всего лишь разминает здесь свою «невидимую руку», но скажите, где Петр 1, и где «совокупность предметов, которые могут уберечь… от солнца и дождя, от стужи и зноя, от голода, от усталости, от нищеты»?
Да, царь Петр отметился в истории как великий полководец, реформатор, градостроитель и как автор нескольких тысяч указов. Он расширил границы государства, прорубил окно в Европу и ещё много чего натворил, но получил ли от этого простой люд «лучшее помещение, лучшую одежду, лучшую пищу»?
Никоим образом, не покушаясь на Петровы великие дела, констатирую лишь, что своей энергичной деятельностью он подорвал финансы страны и опустошил целые губернии. Какая польза для общего блага в том, что народ голодает и умирает в многочисленных войнах или на постройке величественного города среди болот?
Кому-то может показаться, что вместо общего блага у Смита манная каша в голове.  Однако это совсем не так. Во-первых, в понятие общества им, по всей видимости, включались далеко не все подданные короны, а, во-вторых, само понятие блага находилось тогда в процессе трансформации. То, что понимаем под благами мы – это не совсем то, что понимал он и совсем отлично от того, что понимал, скажем, основатель неоплатонизма греческий философ Плотин (204-270 г.), родившийся в Египте и сформировавший свое учение уже в Риме.
Так в неоплатонизме благо – это трансцендентный источник бытия, из которого в процессе его эманации проистекают три главные субстанции бытия: ум (нус), мировая душа (заключающая в себе все индивидуальные души) и космос (телесный мир). Путь человеческой души - восхождение от чувственного мира к слиянию в экстазе с единым, которое вечно сияет в своей сверхпрекрасной благости. (Плотин. “Эннеады” VI 9, 3).
Как видим, в начале нашей эры понятие блага было несколько шире, чем сейчас и вмещало в себя, помимо материальных благ ещё ум и душу.  Христианство приняло эту концепцию, доведя идею блага до понятия высшего добра, истинного счастья и святости. С единственным уточнением, что благо может исходить только от Бога. «Он же сказал ему: что ты называешь Меня благим? «Никто не благ, как только один Бог. Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди». (Евангелие от Матфея 19:17, синодальный перевод).
Образно говоря эти три ипостаси блага, олицетворяются в образе Троицы, где нераздельны мудрый Творец, сошедший в материальный мир Сын и соединяющий всё Святой Дух. Наибольшие надежды христианство возлагает на Сына, который, приняв человеческий облик и незаслуженно страдавший за людей, дает надежду всем смертным оторваться от земных (физиологических) интересов и воспарить духом.      
Чтобы несколько упростить представление о столь непривычном, попробую перевести на современный язык. Догадываюсь, что для многих современников слово «душа» вызывает нервный смешок, а для некоторых даже стойкое отторжение в связи с тем, что в 21 веке все люди образованные, а наука, как известно, не признает такой материи, как душа.
Тем не менее, насколько бы не был у человека материалистичным взгляд на мир, он наверняка хоть раз испытывал угрызения совести. Как правило — это состояние дискомфорта или даже физической боли не связанное с травмой, инфекцией или простудой. Раньше бы на это сказали: душа не на месте, а теперь психологи скажут, что вы не в ладу с собой или что так проявляется депрессия, но вы-то почти наверняка знаете причину страданий. 
Если идти от противного, то человек находящийся в гармонии с собой, не испытывает дискомфорта или депрессии. Переходя на язык недавнего прошлого, можно предположить, что совесть – это и есть внешнее проявление нездоровой души. Тогда представление неоплатонизма о благе можно упрощенно представить как совокупность светлого ума, здоровой совести и материального благополучия.
Применительно к конкретному человеку, когда у него есть достаток, ум на месте и совесть не болит – это и есть истинное счастье.
И кто с этим поспорит? Кто возразит, что для счастья человеку недостаточно одного материального достатка? Ведь сами по себе деньги не делают никого счастливым. И как бы не был далек человек от понятия души, ему вряд ли представляется в мечтах особняк на личном острове, яхта у причала и все прочие атрибуты богатой жизни, в дополнении к неизлечимой депрессии и(или) слабоумию.
Тем не менее, когда в наши дни разрастается очередной кризис никто не ждет от политиков заявлений о том, что нужно вернуть инвесторам мозги, а спекулянтам совесть. Все ждут чего-то более конкретного, и президент самой богатой страны выходит на трибуну и громогласно заявляет: «Сделаем Америку снова великой», а потом долго говорит о материальных стимулах, что, в общем-то, не требует большого ума, когда у тебя за спиной практически неиссякаемый источник финансирования ФРС.
Между тем, когда в Испанию хлынули потоки золота из недавно открытой Колумбом Америки, и Испания стала богатейшей страной Европы, то простолюдины и многочисленные идальго не ждали от Фердинанда II Арагонского, впоследствии называемого Фердинандом Католическим за свои заслуги перед Святым Римом, материальных стимулов и высоких показателей ВВП.
Простолюдины считали вполне разумным для спасения душ испанцев всё это золото пустить на постройку величественных храмов. Идальго ничего не имели против храмов, но полагали, что некоторые соседи Кастилии и Арагона совсем потеряли совесть, за что во славу Господа было бы разумно лишить их земель и передать в более надежные руки того же Фердинанда.  Имея за спиной практически неиссякаемый источник золота из Америки, Фердинанд благосклонно исполнял чаяния и тех, и этих.
 Кратко. Представление об общем благе трансформировалось со временем. Если в начале нашей эры под благом понималась совокупность ума, совести и материального благополучия, в котором материальное занимало последнее место, то в эпоху Адама Смита философам было принято рассуждать только о материальном благе, уже беря во внимание ум и совесть, как сопутствующие, а не составные части общего блага. 

- 15 -
Куда делись ум и совесть?

Вы спросите: так куда по дороге подевались ум и совесть? Как случилось, что за пару тысячелетий благо общества не приобрело ничего нового, а напротив утеряло большую часть своего содержания? Почему все разнообразие благ вдруг стало мериться Валовым внутренним продуктом (ВВП (англ. GDP)) - показателем, не отражающем ничего, кроме рыночной стоимости всех конечных товаров и услуг?
Ответ на этот вопрос не так уж и прост. В первую очередь у этого процесса чисто экономические причины. Деньги, по своей сути, не имеют ничего общего ни с умом, ни с совестью. 
Феодальные государства создавались как центры защиты веры. Ведущей идеей было не достижение материальных ценностей, а спасения душ всех подданных, что в идеале должно было достигаться совершенствованием моральных и этических качеств каждого.
Идеал всегда далек от реальности, а то, что заложено природой не так просто переломить (если вообще возможно). Поэтому многое из того, чем руководят наши гены или, как это называлось в те непросвещённые времена человеческими страстями, было объявлено грехом. Довольно тягостная ситуация, когда хочется и нельзя, но ради великой цели люди готовы были наступить на горло собственной природе.
Пытаясь сплотить общество вокруг борьбы за моральные ценности, не забыли и о материальном, пустив в систему всеобщий эквивалент, поскольку деньги позволяли людям обмениваться продуктами своего труда и не умереть поодиночке, что особенно несправедливо, когда у одних неурожай, а у их соседей продукты девать некуда.
Изначально вполне практичное начинание вылилось в то, что всеобщий эквивалент самостоятельно (без вмешательства духовных и светских властей) стал назначать рыночную цену не только хлебу, молоку или лошадям, но и всему остальному изначально не предназначенному для оценки.
Деньги прежде всего подкупают своей честностью. Они редко обманывают. Если крестьянину приходила нужда купить корову, то заплатив за неё, он получал корову, а не козу или велосипед. Да, корова могла и не оправдать некоторых надежд, что, скорее всего, объяснимо её ценой, но функцию свою по выдаче молока она исполняла бы исправно.
В этом плане ничего не изменилось до наших дней. Деньги почти так же честны, как и прежде. Покупая телефон или машину, можно не сомневаться в функциональных свойствах обменянного на деньги приобретения. В любом случае, если вдруг покупка не оправдает надежд, то обижаться на сами деньги никто и не подумает.
Не всё так однозначно с умом и с совестью. Полагаясь исключительно на свой ум, мы можем не предусмотреть какую-то, на первый взгляд, незначительную деталь и потом горько раскаиваться в ошибочном решении. С совестью ещё сложнее. Оказывая кому-то помощь или одалживая что-то ценное, скажем, деньги, вас, вполне возможно, будут мучить сомнения в искренности одариваемого или в том, пойдет ли ваша помощь ему на пользу. Ещё сложнее положение одариваемого, который наряду с благодарностью почти наверняка испытывает чувство собственной ущербности, граничащее с жалостью к себе и, не исключено, оскорбленного самолюбия. Возможно, именно поэтому мы так не любим быть никому должны (коммерческие банки не в счёт). 
В мире, где существует универсальная мера всего, цену приобретают и ум, и совесть. Нет, ни ум, ни совесть всё так же нельзя купить, но ценность тех или иных знаний становится вполне измеримой, а в графе «благотворительность» можно проставить вполне конкретную сумму.
С идеей создания религиозных сообществ вышло подобным образом. Деньги, как универсальный эквивалент ценности, стали предметом желаний не только для удовлетворения физиологических потребностей, но и для достижения более высокого статуса. И вот уже не самые достойные люди, а представители богатейшего рода Борджиа становятся во главе католической церкви, а сама церковь начинает торговать индульгенциями.
Духовные цели вроде бы не менялись, система, как и прежде была нацелена на спасение бессмертных душ христиан, но в процессе вдруг возникает желание покрыть золотом иконостас в соборе или возвести величественный храм, которые будучи объектами материальными уже имеют вполне конкретную ценность, выраженную в деньгах. Так, деньги, предназначенные изначально для обмена и оценки так необходимых для выживания продуктов питания, становятся мерилом ума, совести и самого человека.
Деньги безупречны для обмена вещей, но вещи сами не покупают себя и не обмениваются на другие товары. Вещи, выступая объектами желания людей, становятся предметом оценки в зависимости от степени их желанности. Люди хотят чего-то сами или желания возбуждаются у них под воздействием чужого мнения, рекламы.
Вещи сами себя не продают, а выставивший их на продажу торговец вольно или невольно должен при оценки продаваемой вещи учитывать степень вашего и прочих покупателей желания ею обладать. Так формируется цена.  Но ровно также всякий вступающий в этот круговорот ценностей становится объектом оценки, что в той или иной степени приравнивает его к вещам. Ещё более явно подвергает себя оценке, как объекта торга, всякий, кто выходит на рынок труда.
Там, где помимо денег, возникших изначально как эквивалент материальных предметов, существуют идеи, мораль, ум и совесть — все это рано или поздно поглощается их универсальным эквивалентом. И в конечном итоге, деньгам удается вытеснить на второй план всё прочее, включая сами идеи, после чего деньги сами становятся главной, а впоследствии и единственной идеей. Помогают им добиться всего этого люди, сначала всё возрастающей верой в их силу и честность, потом самые умные люди под их нужды сочиняют замечательно складные философские концепции, а другие ещё более амбициозные люди благосклонно принимают их как свои собственные и продвигают в массы. 
Одним из величайших умов, отметившихся на этом поприще без сомнения, является Адам Смит. Его вклад в идеологию денег невозможно переоценить. Безусловно, он далеко не первый и отнюдь не последний. Процесс пошел чуть ли не со времен зарождения рыночной экономики.
Конечно же, те мыслители, что отмечали возрастающую роль денег, не были алчными поклонниками золотого тельца и не входили в состав теневого мирового правительства. Они всего лишь были поклонниками нуса, считая ум наивысшим благом лично для себя. А ум не менее требователен к людям и у него тоже свои невидимые законы, которые заставляют видеть изменения как в мировой душе (включающей в себе все индивидуальные души), так и в материальном космосе, в котором всё больше места стал занимать изобретенные людьми для своих нужд всеобщий эквивалент.
Их просветленный нус (ум) не мог не замечать, насколько архаичные моральные принципы тормозят развитие экономики и мировой торговли, а главное, как сильно мешает застрявшая в феодализме общественная совесть процветанию родной Шотландии и всего объединенного королевства. Только неудержимое стремление помочь своему отечеству стать по-настоящему великим и свободным толкало научную мысль к новым вершинам.
 Кратко. Деньги являются всеобщим эквивалентом и не останавливаются в оценку только материальных предметов. В процессе развития рыночных отношений влиянию денег подвергается ум и совесть. Сам человек становится предметом оценки. В итоге идеи и мечты, которые когда бы то ни было вели людей к цели поглощаются всеобщим эквивалентом.   

