37 Религия или идеология?

Евангелие от Дарвина или эволюция доверия.

В начало: http://proza.ru/2023/05/17/1409

 - 37 -
Религия или идеология?


Юваль Ной Харари считает, что «в современную эпоху появились многие новые религии «законов природы», такие как либерализм, коммунизм, капитализм и нацизм. Эти учения не любят, чтобы их называли религиями: они, мол, идеологии. Но это лингвистические тонкости» .

Лично мне претит называть либерализм или социализм религиями, но прислушаемся к мнению признанного авторитета. Он считает, что гуманистические религии чтут человека. И с этим трудно не согласится.
«Согласно убеждениям либеральных гуманистов, священная человеческая природа пребывает в каждом представителе вида Homo sapiens. Эта внутренняя сущность человеческого индивида придает смысл вселенной и служит первоисточником всякого морального и политического авторитета» .
Не поспоришь. 
«Либералистская вера в свободную, священную природу человека — наследие традиционно христианского представления о свободной и бессмертной душе. Стоит вычеркнуть веру в Творца и бессмертие души, и либералам будет весьма затруднительно доказывать святость отдельной человеческой личности» .
А вот на этом моменте остановимся поподробнее.
 
Действительно, либерализм берет корни в христианстве. Если быть точнее, то это порочное дитя протестантского вероисповедования. Почему порочное?  Да потому что либерализм оставил Богу Богово, а на себя взвалил заботу о кесаревом: о деньгах. Как деньгам от человека требуется лишь свобода, так и человек получает свободу благодаря частной собственности и деньгам. Каждый, кто смог урвать часть от общего пирога (то, что называют ещё капиталом или частной собственностью) обретает и долгожданную свободу. Значит, у свободы есть цена, измеряемая деньгами и прочими материальными ценностями. А с точки зрения христианства, напомню, всё материальное порочно по своей природе.

Однако всё, написанное выше о либерализме, нужно выкинуть из головы, поскольку теперь речь пойдет совсем о другом и очень гуманном либерализме. Это классический либерализм был чрезмерно меркантилен и ценил только такого человека, который заполучил свободу благодаря частной собственности. Для либерального гуманизма важен уже человек сам по себе, и ценит он человека  не за то, что тот купил себе свободу выбора, а за то, что может ею воспользоваться для ещё большего роста общего блага.

История гуманизма, по всем ощущениям, должна была бы брать начало в незапамятных временах, однако её следы теряются где-то во Флоренции в середине XIV века, при том, что это ещё и несколько иной гуманизм, названный ренессансным, и увлеченный более физической красотой человека, воспетой в древнегреческих образцах искусства и философии нежели его внутренней свободой. 

Следующий этап развития гуманизма связан с эпохой Просвещения, как утверждается во-многом благодаря именам Руссо и Томаса Гоббса. Между тем, если Руссо в «Общественном договоре» говорит о том, что «Человек рождается свободным, но повсюду в цепях», то Гоббс уверял, что власть может принадлежать только суверену, и не исключено, что записали его в команду гуманистов по недосмотру. Особенно неосмотрительно это выглядит если вчитаться в определения гуманизма, которое дают различные международные ассоциации и союзы.    
Согласно определению Американской ассоциации гуманистов  «гуманизм — это прогрессивная жизненная позиция, которая без помощи веры в сверхъестественное утверждает нашу способность и обязанность вести этический образ жизни в целях самореализации и в стремлении принести большее благо человечеству». Международный гуманистический и этический союз дает схожее определение в своем Уставе, с упоминанием демократии и духа разума, где всё сводится к тому же: к способности быть человеком без веры. Кстати, созданы все эти гуманистические организации лишь в двадцатом веке (по большей части во второй половине), что невольно намекает на то, что гуманизм в том виде, в котором мы его привыкли воспринимать, дитя совсем юное.

