32 Природа человека и закон самосохранения

- 32 -
Природа человека и закон самосохранения.

Во всех блестящих рассуждениях Руссо более всего интересна отправная точка, поскольку именно она наиболее полно отражает цель и справедливость всего последующего. Вот она: «Эта общая свобода есть следствие природы человека. Первый ее закон - самосохранение, ее первые заботы те, которыми человек обязан самому себе, и как только он вступает в пору зрелости, он уже только сам должен судить о том, какие средства пригодны для его самосохранения, и так он становится сам себе хозяином».

Это очень ясное рассуждение в лучших традициях либерализма отсылает читателя к обоснованию стремления к свободе природой человека и её первым законом - законом самосохранения. Обратим внимание на дату написания «Общественного договора» — это 1761 год. Чарльз Дарвин ещё даже не родился, а здесь мы видим столь глубокие размышления о природе человека и страшно подумать: законе самосохранения.
Немного логических умозаключений. Отталкиваясь от того, что самосохранение есть первейший закон человека, а человек, как мы догадываемся, является частью природы, то остается всего один шаг до обоснования процесса сохранения организмов, наиболее приспособленных к меняющимся условиям среды, то бишь естественному отбору, который, если кто забыл, является основным фактором эволюции.

Конечно же, легко рассуждать о том, что открыто уже более ста пятидесяти лет назад. На самом деле, только гений смог бы разглядеть эту тонкую связь между природой и её первым законом, а самое главное собрать колоссальную и, что очень важно, убедительную доказательную базу эволюционной теории, перевернувшей мировоззрение человечества.
Между тем, любой закон, за исключением уголовного и административного, сопровождается в научной литературе доказательством его справедливости. Руссо же преподносит его как аксиому, как нечто само собой разумеющееся и естественное.
Не подлежит сомнению, что страх смерти и желание выжить сильная штука и никто не может этот страх игнорировать, но мне бы хотелось всё же полагаться не на собственные страхи, а на суждения авторитетных учёных, которые в данном вопросе, что называется, собаку съели.   

Трудно найти большего авторитета в данном вопросе, чем первый российским Нобелевским лауреат Иван Павлов, создавший науку о высшей нервной деятельности и разделивший всю совокупность физиологических рефлексов на условные и безусловные, а также исследовавший психофизиологию типов темперамента и свойства нервных систем. Иван Павлов считал, что функцию самосохранения несут все общие рефлексы. Он делил их на: обеспечивающие индивидуальное самосохранение особи (пищевой, оборонительный, агрессивный, рефлекс свободы, исследовательский, рефлекс игры) и обеспечивающие сохранение вида (половой и родительский) .
Получается, что индивидуальное самосохранение существуют наряду со стремлением сохранения вида даже у самых примитивных животных, даже у животных ни разу не замеченных в коллективизме. Предполагать, что человек благодаря незаурядному уму и сообразительности перестал быть коллективным существом не приходится хотя бы потому что тогда не было бы смысла задумываться таким светлым умам об общественном договоре.

Конечно же, Руссо не мог быть знаком с трудами Ивана Павлова, как и ничего не мог знать об эксперименте профессора Гарри Харлоу над детёнышами макак-резусов, которые пренебрегали проволочными конструкциями с бутылочкой молока, доказывая тем самым, что инстинкт самосохранения далеко не первый закон всего живого.
Мыслители эпохи просвещения могли опираться по большей части на собственный опыт и на умозаключения других мыслителей. И это прекрасный способ познания мира и самого себя. Вот только он иногда дает сбои, поскольку человеком, как и любым другим живым существом, руководят множество разнонаправленных сил и рефлексов, о которых нам поведал Иван Павлов.
К примеру, Жак-Жак Руссо вопреки чувству самосохранения опубликовал роман-трактат «Эмиль, или О воспитании» и собственно «Общественный договор», осознавая, что это может стоить ему свободы. Парижский парламент приговорил «Эмиля» за религиозное вольнодумство к сожжению рукой палача, а автора его — к заключению. Только благодаря высоким покровителям коварным планам властей не суждено было воплотится в жизнь, и Руссо… никто не преследовал.

