2 Свобода и достоинство

Евангелие от Дарвина или эволюция доверия.

-2- Свобода и достоинство.

Если вглядываться в реальную историю чуть глубже 20 века, то там, в глубине веков, не всегда удается разглядеть борьбу за собственное достоинство и стремления к свободе. Разве что борьба элит за власть над народами и господство над территориями можно приравнять к борьбе за признание, а голодные бунты и восстания рабов принять за стремление к свободе.
В действительности, для свободы и собственного достоинства в древности было не так много места.  Даже в полюсах Греции, образце античной демократии, право на свободу и собственное достоинство полагалось только взрослым мужчинам, имеющим   гражданство и владеющим серьёзным частным хозяйством: «ойкосом» (домом). Все остальные, проживающие с ним: жены, дети, вольноотпущенники и рабы таких прав не имели. Это же касалось иностранцев и некоторых категорий компактно проживающего населения.

Свободный гражданин греческого полиса мог продать в рабство, к примеру, собственных детей, что часто и делалось в затруднительных экономических ситуациях. Если все люди стремятся к свободе и признанию, то несомненно должны бороться или хоть как-то противится воле такого деспотичного папаши. Однако сын гражданина и будущий гражданин покорно переносил годы рабства, как и все остальные неграждане.
Почему все они терпели несвободу и унижение? Какие оправдания у того, кто имея естественное право на свободу и собственное достоинство, не борется с произволом? Думаю, что никаких. Все намного проще: каждый знал, что таков порядок вещей. А восстать в одиночку против сложившегося порядка – это не просто безрассудно, это самоубийство.

В менее просвещённые времена абсолютных монархий, которые просуществовали вплоть до буржуазных революций, про свободу и собственное достоинство вспоминали ещё реже. Дворянин мог, конечно же, вызвать на дуэль за оскорбление собственной чести другого дворянина, но при этом с величайшей покорностью сносил любое ограничение свободы или ущемления от монарха. Вряд ли какому дворянину пришла бы в голову идея требовать для себя свободы, когда его жизнь и достаток полностью зависел от воли сюзерена и от надела земли им дарованной.
Что касается простолюдинов, то, если они и брались за вилы и топоры, так по большей части по причине невыносимого голода и нужды (к обычной нужде и недоеданию они были привычны). Вряд ли кому-то удастся, даже при большом желании, привести в пример хоть несколько случаев, когда народ бунтовал из-за чего-то похожего на свободу.
Мы можем предположить, что и свобода, и признание никуда не девались, а по причине страшной нужды и мракобесия были глубоко запрятаны в недрах подсознания до поры до времени.
Накануне революции 1789 года Франция была абсолютной монархией. Среди причин той революции называют экономический кризис, безработицу, неурожай из-за крайне суровой зимы и града в июле 1788 года, вызвавших дефицит и дороговизну хлеба, расстройство финансов и неэффективное управление страной.  Всё эти экономические предпосылки, приведшие к большему, чем обычно голоду и нужде, вывели народ на площади.