Учитывая то, что монархическая форма правления неразрывно связана с верой, то любой, кто отказывает человеку в праве на демократию и атеизм не может считаться гуманистом по определению.  Что касается Руссо, то он черпал вдохновение для своих гуманистических идей в «природе человека» и «первом её законе – самосохранение», а заодно в цитатах из Гроция, который тоже искал причины всего в естественной человеческой природе. Однако до Чарльза Дарвина никто не смог по-научному убедительно доказать ни естественную природу человека, ни первый закон самосохранения.

Значит ли это, что именно Чарльз Дарвин является отцом гуманизма? Нигде, ни в одном источнике вы не найдете прямого подтверждения этому факту даже несмотря на то, что именно его концепция эволюции стала основанием для принятия прогрессивной частью человечества альтернативной версии своего происхождения, что послужило стартом для отделения церкви от государства и завершения эпохи монархических правлений в Европе, да и во всем мире.
Если гуманизм – это «прогрессивная жизненная позиция, которая без помощи веры» утверждает способность человека оставаться человеком, то возникнуть она могла только в том мире, где люди уже отказались от веры. А массовый характер это приняло только после того, как им рассказали, что создал их не Бог, а естественный отбор. 
 
Оговорюсь, дабы меня не заподозрили в приписывании учению Дарвина идеологического содержания, что со школьной скамьи воспринимал его труд как исключительно научную теорию, помогающую школьникам понять, как в природе все устроено.  Между тем отчего-то эта сугубо научная теория повлияла на некоторые умы не только в плане лучшего понимания природы биологических существ.      
Не будем говорить за то, какое воздействие книга произвела на весь мир, посмотрим на отдаленную от эпицентра Дарвинизма Россию. «Выражение «Россия – вторая родина дарвинизма» стало клише в русскоязычной литературе еще в XIX в.» Книги Дарвина «находились в центре острых социально-политических, философско-религиозных и этических дискуссий, превратившись для многих в сакральное писание, требующее или поклонения со стороны приверженцев коренных изменений в обществе, или безоговорочного осуждения и «сожжения», по мнению консерваторов. От русских радикалов 1860-х гг. (П.Л. Лаврова, В.А. Зайцева, Н.Д. Ножкина и др.) и либералов (А.С. Фаминцына и К.А. Тимирязева) пошла традиция видеть в дарвинизме естественнонаучную основу преобразований общества».
 
Не прошло и полвека с момента опубликования «Происхождение человека…» как по всему миру началось повальное падение монархий, а поднявшаяся волна секуляризма позволила науке занять место церкви в государственном устройстве. Повсеместно стали отменять имущественный ценз в мужском избирательном праве, а впоследствии допустили к выборам и женщин. При этом либерализм с демократией так плотно переплелись, что стали чуть ли не синонимами. Мол, говорим либерализм, подразумеваю демократию, говорим права граждан, подразумеваем свободу.   
По всей видимости, начавшиеся преобразования общества никоим образом не связаны с дарвинизмом.  Без какой бы то ни было естественнонаучной основы в какой-то исторический момент само собой произошло переключение «с мифа о божественном праве королей на другой миф — о власти, принадлежащей народу».
Переключение это заняло не одну ночь и не одно десятилетие. Но какой момент послужил стартом этому судьбоносному процессу? Где точка отсчета?
Это большая загадка, покрытая мраком. Естественные науки не дают на это ответ. Особенно загадочна в этом плане перемена в умах французов в довольно непродолжительный период времени с 1871 по 1876 года. 
Еще на выборах 1871 года во Франции победили с огромным перевесом монархисты, в то время как республиканцы получили 23%, а либералы – вообще чуть более 12% голосов. То есть либералы имели отдельную от республиканцев фракцию, но даже если бы им удалось объединились в коалицию, то они смогли рассчитывать только на треть мест. И вдруг на следующих выборах 1876 года либеральная фракция куда-то исчезает, а республиканцы побеждают с разгромными 73,7%, в то время как монархисты с бонапартистами становятся марионеточными партиями и впоследствии окончательно исчезают с политической сцены.
То есть, если до 1876 года монархические партии имели абсолютный перевес на всех выборах, за исключением революционных 1788-93 и 1848 годах, то в семидесятых годах 19-го века монархия внезапно утратила народное доверие, причем окончательно и бесповоротно. А к концу 19-го века вдруг появилось социал-либералистическая фракция, ратующая уже не за полностью свободный рынок, а за общество с «социальной экономикой», основанной на частной собственности и регулируемых рыночных отношениях.
Что же такое могло случится в эти несколько лет, что заставило-таки французских избирателей «переключится с мифа о божественном праве королей на другой миф — о власти, принадлежащей народу»? Судя по масштабу перемен, это должен был быть мировозренческий переворот, глобально изменивший отношение не только передовых наиболее активных европейских граждан к власти и общественному устройству, но и всех прочих менее образованных слоев населения.


