22 Неожиданные трудности растущего пирога

Евангелие от Дарвина или эволюция доверия.

В начало: http://proza.ru/2023/05/17/1409

II. Потребительская экономика и гуманизм.

- 22 -
Неожиданные трудности растущего пирога.

То, с чем столкнулась Великобритания в конце XVIII века было лишь вершиной айсберга, с которым гигантский Титаник растущей экономики будет обречен сталкиваться с завидной периодичностью вплоть до наших дней. Насколько эта ситуация была предрешена и насколько непреодолима без серьезного слома общественных отношений? Давайте посмотрим.
 
На протяжении восемнадцатого века достижения науки в сугубо практической области: прядильной машины в текстильной промышленности, кокс в металлургии, и, конечно же, его величество паровой двигатель доказали, что знания – это действительно сила. Изменения были столь стремительны и имели столь кардинальные последствия, что их назвали впоследствии революцией. Промышленной революцией!
Фактически экономика шагнула вперед раньше изменений в обществе. В стране, породившей инновационный бум, парламентаризм существовал уже со времен Великой хартии вольностей (1215 год), согласно которой король не мог назначать новых налогов без согласия королевского совета, а принятый в 1689 году Билль о правах ознаменовал создание конституционной монархии. Однако, этот парламент формировался исключительно по феодальному принципу, вплоть до реформы 1832 года, когда, наконец, были предоставлена права представительства в Палате общин большим городам. Правда, правом голоса, как и в Древней Греции, наделили исключительно богатых домовладельцев. И только Акт о народном представительстве 1918 года расширил электорат, включив в него не только всех мужчин старше 21 года, но и о, чудо - большинство женщин старше 30 лет.

Вряд ли стоит притягивать за уши к промышленной революции Билль о правах 1689 года, предоставивший эти самые права феодалам. Даже великий Адам Смит не пытался убеждениями и уговорами привлечь их к инвестициям, а лишь попрекал за стремление к роскоши. Едва ли под роскошью шотландский философ понимал ткацкие станки или паровые машины. А те реформы, что последовали после 1832 года были вызваны уже не столько последствиями промышленной революции, сколько запоздалой реакцией на экономические кризисы, вызванные ею.
Исходя из этого можно было бы сказать с прямотой Карла Маркса, что бытие определило сознание, пояснив с умным видом, что изменения в производственных силах потребовало перемен в общественных отношениях.
Всё так, если бы сначала в сознании сера Фрэнсиса Бэкона не родилась мысль, о том, что знание может быть силой, а последовавшие за его лозунгом учёные и изобретатели силой своего ума не породили бы все эти полезные штуки вроде ткацких станков и паровых машин, которые и совершили промышленную революцию, после чего уже потребовались гигантские усилия по реформированию государственного управления и социальной структуры общества.

Как сказал бы по этому поводу Граф Калиостро из известного киношедевра Марка Захарова «Формула любви»: «Круг замкнулся, с разума начали, разумом кончили».
Итак, для новой экономики старые потребители не годились. Если раньше сделанные вручную дорогие изделия находили спрос среди аристократии и богатого городского сословия, то «новые» изделия, произведенные поточным способом на станках, были слишком дёшевы для благородных представителей феодальной иерархии. Но самое главное, что даже всех платёжеспособных потребителей было попросту недостаточно для того, чтобы скупить многократно возросший благодаря инновациям поток товаров.
Когда товаров производится намного больше, чем их кто-то может купить, то решения может быть два - завоевание новых рынков или повышение внутреннего спроса. Не мудрствуя лукаво, пошли по привычному пути внешней экспансии, однако этот путь неизменно приводил к экономическому краху. Эденский договор и войны с Наполеоном завершились в 1815-1818 годах пост наполеоновской депрессией, экспансия в Латинскую Америку – паникой 1825 года и последующим экономическим спадом, инвестиционный бум в Соединенные Штаты - к большой депрессии 1837 года - 1840-х годов.

Экономическая катастрофа 1825 года привела к серьёзным бедствиям для подавляющего числа протестантский семей, и способствовали росту популярности в 30-х годах XIX века христианской экономики.
«Евангелисты предполагали, что человеческие действия, мотивированные индивидуальным желанием, влекут за собой определенную степень страдания, но такое страдание также было частью Божественного плана. Применение этой доктрины “искупления” привело к формулированию таких важных социально-экономических принципов, как экономический цикл, идея о том, что, как признавал даже Мак-Куллох , все избыточное производство, вызванное даже искусственным спросом, неизбежно приведет к росту цен и, в конечном итоге, к экономическому спаду».
Мало того, что доктрина «искупления», не споря с концепцией «невидимой руки» Адама Смита, ставила под сомнение идею о том, что рынок всё сам расставит по местам, так ещё и чуть ли не за полвека до Карла Маркса описала неизбежность экономических кризисов.
 