Вполне возможно, что главной причиной революции всё же были не столько всё вышеперечисленное, а попрание человеческого достоинства и либеральных свобод. Такой вывод напрашивается в связи с тем, что 26 августа того же года Учредительное собрание «Декларацией прав человека и гражданина» даровало народу не хлеб, а свободу, равенство и братство (фр. Libert;, ;galit;, Fraternit;), в то время как экономический кризис, безработица и нужда только усугублялись.
Юваль Ной Харари в своей книге «Sapiens. Краткая история человечества» пишет: «Способность создавать воображаемую реальность из слов позволяет множеству незнакомых друг с другом людей работать вместе. Даже более того: поскольку широкомасштабное сотрудничество основано на мифе, способ сотрудничества можно изменить, изменив сам миф, то есть рассказав иной сюжет. В определенных обстоятельствах мифы меняются очень быстро. В 1789 году французы чуть ли не за ночь переключились с мифа о божественном праве королей на другой миф — о власти, принадлежащей народу».
Если «Декларацией прав человека и гражданина» вдохновили народ настолько, что на довольно продолжительное время она стала анестезией от нужды и голод, то, возможно, свобода и достоинство, на самом деле, и есть те самые две «основные движущие силы истории»?
Однако, если это так, то против кого тогда был направлен террор, свободно отделявший посредством изобретения «гуманного» доктора Гильотена до шестидесяти французских голов в день и не только от аристократических тел? Или с чего этот свободный и гордый народ спустя десять лет провозгласил Наполеона Бонапарта первым консулом, после чего не прошло и пяти лет, как и этого народу Франции показалось мало, и консула Бонапарта уже восторженно приветствовали на императорском троне?
Можно, конечно, предположить, что граждан обманули, воспользовавшись их наивностью, но тогда нужно говорить не о наивности, а о растерянности, поскольку история 19 века вплоть до 1871 года — это метания французского народа от республики к монархии и обратно. Французам, в итоге, понадобилось почти сто лет, чтобы определится окончательно в своей приверженности к либерализму и демократии.
Получается, что идея о власти народа хоть и проникла в некоторые головы за одну ночь, но понадобилось гильотинировать тысячи и сложить на полях сражений ещё сотни тысяч голов, пока в оставшихся на плечах окончательно не восторжествовал дух Libert;, ;galit;, Fraternit;.  Почему так долго и так много крови, если свобода и достоинство являются естественными и присущими каждому человеку?
Из 21 века кажется невозможным, чтобы люди не стремились к свободе и собственному достоинству. Впрочем, нам также не понять, как можно обходится без интернета, википедии и социальных сетей. Однако этим технологическим штукам от силы несколько десятков лет.

Мерить всё со своей колокольни – довольно поверхностный подход. Это всё равно, как если бы мы вместе с Фукуямой, оказавшись вдруг воспитанниками в школе сумо, с недоумением и нервными смешками смотрели бы на всех тех удивительных людей, кто тратит свою жизнь впустую, не мечтая наесть самый большой в мире живот и сладострастно выпихивать им противников за пределы татами.
Если свобода и собственное достоинство являются естественными и неотделимыми свойствами человеческой природу, то это значит, по всей видимости, что они возникли вместе с самим видом Homo sapiens. Тогда, если мы согласимся с тем, что человек относится к миру живой природы, то должны сопоставить стремления к свободе и признанию с основополагающими представлениями теории Дарвина о движущих силах эволюции. Связь здесь должна быть прямая: если стремления к свободе и признанию помогали нашим предкам выживать, то должны тут же согласится с Фукуямой.

Человек разумный (лат. Homo sapiens) произошел от человекообразной обезьяны, а самыми близкими родственниками из ныне живущих видов являются два вида шимпанзе (обыкновенный и бонобо). Как выживали наши предки можно лишь предполагать, зато, наблюдая ближайших родственников, можно попробовать сделать некоторые обобщения.
Во-первых, и бонобо, и шимпанзе - животные коллективные, то есть они живут стаями. Члену стаи, решившему получить свободу и независимость, вряд ли кто-то из сородичей может воспрепятствовать. Однако, если бы ему удалось выжить отдельно от стаи, то современные учёные беспрерывно бы находили в лесах бонобо-одиночек и шимпанзе-индивидуалистов.
И Homo sapiens и все его родственники - существа довольно слабые, особенно в юном возрасте, и оттого чрезвычайно зависимые от родителей и сородичей. Единственный шанс дожить до полового созревания и оставить собственное потомство — это держаться коллектива. Так было всегда со всеми нашими хвостатыми родственниками, так было и с людьми до самого последнего времени.
Что касается стремления к признанию, то бонобо в борьбе за власть не замечены. Во главе сообщества у них стоит самка, агрессивные столкновения между представителями одного пола редки, а статус самца зависит от статуса его матери. За самок бонобо борьбу тоже не ведут, а вместо этого живут большими дружными «шведскими» семьями.
Скорее всего, сходство нашего вида с бонобо не совсем полное, иначе мы, скорее всего, так же, как и они, продолжали жить большими дружными «шведскими» семьями в «уютных» пещерам. А люди всё-таки построили пирамиды, запустили ракеты в космос и до исступления убивают друг друга в конфликтах и революциях. По мнению Фукуямы источник всех этих «достижений» таится в нашей особой тяге к свободе и самоутверждению.