Когда нам говорят о новых религиях «законов природы» и зачем-то вспоминают «веру в Творца и бессмертие души», то значит ли это, что когда Руссо говорил о том, что «общая свобода есть следствие природы человека» и обосновывал свободу первым законом человеческой природы - самосохранением, то имел ввиду некую особенную функция христианской души, отвечающую за самосохранение? Или первый закон самосохранения — это на самом деле такое либеральное переосмысление Божественной заботы о спасении христианской души? А когда международные гуманистические организации называют гуманизм прогрессивной жизненной позицией, обязывающей вести этический образ жизни, отказавшись от веры, то ничуть не имеют ввиду веру в Творца и бессмертную душу?  Серьёзно?   
Не надеясь найти хоть что-то на этот счет в Библии или Коране, даже ума не приложу, где же тогда искать что-нибудь о природе человека и законе самосохранения?
Как было всё просто в старые времена. Можно было даже не догадываться о государственной религии той или иной страны, но стоило заглянуть в любую церковно-приходскую школу или медресе, и услышать, как детишки повторяют слова священного писания, чтобы не сомневаться в том, какая же главенствующая вера в данной стране. 
Не то, что теперь! В школах преподают множество различных теорий, открывающих детям глаза на происхождение мира и человека. Мало того, бесконечные передачи о живой природе не повторяют как пономари единственно верную точку зрению, а свободно преподносят различные научные взгляды на происхождение человека. Мы же ведь не при старом порядке живем, где царило мракобесие и религиозный фанатизм, а при демократии с её плюрализмом мнений!          

С другой стороны, инстинкт самосохранения и борьба за выживание – это то, без чего невозможно представить себе естественный отбор. Инстинкт самосохранения, в свою очередь руководит природой любого живого существа, и в том числе первым законом человеческой природы. Из этой природы, как точно подметил Жак-Жак Руссо, происходит свобода и естественные права человека.
И если мы согласимся с этой самоочевидной логической цепочкой, то должны будем признать «Происхождение видов» тем началом начал, которое дает объяснение и первому закону, и человеческой природе, а следовательно, и общественному договору со всеми демократическими институтами. 
Как бы мы с вами не относились к либеральному гуманизму, следует признать, что без теории Дарвина все наши представления о естественных правах и ценностях повисают в воздухе.

Если за гуманизмом вы оставляете право считаться идеологией, то труд Дарвина, судя по всему, следует почитать как центральную научную теорию, если же вы подобно Харари полагаете, что это «новая религии «законов природы», то пользуясь известной аналогией, можно сказать, что Руссо, Гроций и Монтескье были предвестниками чего-то большего идущего за ними, а их писания лишь предвосхитили пришествие нового (миссии) гения, подарившему людям веру в эволюцию и ее лучший продукт - человека. Не они, а пришедший за ними Чарльз Дарвин принес в мир благую весть для свободных людей, и «Происхождение видов» стало святым писанием религий «законов природы» и евангелием (благой вестью) для свободы и наступающей эры союза либерализма и демократии.

Вполне естественно, что в стародавние времена вера в бессмертную душу пришла в этот мир через откровения. Было бы довольно странно, если бы в век материализма и убедительных научных открытий, производивших всё большее впечатление на людей и укрепляющих их веру в силу знаний, центральная идея о естественной природе человеческих прав и свобод выходила бы не из научного кабинета и не посредством убедительнейшей научной теории, базирующейся на самоочевидных истинах. Есть и такие! 
 
