Из писательского дневника. Писатель за верстаком

ОСНОВНАЯ СТАТЬЯ
http://proza.ru/2023/07/04/785

1. Говорят: конец -- делу венец. Это верно. И все-таки начало представляется мне более важным, ибо от него зависит общий тон, если хотите, настрой всей вещи. Вот почему стараюсь делать сразу набело -- как бы ставлю вешку, задавая себе уровень, которого и стремлюсь придерживаться. Хорошее, уверенное начало во многом предопределяет удачный конец. Если, разумеется, сумеешь выдержать заданный уровень и не сойти с дистанции...

2. Сразу после праздников -- и за работу. Даже опохмелиться как следует не успел. Заканчиваю правку своего многострадального уже давно опостылевшего мне романа "Голубой огонь", который в конце года должен появиться в "Совписе". Замечаний редакторы наделали, хоть новый роман пиши -- и все бестолковые: а спорить -- нет ни времени, ни сил. Да и слов нет. Я уже давно понял, что это глупость будто мыслим и чувствуем мы гораздо глубже, чем излагаем. Если не хватает слов, то и с мыслями швах. Когда мысль додумана до конца, слов всегда хватает.

Но издаваться надо. Никогда не думал, что писательская работа может быть тягостной обязаловкой.

А многим кажется, что если уж ты писатель, то тебе не надо ходить на работу, вечно одну и ту же с одинаковыми однообразными людьми, с одинаковой регулярной однообразной рутиной, за одинаковую зарплату всю жизнь... И обязательно жаловаться на что-нибудь. Всегда. На жену или домоуправление или на трудности достать югославскую мебель, или что не можешь получить профсоюзную путёвку в Болгарию, а может быть даже и в ГДР. Нет, и писателю никуда, никуда от этого не деться. Такова уж она судьба советского человека.

3. Никак не могу решиться -- сесть за стол и начать новую вещь. Первая фраза крутится в голове, твержу ее мысленно, записываю так и сяк -- синими, красными чернилами.. Нет, не то, не то! Проходит день, другой -- и все снова повторяется. Я уже не мальчик в писательском деле, и давно наплевал на все эти побасенки о вдохновении. Гениальные идеи приходят этак раз в пять лет. Остальное же нудная кропотливая каждодневная работа. Но и на эту работу нужен настрой. И главное -- нужно правильно начать, чтобы потом все пошло как по маслу. Если ты не сумел задать правильный настрой: пиши пропало, а лучше вообще не пиши. Вот и я. Гениальная идея есть, а подступиться к ней как к вдове Квикли никак не получается.

4. Груз несделанного велик, а сделанное кажется столь незначительным, что с каждым разом все труднее усадить себя стол и взяться за перо. Да и дневник в последнее время все более и более выносит мозги. Как там вели его классики между делом -- для меня большая загадка. Мой же все более и более отбирает на себя внимание. Ходишь, смотришь вокруг и стараешься подмечать: вот это бы сгодилось для дневника, и думать, как бы половчее это туда записать. Настоящая работа. Даже мой роман как-то отодвинулся на второй план в область незначительного.

5. Один мой приятель, хороший поэт и прозаик, жалуясь, говорил сегодня:

-- Понимаешь, бросил курить -- и ничего теперь не получается.

-- Что не получается? -- спрашиваю.

-- Все... все, понимаешь, валится из рук. Раньше было как: сажусь за стол, кладу перед собой пачку, а то и две пачки сигарет. Работаю и курю, курю и работаю. А тут, понимаешь, бросил курить -- и работа остановилась. Сяду за стол, а в голову ничего не идет, не могу писать. Не хватает чего-то. Что делать? Наверное, опять закурю.

-- А ты брось бросать курить. Или заведи другую привычку. Я вот не могу без чая. Хочу бросить -- и тоже не получается. Понимаешь, пишешь, пишешь, даже в охотку. Через час устаешь. Нужно как-то размяться. А как? Я и зарядку пытался делать, и на улицу выходил прохаживаться. Ну на улицу вышел -- это как минимум полчаса, чтобы собраться, потом походить. А там встретил кого, и проговорил-то десять минут, а настроя как не бывало. А вот так чтобы на пять-десять минут отвлечься -- ничего кроме чая не могу придумать. Но я борюсь с собой и, думаю, доборюсь до конца.

6. Хорошо быть писателем! Могу писать, а могу и не писать. Пишу, когда хочу, а когда не хочу не пишу. Но это же и главная проблема. В самоорганизации. И самодисциплине. Не многие это выдерживают. Речь, конечно, не о немцах. Они работают за писательским столом так же пунктуально, как клерки за своими конторками. А вот нам русским подавай особые условия.

