33 Естественные права и естественные религии

- 33 -
Естественные права и естественные религии.
 
Был ли опыт Французской революции успешным? Можно ли считать победой демократию, продержавшуюся нескольких месяцев?  Является ли случайностью пришедшая ей на смену диктатура? Почему, вновь вернувшаяся после якобинского террора в несколько усеченном виде демократия, смогла удержаться всего несколько лет, хоть и пыталась согласно науке выстраивать государственные институты молодой республики на основе разделения властей? Отчего директория не пользовалась поддержкой народа, а сменивший её император Бонапарт имел поддержку народа несмотря на то, что вернул церковь и прибрал к рукам такую власть, какой не было у Бурбонов ни до него, ни после его поражения?

Как свободолюбивый французский народ обходился без всеобщего мужского избирательного права целых 55 лет, и почему, когда это право вернули в 1848 году, избрал президентом республики племянника Наполеона? Что не так с французами, если они не только поддержали Луи-Наполеона Бонапарта в качестве президента, но и приветствовали его в качестве императора в течении восемнадцати лет с 1852 по 1870 год?

Конечно же опыт французской революции нельзя считать неудачным, учитывая более вековую историю победившей в 20-м веке демократии в странах с почти четвертью населения планеты. Однако по крайней мене в течении полувека после поражения Великой Французской революции слово «демократия» стало чуть ли не ругательным.
Во власть народа никто не верил, учитывая те зверства, которые творились под её покровительством. В Великобритании лишь в 1918 году «Законом о народном представительстве» отменили имущественный ценз на выборах для мужчин и допустили к выборам женщин старше 30 лет, да и то только тех, у которых имелся доход от недвижимости не менее пяти фунтов. В благословенной демократией Америке хоть к середине 19 века и был отменен имущественный ценз для белых мужчин почти во всех штатах, однако полновесной демократией это назвать трудно, поскольку жители штатов, составляющие существенную часть населения, были лишены таких прав. В частности, женщинам гарантировали девятнадцатой поправкой право голоса лишь с 1920 года, избирательные права коренным американцам, живущим в резервациях, предоставили в 1955 году, а правах чернокожих жителей США частенько забывали вплоть до принятия Закона о гражданских правах в 1964 году.

Так что по крайней мере в 19-ом веке с победой демократии все было не так однозначно, как во времена, когда Фукуяма писал свои восторженные тексты о предстоящем конце истории. И это при том, что уже за век до того европейские мыслители нащупали пути к цивилизационному перевороту, позволяющему совместить рост общего блага с властью народа.

Более не полагаясь на такую ненадежную субстанцию как человеческие идеалы, просветители благоденствия обратились к естеству и природе. Решив, что нет никакой надежды на то, что человек когда-нибудь расстанется с завистью и жадностью, станет в обозримом будущем бескорыстным и человеколюбивым, решили, что выход на самом деле очень прост: дать народу всё, что только можно, для того чтобы он наконец перестал заглядываться на соседское добро, а власть разделить так, чтобы каждая её ветвь не только заботилась о себе, но и о том, чтобы её не застукали на месте во время роста её индивидуального блага. 

Выходит, что неблагодарные потомки сразу не смогли оценить тот гигантский прыжок в эру благоденствия, который им сулило новое учение. Неподготовленных людей свобода вдохновляла и одновременно пугала. Свобода сулила многие возможности, но и настораживала неопределённостью.   
Если все свободны, то, где граница дозволенного?  Если «свобода состоит в возможности делать все, что не приносит вреда другому» , то как узнать, где твоя свобода начинает наносить кому-то вред? И не нанесёт ли тебе больший вред свобода другого человека и почему именно ты должен жертвовать частью своего права поступать как тебе хочется?

Разрешение этих вопросов зависит от эмпатии и закона. Но испытывать первое возможно только к тем, кто тебе неравнодушен, а подчиняться второму возможно, когда все одинаково признают органы власти, издающие законы.
В раздираемом противоречиями обществе трудно испытывать эмпатию к своим идейным противникам, и никто не желает добросовестно соблюдать законы, утвержденные властью, к которой не испытываешь доверия. Так что, для того чтобы вся эта конструкция работала нужно было ввести волшебный ингредиент – доверие.
И здесь таилась самая большая загвоздка. Если на тот момент почти все европейцы были христианами, то доверием у них пользовалась Библия и дарованная Богом власть монарха. Разрушив во Франции церковь, революционеры понадеялись на то, что народ «чуть ли не за ночь переключится с мифа о божественном праве королей на другой миф — о власти, принадлежащей народу». Это ж так естественно, потому что основано на естественных (не подлежащих сомнению) правах. 