Сомневаться в том, что эгоизм и алчность не путь к общему благу во времена экономических потрясений было вполне естественно. Когда экономические пузыри начали лопаться один за другим, а бедность превратила жизнь многих в сплошной кошмар, даже интуитивно стало понятно, что общее благо, не являясь изначально целью для тех, кто алчет прибыли, остается всегда лишь побочным эффектом приращения капитала.
Если рост блага – это не цель, а всего лишь средство для преумножения богатства, то при любом ухудшении конъюнктуры в первую очередь будут жертвоваться общие блага, и всё что мы под этим подразумеваем, в угоду спасения личных инвестиций владельцев капитала. 
При этом, отличие во взглядах евангелистов от Адама Смита состояла лишь в том, что «невидимая рука» не только манит пряником, но и ещё обязательно кнутом отхлещет за алчность и эгоизм. При чем всех без разбора, включая и тех, кто просто хотел кушать.

С точки зрения Карла Маркса, развившего и углубившего эту мысль, периодическое возникновение кризисов перепроизводства является неизбежным для капиталистической экономики, а причина кризисов кроется в производстве товаров в количестве, превышающем платёжеспособный спрос.
Логика Маркса проста и доходчива. Владелец капитала, как и завещал ему Адам Смит, стремится к получению прибыли. Прибыль он получит только распродав произведённые товары. Для того, чтобы прибыль получили все владельцы нужно распродать все произведённые товары. При этом наемные работники получат за свою работу всегда меньше, чем стоит в магазине произведённый ими товар. Даже если все работники потратят всю свою зарплату на покупку товаров, то всё равно большая часть из произведенного так и останется на полках магазинов.
Для полной распродажи недостаточно того, чтобы все владельцы остались без прибыли, поскольку кто-то ещё должен им компенсировать все прочие затраты и издержки. Поэтому распродать остаток товаров придётся в кредит. Через несколько циклов производства долги накапливаются. Общая сумма долгов принципиально не может уменьшаться, так как её формирует разрыв между общей стоимостью товаров и общей суммой зарплат. Неизбежно наступит время, когда товары перестанут отпускать в долг, размер которого превышает всякие разумные возможности погашения. Следствием этого станет резкий спад товарного производства, банкротства, массовая безработица и снижение жизненного уровня населения. (Карл Маркс. «Капитал», т. 1. 1867 год).
Не будем здесь метаться в сомнениях о том, читала ли няня маленькому Карлу в детстве основы христианской экономики или нет. Это не так уж важно, хоть даже и было в разгар экономической катастрофы 1825 года будущему философу аккурат семь годков – прекрасный возраст для формирования взглядов. Важно то, что растущая несправедливость взывала не только к критике, но и к поиску таких механизмов общественного развития, которые бы вернули ум и совесть в экономику и государственное устройство. Социализм был радикальным средством, в отличии от демократии, которая вполне готова была ужиться с «невидимой рукой», лишь заменив монархическую систему управления собой.
 
Демократия, предоставив права и свободы не только владельцам капитала, открывала путь к более гуманной экономической модели, которая позволила бы ещё и расширить возможность экспансии для рынка. Если рынок сможет вовлекать последовательно новых и новых потребителей, то, полагаясь на разумный рост кредита, можно какое-то, возможно даже очень продолжительное время, расти. Конечно, это не отменяет банковских и биржевых пузырей с последующим их сдуванием, но экономический рост с некоторыми спадами неуклонно продолжается по сей день, что даже породило веру в неизменно вечный рост в будущем.

Об этом прекрасно высказался Юваль Ной Харари: «Смит приучил людей смотреть на экономику как на взаимовыгодную ситуацию: выгодно мне — выгодно и тебе. Мало того что мы оба можем одновременно получить кусок пирога побольше — так еще и твой кусок увеличивается по мере того, как растет мой. Если я беден, бедняком останешься и ты, потому что я не смогу купить твои товары и услуги. Если я разбогатею, разбогатеешь и ты, потому что сможешь мне что-нибудь продать. Смит отверг традиционное противоречие между богатством и моралью и раскрыл врата Небес также и перед богачами. Быть богатым — этично. По мнению Смита, люди богатели, не грабя ближних, а увеличивая размеры общего пирога — а когда пирог растет, выигрывают все. Значит, богачи — самые полезные люди, благодетели общества, ведь они способствуют росту ради всеобщего процветания» .