- 16 -
Благо без ума и без совести

До тех самых пор, пока груженные золотом корабли конкистадоров не стали причаливать к испанским берегам, экономика Европа представляла из себя тихое болото. Сельское хозяйство приносило очень мало. Все были приблизительно одинаково бедны и, пожалуй, единственным способом разбогатеть было организовать освободительный поход во имя свободы Иерусалима от неверных или взять в заложники знатного пленника и потребовать за него выкуп.
Так в 1192 года в Вене был пленен Ричард I Львиное Сердце, возвращающийся из крестового похода. За его освобождение потребовали 150 тысяч марок, а это не много не мало двухлетний доход английской короны. Всем налогоплательщикам короны было приказано предоставить четвёртую часть доходов для сбора средств на выкуп, а когда стало ясно, что требуемую сумму все равно не удаётся собрать, было решено отправить императору Священной Римской империи двести заложников до тех пор, пока он не получит весь выкуп. Так что даже императоры не гнушались столь сомнительными заработками.
В довольно закрытом экономическом пространстве Европы деньги веками перетекали из одних рук в другие, как в сообщающихся сосудах. Если где-то прибыло, значит где-то убыло. Денег не становилось больше, экономика не росла. Люди не ждали ничего хорошего в будущем. Как правило, вспоминая о прошлом, думали о том, что вот раньше то всё было намного лучше, не то, что теперь. Бедность для большинства была нормой, а для других очень вероятным будущим.
Знаете, как это бывает, когда в деревушке, небольшом поселке или городском дворе, где все друг друга знают, вдруг кто-то выигрывает в лотерее или получает богатое наследство. До этого все жили душа в душу, вместе ходили в крестовые походы… на пикник, делились солью, обсуждали погоду, а сразу после одни перестали разговаривать с везунчиком, другие – требовать себе на работе повышения зарплаты, а третьи вообще задумались о том, правильно ли они живут и зачастили к психоаналитику.
Ещё со времен первобытной жизни, как только для наших предков отступала угроза голодной смерти, тут же вперед выступало беспокойство за свой место в стае. За сотни тысяч лет в этом плане особенно ничего не изменилось и, без сомнения, за столь продолжительный промежуток времени закрепилось глубоко в человеческом сознании.
Как только в покрытое ряской европейское болото хлынул поток золота, то сначала по поверхности пошла рябь, а потом поднялась настоящая буря. Статус-кво был нарушен.  Один из европейских соседей стал вдруг сказочно богат. Другие – тут же почувствовали изменение своего статуса. Как справедливо отметил великий Фукуяма, чувство собственного достоинства внезапно стало движущей силой истории.
Деньги, напомню, уже задолго до того стали всеобщим эквивалентом, измеряющим не только ценность товаров или услуг, но и влияли на восприятие статуса. И вот, только вчера все были равны, как братья (все короли и были между собой родственниками, перемешанными наследниками от линий Габсбургов, Бурбонов и ещё нескольких менее знатных династий), а сегодня вдруг один вырос до небес, а все остальные почувствовали себя карликами, включая императора Священной Римской империи.
Так внешний поток денег изменил отношение людей (не только монархов, но и местных элит) друг к другу и к самим себе. Нарушение устоявшегося веками баланса заставило всё бурлить и шевелиться.
Теперь быть бедным стало не модно даже для незнатных дворян и обделенных майоратом младших братьев. А, самое главное, вдруг оказалось, что можно поймать удачу за хвост, выиграть в лотерее у жизни. Можно сказать, что это была первая в истории континентальная золотая лихорадка. Ну а когда все толкаются локтями за лучшее место под солнцем, совесть отступает на задний план.
Кто-то спросит, неужели до открытия Нового Света не возникало подобных ситуаций? Были же крестовые походы или взятие в плен благородных заложников. Конечно, кто-то из монархов богател в какой-то момент времени больше, чем другие, но это не имело столь кардинального масштаба на сколько-нибудь продолжительном промежутке времени, и поэтому не воспринималась как значимая тенденция.
Скажем, несколько лет англичане грабят французские земли, потом примерно столько же французы грабят англичан. От этого в итоге все становились только беднее. Другое дело крестовые походы, но и они не слишком обогатили европейских королей. Тот же Ричард Львиное Сердце, между прочим, вернувшись из крестового похода, не смог выплатить требуемую сумму выкупа.
А пират Френсис Дрейк, совершив вторым после Фернана Магеллана кругосветное путешествие, привез в трюмах «Золотой лани» добычи на 600 тысяч фунтов стерлингов, за что Елизавета I пожаловала ему рыцарское звание и чин капитана. Шутка ли, за одно плавание один корабль привез столько, сколько королева собирала за два года со всех своих владений. Её любвеобильный папаша Генрих VIII смог получить едва ли вдвое от этой суммы за долгие годы разграбления всех католических монастырей, всех храмов и всех часовен, расположенный во всех его владениях.
Много это или мало? Представьте себе какое-нибудь современное государства, которое в одночасье утроило бы свой годовой доход. Конечно же не грабежом колоний - сейчас так не принято, а каким-нибудь научным открытием в медицине или энергетике.
В 2021 году ВВП Великобритании составлял примерно 3,3% от мирового и в случае такого события доход бюджета составил бы сумму сопоставимую трёхкратному росту ВВП.  Англия сразу же (за один день) обогнала бы всех своих европейских соседей, причем лидера континента Германию более чем в два раза. И как бы на это посмотрела Германия? Вряд ли бы это понравилось и всем остальным соседям. Неминуемый итогом стала бы конкуренция за получение данной технологии. И это самый оптимистичный прогноз.
Реформация положила начало переосмыслению и утверждению новых правил жизни.  Адам Смит подвел под этим процессом промежуточную жирную черту. Так что деньги задолго до его философских обобщений начали вытеснять совесть из жизненных приоритетов общества, что не могло не сказаться на содержании понятия общего блага.
И чтобы не подразумевал шотландский мыслитель, говоря о «невидимой руке», фактически этой рукой уже давно управляли деньги, с чем сейчас-то уж точно согласится каждый студент финансового колледжа. 
При этом, любые рассуждения о собственных интересах, которые служат общему благу больше, чем действия человека, сознательно стремящегося делать благо людям – это не только констатация силы рыночных механизмов, но еще и не очень убедительная попытка заверить всех в том, что та составляющая блага, которую мы упрощенно назвали совестью, если раньше и играла какую-то роль, то больше не работает, что ещё раз напоминает нам о непрекращающемся процессе трансформации понятия блага.
Когда же великий шотландец признается в своем восхищении одаренностью «чутьем общественного блага» у «законодателя Московии (Петр I)», то, как говорится, пишет одно, а держит два в уме. Вполне сознательно пытаясь вычистить совесть из понятия блага, он всё еще бессознательно держится за ум, как неосязаемое дополнение к «невидимой руке», такую часть блага, о которой необязательно говорить, но которая незримо присутствует в процессах по превращению всего в золото.
Этот процесс задолго до Адама Смита в довольно иносказательной форме пытались осмыслить, конечно же не так удачно, представители древней области натурфилософии, которых ещё называют алхимиками.
В отличии от натурфилософов шотландский философ сформулировал сентенцию столь глубокую, столь всеобъемлющую, что она стала достоянием истории. В ней он попытался совместить несовместимое так удачно и так умно, что до сих пор не перестают восхищаться столь изумительным достижением человеческого ума. Было бы несправедливым упущением ещё раз не проникнуться трепетом перед неподражаемой глубиной научного гения. Только в этот раз оставим в стороне все этические подтексты и взглянем на его формулу так как она написана, т.е. с точки зрения экономиста.    
Богатство нации, по Смиту, складывается из годичного продукта труда всех её представителей, включая тех, кто настолько же удачлив, как, скажем, Френсис Дрейк.  Влияют на богатство нации производительность труда и соотношение двух групп населения — тех, кто занят в производительном труде, и всех остальных. 
Стремясь заработать себе на жизнь, человек создает материальные блага, совокупность которых без помощи какой бы то ни было «невидимой руки» увеличивают общий объем товаров. Этим достигаются одновременно две цели: товары становятся доступнее, а цена их снижается. Так, по идее Смита, растет общее благо.
Теперь, собственно, сама формула. «Преследуя свои собственные интересы, он часто более действительным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это». 
Но ведь когда человек сознательно стремится служить интересам общества, он не создает товаров или новой ценности. Он, занимаясь не экономической деятельностью или попросту благотворительностью, перераспределяет продукты питания и необходимые для выживания вещи, либо создает продукты и вещи для того, чтобы передать их другим людям безвозмездно. В этом случае материальное богатство нации, естественно, не растет, поскольку вещи и продукты не попадают на свободный рынок и не увеличивают их доступность для широкого круга пользователей.
Получается, что Смиту удалось в одном предложении противопоставить экономические механизмы неэкономическим, чем он смог добиться впечатляющего результата – попал в историю.
Это всё равно, как если бы известный в СССР юморист Аркадий Райкин стал бы серьёзно рассуждать на тему того, что балерина, крутя фуэте на сцене Большого Театра, не всегда вырабатывает столько же электричества сколько за то же время выдает турбина гидроэлектростанции. К счастью, Райкин обладал великолепным чувством юмора, чтобы обратить это в шутку, в отличии от Адама Смита и всех тех его восхищенных почитателей, которые относятся к таким рассуждениям без должной иронии.
Но если кто-то думает, что целью А. Смита была манипуляция несовместимыми понятиями, то это очень поверхностное представление о шотландском гении. Всё намного глубже.
В ещё очень живой на тот момент христианской картине мира существовала негласная парадигма роста добра. Это не рост ВВП, это буквально рост добра. Суть её в том, что если люди, наполненные высшей любовью, будут делиться с другими, заботясь о ближнем, то будут увеличивать каждым своим добрым поступком количества добра в мире. В идеале, количество доброты и любви в мире может достичь такого уровня, что если и не наступит всеобщий мир благоденствия и братской любви, то по крайней мере несправедливость снизится настолько, что и обездоленные и люди, делящиеся с ними, станут добрее и оттого жизнь общества станет лучше.
Конечно, это очень условная схема, и, возможно, кажущаяся сегодня очень для многих наивной, но, согласитесь, такая идея не могла не присутствовать в христианском мироощущении наиболее активных и деятельных людей. Такие люди не сидели без дела, а пытались своими руками улучшить мир хотя бы вокруг себя. Очень много так воспринимающих свою миссию людей было и среди протестантов.
Но когда этим деятельным людям убедительно доказывают, что да, мир всеобщего благополучия таки можно достичь, но только не так, как прежде, согласитесь, это не примитивная манипуляция понятиями. Это намного больше!   
Адам Смит, ведомый своим недюжинным умом, предлагал отказаться от устаревшего миропорядка, основанном на вере и совести, в пользу миропорядка, основанного на ценности.
Адам Смит, подобно первому из людей, вкусившему от древа познания, предложил всем людям вне зависимости от их пола взять судьбу в свои руки. Подобно величайшим из пророков, он говорит: «доверьтесь «невидимой рукой», не сомневайтесь, ибо только она приведет вас к истинной цели. Перед вами открыты все дороги! Все ошибались и вели вас не туда. Оттого, что люди так много думали о благе других людей, наш мир топтался на месте, но чем больше вы будете заботится о своем личном благе, тем больше послужите великому делу по превращению Земли в райские кущи».
Догадка стала девизом. Без толку растрачивать силы на то, что не создаёт стоимость. Забота о других людях и всякие добрые дела не оплачиваются и, следовательно, не создают богатство нации. Вездесущая «невидимая рука» без чьего бы то ни было вмешательства уж сама прекрасно отрегулирует всю совокупность экономических взаимодействий, и обеспечит обществу благополучие. Нужно только, чтобы государство поддерживало свободу конкуренции — то, что Смит называет «естественным порядком».
Если деньгам предоставить максимум свободы, то «естественный порядок» сам все распределит разумно и, по совести? Дальнейшее развитие истории показало, насколько это соответствует действительности.
К великому сожалению, деньги, отражающие ценность всего, создают такой «естественный порядок», в котором нет места ни уму, ни совести. Деньги заботятся только о деньгах, вернее о росте денег таким образом, чтобы маленькие доходы вырастали в большие, точно так же как когда-то давно люди заботились о многочисленности своего потомства.
Конечно же деньги не мы, они лишь принимают, переходя из рук в руки, наиболее «естественные» человеческие черты. Они – наше отражение, поэтому им нет дела до каких-то людей, они заботятся только о себе подобных – о деньгах.   
Если бы «естественный порядок» действительно обеспечивал обществу благополучие, то предоставил всем членам общества достойное существование или, по крайней мере, соразмерно распределил блага между всеми участниками хозяйственной деятельности. Но вместо этой благостной картины, Адам Смит, выйдя на улицу, мог наблюдать, как из-за чрезмерно низкой оплаты труда на мужскую работу нанимаются женщины и дети.
«Невидимая рука» никому, даже совестливому предпринимателю, не позволила бы платить своим рабочим больше, чем получают рабочие, занятые на аналогичном производстве у других предпринимателей. Возрастание издержек сделало бы тут же на свободном и оттого высококонкурентном рынке   шерсть, ткань или уголь такого сердобольного работодателя слишком дорогой.
Деньги, знаете ли, очень не любят издержки, а оплата труда людей вносит существенный вклад в стоимость.   Поэтому деньгам в XIX веке очень нравился детский труд на фабриках и мануфактурах Англии. От вздувшихся мозолей на изможденных детских ручках не страдал «естественный порядок», а общее благо шло туда, куда шло.
У такого «блага» нет совести, и оно не понимает ничего в справедливости. Поэтому естественной реакцией на невыносимые условия труда стали забастовки, протесты и объединение в профсоюзы. В Англии появились луддиты, которые крушили станки. Для подавления бунтов бросалась армия, луддитов казнили или ссылали в самое отдаленное и дикое место на Земле - в Австралию.
Массовые демонстрации проходили везде, где развивался капитализм.  Особенно высоких темпов производства добились в США. 1 мая 1886 года во время демонстрации на площади Хеймаркет в Чикаго, провокатор бросил бомбу в полицейских, и те открыли огонь. В тот день погибли несколько десятков человек, еще четверо рабочих были повешены по обвинению в организации взрыва. В память о трагических событиях в Чикаго 1 мая отмечается международный День солидарности трудящихся.
В итоге кровавой и беспощадной борьбы рабочих за свои права, «невидимой руке» пришлось немного разжать пальцы и выпустить часть прибыли, скрипя сердцем увеличив издержки. Справедливость добывалась не рыночными методами, а социальными протестами. «Невидимая рука» слепа и тупа в вопросах совести. «Естественный порядок» глух к справедливому распределению благ.
Что касается соответствия термина «общее благо» своему содержанию, то даже согласившись с тем, что удовлетворение материальных потребностей является достаточным для человека, то, как не интерпретируй понятие «общее», но в него должно включить по крайней мере тех, чьими руками создаются эти самые блага. А тогда лучше всего переадресовать сам вопрос всем тем, кто погибал на площади Хеймаркет в Чикаго 1 мая 1886 года или тем, кто 9 января 1905 года, известного как «Кровавое воскресенье», шёл с коллективной петицией о рабочих нуждах к Зимнему дворцу и остался лежать на мостовой в Санкт-Петербурге,  и всем тем, кто выходил с мирными и немирными протестами на несправедливые условия труда.
Чем они так были недовольны, если общее благо неуклонно росло и росло во многом благодаря их непосредственному участию? Из этого возникает следующий вопрос уже к «естественному порядку»: если все рабочие, строго исполняя завет Адама Смита, так жадно трудились, преследуя свои эгоистические интересы, то почему «невидимая рука» пронесла общее благо мимо них?
Кратко. «Естественный порядок» заботится о росте денег, которые отчего-то стыдливо назвали общим благом, хотя с таким же успехом могли бы назвать подобно Голлуму из «Властелина колец» «наша прелесть».  Деньгам или, в классической терминологии «общему благу», естественно нет никакого дела до людей. Деньги к деньгам. Как любой неживой объект они лишены эмпатии, ума или совести, но люди (особенно очень умные люди) в своем извечном стремлении к совершенству пытаются приписать им чисто человеческие качества или, возможно, просто свалить на них непосильные заботы о настоящем и будущем. 