Кудинова напрягает малейший шум. Он запирается в квартире, отключает телефон и воюет наедине с собой со словом. И все равно всегда проигрывает. Слово ему так и не дается.

Егоров предпочитает работать на даче. И притом зимой. Сразу после Нового года уезжает, и появляется только к 23 февраля как штык. Очень удобно для нас. Все норовят уйти в отпуск летом, так что Егоров торчит в самые жаркие месяцы в Союзе один за всех.

Но больше всего мне нравится Юдалевич. Захожу сегодня к нему, а он пишет:

-- Может я вам помешал?

-- Нет, нет. Что ты старик. Сейчас быстренько решим наш вопрос, и я продолжу.

А на улице настоящее лето. Окна у Марка Иосифовича нараспашку, и в них вливается шум с Ленинского, нашей главной магистрали, где от автомобилей отнюдь не приятный весенний гомон не прерывается ни на секунду.

-- Марк Иосифович, но у вас же есть комната, которая выходит во двор. Там же поспокойнее.

-- Эх старик. Работал бы ты в газете, когда приходилось писать прямо в типографии, ты бы не удивлялся. Я наоборот без шума и писать-то толком не могу.

7. Оба на, сколько же пробелов оказалось в моем дневнике! А чего бы проще, казалось, каждый вечер записывать впечатления прожитого дня, наиболее яркие, интересные события, факты... Но что-то не клеится... иногда и руки не доходят -- и мой "рабочий журнал" по нескольку дней остается лежать нетронутым.

Но самое странное: это в дневник как-то не попадают самые яркие и нерводробительные события. Здесь то руки трясутся от возмущения, то сердце прыгает от радости, мысли скачут, как шальные. А для писания нужна ясная голова. Чувства они ведь только мешают правильно выражаться. Чтобы описать их, нужно сначала пережить их, а потом чтобы они миновались.

Ну и большой вклад в попустительство записывательной способности вносит текучесть самой жизни: пока событие не устаканилось, не завершилось чем-то, его трудно прилапать письменно.

8. Октябрь уж на дворе..

Год завершает извечный свой круг. И пропусков в моем "рабочем журнале" все больше -- иногда не прикасаюсь к нему неделями. Что это, лень или усталость? Но ведь конец года -- это еще не конец жизни. Насколько известно, в такую ненастную погоду Юпитер влюбился в богиню памяти Мнемозину, и (если верить французскому философу Франсуа-Мари Аруэ, известному под именем Вольтера) "от их союза родилось девять муз, изобретательниц всех искусств". А "все искусства" по Вольтеру, это пять наших чувств, из которых рождается память. И Франсуа-Мари Аруэ-Вольтер утверждает: без пяти чувств нет памяти, а без памяти нет ума.

Попробуйте лишить человека памяти -- и жизнь превратится в бессмысленность Но как часто мы пользуемся этим "искусством" легкомысленно и бездумно -- в ущерб самим себе.

9. Е-мое, сколько пробелов оказалось в этой записной книжке! А чего бы проще, казалось, каждый вечер записывать впечатления прожитого дня, наиболее яркие, интересные события, факты.. Но что-то не получается.. иногда и руки не доходят -- и мой "рабочий журнал" по нескольку дней остается лежать нетронутым. Как, должно быть, и в жизни -- пробелов уйма, но задним числом их не заполнишь.

10. "Я никогда себе не нравился, -- говорит чеховский Тригорин, добавляя еще более жестко и определенно. -- Я не люблю себя как писателя". -- И, как мне кажется, вполне искренне сетует на то, что "подгоняемый со всех сторон", он мечется, "как лисица, загнанная псами", хватаясь то за одно, то за другое: жизнь тем временем уходит вперед и вперед, "а я, -- говорит Тригорин, -- все отстаю и отстаю.. и в конце концов чувствую, что умею писать только пейзаж, а во всем остальном я фальшив, и фальшив до мозга костей".

А советские писатели таких интеллигентских размышлений и в помине не знают. А только меряются пузами: Кудинов де не писатель, Юдалевич де не писатель. Кого не послушаешь из 40 членов нашей писательской организации (включая немцев и горноалтайцев), так у нас всего один писатель и есть: тот кто говорит о себе.

А я тоже не понимаю тригоринской скрупулезности. Да пошло бы оно все в задницу. Я пишу, что знаю и умею, пишу, что хочу, хотя и не всегда как хочу, а остальное меня не колышет.

Хотя все же колышет. Тут Джимбинов анализировал "Старика и море".