Зачем успешному автору хорошо продаваемых романов, над которыми проливали слезы все приличные дамы Европы, купающемуся в славе и деньгах, было так рисковать? Зачем ставить своё благополучие на кон? Ради чего? Можно было же подобно Вольтеру на гонорарах, продаже должностей и на финансовых спекуляциях сколотить доход в 200 тысяч ливров, чтобы стать одним из богатейших людей Франции. Или подобно Дидро продать личную библиотеку Екатерине II и получить из российской казны приличные деньги. Это вполне вписывается в «первый закон» и увеличило личную свободу и независимость первого и второго мыслителя. Но ради чего подвергать риску собственную свободу и, возможно, саму жизнь?
Ответ может быть только один. Сочувствуя страданиям французского народа продолжающего жить под нестерпимым гнетом монархии и наблюдая каких перспектив можно достичь, переняв опыт более эффективной Англии, Руссо предпочел личной свободе то действие, которое, согласно Павлову, вызывается у живых существ потребностью в выживании вида.

Великий сын европейского народа поставил интересы общества выше своих личных интересов, при этом в рассуждениях о природе общественных отношений отказал всем прочим людям в столь высоких порывах. Кто-то будет считать это актом неуважения к людям и презрения к человеческой природе, ставящей человека ниже самых примитивных животных; другие, не исключаю, это воспринимают как акт гуманизма, освобождающий людей от необходимости жертвовать чем-то ради других людей, и позволяет начать, наконец, заботится только о себе.
На самом деле, Руссо, Монтескье и иные просветители лишь пытались встроить уже вполне сложившиеся идеи либерализма в более гуманное представление о государственном устройстве. С тех времен, когда Лютер обосновывал потребность в свободе выдержками из Библии, либерализм окреп, возмужал и стал искать себе опору в набирающей могущество науке. Стремление к свободе теперь объяснялось не поиском оптимального способа спасения души, а естественной(!) природой человека и законом самосохранения.

Если Реформации зарождалась как протест против Церковной иерархии и от неверия в человека в итоге привела к приоритету его внутренней свободы над любыми догмами и внешними силами, если выросший из этого протеста либерализм сумел монетизировать увеличивающиеся пространство между людьми, то зарождающийся гуманизм пытался силу отталкивания превратить в силу притяжения между людьми.   
Стремление к общему благу через эгоистическую заботу о личной выгоде приносило всё большие результаты, экономика росла всё быстрее, а суррогат доверия повсеместно начал замещать межчеловеческое доверие. Деньги побеждали веру и вытесняли любовь. Либерализм успел на практике доказать свою экономическую эффективность и уже не требовал никаких доказательств.
Если до этого либерализм был шагом в сторону от магистрального пути человечества, стремящегося к более глобальному объединению людей, то идеи французских просветителей должны были вернуть его в русло, помирив идеи индивидуализма с необходимостью разумного сосуществования людей. Если идеи протестантской внутренней свободы были предвестниками, то просветителями был сделан важнейший шаг к цивилизационному перевороту.

Если на протяжении тысячелетий центр мироздания находился вне человека и каждый человек обращал к нему свои мысли, стремился соответствовать идеалу, возвысится к нему, ставя перед собой оптимистично высокие цели, то теперь центр мироздания окончательно перемещался внутрь каждого, кто этого пожелает. 
Если на заре цивилизации люди внимательно прислушались к окружающей природе, исполняли из раза в раз ритуалы и совершали жертвоприношения, если на этом пути человек для того, чтобы понять мир и своё место в нём, поднимал глаза к небу и проникался величием бескрайнего космоса и непостижимостью Бога (монотеизм), испытывая при этом благоговение и любовь ко всему мирозданию, то теперь человеку никто не мог указывать, куда ему смотреть.
И куда бы человек не обратил свой взгляд: в бескрайнее звездное небо, на красоты окружающей природы или внутрь себя, везде он теперь видел бесконечные глубины личного микрокосмоса и красоту собственного Я, черпал бескрайние возможности для победы над природой, а, проникнувшись всепоглощающей любовью к себе, обретал и чувство сопричастности с другими людьми.
Для того, чтобы люди не путались и не заблудились в собственных глубинах просветители мыслительным экспериментом освободили внутреннее пространство от души.  На место души была помещена «природы человека» и «первый её закон – самосохранение».
___________________________________________________________