- 17 -
Тыльная сторона «невидимой руки».

Удивительно, как всё переплетено в истории. К примеру, Адам Смит кроме своих чисто научных заслуг имеет ещё и косвенное отношение к возникновению Соединенных Штатов. Через год после того, как университет Глазго присвоил ему звание доктора права, он получил предложение от Чарльза Таунсенда обучать его пасынка Генри Скотта герцога Баклю. Щедрое предложение, от которого Смит не смог отказаться, было вызвано во многом большой популярностью «Теории нравственных чувств» и тем эффектом, которое данная книга произвела на его нового работодателя.
Плативший ему 300 фунтов стерлингов в год (плюс расходы), что намного превосходило профессорские доходы, Чарльз Таунсенд в августе 1766 года принял должность канцлера казначейства, и на новом посту полгода спустя предложил программу, которая должна была принести английской казне от её американских колоний сумму в 40 тысяч фунтов стерлингов. Данная программа вошла в пять законов, впоследствии названных в его честь Актами Таунсенда, после чего  в сентябре того же года он скоропостижно скончался от лихорадки, так и не дожив до протестов в Бостоне, вызванных его законодательной инициативой, вслед за которыми последовало ещё большее обострение противостояние, приведшее в итоге к принятию Декларации независимости США.
Так налоговый конфликт превратился в войну за независимость. Конечно же Чарльз Таунсенд всего лишь честно исполнял свою работу в казначействе по пополнению бюджета (деньги тогда были очень нужны английской короне в борьбе с Францией), а Смит, вообще, почти все неспокойное десятилетие прожил в родном городке Керколди в Шотландии, где работал над главным трудом своей жизни - «Богатством Народов». Однако это ещё раз показывает, как неуклонно «невидимая рука» делает свою работу, какие бы рыночные механизмы или законы провидения под ней не понимались.  Особенно заметный след в истории оставляет её длань, когда люди помышляют о преумножении общего блага родной страны и короны за счет блага людей, проживающих на других территориях.
В свою очередь, Декларация независимости, единогласно принятая тринадцатью соединенными Штатами Америки 4 июля 1776 г. была конечно же о свободе. Во втором абзаце её так и сказано: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными   неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью ». И хотя из первоначального проекта, предложенного Джефферсоном и лишь слегка поправленном Дж. Адамсом и Б. Франклином, в ходе обсуждения в Конгрессе был изъят раздел, осуждающий рабство и работорговлю, все равно это было очень свежо для того времени.
Сегодня кому-то может показаться, что в «самоочевидной истине, что все люди созданы равными» стала зиять огромная дыры, из-за того, что отцы-основатели не стали включать в текст осуждение рабства, но декларация вообще о другом. Большая часть её посвящена венценосцу Георгу Третьему, который обвинялся в «наборе бесчисленных несправедливостей и насилий, непосредственной целью которых является установление неограниченного деспотизма ».
Почти весь текст — это поток жалоб на короля, как плохого управленца, грабителя, подстрекателя и злодея, ещё и посылающего «большую армию иностранных наемников с тем, чтобы окончательно посеять у нас смерть, разорение и установить тиранию, которые уже нашли свое выражение в фактах жестокости и вероломства, какие едва ли имели место даже в самые варварские времена, и абсолютно недостойны для главы цивилизованной нации ».
Очистив таким образом совесть и «призвав Всевышнего подтвердить честность» своих намерений, сепаратисты объявили себя свободными от уплаты Георгу Третьему всех налогов, включая те, которые незадолго до своей смерти предложил брать с них Чарльз Таунсенд, будучи канцлером казначейства.
Вряд ли кого удивит тот факт, что самым первым обвинением Георгу Третьему звучит следующее: «Он отказывался давать свое согласие на принятие законов, в высшей степени полезных и необходимых для общего блага ». То есть и за океаном достойные люди в те неспокойные времена уже заботились об общем благе, а покровитель Адама Смита вместе со всем Британским правительством препятствовали этому. Хоть и называют на разных берегах Атлантики благо общим, но на поверку оказывается, что у каждого оно своё. 