Однако, если бы стремление к свободе и статусу являлись главными устремлениями нашего вида, то вряд ли бы Homo sapiens так долго продержались в статусе социальных существ. А поскольку мы до сих пор остаемся в том же статусе, то центростремительные силы должны уравновешивать ещё более мощные центробежные силы, чтобы удерживать людей рядом друг с другом.   
По всей видимости, такой же неотъемлемой частью нашей природы является желание проявлять заботу - быть нужным, полезным; и тяга к тому, чтобы заботились о нас. Если переходить на язык теории Дарвина, то забота о своем потомстве является естественной заботой любого вида. По всей видимости и нашего тоже. 
Когда стремление к свободе становится главной движущей силой и смыслом жизни целых поколений, то, как можно достичь разумного баланса, чтобы оставаться частью социума? И не является ли чувство одиночества, ненужности и брошенности следствием утери равновесия в слишком быстро меняющихся мире. Деградация социальных связей не становится ли причиной жесточайших депрессий в нашем урбанистическом мире одиноких людей?
Зависимость младших от старших, каждого от всех и сплоченность в стае, общине или племени помогала выживать нашим предкам на протяжении сотен тысяч лет. Всё это время стремление к свободе если и было частью природы наших предках, то пряталось где-то глубоко внутри, поджидая подходящего момента. 
Не ставя под сомнение то, что стремление к свободе и борьба за статус у наших предков могли играть важную роль, при этом нужно признать, что если бы эти факторы не компенсировались другими социальными факторами, то человечество вряд ли смогло выжить как вид. Если уж искать аналогии в природе, то желание мериться статусом у животных, как правило, возникает в периоды гормонального всплеска и изобилия пищевых ресурсов, что носит эпизодический характер в череде сменяющихся сезонов года. В остальные времена года все коллективные животные, как правило, не меряются бивнями и рогами, и стараются не выяснять отношения между собой.
Можно предположить, что Homo sapiens также подвержен борьбе за статус в периоды, когда у некоторых индивидуумов теряется ощущение опасности и они начинают о себя мнить чёрт знает что. Это хорошо объясняет поведение большинства претендентов на высшие посты в социальной иерархии или чужие земли. Всё-таки эти персонажи являются представителями элит, а те, как правило, редко голодают. В отличии от простолюдинов.

В этом плане любопытна наблюдение Эриха Фромма, которым он делится в нашумевшей книге «Бегство от свободы», где он пишет: «мы обнаруживаем, что с эпохи Возрождения и до наших дней люди преисполнены пылким стремлением к славе. Это стремление, которое кажется столь естественным, было совсем нехарактерно для человека средневекового общества» .
Но ведь стремление к славе это одно из проявлений человеческого стремления к признанию. Наряду с жаждой власти, которая обуревает единицами, жажда славы естественное стремление нормального современного человека. Жажда славы и успеха сопутствуют в жизни почти каждого, в отличии от стремления к власти.  Однако, стремление к славе, оказывается, возникло только в эпоху Возрождения.
Как же люди жили раньше без этой жажды? Разве это вообще возможно?
Могу предположить, что жажда славы бессмысленна для человека, все интересы которого сосредоточены в ограниченной группе, такой как семья, община или деревня. Как только человек осознает себя частью чего-то большего: народа, страны или мира возникает незнакомое и тревожное ощущение собственной неизвестности(ничтожности) и одиночества оттого, что члены этой новой большой семьи ничего не знают о тебе, о том, какой ты уникальный замечательный человек, как много думаешь о них в то время как они, неблагодарные, совсем не думают о тебе, и как хочешь одарить всех частичкой своей любви в виде стихов, песни, картины, музыки или мудрой книжки, которая откроет им глаза на мир и сделает, наконец, жизнь счастливой.