 Стоит ли связывать внутреннюю сущность человеческого индивида, которая «придает смысл вселенной и служит первоисточником всякого морального и политического авторитета» с «традиционно христианскими представлениями о свободной и бессмертной душе»? Может быть в век величайшего скепсиса по отношению к традиционным религиям души, проще увязать эту уникальную сущность с научной теорией?

Судите сами. Каждый индивидуум обладает уникальным ДНК, задающим основы его неповторимой личности, при этом не лишающий некоторой свободы воли, позволяющей ему саморазвиваться для того, чтобы получить преимущества в конкуренции с другими столь же уникальными личностями. Через ДНК все люди обретают доверие друг к другу, поскольку подобно всем христианам, берущим своё начало в Адаме, ведут свою родословную от Митохондриальной Евы .
Во времена Чарльза Дарвина никто не знал о ДНК, что не меняло сути, зато наполняло идею привлекательным флером таинственности. Когда уникальная человеческая сущность (ДНК) не была ещё так детализирована и формализована, как теперь, каждый волен был представлять себе что угодно, однако мало вероятно, что наследуемые признаки хоть как-то ассоциировались с бессмертной душой. 

В связи с этим новым особенным смыслом озарилось и стремление к росту общего блага. Если конкуренция между представителями вида Homo sapiens происходит из-за нехватки необходимых для жизнедеятельности ресурсов, то создание изобилия – это единственный путь избавится от конкурентной борьбы, злобы, ненависти и войн.
Если человек враждебен человеку по своей природе и даже века религии любви никак не изменили это, то в соответствии с новой концепцией, только в росте общего блага и в полном удовлетворении всех личных материальных потребностей спасётся человечество. Только так удастся построить рай на земле: через неуклонный рост потребления и максимальное обеспечение личных свобод.
Совсем не важно был ли Дарвин деистом, хотя многие источники настойчиво убеждают в этом. Не столь важна и научная составляющая его теории, хотя желательно было бы, чтобы она была убедительной или по крайней мере непротиворечивой. Главное, что она посредством научных терминов, логических обобщений и широкого набора доказательств дарила нужные прогрессивному человечеству обобщения в нужное время.

Если Эразм Дарвин, убежденный эволюционист, а заодно и дедушка Чарльза Дарвина, еще в 1774 году в книге «Зоономия, или Законы органической жизни» рассуждал о том, что наиболее сильная и активная особь размножается лучше, передавая свои качества следующему поколению,  то это было ещё не ко времени. Для таких идей ещё не созрело общество, а во второй половине 19-го века общество не просто созрело, оно истосковалась по чему-то такому по-настоящему научному, по такому, отчего мысль бы развернулась, глаза увлажнились и наступила… эра гуманизма.

Поднявшийся вокруг теории Дарвина общественный резонанс невольно наводит на мысль о том, что, возможно, не столько научная составляющая его труда так взбудоражила публику, а тот катарсис, который мог испытать каждый, кому удавалось проникнуть в смысловые глубины естественнонаучной притчи. Речь не только о таких фанатичных приверженцах «Происхождение видов», как Томас Генри Хаксли, которые сомневаясь по поводу самой теории, восхваляли её полезность, как оружие научного натурализма против теологии.

Судя по тому эффекту, который произвели книги Дарвина на общественные настроения, социально значимые подтексты не остались незамеченными.  Живучесть теории, возникновение всё новых версий (интерпретаций) вроде Синтетической теории эволюции, и огромный непрекращающийся по наши дни миссионерский напор популяризаторов теории, вынуждают предположить, что перед нами нечто большее, чем просто теория.

Насколько важна научная составляющая теории, когда её постулаты легли в основу судьбоносных изменений в обществе? В качестве повода к размышлению почему бы не задуматься над следующей дилеммой.