Надо отдать должное образности письма и смелым аналогиям автора. Удивительно, но образ пирога, как и любая иная ассоциация с хлебом, более естественна для предшествующей промышленной революции земледельческой культуре, тем не менее так хорошо прижилась в свободолюбивых головах, приветствующих её слом.
В свое время за подобную словесную эквилибристику с хлебобулочными изделиями поплатилась головой Мария-Антуанетта (1755—1793 гг.). Для общественного обвинителя Революционного трибунала Фукье-Тенвиля было совершенно не важно, что королева никогда не произносила: «Если у них нет хлеба, пусть едят пирожные!», и что придумал эту фразу задолго до того Жан-Жак Руссо для героини своей «Исповеди» - молодой французской принцессы.
История с хлебобулочными изделиями на этом не закончилась.  Когда через год с небольшим самого общественного обвинителя везли на казнь, а бежавшая за телегой толпа осыпала его неистовыми ругательствами и проклятиями, то Фукье-Тенвиль кричал народу в ответ: «Ступайте за хлебом, канальи», поскольку в Париже, несмотря на победу революции, опять был голод.
Что не так с этой хлебобулочной ассоциацией? Проблема в том, что в ней нет реальной картины бурного роста капитализма XVIII – XIX веков, разогнавшейся благодаря промышленной революции, и в ней нет наемных рабочих, большую часть из которых в Великобритании, как мы помним, составляли длительный период времени женщины и дети.

Перепадало ли им что-то от растущего пирога?
Конечно же перепадало. Крошки, от которых они пухли, как на дрожжах!
Можно ли, помня о них, сказать, что «люди богатели, не грабя ближних, а увеличивая размеры общего пирога — а когда пирог растет, выигрывают все »? Можно, но только если принять логику Адама Смита, и за людей принимать только владельцев капитала, а всех тех, кто на них работает, к таковым не относить.
Может показаться диким, что можно так изуверски рассуждать и делить людей по степени их достатка и вовлеченности в инвестиционную деятельность.  Однако, Юваль Ной Харари всего лишь очень точно констатировал состояние дел в разгар промышленной революции, когда ещё до конца не осознавали всю важность и пользу потребителей для роста общего блага, и поэтому не предоставляли им никаких прав, включая право голоса.

Со временем рост общего блага дал определенные результаты, и некоторая часть населения приобщилась к достатку. В отдельных странах, особенно в тех, где раньше других смогли усвоить идею Фрэнсиса Бэкона, подавляющая часть населения вполне наслаждается плодами многократно возросшего общего блага.    
Вот как Юваль Ной Харари развивают дальше пирожную концепцию. Он пишет: «Вера в растущий всемирный пирог со временем превратилась в революционную идею», и приводит две схемки. На первой схеме изображено:

«Досовременная экономика»:
Отсутствие веры в будущее – Маленький кредит – Медленный рост. «

На второй:
«Современная экономика:
Вера в будущее – Большой кредит – Быстрый рост. »

Ключевое в этих схемах вера, конкретнее, вера в будущее. Оспаривать значение веры для любой человеческой деятельности бессмысленно. Чтобы показать, что данные схемы прекрасно иллюстрируют не только «Досовременную экономику», и что значение веры (в данном случае веры в будущее) и её производных: оптимизма и пессимизма всё так же важны, продублируем ее, всего лишь изменив названия блоков. 

Экономический подъём:
Вера в будущее (оптимизм инвесторов) – Большой кредит – Быстрый рост.

Депрессия (экономический спад):
Отсутствие веры в будущее (пессимизм инвесторов) – Маленький кредит – Медленный рост.

Правильнее было бы во втором блоке вместо «медленного роста» указать «рецессию» или, как сейчас принято говорить, отрицательный рост.
Следуя рассуждениям Ноя Харари, можно предположить, что каждый экономический спад — это неизжитое наследие «Досовременной экономики», эдакий пережиток прошлого или рудиментарный «отросток» доиндустриальной экономики. И тогда можно надеяться, что со временем, люди (инвесторы) окончательно избавятся от депрессивного наследия прошлого и всех охватит бесконечная эйфория веры в светлое будущее и на этой вере все в едином порыве въедут в потребительский рай.

Не смею никого разочаровывать, поскольку догадываюсь насколько каждому потребителю симпатична такая картинка, и как сильно она греет их потребительские сердца, печенки, желудки и селезёнки (термин «душа» не смею употреблять в данном контексте, дабы не оскорблять чувства и внутренние органы потребителей).    
Между тем нельзя не признать, что картинка с растущим пирогом прекрасно иллюстрирует экспансию капитала. Особенно, учитывая, что дрожжами для этого пирога была промышленная революция, а поднимался этот пирог благодаря всё более трепетному огню сердец и горящим глазам инвесторов, не только поверивших в будущее, но и явственно представивших себе размер грядущего личного, простите, общего блага.