Началось вся эта история из-за денег, которые очень нужны были короне и закончилось всё тем, что бывшие колонии отказались этими деньгами делиться. Между тем, как Декларация осталась в истории не как документ, объясняющий перед Богом и людьми законность нежелания платить налоги, а чуть ли не как основополагающей демократический манифест, хотя за исключением процитированного отрывка о «неотчуждаемых правах… свободе и стремление к счастью» в тексте на эту тему больше нет ни слова. 
Как и за несколько веков до провозглашения Декларации, когда нидерландские провинции Испании увязли в Восьмидесятилетней войне (1568—1648 годы) за независимость и свободу, Лютер обосновывал в своих философских трактатах исключительно внутреннюю свободу христианина, в то время как война изначально велась за право не платить церковную десятину Риму, а закончилась полным отсоединением сепаратистов от испанской короны.
Ещё более интересно то, что налоговый шторм Великобритании был следствием англо-французского колониального соперничества за американские колонии, вылившийся в семилетнюю войну (1756—1763 гг.), в которую помимо них вступили также Испания, Пруссия, Австрия и Россия.
Англо-Прусская коалиция в той войне победила, и Англия помимо всего прочего (островов Карибского моря и колоний в Индии), приобрела множество новых земель в Америке. Правда, военные действий так истощили казну, что государственный долг Великобритании вырос почти в 2 раза. Эту финансовую дыру и пытался залатать Чарльз Таунсенд, что в итоге и привело к началу войны за независимость и утере не только недавно приобретённой Флориды, но и тех колоний, что принадлежали Великобритании до войны.
Неизвестно, руководствовался ли в своих действиях канцлер казначейства «Теорией нравственных чувств» так уважаемого им учителя, нанятого поучать собственного пасынка, взвешивал ли человеколюбие на весах, удерживаемых в «невидимой руке», или исходил исключительно из личной выгоды, но результат оказался для британской короны плачевным.   
Удивительно то, что в этой истории не обошлось без России. Выступившая вначале войны в союзе с Францией, она серьезно усилила коалицию. Всё шло к полному разгрому Пруссии, что неминуемо повлекло бы и поражение Великобритании, но взошедший 25 декабря 1761 года на российский престол Пётр III, сразу же перешел на сторону Пруссии, да ещё и отказался от всех занятых русскими войсками территорий (Восточная Пруссия с Кёнигсбергом, жители которой, в том числе Иммануил Кант, уже несколько лет как присягнули на верность русской короне).
Так Российская империя косвенно помогла возвеличиванию колониальной империи Великобритании и крушению Французской колониальной империи. А у Франции до войны колоний было немало. Чего стоят только Канада и Индийские колонии! А всё это по итогам поражения в войне перешло под власть британской короны. 
Беды Франции на этом не закончились. Она решилась отомстить Англии и вступила в феврале 1778 года в войну на стороне американских мятежников, чем вынудила англичан перейти к обороне. В итоге изматывающей войны 3 сентября 1783 года Великобритании признала независимость Штатов, а спустя ещё шесть лет сама Французская монархия пала. Воздух свободы оказался чрезвычайно летуч и заразителен, а попытка расшатать соперника вернулась бумерангом авторам с удвоенной силой.
 
Конечно же, всё это нас учит тому, что монархическая форма правления – это плохо, а освободительные движения – это хорошо. Но удручает другое. Боясь надоесть читателю своей занудной темой о золоте Америки, которое расшевелило Европу, мы опять приплыли за океан, где на тот момент уже сошлись в непримиримой бойне помимо изначально воевавших за власть над колониями Испанией и Голландией, примкнули к общему разделу пирога Англия и Франция.
Все стороны вступали на земли Нового Света в надежде получить своё место на празднике жизни. Для чего отправляли корабли колонистов, оружия и рабов, а выкачивали из завоеванных колоний золото. В общем, проявляли заботу о своих инвестициях.
Денег из Нового Света приходило всё больше, но со временем отчего-то чем больше их приходило, тем все больше и не хватало. Расходы на колонии росли пропорционально росту конкуренции за них. В итоге, всё так повернулось, что вместо того, чтобы заботится о преумножении своих доходов, всем сторонам пришлось заботиться о том, чтобы как можно меньше золота доставалось соперникам. Единственная сторона, которая заботилась только о себе, смогла извлечь из всей этой суеты выгоду, заполучив и деньги, и независимость.
Это ещё одна черта вездесущей силы «невидимой руки», которая, как оказалось, прекрасно работает в обоих направлениях. Не только забота о чужом благе, как правило, не приводит к увеличению собственного богатства, но и усилия помешать другим заполучить блага, выходят инициатору боком. Напомню, что под благом ко времени фиксации «невидимой руки» величайшие умы уже понимали исключительно материальные ценности.
В беспрерывном круговороте ценностей, деньги очень чутко реагируют на отношение к ним. Они идут в руки к тем, кто их любит, заботится об их свободном обращении и подкармливает их в своих карманах и банках так, чтобы маленькие денежки быстрее подрастали в большие капиталы.
Ровно также, деньги идут мимо рук тех, кто не готов заботится об их преумножении и очень больно наказывают тех людей и те страны, которые препятствуют росту капиталов в чужих карманах.
Деньги посредством невидимой руки так управляют людьми, что не только любая забота о других людях в ущерб свободному обращению денег, но и любые санкции, ограничивающие оборот денег (и соответствующий такому обороту рост) больно ударяют по инициатору. Деньги дружным потоком устремляются прочь от тех, к кому раньше так стремились, к тем бесстрашным сепаратистам, которые, не щадя своих жизней борются за свободу для… денег.
А может деньги на самом деле намного добрее, чем принято о них думать? Может быть, у них есть необъяснимая функция («невидимая рука»?)  которую можно попробовать интерпретировать как сострадание к слабым и обкрадываемым? Аж мороз по коже…
Конечно же, к этому процессу непричастна никакая мистика вместе с «магическими руками». Деньги появляются там, где появляется достаток, как инструмент обмена и сопутствующей достатку свободе. Точно так же, как деньги стремятся туда, где для них предоставляется больше свобод, они бегут оттуда, где их росту препятствуют локальные ограничения или глобальные санкции.
Если конфликт Англии со своими американскими колониями разразился из-за высоких налогов, взимаемых в пользу короны, то развивался он в сторону экономической блокады и военных действий. Если на первом этапе высокими налогами Англия обирала американских торговцев, то на втором, хоть английские военные корабли и блокировали американские товары, то ограничивались в первую очередь европейские (в том числе и английские) деньги и потребители, для которых, собственно, и предназначались эти товары.
Так объявляя блокаду чужим товарам, власти ограничивают оборот собственных денег. Если санкции против малозначительных экономик собственные деньги могут и не заметить, то блокада такого значительного экономического партнера, как США, в результате оказала такое воздействие на английские финансы, что короне пришлось признать свое поражение.         
Кратко. Точно так же, как общее благо не может расти в бескорыстных руках благотворителя, а растет лишь в алчных руках торговца, деньги бегут прочь из тех рук, которые вводят экономические ограничения и блокады. Деньги – синоним свободы, и они не приемлют никаких ограничений в отношении собственного роста и оборота.

- 18 -
Средневековый кредитный парадокс.