Беда в том, что, если просветители черпали опору и вдохновение для своих идей из деизма, исходили из вполне очевидной для них аксиомы естественных прав, то для народа Франции естественным был установленный Богом порядок и его право назначать своими представителями на Земле королей. Для простых смертных в Библии не было сделано никаких исключений, оттого их полномочия и право решать судьбы народа представлялись очень сомнительными.
Да, на волне бунта, восстановления справедливости и во имя наказания проворовавшихся господ можно подчиниться рьяным головорезам, смутьянам и кликушам, но, когда пыль осела и жизнь вернулась в привычное русло, добропорядочные французы огляделись и призадумались. Если всё в этом мире подчинено божественному замыслу, то не являются ли предлагаемые республиканские свободы покушением на божественную волю?
Естественные права человека и христианина прописанные в законе Божием гласят: возлюби Господа и возлюби ближнего своего. Ни о каких других естественных правах в Библии не сказано, тем более о каком-то законе самосохранения. Если Христос говорит, что «у вас все волосы на голове исчислены» (Евангелие по Матфею 10:29), то верующий человек понимает, что и сама его жизнь ему не принадлежит и полагаться можно только на волю Божию. Если увлечься чрезмерно самосохранением, то так можно не только восстать против замысла, в котором каждому назначен и день, и час, но и забыть о самом главном: о спасении души. 

   
Короче, при всей стройности рассуждений Жан-Жака Руссо и Монтескье, они находили полное понимание разве что в среде таких же, как они, деистов или на худой конец, атеистов. Однако таковых среди европейского народонаселения было ничтожно мало, да и те в бурные годы революции по большей части потеряли головы на гильотине.
Доверие не зря в основе своей имеет корень вера. Для доверия к новому порядку нужна была соответствующая вера, ну или, на худой конец, научное вероучение. А для того, чтобы в мир проникло доверие к демократическим институтам необходимо было покачнуть веру в Божественный замысел.
Не нужно думать, что ничего для этого не делалось.  Французская революция не только казнила направо и налево священников, но и одновременно с принятием всеобщего избирательного права, ввела, напоминаю, первую государственную атеистическую религию Франции - Культ Разума, которую по настоянию Робеспьера заменили на поклонение Верховному Существу.
  Как легко догадаться, культ Верховного Существа наследовал деизму Просвещения и философским взглядам Руссо, который кроме общественного договора ещё и разрабатывал идеи естественной религии. Целью этого религиозного культа было «развитие гражданственности и республиканской морали». Во имя наиболее полной реализации этой цели для новообращенных были объявлены различные празднования в честь республиканских добродетелей.

В республиканском религиозном культе вместо слова «Бог» употреблялся термин «Верховное Существо». Так как приверженцем деизма был и Вольтер, а сам Вольтер был вдохновителем первого этапа французской революции, то данный термин был включён уже в Декларацию прав человека и гражданина 1789 г., а естественные права тогда были установлены Национальным собранием «перед лицом и под покровительством Верховного Существа». Измененный в 1793 году якобинцами текст Декларации говорит об огромном сдвиге в умах республиканцев в сторону свободы, поскольку вместо «покровительства» Верховного Существа граждане получали права уже в «присутствии» Верховного Существа.

 Ни Культ Разума, ни культ Верховного существа не прижился в народе, а вместе с этим повисли в воздухе и все идеи просветителей о естественных правах. Какая тут связь? Самая прямая. Жан-Жак Руссо в «Общественном договоре» беспрерывно ссылался к авторитету Гроция , который выводил идеи естественных прав оттуда же откуда черпалось обоснование для естественной религии.
Под естественной религией понимали религию, которая будто бы ещё в незапамятные времена возникла естественным путём (без участия божественного откровения). В эпоху Просвещения представление о естественной религии трансформировалось в «религию здравого смысла» или «религию разума». Ну а Гуго Гроций выдвинул идею, что существует некое «естественное право» — определённые неизменные принципы, лежащие в основе любой системы права . Все эти рассуждения он выводил все из той же идеи природного естества, берущего основу в естественной религии .