Вглядываясь в реальный экономический пирог, периодически сдувающийся в процессе дрожжевого подъёма, задаешься вопросом, почему же всё-таки так активно на протяжении XIX века бросались завоёвывать внешние рынки, имея совершенно неосвоенный внутренний рынок. Ведь если не сразу, то раз или два наступив на одни и те же грабли, стало очевидно, что вне Европы из-за ещё большего расслоения на бедных и богатых емкость рынков существенно меньше, чем у внутри-европейского. В итоге каждой такой экспансии, роста продаж хватало не более чем на пятилетку, после чего неизменно следовала экономическая депрессия.   
Проблема в том, что для сомнений в возможность роста внутренних рынков были серьёзные основания. Если к середине XIX века убеждать вкладывать в производство особенно было не нужно, то реализация растущего в арифметической прогрессии потока товаров столкнулась с непреодолимой трудностью. Как получить доход от роста продаж, когда большая часть населения практически не участвуют в потреблении товаров?

Представьте себя на месте фабриканта в той же Англии в разгар промышленной революции. Вы полны сил, молоды и верите в будущее, посему взяли кредит на механические ткацкие станки с ножным приводом, благодаря которым у вас увеличилась производительность труда в 40 раз по сравнению с другими фабриками. Конечно, вы можете в 40 раз увеличить зарплату работникам. Но разве этому вас учил Адам Смит? К тому же хочется поскорее вернуть кредит, да ещё и соседи тоже начали потихоньку закупать такие же станки. Чтобы выдержать конкуренцию, вместо повышения зарплат, придётся уволить квалифицированных работников и нанять на их место женщин и детей за втрое меньшие деньги.

В итоге, выпуск продукции потенциально может увеличится в 40 раз, и там, где раньше рынок находил равновесие, теперь на него стал давить колоссальный товарный навес. Цены стремительно падают, но это не решает проблемы, поскольку число платежеспособных покупателей не выросло в сорок раз. Оно вообще не выросло, а даже немного уменьшилось после того, как были уволены квалифицированные рабочие. Если продажи и росли, то только за счет экспорта и некоторого увеличения спроса со стороны обеспеченных потребителей, способных теперь купить немного больше товаров за счет снижения их стоимости.
В то время, когда экономика, благодаря технической революции, могла производить больше и дешевле, спрос продолжал обеспечиваться за счет очень небольшой части населения.

Рынок мог расти, но для роста экономики нужны были новые покупатели. А для того, чтобы эти покупатели появились, нужно было чтобы у населения появились деньги.
Возникал парадокс. Чтобы запустить маховик экономического роста нужно было сначала нанять рабочих, заплатить им приличные деньги, с которыми они потом бы пошли и купили произведенные ими же товары. Но для того, чтобы их нанять на рынке должен был сначала образоваться спрос. При этом промышленная революция шла как раз по пути замещения профессиональных навыков ручного труда высокопроизводительными станками, отчего снижалась потребность в самих рабочих руках, в следствии чего падал общий уровень оплаты. И чем стремительнее в стоимости товара снижалась доля оплаты труда, тем меньше становилось потенциальных покупателей.
 
Если бы, вопреки заветам Адама Смита, людьми(инвесторами) руководила не алчность, а совесть, и они относились к своим работникам, как к людям, то стали бы им платить достойную зарплату. Эти работники пошли бы в магазин и купили товары, произведенные ими и другими рабочими. Реализовав весь товар, инвесторы вложили бы полученный доход в новые станки, наняли бы ещё рабочих… И так по кругу до самого бедного жителя Африки, после чего экономика всё равно скорее всего бы рухнула.
Однако в реальной экономике это так не работает. Деньги заботятся о снижении издержек, из-за чего рабочим платят настолько мало, насколько возможно. В таких условиях платежеспособному спросу взяться было неоткуда и производителям приходилось вступать в жесточайшую конкуренцию за того потребителя, который имелся. В итоге разорялись не только буржуа, но и целые государства. Разорявшимся государствам пришлось пересматривать свое отношение к потребителям, давая им различные права и свободы. Но и это не очень помогало, поскольку большинство людей (не инвесторов) отчего-то не хотело становиться потребителями. 

 Кратко. Экономика выживания с ростом излишков перешла к следующему этапу, в котором все большее место стало занимать распределение товаров (торговля и рынок). Промышленная революция позволила увеличить производительность труда настолько, что рынок перестал быть дефицитным. Из рынка продавца рынок превратился в рынок потребителя, а в тех регионах, где промышленная революция имела успех, экономика перешла в свою высшую и последнюю стадию – потребительскую.