Мировая экономика неуклонно растет последние несколько веков, а вместе с ней растут материальные блага, остроумно называемые всеобщими.  Но так было не всегда. Вот как процесс выхода на экономический рост описывает Юваль Ной Харари: «Тысячи лет человечество пребывало в этом тупике. Экономика не развивалась. Выход нашли только в современную эпоху, когда сложилась новая система, основанная на вере в будущее. Люди согласились выражать мнимые предметы, которых на данный момент еще нет, особым видом денег — «кредитом». Кредит дает нам возможность строить настоящее за счет будущего, исходя из предположения, что в будущем у нас заведомо появится намного больше ресурсов, чем в настоящем. Когда в настоящем стали что-то делать, привлекая доходы будущего, открылось множество новых, невиданных возможностей ».
Основа современной экономики – это кредитование. Никакая предпринимательская деятельность не может стартовать, не заручившись поддержкой банка и не сможет расти на высококонкурентном рынке не привлекая кредитование под будущие доходы. Почему же такое замечательное решение раньше не приходило никому в голову? 
Оказывается, приходило и очень давно, просто люди не верили в будущее. Согласитесь было бы странно в 1490 году брать кредит, скажем, на десять лет, когда даже все календари были рассчитаны только до 1492 года. Какой смысл брать в долг накануне Конца Света? Под какой проект? Под какую бизнес-идею? Открыть на каждом углу закусочную, чтобы, стоя в очереди, могли перекусить все ожидающие Страшного Суда? И даже если бы какой-то ушлый хитрец задумал всё-таки взять в долг, чтобы от души оттянуться до прихода апокалипсиса, то кто бы ему дал?
Но такое положение дел было не только во второй половине пятнадцатого века на волне ожидания конца времен. Люди и до того были очень консервативны и ни на какой экономический рост не рассчитывали. Они были уверены, что вся их жизнь заранее спланирована свыше и поэтому надеялись, по большей части, на судьбу.
Основой экономики было сельское хозяйство, а урожаи зависели исключительно от погодных условий, и если кому-то пришло бы в голову взять кредит под будущие урожаи, то ему тут же напомнили Библию и описанный в ней сон Фараона о семи тощих коровах, пожирающих семь тучных, и как этот сон растолковал библейский Иосиф: «Семь коров хороших, это семь лет; и семь колосьев хороших, это семь лет: сон один; и семь коров тощих и худых, вышедших после тех, это семь лет, также и семь колосьев тощих и иссушенных восточным ветром, это семь лет голода… Вот, наступает семь лет великого изобилия во всей земле Египетской; после них настанут семь лет голода, и забудется все то изобилие в земле Египетской, и истощит голод землю, и неприметно будет прежнее изобилие на земле, по причине голода, который последует, ибо он будет очень тяжел». (Бытие 41 глава — Библия).
Это предсказание, согласно Библии, спасло Египет от неминуемого голода, а Иосифу принесло всеобщее уважение и должность верховного министра. Мудрость усваивалась хорошо, тем более что она подтверждалась горьким опытом. Если даже несколько лет подряд случались хорошие урожаи, то люди не ждали, в отличии от нас живущих в 21 веке, что теперь всегда так и будет, что впереди ждут ещё большие урожаи и большее изобилии. Люди вполне обоснованно ждали «семь лет голода» в которые «забудется все то изобилие», и потому готовились к худшему.
И как, спрашивается, было заставить этих людей брать кредит? Этот тупик существовал, как правильно заметил Харари, тысячи лет и предположительно просуществовал бы ещё тысячу лет, если бы не одно знаменательное событие.
Когда никто не верит в будущее, никто и не кредитуется под будущие богатства.  Другое дело если вы нашли клад. Тут уж волей-неволей придется его тратить. А если вы нашли такое место откуда можно доставать золотые монеты всё снова и снова? Конечно же это не кредит в полном смысле этого слова, но от этого золото не перестаёт быть золотом.
Испания нашла такой клад за океаном, и деньги стали поступать из колоний всё более возрастающим потоком. От притока золота всё заметнее стало расти благосостояние испанской короны. Очень скоро рост богатства Испании заметили все её соседи. 
По сути, это очень напоминает волшебный колодец, золотой прииск или нефтяную скважину. Ограбление недр до некоторых пор почти не заметно на поверхности. Но процесс извлечения богатств не так легок, как могло показаться на первый взгляд. Как только соседи заметят рост вашего благосостояния, так тут же рядом появятся их нефтяные вышки. На это вы привлечёте новые силы и умных учёных, которые изобретут всякие полезные штуки, чтобы ваша нефтяная вышка выкачивала больше, чем у соседей, на что они привлекут ещё людей и ещё более умных учёных, которые изобретут приспособления, чтобы вытягивать нефть ещё и из вашей скважины, а потом все вместе позовете своих генералов, чтобы они наконец-то урегулировали все вопросы так, как это принято у цивилизованных людей.
Никто в Европе, как и во всем мире, не собирался до поры до времени брать кредиты на развитие. В долг, как правило, брали чтобы свести концы с концами, когда становилось совсем невмоготу.
Началу экономического роста положило географическое открытие, позволившее получать фактически безлимитное кредитование из банка, под названием Новый Свет. Причем в кредитном соглашении значилось, что залезать в сейф можно, не спрашивая разрешения у банка, а самое главное этот удивительный банкир не требовал погашения кредита ни завтра, ни через год, да и вообще никогда.   
Ну что ж, скажете вы, отличный стартап и предположите, что открытию этой безлимитной географической карты системы «Новый Свет» предшествовал тот самый первый кредит, выданный Христофору Колумбу на экспедицию. Не торопитесь. Эта история настолько же захватывающая, насколько и неоднозначная.
Испания, как и вся остальная Европа, отчаянно нуждалась в товарах из Азии, и Изабелла I (королева Кастилии) должна была бы с большим энтузиазмом отнестись к проекту Колумба, особенно учитывая поражение в морском сражении при Генуе от Португальского флота, по результатам которого был подписан Алкасовашский договор, закрепляющий за Португалией исключительные права на плавание, завоевания и торговлю в Атлантическом океане южнее Канарских островов.
Фактически это значило, что с 1474 года испанские корабли не смели плавать по единственному известному на тот момент маршруту в Азию вдоль берегов Африки, и следовательно Испания лишалась возможности закупать так ценимые в то время шелк и специи на Востоке. Говоря сегодняшним языком, Испания становилась аутсайдером международной торговли.
Тем не менее, представленный Колумбом проект был дважды (в 1486 и в 1491 году) отвергнут под разными предлогами. На самом деле, причина была одна и называется она Реконкиста - праведная война по освобождению испанских земель от неверных. Только с захватом испанцами Гранады 2 января 1492 года прекратил существование Гранадский эмират, а вместе с ним арабское присутствия на Иберийском полуострове и конец Реконкисты. После этой победы объединение всё ещё во многом автономных христианских королевств двух супругов – Изабеллы и Фердинанда II Арагонского, стали называть Испанией.
А уже 31 марта 1492 года Изабелла вместе с мужем издала Альгамбрский эдикт, также известный как Гранадский эдикт (исп. Edicto de Granada) или Эдикт об изгнании, который предписывал всем евреям Испании в трёхмесячный срок либо креститься, либо покинуть пределы страны, а оставшиеся после этого срока объявлялись вне закона.
К чему такая спешка, особенно учитывая то, что среди арабов и евреев было много обеспеченных торговцев и их отъезд мог существенно подорвать экономику полуострова? 
Ответ прост! Весь христианский мир ждал Конца Света с окончанием 1492 года, и ни о какой торговле после Страшного Суда думать не приходилось. Вопросы веры Изабелла, как и большинство христианских правителей, ставила выше экономических интересов. Нужно было торопится с важным, а не размениваться по мелочам.
Изабеллу вместе с Фердинандом в их спешке с Реконкистой и Эдиктом об изгнании можно понять. Кто не без греха, но, наверняка, почти каждую ночь им виделось в кошмарах наступление Судного Дня, и как они выходят встречать спускающегося с небес Христа. Он осматривает вверенные христианским королям земли, а тут такой беспорядок: мало того, что по улицам арабы разгуливают, так ещё и полным-полно некрещенных евреев. Как пережить такой стыд и позор?
Ужас в том, что в срок евреев выселить не удалось, и окончательный срок был продлён до полуночи 2 августа 1492 года. На следующее утро Христофор Колумб (итал. Cristoforo Colombo, исп. Cristobal Colon, лат. Christophorus Columbus) вывел корабли из гавани испанского города Палос-де-ла-Фронтера.
Ещё одна важная деталь. 7000 лет от сотворения мира заканчивались не 31 декабря, как сейчас. В Испании начали считать началом года 1 января лишь с 1556 года (по юлианскому календарю), а до этого новый год наступал, как почти во всех христианских державах, 1 сентября (по византийскому календарю). Так что до конца времен счёт шел уже практически на дни, и экспедиция отплыла буквально накануне ожидаемого всем христианским миром Страшного Суда. Если быть точным, то за 29 дней.
  Согласно легенде, Изабелла изменила своё отношение к проекту Колумба только после того, как до неё дошло, что с открытием нового морского пути можно нанести удар в тыл Османской Империи, и даже в перспективе освободить Палестину, утерянную во времена Крестовых походов. Идея грядущего освобождения Гроба Господня будто бы настолько захватила сердце Изабеллы, что она решила не давать этого шанса ни Португалии, ни Франции, которые также были посвящены в планы Колумба, воскликнув: «Я заложу свои драгоценности!»
Во-первых, никаких драгоценностей она в итоге не заложила. Более того в подписанном 17 апреля 1492 года документе Колумбу лишь жаловался дворянский титул и подтверждалось, что, в случае удачи, он станет Адмиралом Мирового Океана и вице-королём всех земель, которые откроет, но деньги на снаряжение экспедиции Колумбу предстоит искать самостоятельно: восьмую часть расходов должен внести сам Колумб, у которого вообще не было ни гроша; а остальное как-то собрать за счёт недополученных налоговых платежей Кастильской короне.
Во-вторых, планировать освобождение Гроба Господня накануне того, как сам Христос спустится на землю – это нонсенс. Можно считать тогдашних правителей наивными, но предполагать, что Изабелла не способна понимать простейших вещей в вопросах веры — это уже перебор.
Скорее всего эта идея с ударом с Востока зародилась у Изабеллы уже после триумфального возвращения Колумба из первой экспедиции, когда нужно было искать финансирование на вторую экспедицию, в которую отправлялось уже не три корабля и сотня человек, а целая флотилия из 17 судов и по разным оценкам более двух тысяч экипажа. Но об этом лучше спросить у более информированных историков.   
Так кто же финансировал экспедицию? Изабелла не дала ни песо, Фердинанд – тоже. Известно, что Мартин Алонсо Пинсон (исп. Mart;n Alonso Pinz;n; 1441 — 1493 гг.) — испанский судовладелец, предоставил один из кораблей — «Пинту», который он снарядил за свой счёт; денег на второй корабль «Нинью», капитаном которого был его родной брат, он дал Христофору Колумбу в долг, чтобы тот мог сделать свой вклад по договору. Остальные деньги, под поручительство того же Пинсона, выдали в зачёт своих налоговых платежей короне марраны (крещёные евреи), которых представляли в этой сделке раввин и королевский казначей Авраам Сениор (Коронель) и его зять Майера Меломед.
Не знаю, какие мотивы были у марранов, кроме желания спать спокойно после того, как заплатили налоги, но вся последующая недолгая судьба Пинсона показывает, как ему отчаянно хотелось занять в истории место Колумба. На обратном пути близ Азорских островов он оторвался от экспедиции и устремился в Испанию, надеясь первым предстать перед Изабеллой и Фердинандом. Опередить Колумба ему помешал ураган. 15 марта 1493 года корабль Колумба «Нинья» встречали в Палосе, а корабль Пинсона «Пинта» опоздал буквально на несколько часов. В аудиенции Пинсону отказали, а спустя несколько месяцев он скоропостижно скончался.
Выходит, что Америку открыли на деньги давно забытого судовладельца обуреваемого настолько сильным чувством собственного достоинства, что унижение этого достоинства свела мужчину в рассвете сил в могилу. Долгие годы Колумбу отказывали короли, герцоги и купцы. Без помощи Пинсона, возможно, он так никогда бы и не смог отправится в путь. Даже Изабелла, вопреки легенде, не помогла финансами, а налоги могли быть никогда и не собраны, поскольку марраны до этого успешно уходили от их оплаты и выдали эти деньги на экспедицию Колумба лишь под поручительство того же Пинсона, а не Изабеллы.
По сути, Мартин Алонсо Пинсон задолго до открытия Адамом Смитом «невидимой руки», действовал в своекорыстных интересах, не заботясь об общем благе, подталкиваемый исключительно собственными амбициями, и в результате его действия привели к грандиозному росту общего блага сначала Испании, а потом и многих других стран Старого Света.
Вряд ли кто-то будет спорить, что открытие Америки изменило историю. Движущей силой этого исторического события, в полном соответствии с представлениями Фукуямы, была борьбы за собственное достоинство Мартина Алонсо Пинсона. Если подумать, этому человеку должны были бы ставить памятники на всех центральный площадях в Старом и Новом Свете, поскольку из его личного кармана было оплачено общее благо многих последующих поколений далеко за пределами его родной Испании.
Между тем, выданные деньги и снаряженные корабли Пинсоном в полной мере назвать кредитом тоже нельзя. Кредит подразумевает выплату процентов по кредиту, но несчастного Пинсона христианские короли даже не пустили на порог, а неблагодарное человечество (или вернее, та его часть, что воспользовалась плодами открытия) не только не платит наследникам Пинсона проценты, но даже не сочиняет в его честь гимны и не устанавливает ему памятники с факелами в руках на входе в значимые порты. 
Что касается Изабеллы и её вклада в открытие Америки, то она не верила ни в какое будущее, ни до, ни даже после возвращения Колумба. И дело не только в её милитаристских планах против Османской Империи, а в том, как это географическое открытие воспринималось ей и всем испанским народам. 
Не нужно быть психоаналитиком, чтобы понять, что должны были испытывать люди после того, как столько сил потратили на освобождение полуострова от неверных, после многолетней войны, окончившейся изгнанием арабов и крещением евреев. И вот заканчивается 7000 год и наступает 1 сентября 1492 года по новому стилю, а никто не приходит их похвалить.
Испанцы вместе со своими католическими монархами в недоумении, срок Второго Пришествия наступил, а к ним так никто не явился. Может быть, мы что-то сделали не так, чем-то прогневили и лишили себя Божьей благодати? Недоумение сменяет испуг, растерянность и, вдруг, как послание с Небес, возвращение Христофора Колумба со спасительной вестью о новых землях, ранее никому не виданных.
Никто ведь не верил в успех экспедиции, и вдруг чудо. Благодать ниспослана! И хоть само Пришествие не случилось, но известие, которое привёз Колумб, значило намного больше, чем какие-то новые земли. Это значило, что многолетние старания католических монархов и их верных подданных не остались наверху незамеченными. А следовательно, указано новое направлением для продолжения просветительской работы над неверными.   
Мол, правильной дорогой идёте, товарищи!