________________________________________________________
Гроций отождествлял природные стремления человека с естественным правом. В трактате «О праве войны и мира» он пишет о том, что в римском праве различали право «общее для животных и человека, которое в более тесном смысле называется естественным правом, и, с другой стороны, на свойственное исключительно людям, зачастую называемое правом народов» , но такое разделение не имеет смысла поскольку только человек восприимчив к праву.
Естественное право выделяет человека из ряда других живых существ, наделяя его особым статусом существа высшего порядка. Человеку как существу высшего порядка свойственно стремление к общению, поэтому по мнению Гроция, матерью естественного права является «сама природа человека, которая побуждала бы его стремиться к взаимному общению, даже если бы не нуждались» . Но человек - существо не просто общительное, но ещё и стремится «к спокойному и руководимому собственным разумом общению с себе подобными» , и обладает способностью «к знанию и деятельности согласно общим правилам» .

Человек, в отличие от животных, имеет «силу суждения для оценки того, что способно нравиться или причинять вред... Человеческой природе свойственно, в согласии с разумом, в этих обстоятельствах руководствоваться здравым суждением и не уступать ни угрозам страха, ни соблазнам доступных удовольствий, и не предаваться безрассудному порыву, а то, что явно противоречит такому суждению, следует рассматривать как противное также естественному праву»  .
«Право естественное есть предписание здравого разума, коим то или иное действие, в зависимости от его соответствия или противоречия самой разумной природе, признается либо морально позорным, либо морально необходимым»  .
Как видно из рассуждений Гроция, он вполне обходился в обосновании естественных прав без религий, исходя лишь из морали, человеческой природы и здравого смысла, однако эти смелые идеи автора мало кого смогли убедить в эпоху религиозного фанатизма.   
__________________________________________________

Поскольку никаких документальных доказательств существования в незапамятные времена ни естественных религий, ни естественных прав не имеется, то доказательством выступал здравый смысл и разумность всех этих начинаний. Кант, к примеру, выводил теорию прирожденной свободы из требований разума, в законах которого он находил объективные устои для естественного права. Отдавая должное величию разума и здравому смыслу, и Гроций, и Руссо, и Кант относились к естественному праву и естественной религии как чему-то данному раз и на всегда.

Кстати, представление деистов о естественной религии впоследствии пошатнул шотландский философ Дэвид Юм, который в ряде работ (прежде всего «Естественная история религии» 1757 года и «Диалоги о естественной религии» 1779 году) утверждал, что естественная религия основана не на разуме, а на человеческих эмоциях.
Слишком не углубляясь в разногласия, приведу лишь один пример. В бытность достопочтенного Гроция, а именно в 1603 году, португальская каррака «Санта Катарина» была захвачена адмиралом Якобом ван Хемскерком. Судно перевозило груз китайского фарфора, проданного после захвата на торгах в Амстердаме за 3,5 млн гульденов. Ван Хемскерк служил в Объединённой Амстердамской Компании (которая входила в Голландскую Ост-Индскую Компанию), и естественно не был уполномочен ни компанией, ни правительством на грабеж частной собственности. Тем не менее сумма награбленного была столь значительно, что многие акционеры жаждали оставить её себе.