Любое начинание до тех пор, пока оно не показало положительных результатов является смелым и в чём-то безрассудным экспериментом. Отказа от возвышающего мотива, от родства с Богом, от христианской любви потребовала новая реальность, в которой на смену человеческому доверию приходил его суррогат. При этом, не исключаю, что достижение общего (материального) блага воспринималось просветителями как необходимая и неизбежная промежуточная цель, за которой виделся безмятежный духовный рост человека.

Однако вслед за романтиками приходят, как правило, циники. Постмодернизм осознал, что личная идентичность была по большей части социальной конструкцией. Постмодернизм смотрит на современность без иллюзий, где иллюзией считается вера в то, что человечество можно исправить с помощью какого-то этического принципа. В этом постмодернистском мире средства действовать коллективно и глобально для решения крупномасштабных проблем практически дискредитированы, демонтированы или утеряны, а беспорядочная природа человечества принимается неизменной.

Весь парадокс заключается в том, что, взяв за основу дикий либерализм, просветители изобрели проект гибкой открытой социальной системы, которая позволила бы силу отталкивания превратить если не в силу притяжения, то в нейтральную терпимость друг к другу.

Так в теории решалась задача уничтожения сословных и иных разделений, а, самое главное, все личные связи между людьми ставились ниже индивидуальных интересов, открывая путь для беспрепятственного движения суррогата доверия и роста потребительских настроений. Одновременно решались две главные задачи современности: потребление должно было стимулировать экономический рост, а большее доверие к суррогату автоматически усиливало авторитет его эмитента.

При этом, одно лишь разрушение сословной иерархии не делало победу окончательной без уничтожения ещё более древней формы объединения людей. Той общности, которая существовала с момента возникновения человечества и, меняясь под воздействием новых идей, имела довольно схожие принципы устройства с теми, что описывает Руссо. Главное отличие крестьянской общины состояло в том, что её объединяющая сила была в отсутствии частной собственности, отчего центр тяжести был помещен не внутрь каждого индивидуума, а в центр интересов всех общинников.

 Община существовала так долго, что представлялась людям того времени наиболее естественной формой объединения. Беда общины состояла лишь в том, что она придерживалась преступного с точки зрения денег натурального хозяйства, то есть держалась на человеческом доверии и не нуждалась ни в каком его суррогате.
Этот недостаток делал общину врагом не только денег, но и государственных элит, заинтересованных в экономическом росте. Только общность всё более свободных друг от друга людей позволяет запустить генерацию всеобщего эквивалента, который с каждым новым витком будут всё более и более замещать человеческое доверие. В итоге, все человечество должно с восторгом и умилением лицезреть реальные плоды роста общего блага, окунувшись с головой во всеобщее потребительское счастья и признать, наконец, либеральную демократию лучшей формой правления на Земле.
 
Кратко. Основой нового миропорядка должна была стать свобода. Просветители обосновывали свободу природой человека, первым законом которой является самосохранение.  Эти «бесспорные» категории не были так бесспорны в эпоху главенства христианства на европейском континенте, согласно которому первым законом была любовь к Богу, а вторым - любовь к ближнему, что вступает в некоторое противоречие с самосохранением.
Для всеобщей победы свободы и установления нового порядка, основанного на принципах свободы, требовалась новая вера, способная вытеснить из умов людей представления о христианской любви к ближнему и обосновать естественную природу человека с её первым законом – самосохранением.