Теория Мальтуса, изложенная в знаменитом эссе «Опыт закона о народонаселении» не только критиковалась Марксом и другими учеными за её человеконенавистничество. Статистические данные показывают, что в период с 1250 по 1800 годы мальтузианская модель довольно точно описывала реальную динамику в Европе, но приблизительно с середины 19-го века концепция Мальтуса перестала соответствовать эмпирическим данным для Великобритании и США: там одновременно росли и производительность труда вместе с заработной платой, и население. Позднее перенаселенность Китая помогла стать этой стране одной из ведущих экономик мира и многократно улучшить качество жизни собственных граждан.  Ещё более густонаселенная Индия совершает столь же амбициозный проект прямо на наших глазах.

То, что теория Мальтуса, не учитывая фактор гибкости человеческой природы, саморегуляции популяции и возникающих за счет человеческого ума новых возможностей, оказалась ошибочной, теперь мало кто сомневается. Это самоочевидно. При этом теория, базирующаяся на тех же принципах, остается единственно верной теорией об эволюции. На всякий случай напомню, что писал Ч. Дарвин после прочтения «Опыта закона о народонаселении»: «у меня наконец появилась теория, с помощью которой я мог работать...».

Ирония состоит в том, что наблюдения за Homo sapiens позволили одному мыслителю, обеспокоится размножением бедняков настолько быстрым, что грозит нехваткой ресурсов для всех, особенно, по всей видимости, для богатых, за многие поколения приучивших себя к избытку. Это же умозаключение помогло другому мыслителю сделать страх нехватки ресурсов центральной идеей теории эволюции и вернуть его людям.
Нужно отметить судьбоносную важность географии в данном вопросе. Ничуть не удивляет тот факт, что главная теория о природе, эволюции и происхождении человека родилась в самом мощном на тот момент центре научной мысли и экономического роста, а не в какой-нибудь догоняющей Франции или отстающей России. При этом совершенно невозможно представить себе, чтобы мысль о нехватке ресурсов легла в основу хоть какого-то учения на бескрайних российских просторах, что должно нас ещё раз восхитить тем, как такой, на первый взгляд малозначительный фактор, как географическая уязвимость островной империи подтолкнула гениальный ум Мальтуса, а за ним и Дарвина к столь важным с точки зрения развития общества и экономики открытиям.

Когда рост экономики на такой ограниченной территории, как остров, зависит от сырья и ресурсов, которые требуется везти из-за океана, переживания за эти самые ресурсы вполне естественен. Вопрос в том, так ли естественно, что этот испуг захватил даже континентальные территории планеты не знакомые с данной проблемой. Тем не менее, география оказала неоценимую услугу передовой научной мысли, сделав островной страх общемировым достоянием, а заодно превратив географические проблемы одной островной державы в глобальную общечеловеческую идею. 

Самое любопытно состоит в том, что к моменту опубликования теории эволюции, вид Homo sapiens уже начал подводить Мальтуса своим неординарным поведением, нахально не попав в ловушку его имени, в то время, как все остальные виды животных ничуть не подвели Чарльза Дарвина и продолжают в изматывающей борьбе за выживание эволюционировать и давать пищу для естественного отбора и новых научных изысканий.

Всё-таки мы должны признать уникальность человеческого вида, доказавшего на практике, что он достоин особенно естественных прав на свободу и комфортный образ жизни, отличный от всех прочих недостойных диких животных.

  Кратко. По совершенно непонятной причине гуманизм стесняется своего родства с эволюционной теорией об естественном отборе и не признает Дарвина своим отцом.   
Между тем фундаментальная концепция эволюции природы, вмещающая одновременно самосохранение и свободную конкуренцию, смогла помирить капитализм и либерализм с демократией.

Теория природного естественного хаоса, побеждаемого вездесущим естественным отбором, вытеснила христианские основы монархистов о вселенском замысле и роли помазанника Божия в этом процессе. Либеральные свободы (в том числе рыночные) вдруг стали прекрасно уживаться с идеями всевозможных прав не только для инвесторов, но и для всех прочих неимущих представителей вида Homo sapiens.