Что особенно интересно в этой кредитной истории, так это изменение отношения к самим деньгам. С несостоявшимся Концом Света золото обрело особую отметину, которую большинство удачливых торговцев того времени назвали бы Божьей благодатью. Да, золото и до экспедиции Колумба обладало особым статусом (не зря же иконостасы покрывали золотом), но после изменения вектора европейского развития оно засияло особым светом. 
Деньги чуть ли не изначально несли в себе некоторую сакральность. Продукты человеческой деятельности обменивались на нерукотворный и, что очень важно, довольно-таки редкий природный ресурс. Земля дарила золото и серебро самым удачливым и его меняли на то, что родила земля для трудолюбивых рук. И хлеб рождала земля и золото находили в земли. Всё это плоды природы. Хлеб – продукт живой природы, а золото – природный ресурс. Но вся природа в христианскую эпоху считалась творением Божиим, и, следовательно, давалась людям как некое вознаграждение или Божья благодать. Протестанты хоть и отказались от идеи награды, но от благодати не отказались.
Со временем в процесс обмена включались различные рукотворные изделия: сельскохозяйственные орудия, оружие, украшения и прочее, что уже ставило на одну чашу весов творения человеческих рук против лежащих на другой чаше творений природы и, следовательно, Бога. Особенно важно то, что денег (золота и серебра) всегда было ровно столько, сколько могли произвести и продать человеческие руки.
Чаши весов были всегда уравновешены.  И это не мистика, это непреходящий закон. Нельзя было произвести слишком много до тех пор, пока природа (Бог?) не предоставит соответствующее количество золота и серебра. Такое равновесие существовало в мозгах не только торговцев, но и любого ремесленного люда, связанного с рынком. Чем больше товаров продал, тем больше золота и серебра прибыло. Золото прибавлялось в сундуках торговца в ответ на то количество товаров, которые он продал, а откуда оно прибывало каждый хорошо знал и помнил.
Когда столь ценимые в Европе специи и пряности приходили с Востока, то огромное количество золота и серебра изымалось из внутри европейского оборота, и Европа беднела, поскольку значительно меньше денег оставалось на покупку товаров, произведенных своими ремесленниками.
В отличии от современной эпохи, деньги тогда нельзя было напечатать в нужном количестве. Золото и серебро предоставляла исключительно божественная канцелярия(природа), и такой порядок невозможно было никак нарушить.   Если только…
Да, если только не найти такие земли, откуда можно будет черпать золото или пряности, ценимые тогда на вес золота, в неограниченном количестве. Это очень поучительная кредитная история, благодаря которой мы знаем, как сильно влияют деньги (золото) на экономическое развитие того или иного региона.
Когда Адам Смит говорил о росте общего блага, он имел ввиду насыщение рынка товарами разными и нужными, но поучал своих читателей возвращать деньги из кубышек в систему, поскольку ровно так же, как нехватка денег угнетает торговлю, их рост прямо пропорционально влияет на рост товарооборота. 
Каким-то шестым чувством каждый человек вовлеченный в торговлю чувствует увеличение денежной массы и это стимулирует его, ровно так же, как утекание денег из системы угнетает торговлю и каждого вовлеченного в неё индивидуума.
  Чтобы проиллюстрировать эту простую истину вернемся к древней семейной общине. Каждый член общины своим трудом вносил личный вклад в общий урожай, который по осени собирали в общие закрома. Если урожай в этом году был больше, чем нужно для пропитания, то все были полны оптимизма и надежд на будущее. Если урожай был плох и закрома оставались полупусты, то каждому оставалось думать лишь о том, как бы перезимовать. Не до оптимизма.
Задавать вопрос о том, может ли член общины не знать о состоянии закромов, если он участвовал в сборе урожая, совершенно бессмысленно. Ровно так же, но в намного большем масштабе каждый человек вовлеченный в производство и торговлю не может не знать о состоянии денежной массы.  Это чутье или человеческий дар не требуют, на самом деле, каких-то сверхспособностей, поскольку тысячи косвенных признаков выдают общее состояние системы: есть ли на рынке заметный излишек или наоборот, деньги (золото) куда-то утекли.   
Когда золота становится меньше, то не только его не хватает для покупки товаров, но и сами владельцы денег (инвесторы и покупатели) стараются придержать его до «лучших времен». Торговля угнетается, а производство угасает. Именно изменения количества денег (золото) влияет на состояние торговли, а не «невидимая рука». И сакральность золота здесь играет важную, но не главную роль. Когда на одной чаше весов все произведенные товары, а на другой всё золота (все деньги), то изменение баланса влияет на состояние равновесия в обе стороны.
Считается, что увеличение предложения денег ведет лишь к инфляции, поскольку чаши весов должны, по идее, молниеносно выравниваться. Но это было бы так, если бы речь шла о чистой математике и в центре системы не стоял бы человек. Идея сообщающихся сосудов в рыночном регулировании цен на любые товары не касается самих денег. В отличии от любого творения человеческих рук, деньги (изначально золото и серебро) несет особое содержание и особую ценность.
Если увеличение производства товаров откликается увеличением денежной массы, то справедлива и обратная зависимость, особенно если нам не приходится сомневаться в честности эмитента. А в том, что золота и серебра не может быть слишком много никто не сомневался. При достаточном доверии к эмитенту с увеличением предложения денег стимулируется торговля, производство и потребление.
Рост суммарного объема золота и серебра не ведет напрямую к инфляции, поскольку инфляция – это продукт утраты доверия к деньгам и неверия в будущем. Напротив, увеличение денег повышает общий оптимизм и желание тратить не только на самое необходимое, но и на то, что в иных условиях, казалось излишеством. Точно так же предложение денег влияет на увеличение инвестиций и самого производства товаров там, где для такого роста есть возможности.   
В центре этого равновесия стоит человек и его доверие. В отличии от ассигнаций и медных монет, выпуск которых находится в человеческой власти, сомневаться в золоте и серебре не приходилось, поскольку природная или божественной канцелярии не подвержена человеческим слабостям и не выдаст на-гора больше, чем положено.
Так как ценность денег полностью зависят от доверия к эмитенту, то в отличии от золота, доверие к бумажным и медным деньгам зависит от множества факторов. Доверие зависит от продолжительности стабильности в прошлом и от иных факторов, влияющих на уверенность в будущем, но когда люди видят, что власть(эмитент) не выполняет свои обязательства даже в далеких от экономики вопросах, это начинает понемногу сказываться на доверие к деньгам, а когда власть вконец завравшись начинает эмитировать деньги для подкрепления своей лжи, то это молниеносно выливается в инфляцию, а зачастую и в гиперинфляцию. 
Что касается кредитования, то кроме самой возможности инвестировать в производства товаров, это очень хитрый способ увеличить в несколько раз объем предложения денег. Каждую имеющуюся на балансе денежную единицу банк посредством кредитования многократно умножает, (в США законодательно такой фокус с умножением денег можно производить более, чем во всем остальном мире).  Такое масштабирование вызывает не только огромные возможности для инвестиций, но и надувает, как это называется на бирже, пузыри. Только это уже не пузыри оптимизма, а эйфории. Этот большой радужный мыльный пузырь притягивает к себе восторженные взгляды и надувает доверчивые сердца уверенностью в будущем, наполняет необъяснимой надеждой на то, что вопреки всем законам физики пузырь будет бесконечно раздуваться и никогда не лопнет.         
До тех пор, пока Европа нуждалась в товарах из Азии деньги утекали на Восток, а европейский рынок стагнировал. Как только в Европу хлынул поток специй и золота из Америки, Европа воспрянула духом и стала наполняться оптимизмом, что тут же сказалось и на искусстве, и в научных достижениях.  Затем центр притяжения денег сместился в сторону Америки и за океан потянулась наука, искусство и деловой оптимизм. Когда центр производства стали переносить на Восток, то вслед за товарами потекли деньги. Круг замкнулся и, по всей видимости, очень скоро именно на Востоке засияют ярче звезды, и для каждого жителя Земли именно там в скором будущем небо станет выше, а трава зеленей. 
  Кратко. Изменение объема денег влияет на состояние рынка. Ровно так же, как в ответ на увеличение объема производства товаров увеличивается предложение денег, с ростом предложения денег растут оптимизм инвесторов и потребителей, а вслед за ними растет рынок и само производство. Единственное, что может пошатнуть эту гармонию, это недоверие людей к эмитенту. В отношении золота и серебра, такое было невозможно, поскольку природа, а в те времена под ней подразумевалась божественная канцелярия, выдавала золота и серебра ровно столько, сколько люди могли произвести товаров. Ни больше и не меньше. 
.      
- 19 -
Общества нового типа.