Из пробуждения в человеке стремления к славе и осознания своего одиночества, возникает логическое предположение о том, что природа этих устремлений неразрывно связана со стремлением к свободе и её обретением.
Пока ребенку комфортно в семье, и он не видит никого за пределами этого круга, он не ищет иного одобрения и славы, кроме как у мамы, папы и других близких родственников, так же как не пытается бороться за свободу от родительского ига.
Расширение круга интересов, возможностей и желаний за пределы близкого круга в эпоху бурного развития торговли, морских путешествий, расширивших границы мира и открывших новые континенты, возможно и послужило толчком к пробуждению вольного духа свободы и идущего в комплекте с этим ощущения одиночества.
Если взять за основу логику Чарльза Дарвина о том, что наследуются только полезные для выживания признаки, то если предположить, что стремление к независимости было естественной частью нашей природы, то наши предки должны были бы выживать индивидуально, без поддержки сородичей. Но поскольку антропологи этого не могут подтвердить, то, следовательно, никакого гена свободы в нашем ДНК нет. Естественный отбор не позволил бы свободолюбивому предку Homo sapiens оставить потомство в отличии от группы генов конформизма и коллективизма, которые учитывая прошлое нашего вида вполне могут существовать.
Однако не будем делать скоропалительных выводов. Наука динамически развивается и если сегодня таких данных нет, то это не значит, что завтра не обнаружатся неопровержимые доказательства того, что отдельная наиболее эволюционировавшая ветвь наших предков жила по законам индивидуализма встречаясь лишь изредка для того, чтобы померяться личным достоинством или провести конкурс в свободной форме на самый красивый хвост.
 
Таким образом, нельзя однозначно судить о том, являются свобода и достоинство врожденными, как считает Фукуяма, или продуктом мифа, возникшим «чуть ли не за ночь», как считает Юваль Ной Харари. Скорее всего истина где-то посредине.
В каждом человеке уживается всё: и конформизм, и индивидуализм, и стремление к подчинению правилам, и стремление к свободе. В зависимости от обстоятельств то или иное свойство может преобладать в человеке, а когда он видит вокруг себя подтверждение тому, что именно это и есть хорошо, то с ещё большой силой подчиняется всеобщему настроению.
Из этого можно сделать предположение, что не только стремление к подчинению правилам, но и стремление к свободе есть продукт не только внутренних убеждений, но и во многом социальный, зависящий от культурной среды и устоявшихся общественных настроений.  В первом случае, оба устремления - и стремление к свободе, и конформизм – это свободный выбор индивидуума, а во втором — это во многом несвободный выбор, происходящий из навязанных обществом установок.
Если для конформизма здесь нет никакого внутреннего противоречия, то для индивидуализма и либерализма есть. Согласитесь, если стремление к свободе отдельного человека является следствием его несвободного выбора, то в этом есть что-то… недосказанное.

Насколько обоснованно такое предположение? Если убеждения человека рождаются его разумом, то они не могут меняться произвольно за довольно короткий срок, а если человек кардинально меняет свои взгляды, то скорее всего под влиянием эмоций или толпы. Во всяком случае, к такому выводу нас подталкивают утверждение Юваля Ноя Харари о возможности смены «чуть ли не за ночь» одного мифа на другой миф.
Если сводить исторический процесс к народным возмущениям, бунтам, войнам; и исходя из этого, искать среди мотивов, двигающих людские массы к революционным потрясениям, стремление к свободе и статусу, то лучше всего это вписывается в марксистко-ленинскую картину мира. Напомню, по Марксу, основной движущей силой истории является классовая борьба, по сути борьба за свободу от тирании и за признание права свободно распоряжаться результатами своего труда.
Не будем слишком придирчивы к Фукуяме и не станем безапелляционно предлагать переименовать Марксизм - Ленинизм в Марксизм - Фукуямизм. Констатируем лишь то, что исторический процесс, по всей видимости, несколько многообразнее, и не лезет в то прокрустово ложе, в которое его пытались втиснуть оба великих теоретика.   

 Кратко. Человеку, как социальному существу, более естественно стремление к единению с другими людьми нежели стремление к свободе. Свобода в том виде, в котором мы воспринимаем её сейчас является, по всей видимости, продуктом развития цивилизации.