-- В этой повести, -- говорил он на лекции в Литературном, где посторонних было больше, чем студентов, -- Хемингуэй пишет о литературном творчестве. Очень долгие годы писатель вынашивает замысел, но сядет за стол и сидит: ничего не выходит. Как Сантъяго, выходит в море -- а удачи нет. Но он все равно каждый день идет в море. Так и писатель, каждый день должен садиться за стол, а будет удача или нет -- это уж как получится. И вот что-то удается. Рыба поймана, но ее еще нужно убить: довести свой замысел до конца. Вот когда на смену таланту приходят опыт и усердие. А потом налетают мелкие акаулы: шакалы морей: рекины, гальянос -- критики, редакторши, идеологи, почитатели и рвут твою рыбу, труд всей твоей жизни на куски.

Все точно прописал Джимбинов. И мне, когда мысленно представляю себе всех этих Тимченко, Кудиновых, Аниннских, Петровых из "Дона" хочется схватить весло и румпель, как Сантъяго, и колошматить по ним изо всех сил.

11. Есть у меня приятель. Писателем он, сколько не пурхался, так и не стал. Ни профессиональным, ни таким, которые пишут в стол. Ибо писать-то у него как-то все не получалось. Хотя и закончил Литературный институт и даже 2 месяца поработал в районной газете. И читал много. И все же остался каким-то неотесанным. Я частенько жалуюсь, что в такой глухомани как Барнаул, трудно быть писателем. Культурной среды видите ли мне не хватает. А он в ответ смеялся:

-- Ну я понимаю невозможно в Барнауле быть мореплавателем: моря-то нет. Или там альпинистом: какие-никакие а нужны горы. А писателем? Рабочий стол, авторучка и бумага -- и пиши сколько душе угодно. Бери пример с Эйнштейна. Он работал в патентном бюро и придумал свою теорию вдали от научных центров. Как-то его с супругой пригласили на открытие нового астрономического телескопа. После открытия им устроили небольшую экскурсию. Гид, который сопровождал их, указывая на телескоп, заявил: С помощью этого прибора мы открываем тайны вселенной, на что супруга Энштейна тут же заметила: "Странно, а моему мужу для этого достаточно огрызка карандаша и клочка бумаги..." Возразить вроде бы нечего. И все же многое нужно, чтобы быть писателем.

12. Очень часто писателей порицают за то, что они пишут то, чего не знают. Если в романе есть сцена в больничной палате, то обязательно найдется если не врач, то санитарка, которая разнесет писателя в пух и прах, что он ничего не понимает в медицине. Как производственный автор я от подобных критиков нахлебался по полные штаны. Говорят, что каждый должен писать только о том, что видел, пережил или умеет сам. И даже приводят пример Айвазовского, который прекрасно писал море, но настолько не умел изображать людей, что все человеческие фигуры на его полотнах выполнены другими художниками. Я же считаю, что писатель должен писать обо всем и про все, не забывая при этом своей позиции, определяемой местом на котором он находится: время всезнающих авторов вроде Л. Толстого или Диккенса прошло. Вот свежий пример. В последнее время нет-нет да и получаю полновесные пилюли на своем сайте от московских редакторов, что я видите ли, не понимаю их работы. потому что не извалялся в их редакционном дерьме. А, следовательно, не могу и судить о них. Но опыт-то у меня есть и голова на плечах, поэтому эти можно подумать не бином Ньютона мне хорошо знакомы. Во-первых, я прекрасно знаком с редакционной кухней сначала краевого, а потом университетского издательства, и мой опыт явно говорит мне, что московские редакторы сделаны из того же теста. А во-вторых, я их постоянно видел со стороны, причем заинтересованной стороны: посылал свои работы в московские издательства, видел редакторов и издателей у себя в провинции, куда они под видом проведения мастер-классов или налаживания контактов с писателями и учеными на местах постоянно наведываются с масляными рожами и единственным припевом: "Денег дай, денег дай". Этого мне достаточно, чтобы видеть их поганое нутро и без наблюдения их за своим рабочим столом.

13. Многие пишут "в стол", так сказать для себя. Хотя, конечно, много в этом лукавства. Типа, что все это однажды пригодится, что это опыт. Но когда тебе под полтинник, то невольно задумываешься, какой это опыт, когда он пригодится. Да и смысла в этом немного: человек уж так устроен, что мысли его должны быть разделены, или, по крайней мере, сообщены, хоть кому-нибудь. Даже необитаемый островитянин на манер Робинзона в глубине души искрит надеждой, что однажды это будет прочитано. А если умом понимаешь, что надежды нет… все равно пишешь, уже как заведенный механизм. Писатель, кто-то сказал, это человек, который не мирится с одиночеством.