Испания очень рьяно стала выполнять возложенную на себя миссию.  На вновь открываемые просторы испанцы экспортировали слово истины, а взамен импортировали с земель осчастливленных аборигенов золото. Надо сказать, что в этой схеме аборигены играли исключительно роль одариваемых, поскольку они получали бесценное слово истины, ничего не давая взамен. По представлению конкистадоров, золото не могло принадлежать неверным, точно так же как оно не принадлежит пасшимся на американских просторах буйволам или бродящим в лесах медведям.
К своей миссионерской обязанности Испания относилась очень ответственно. За эти праведные труды ей и посылалась в награду так много золото. Всё просто: чем больше удалось вывезти золота, значит тем выше оценивают усилия Испанской короны наверху.
Не все в Европе смогли оценить такую арифметику. Прямо скажем, многих она задела за живое. Сначала самые оскорблённые вынесли вотум недоверия тому, кто назначил себя главным связным с Богом, а потом, не дожидаясь отмашки сверху, сами включились в колониальный процесс. Внешний поток благ, перехватываемый то одним, то другим государством, делал эти государства последовательно богаче, запуская процесс экономического роста и общего оптимизма.
Когда у вашего соседа растет благосостояние это невозможно не заметить. Мы уже говорили о том, что это никакая не зависть, а закон справедливости, побуждающий наиболее целеустремленных к включению в гонку за материальным благом и успехом. В полном согласии с Фукуямой чувство собственного достоинства толкало обладателей наиболее чувствительного достоинства в объятия кредиторов. 
Парадокс в том, что Испания как не верила в будущее до, так и не поверила в него после открытия Америки. Испания выполняла возложенную на себя миссионерскую работу. Даже когда у нее заканчивались деньги, а это по мере возрастания её мессианских амбиций стало происходить регулярно, Испания очень мудро предлагала всем, кому была должна, немного подождать прихода нового корабля, груженого золотом. Когда очередной корабль задерживался, Испания объявляла себя банкротом. Банкротства случались с завидной регулярностью в 1557, 1575, 1596, 1607, 1627, 1647, 1653 и 1680 гг., но испанцы верили, что Бог их не оставит, и корабли, груженные золотом, вскоре приходили. 
В отличии от испанцев, их конкурентам рассчитывать приходилось только на себя, и они вынуждены были брать кредиты и изобретать акционерные общества за ради внезапно пробудившейся потребности в свободе от Испанского господства и восстановлению справедливости. Так растущие амбиции одних и оскорбленное самолюбие других толкали вчерашних почитателей библейских истин о грехе гордыни и спасении души в объятия к банкирам.
Как вы догадываетесь, такое кредитование имело очень опосредованное отношения к вере в будущее. Если искать аналогию, то ближе всего подходит игра в казино с бесконечным повышением ставок. Верит ли в будущее игрок, закладывающий последнюю рубашку? Без сомнения! Иначе бы не повышал ставку. Толкает ли его к игре вера в экономический рост? Сомневаюсь. Если бы этого игрока не толкало к повышению ставок гордыня (простите, чувство собственного достоинства), то он бы и не приступал к игре. Но сделав первый шаг, он уже лишает себя права выбора.    
В отличии от казино, которое почти никому не дает шансов выиграть, в игре с почти безграничными выигрышами, какие сулила колониальная торговля, многим счастливчикам удавалось сорвать свой куш.  Создание таких акционерных обществ как Ни¬дер¬ланд-ская Ост-Индская компания (De Ve¬reenigde Oostindische Compagnie, Vere¬nigde Oost-Indische Compagnie, VOC) с ус¬тав¬ным ка¬пи¬та¬лом в 6,429 млн. гуль¬де¬нов в 1602 году серьезно снижало риски банкротства отдельных игроков, особенно учитывая предоставленное ей пра¬во на мо¬но¬поль¬ную тор¬гов¬лю со стра¬на¬ми, на¬хо¬див¬ши-ми¬ся к вос¬то¬ку от мы¬са Доб¬рой На¬де¬ж¬ды до Ма¬гел¬ла¬но¬ва про¬ли¬ва.
К слову, ди¬рек¬то¬ра¬ми и чле¬на¬ми VOC яв¬ля¬лись пред¬ста¬ви¬те¬ли кальви¬ни¬ст¬ской Церк¬ви, бо¬га¬тей¬ших ку¬печеских и ре¬гент¬ских се¬мей, вид¬ные государственные дея¬тели. Бизнес был поставлен на широкую ногу. На пер¬вом эта¬пе Нидерландская Ост - Индская компания стремилась не столь¬ко к за¬вое¬ва¬нию тер¬ри¬то¬рий, сколь¬ко пы¬та¬лась до¬го¬вор¬ным пу¬тём обес¬пе¬чить се¬бе мо¬но¬по¬лию на вы¬воз из Юго-Восточной Азии пря¬но-стей и на ввоз ту¬да ни¬дерландских то¬ва¬ров.
Для это¬го соз¬да¬ва¬лись фак¬то¬рии и фор¬ты в важ¬ных тор¬го¬вых и стра¬те¬гических пунк¬тах. Уже к 1609 году удалось вы¬тес¬ни¬ть пор¬ту¬галь¬цев с Мо¬лукк¬ских о-вов, в 1623 – анг¬ли¬чан с Ма¬лай¬ско¬го ар¬хи¬пе¬ла¬га, за-тем её фак¬то¬рии поя¬ви¬лись на полуострове Ин¬до¬стан и в Япо¬нии, ост¬рове Ява, о. Фор¬мо¬за (ны¬не Тай¬вань), про¬ник¬ли в Аф¬ри¬ку, а в 1640 г. на¬ча¬ли ко¬ло¬ни¬за¬цию о. Мав¬ри¬кий.
Компания ве¬ла тор¬гов¬лю спе¬ция¬ми (пер¬цем, мус¬кат¬ным оре¬хом, мус¬кат¬ным цве¬том, гвоз¬ди¬кой, ко-ри¬цей), фар¬фо¬ром, шёл¬ком; позд¬нее к ним до¬ба¬ви¬лись чай, ко¬фе, са¬хар, хло¬пок и опи¬ум. Во второй половине 17 века ди¬ви¬ден¬ды ак¬цио¬не¬ров в среднем со¬став¬ля¬ли 18% го¬до¬вых, но в отдельные го¬ды дос¬ти¬га¬ли 60–100%. До 1644 года дивиденды вы¬пла¬чи¬ва¬лись на¬ту¬рой (пря¬но¬стя¬ми), за¬тем толь¬ко день¬га¬ми. В по¬след-ней тре¬ти 17 века Ни¬дерландская Ост - Индская компания ста¬ла са¬мой бо¬га¬тым ак¬цио¬нер¬ным обществом в ми¬ре.
В чём причина успеха этого предприятия? Почему какому-то акционерному обществу удалось потеснить с колониального рынка целые государства? Во-первых, это не просто акционерное общество, а полностью сросшаяся с государством монополия, во главе которой стояли государственные и идеологические элиты Нидерландов.
Во-вторых, главной целью этой государство-монополистической компании было зарабатывание денег. Ничего личного, только деньги. В отличии от испанцев, акционеры компании не считали, что им кто-то должен посылать золото за их труды, т.е. они чрезвычайно уважительно относились к деньгам, которые, в свою очередь, очень чутко реагируют на то, как их ценят.
В-третьих, новое государственно-монополистическое образование формировалось на иных, чем монархии, принципах. Если иерархию монархий формировали воины, то иерархию Нидерландской Ост - Индской компании формировали предприниматели. А это меняло всё!
Гильдии ремесленников и торговцев существовали задолго до открытия Америк и колониальной торговли, но все и вся в этих гильдиях было подчинено установившемуся вековому порядку. Никто из ремесленников не смел даже надеяться на то, чтобы стать так же богат и знатен, как король. Но даже если купцу удавалось заполучить больше богатства, чем было у знатного придворного вельможи или землевладельца, в той государственной иерархии он не становился им ровней. По сути, статус даже очень состоятельного купца или владельца мастерской мало чем отличался от статуса зажиточного крестьянина.
Кроме того, все члены гильдий были связаны друг с другом обязательствами даже более крепкими, чем семейные узы. Выход из гильдии был равносилен потере не только возможности зарабатывать средства к существованию на том же поприще, но и потерей доброго имени. После Реформации свобода христианина распространилась не только на его внутренний мир. Благодаря этому акционер стал волен вступать и выходить из общества руководствуясь исключительно личной выгодой, что несомненно сделало Ост - Индская компанию более гибкой и открытой к переменам.   


Ост - Индская компания была государством в государстве. В её иерархии предприниматели занимали столь же высокие места, какие принадлежали в монархической иерархии землевладельцам и воинам, потому что деньги в новой системе стали цениться больше, чем земля. По крайней мере больше, чем европейская земля. Акционеры поняли, что земли в мире намного больше, чем в Европе; и что можно зарабатывать намного больше не обрабатывая её, а совершая выгодные торговые операции с теми, кто этими землями управляет.
В новой картине мира воины потеряли свою власть. Теперь не они решали политические вопросы, а предприниматели. Теперь воины стали наемниками и им стали платить за их рискованную работу.
Это коренным образом изменило картину освоения мира. Когда воины (рыцари, конкистадоры) составляли основу иерархии, они инвестировали в освоение земель своё умение воевать. Воины рисковали своими жизнями, поэтому получив от захваченных земель золото, они не ценили его так, как умеют ценить золото инвесторы. Бравые солдаты, рыцари точно так же, как нами любимые и уважаемые гусары, спускали всё на веселье, пирушки и красивые побрякушки для дам сердца, после чего реинвестировали своё умение убивать в добывание нового золота.
Другое дело предприниматели и акционеры Нидерландской Ост - Индской компании. Большая часть из них никогда не покидало родной Амстердам. Они не рисковали своими жизнями, а только деньгами, поэтому и реинвестировали полученные дивиденды в бизнес. Изменение иерархии сделало так, что Нидерландам денег всегда хватало в отличии от Испанской короны, каждые двадцать лет объявлявшей себя банкротом.
Инвесторы и вели себя на новых землях более разумно, чем конкистадоры. Если конкистадоры убивали местных владык, чтобы ограбить, то инвесторы подкупали их, чтобы вести с ними торговлю. Это вызывало со стороны аборигенов больше понимания и поддержки. Кроме того, продавая в обмен на специи голландские товары, акционеры развивали собственное производство, благодаря чему извлекали двойную выгоду.
Кроме Нидерландской Ост - Индской компании, аналогичные общества существовали во Франции, Дании и Великобритании.  Разглядывая пристально эти общества начинаешь лучше понимать Адама Смита и его концепцию общественного блага. Если то, что подразумевается им под благом уже давно ни у кого не вызывает сомнения, то с тем, кого он понимал под обществом, освещается под совершенной неожиданным углом.   
Только вчитайтесь, чтобы прочувствовать как удивительно точно звучат его бессмертные слова: «Преследуя свои собственные интересы, он (акционер?) часто более действительным образом служит интересам общества (Ост-Индского?), чем тогда, когда сознательно стремится делать это ».
Не будем копаться в том, что имел в виду или не имел шотландский гений. И гением я его называю без всякой иронии, поскольку он приоткрыл завесу над истинным положением вещей, а обижаться на того, кто рассказал людям правду глупо. Куда важнее то, что общества нового типа представляли из себя. Это были общины, пришедшие на смену семейным, в которых родственное доверие заменялось общим доверием к деньгам.
Во многом благодаря Адаму Смиту мы знаем, что их объединяла ещё и общая идея. Идея обеспечения роста общего блага и, благодаря неуклонному росту последнего, всё более полное удовлетворение чаяний и потребностей всех членов общества.
С идеей случилась маленькая неувязочка. Ради светлого будущего необходимо было слегка прикрыть глаза на не очень благопристойное настоящее, в котором собственная алчность и несправедливое отношение к наемным работникам и прочим аборигенам должны оправдываться величием цели.
Дилемма: оправдывает ли высокая цель низкие средства, была решена тоже довольно-таки просто возведением «невидимой преграды» между членами общества и теми, ради кого, не щадя себя, инвестировали люди нового типа. Процесс был тем более упрощен, что акционерные общества очень напоминали собой семью (семейную общину) где каждый каждому почти как брат, все друг другу свои, а за пределами деревни(общества) дремучий лес и все чужие.   
  Кратко. В структуре европейской иерархии благодаря развитию заокеанской торговли произошли кардинальные изменения. Место воинов и лендлордов стали занимать торговцы и акционеры Ост - Индских компаний. Вместо реинвестирования военных навыков в процесс освоения новых земель купцы привнесли умение реинвестировать капитал, что привело к вытеснению последними первых не только из процесса грабежа, простите торговли с колониями, но и из процесса принятия решений обществ и управления государствами. 
      
- 20 -
Тупик растущего блага.