Мало того, что правомерность грабежа была спорной с точки зрения голландских законов, так ещё и группа акционеров компании (в основном, меннониты ) не желали быть соучастниками воровства, исходя из своих моральных принципов, и, конечно же, португальцы требовали возвращения груза. Результатом скандала были публичные судебные слушанья и острая общественная (в том числе, международная) полемика по поводу данного вопроса. Спор приобрёл такую огласку, что представители компании обратились к Гроцию, чтобы тот подготовил защиту для оправдания захвата.
Результатом творческих усилий Гроция в 1604—1605 годах был объёмный, теоретически обоснованный трактат, который он предварительно назвал «De Indis» («Об Индиях»). Гроций искал почву для обоснования защиты пиратских действий в принципах естественного права, исходя из которых, по его мнению, португальцами был попран принцип справедливости, что давало основание голландцам обратиться к силе.
Забавно, что Англия, конкурирующая с Голландией за лидерство в мировой торговле, оспаривала эту идею и провозглашала свой суверенитет над водами вокруг Британских Островов. В труде «Mare clausum» («Закрытое море») 1635 года Джон Селден предпринял попытку доказать, что море на практике имеет свойства сухопутной территории. Таким образом, Селден оправдывал притязания Англии в отношении установления суверенитета над морскими просторами. Естественно, оба автора сталкивались с необходимостью объяснить отрицание подобных прав для Испании и Португалии. Джон Селден объясняет данное противоречие отсутствием у пиренейских государств силы, способной подкрепить эти права.

Вот так естественные права, которые, исходя из определения, принадлежат всем, внезапно разделяются по национальному принципу. После чего естественные права одних входят в противоречие с естественными правами других, море превращается в сушу, а приоритет в разрешении всех разногласий в итоге отдается силе.
То, что основоположник международного права из идеи естественных прав пытался вывести право на пиратство и правомерность грабежа торговых судов на самом деле можно списать на слишком горячую кровь свойственную юным годам автора, которому было во время выполнения заказа 23 годика.
С другой стороны, когда кто-то исходя из вполне справедливого постулата о том, что мировой океан принадлежит всему человечеству, а Португалия с Испанией несправедливо поделили его между собой, делает юридически значимый вывод о том, что, следовательно, можно грабить торговые суда этих держав, то это невольно наводит на мысль о возможной правоте Дэвида Юма.
 
Посудите сами, если естественные права выводятся из «природы человека» и «первого её закона – самосохранения», то как можно осуждать голландских акционеров в желании оставить себе так необходимое для их самосохранения богатство, Гроция - в желании оправдать грабеж столь необходимого голландской знати китайского фарфора стремлением к справедливости, а Джона Селдена - в желании оправдать притязания Англии на суверенитет над морскими просторами тем, что море, по его мнению, имеет много схожего с сухопутными территориями.
В любом случае, если во всех этих рассуждениях и присутствует разум, то лишь как подспорье для оправдания жадности.

По всей видимости, было бы честнее Культ Разума, который так неудачно пытались внедрить на волне революционных настроений, назвать Культом Эмоций. Разум хоть и является неотъемлемой частью природы человека, но в свете того, что наука никакой души не признает, то, следовательно, и сознание, являющееся её вместилищем, вполне может считаться в соответствии с весьма популярными научными концепциями ментальным выхлопом каких-нибудь внутренних органов.
В любом случае, если первым законом человеческой природы признается самосохранение, то поклоняться стоит не разуму, а инстинкту. И чтобы уж не было никаких сомнений в том, какая эмоция или инстинкт наиболее связан с частной собственностью назвать эту религию Культом Жадности. Тогда всё стало бы на свои места и ни у кого не было бы сомнений в том, почему такой культ гармонирует разве что с лязгом гильотины, но не слишком воодушевлял французский народ доверять новоиспеченным институтам власти.
В любом случае, вполне предсказуемые неудачи с внедрением естественных религий сказались на отсутствии доверия к новым институтам власти. Оказалось, что простым замещением Творца на Высшее существо и вытеснением любви разумом народное доверие не заполучить.
Кратко. После неудачной попытки внедрить во Франции демократию на волне революционных настроений либерализм открестился от своего кровожадного дитяти. Почти целый век либералы находились в конфронтации с демократами. Либералы предпочитали связывать своё будущее с конституционной монархией нежели с компрометировавшей себя властью народа. 
Для дельных людей не важно с кем делать деньги, лишь бы власть предоставляла достаточно свободы для роста того самого общего блага, ради которого они готовы трудиться денно и нощно. 
Для нового миропорядка требовалась столь же всеобъемлющая концепция мироздания, объясняющая и происхождение мира, и механизмы его взаимодействия, какие предоставляли монотеистические религии.  Иными словами, она должна предлагать настолько универсальный порядок вещей, который был бы понятен каждому и самоочевидная истинность которой толкала бы людей к миссионерскому подвигу.