Благодаря успехам Реформации сначала несмело, затем более активно на европейском континенте стали распространяться свобода и предпринимательство. Протестантские государства создали основы для роста капитала и развития акционерных обществ, которые начали победное шествие по всему миру. Доходы черпались не только из колониальной торговли, но и от создаваемого внутреннего продукта.
Для растущего капитала все шло просто замечательно на протяжении почти трёх веков, как вдруг пришла беда откуда не ждали. Не успел Адам Смит опубликовать свои терапевтические заметки для членов очень известного акционерного общества, не успели его почитатели воспользоваться мудрым советом не рефлексировать, а вкладывать капитал в расширение производства, как на всех добропорядочный предпринимателей навалилась напасть, которой не ждали.
Торговля родилась из дефицита. Товар везли туда, где его не было вовсе или туда, где его хоть немного не хватало. Успех колониальной торговли зиждился на дефиците товаров с Востока. В условиях антисанитарии пряности были жизненно необходимым товаром. Никого не нужно было уговаривать их покупать. Единственным сдерживающим фактором для потребления были заоблачные цены, что вполне объяснимо в условиях дефицита и огромных транспортных издержек.
Адам Смит был совершенно прав, хоть и с небольшим опозданием, когда убеждал членов общества реинвестировать капитал. По мере роста инвестиций материальные блага становятся доступнее: их больше производят и больше доставляют на местные рынки. Снижение цен на специи и прочие колониальные товары позволили менее богатым слоям общества приобщится к их потреблению. Грубо говоря, если в XV - XVI веках эти товары могли себе позволить без ограничений только короли, принцы, герцоги, маркизы и графы, то в XVII веке в компанию счастливых потребителей попали бароны и виконты, а в XVIII веке уже в этот элитный клуб вошел не только всякий эсквайр, но и просто зажиточный горожанин.   
Однако снижение цен принципиально не меняло рынок. Это всё ещё был рынок продавца, поскольку производительность ручного труда была всё так же низка и удовлетворить весь спрос было практически невозможно в условиях постоянного роста населения. Если Средние века были временем экономики созидания или если хотите выживания, то с открытием Америки появился некоторый достаток, который перераспределялся в виде общего блага с низов общества на верх, что можно назвать экономикой распределения или ещё точнее экономикой перераспределения.   
В 1620 году, когда ещё толком не успела отгреметь Реформация, лорд-канцлер, виконт и пэр Англии Фрэнсис Бэкон опубликовал научный манифест под названием «Новый Органон», где выдвинул лозунг: «Знание — сила». Учитывая все регалии лорда-канцлера такое заявление нельзя отнести к домашним философствованиям. Популяризацию научного метода познания оценили уже его современники, а призывом перевести науку в прикладную плоскость смогли воспользоваться ближайшие потомки.
Во времена религиозных войн признание за наукой силы было нешуточным вызовом. Все помнят Библейскую картинку с Адамом и Евой рядом с Древом Познания, когда совершился первородный грех, и Змей соблазнил людей вкусить запретный плод.
По этой причине наука долгое время находилась в опале. Но Реформация была бы неполной если бы не подвергла сомнению и этот стереотип.  Сер Бэкон заявил, что Бог на самом-то деле не запрещал познание природы, недаром же человеку дан ум, который жаждет познания Вселенной. На самом деле в Библии речь идёт лишь о запрете познания добра и зла, а не о запрете познание сотворённых Богом вещей.
Более того, познание сотворённого материального мира есть святая обязанность человеческого ума, а предназначение науки состоит в том, чтобы умножать богатство и обеспечивать обществу достойную жизнь, или, говоря словами Адама Смита, увеличивать общее благо.
Кстати, если кого-то удивляет такое почтительное отношение к науке во времена не стихающего религиозного фанатизма, то здесь нет никакого противоречия.  Разрабатывая методы научного анализа, сер Фрэнсис Бэкон критиковал одновременно и суеверия, и атеизм!  В книге «Опыты, или наставления нравственные и политические» он, рассуждая о различных вопросах религии, утверждает, что: «… поверхностная философия склоняет ум человека к безбожию, глубины же философии обращают умы людей к религии».
Несмотря на то, что для большинства атеистов оскорбительно находится в одном ряду с теми, кто проповедует всякие суеверия и тем более подозрение в поверхностности их философских взглядов, не стоит забывать, что сер Фрэнсис Бэкон стоял у истоков промышленной революции. Можно сказать, что сей государственный муж дал старт национальной программе Великобритании на индустриализацию.
Вспоминая слова Ленина о социализме и электрификации всей страны, лозунг Бекона можно перефразировать как: «Капитализм – это протестантизм плюс индустриализация всей Британии»
  Лозунг был услышан, а плоды этой программы не заставили себя долго ждать. Уже в XVII веке Англия стала обгонять мирового лидера Голландию по темпам роста капиталистических мануфактур и колониальной торговле, а к концу XVIII века стала ведущей капиталистической страной.
Считается, что началом промышленной революции послужило изобретение в 1699 году парового двигателя в Великобритании. Англичанин Томас Севери изобрел парового двигателя, а другой англичанин Томас Ньюкомен его усовершенствовал. Изобретатель Эдмунд Картрайт запатентовал в 1785 году механический ткацкий станок с ножным приводом, который в 40 раз увеличил производительность труда. Список можно продолжать долго, и этот список будет почти целиком состоять из подданных Английской короны.
Надо сказать, что ум, так ценимый Адамом Смитом в себе, и так незаслуженно им вычеркнутый из составляющих общего блага сделал для роста материальных благ даже больше, чем его великолепный совет инвестировать в расширение производства. Почти за двести лет до него сер Фрэнсис Бэкон, оказав прикладным свойствам ума намного большое уважение, дал старт научной революции, полностью изменившей не только рынок, но и политическую карту Европы.
В качестве отступления замечу, что ум не делает человека полностью счастливым, поскольку совесть, на примере лорда-канцлера, не является производной от ума. Находясь в зените славы и общественного положения, Фрэнсис Бэкон был уличён во взяточничестве, и, обращаясь к королю Якову I в надежде оправдаться, утверждал, что лишь пал жертвой всеобщей коррупционной практики: «…я могу быть нравственно неустойчивым и разделять злоупотребления времени. … я не буду обманывать относительно моей невиновности, как я уже писал лордам, … но скажу им тем языком, которым говорит мне моё сердце, оправдывая себя, смягчая свою вину и чистосердечно признавая её».

Так часто бывает, что люди рукоплещут самоочевидным истинам, вместо того чтобы задуматься над уже давно происходящими процессами в экономике, сулящими им кардинальные перемены в самом ближайшем будущем. Прекрасно сформулированная идея наращивать производства за счет реинвестиций была актуальна на дефицитном рынке, в то время как промышленная революция уже превращала рынок продавца в рынок покупателя.
Когда в 1776 году всего за шесть месяцев был раскуплен первый тираж «Богатство народов», на страницах которого Адам Смит рассуждал о «своей» «невидимой руке» и пользе инвестиций, для Англии и для Европы в целом уже становилась более актуальной другая проблема, которая всего через 13 лет привела к Великой Французской революции. 
Презирать аристократов за их стремление к роскоши и призывать членов общества к инвестициям, забывая о том куда вы будете девать произведенные для продажи товары в эпоху промышленной революции было не более разумно, чем рекомендовать тушить разгорающийся пожар банкнотами. Если бы Адам Смит не направлял свой взгляд исключительно в прошлое, а мог бы, подобно серу Фрэнсису Бэкону, смотреть не то, что в будущее, но хотя бы открыть глаза на настоящее, то он, скорее всего, стал бы первых хвалить за неконтролируемую тягу к тратам, а вторым порекомендовал бы существенную часть доходов направлять всё же на потребление.
Когда в вашей стране повсеместно на производстве появляются паровые машины, увеличивающие производительность в разы, и всё идет к тому, что, не ровен час, как появятся станки, способные увеличить этот рост ещё чуть ли не в 40 раз, то призывать вкладывать в то, чтобы создать ещё больше продукта не очень дальновидно. Куда разумнее задуматься над тем, что делать со сбытом произведенной продукции.
Тогда, в конце XVIII века, Великобританию от неминуемого кризиса спасла столь ненавистная ей Франция, непосредственным толчком к началу волнений в которой стал финансовый кризис, вызванный войной, неурожаями и негативные последствия торгового договора 1786г. (Эденский договор) с Великобританией, открывшего французский рынок для британских товаров.
Франция, в отличии от Британии, прошляпила инновации в промышленность, и снижение ввозных пошлин по Эденскому договору, вместо того чтобы оживить французскую экономику, позволило почти полностью вытеснить местные товары более дешевым импортом из Англии.
Надежды французов на продажу шёлка, дамских шляпок и прочих изделий роскоши не оправдались. Всё это пользовалось большим спросом разве что в России, где воспринимали Францию законодательницей мод, но после снижения взаимных пошлин с Британией большинство товаров, производимых вручную стало сильно проигрывать дешевым товарам, произведенным на станках с использованием паровой тяги. Поэтому, например, производство текстильной промышленности во Франции рухнуло в период между 1789 и 1791 годами из-за ввоза более дешевых английских текстильных изделий. Как следствие, значительно увеличились бедность и безработица в промышленных областях, что усугубило коммерческие затруднения и вкупе с неурожаями привело к Французской революции.
Можно сколько угодно ставить под сомнение влияние Эденского договора на революционную ситуацию во Франции, но рост британского экспорта почти в два раза за неполные пять лет действия договора – это факт. А значит в этот раз Великобритания отделалась легким испугом, что, впрочем, не спасло её от экономического кризиса 1825 - 1826 годов, спада в 1829—1831 годах, кризиса и паники 1837 года  приведшей уже к большой депрессии девятнадцатого века, продолжавшейся до середины 1840-х годов и сопровождавшейся банкротствами банков, высоким уровнем безработицы по эту и ту сторону Атлантики. Далее кризисы и экономические депрессии с перерывами в десять лет сотрясали Британию весь XIX век. 
Как поступают в случае ухудшения экономических показателей в наше просвещенное время? Делают доступнее кредитование, что вкупе с круглосуточной рекламой из каждого утюга со временем улучшает потребительские настроения населения и как следствие ведет к оживлению экономики и росту ВВП.
Однако, в те недалекие времена это не работало. И не только потому, что не было ещё изобретено всех этих жидкокристаллических утюгов так ярко и убедительно побуждающих к покупкам последних моделей Айфонов или туфель, кроссовок и футболок, которые можно положить в шкаф к десяткам таких же и забыть навсегда, а потому что более-менее полноценно участвовало в потреблении не более пяти процентов населения Европы. 
Промышленная революция ударила по основам сложившейся после Реформации политической системы Европы. С одной стороны, многократное увеличение производительности промышленных предприятий привело к удешевлению рабочей силы и, как следствие, увеличению расслоения и обнищания большей части населения, т.е. увеличило несправедливость в и без того несправедливом мире. С другой стороны, самой экономике с её прорывным ростом нужны были новые потребители. И желательно побольше!
«Невидимая рука» не могла и не способна, по сути, навести порядок ни с потребителями, ни с ростом бедности, потому что это не входит в круг её интересов. Для денег, которые водят этой рукой, важны только деньги. Для рынка имеют значение только издержки и прибыль. Нищие рабочие и отсутствие потребителей требовало новых общественных отношений, которые бы взяли на себя заботу о тех сторонах общего блага, к которым слепа «невидимая рука». Для дальнейшего неуклонного роста капитала и материальных благ резко понадобились ум и совесть, которыми «невидимая рука» не обладает, и за которые могут отвечать только люди в меру своих сил и возможностей.
Так промышленная революция создала условия для потребительских революций. 
 Кратко. Приток денег на европейский континент стимулировал не только развитие экономики, но и рост приложения научной мысли в практическую плоскость.  Промышленная революция снижала издержки и увеличивала многократно производительность труда, что толкало дефицитный рынок к волнам перепроизводства в силу нехватки потребителей. Этот дисбаланс подтолкнул общественные отношения к расширению прав и свобод для более широкого круга лиц и, в конце концов, к приходу эры потребления.   
.