Лейка

     Жуков сидел, в недавно появившемся в его саду кресле, и нежился. Лениво помахивал треугольной шляпой сделанной из газеты, отгоняя ярко-зелёную муху, которая норовила сесть на печенье, смотрел вверх: пятнистые от яркого полуденного света листья прикрывали от солнца розово-зелёные яблоки. Которые, пожалуй, через пару недель можно будет начать пробовать. Жуков не любил все головные уборы: не современные бейсболки, не старо-классические кепки. Зимой натягивал вязаную шапочку только в сильные морозы. Но бумажные шапки, для которых знал пять способов складывания, обожал! Они напоминали ему дни проведённые с дедом.
     «Эх, дождика бы хорошего!»
     Жуков резким движением попытался достать-таки шляпой муху, и та обиженная улетела. Довольный, взял печеньку и, громко хрустя, съел. Запил остывшим чаем из эмалированной кружки с надписью «Горячо любите друг друга». Кружка была куплена в далёкой последней поездке: вместе с сыном ездили в Санкт-Петербург, сразу после его поступления в Бауманку. Бродя по Питеру, случайно наткнулись на сгоревшую церковь, в ней долго молча сидели, сын положил ему голову на плечо. Уходя, купили в сувенирной лавке две одинаковых кружки.
     «Интересно, где вторая?»
     Жуков поднялся, забрал со столика опустевшие блюдце и кружку, пошёл в дом. Особых дел не было, можно почитать. Последний год чтение подразумевало поэзию. «Увлёкся, понимаете, рифмами! Никогда стихи не любил и не понимал, а вот!..». Бодлер шёл за Анненским, затем Пушкин перед Есениным, Бродский, Цветаева... Жуков завёл карты покупателя во всех книжных магазинах города и каждый раз заезжая за продуктами, обязательно забегал, как минимум в один книжный, и покупал новый томик. Покупки были бессистемными, так как всё было вновь. Были у Жукова несколько попыток и самому писать стихи. Но они, ни к чему не привели: стихи были неуклюжими, плоскими и плохими. Жуков сконфузившись от своего творчества, сжигал стихи в мангале.
     «Гори, гори ясно, чтобы не погасло!»
     Поэзия стала таким же неожиданным открытием, как и садоводство. Отъезд сына на учёбу в Москву, совпал со слухом, что их хрущёвку вот-вот признают аварийной, а квартиры будут давать только однокомнатные. Понимая, что слух дурацкий, но и понимая в какой стране живёт, Фёдор Михайлович Жуков, главный инженер электромеханического завода, решил заранее и самолично продать свою родную трёшку. Ездил по новостройкам, смотрел объявления, но ему всё не нравилось: неудобная планировка, некрасивый вид из окон, много квартир на этаже, несуразное остекленение, парковки около дома нет… Однажды, главный бухгалтер, предложила: «Фёдор Михайлович, а может, вы коттедж посмотрите? Брат для себя строил, но после развода ушёл в запой, да так и не вернулся. Сорок дней сегодня». Жуков, чтобы не огорчать коллегу, вытиравшую слёзы, согласился посмотреть. Съездил в пригородный посёлок, увидел коттедж, даже не дом – коробку недостроенную, влюбился и купил за столько, сколько просили. Небольшой, уютный, задуманный, как фахверк, дом стоял в окружении таких же симпатичных соседских домов. Ровный и пустой, за исключением огромной старой корявой черёмухи в дальнем углу, земельный участок в пятнадцать соток, был приятным бонусом: соседские лица не будут досаждать, как на маленьких садовых клочках.
     «Мой дом – моя крепость!».
     Начальник ремонтно-строительного управления завода, посоветовал бригаду отделочников, коммерческий директор уговорил взять дизайнера: «Михалыч, ну ты сам подумай: ты и выбор портьеры!». Ремонт затянулся на год, но получилось всё хорошо, и даже, как сказала новая соседка справа:
     - Ой, так миленько!
     Новоселье прошло тихо и размеренно, только главный бухгалтер, под конец вечера заплакала. Сыну, уже третьекурснику, приехавшему на каникулы, дом очень понравился, особенно он оценил отдельно стоящий хозблок:
     - Папа, это же, как чулан у нас в старой квартире! Только по площади, как вся хрущёвка!
     Старый дом, надо сказать, стоит целёхоньким до сих пор. Два года Жуков думал, что делать с участком: огород он не хотел принципиально. Сын прислал ему несколько букинистических книг по садоводству, и чтобы земля не стояла без дела, Жуков весной купил саженцы яблонь, груш и сливы. Сад разбил и вёл по науке и через несколько лет, тот ответил благодарностью: деревья давали столько плодов, что новоиспечённый садовод мог одаривать всех знакомых.
«Вы только корзинку прямо завтра верните, а то мне ещё надо много раздавать».
Только сына он не мог угостить: они страшно разругались. После окончания Бауманки, сын заявил, что уходит в бизнес: он с подругой организовал startup. Небольшие колкости отца во время обсуждения этой новости, сын воспринял очень болезненно:
     - Ты не веришь в меня?! А я был уверен, что ты любишь меня!
     Даже не взяв свой рюкзак, сын уехал.
     Отец думал, что перебесившись, сын найдёт нормальную работу по специальности и простит его. Прошло года три, сын не писал и не звонил, но как-то за пару дней до своего дня рождения Жуков получил посылку. Большая объёмная коробка вмещала в себя поливальную систему. К системе была приколота открытка: «С днём рождения, папа». Жуков занёс коробку в хозблок и никак не решался собрать и запустить систему. К Новому году приехала новая посылка от сына: не очень объёмная, но увесистая коробка содержала в себе лопату, грабли, секатор и пилу для сучьев. Так, Жуков начал получать подарки от сына четыре раза в год: на свой день рождения, на Новый год, на День садовника, который, как оказалось, есть и празднуется второго мая, и тридцать первое августа – день рождения сына и смерти жены. Куда написать благодарность сыну отец не знал: коробки всегда были из разных стран и без обратного адреса отправителя. Жуков перестал хранить подарки в хозблоке, стал их использовать по назначению.
      «От безделья лопата ржавеет».
      Однажды, листая новости в компьютере, увидел фотографию сына: тому в Норвегии вручали премию за бережное отношение к окружающей среде. Пройдя по ссылке, он узнал, что его сын стал преуспевающим бизнесменом, живёт то в Канаде, то в Китае, занимается парашютным спортом и женат вторым браком. Жуков порадовался за сына и задумался: если бы не ссора, стал бы сын успешным? Или сын изначально был таким, а он, Жуков, просто не замечал, что сын у него не просто смышленый мальчик, но и уверенный в себе человек? Тут Жукова торкнуло: «А ты сам из-за этой ссоры – какой стал? Изначально был нудным чурбаном, неспособным принимать людей или к старости мудаком стал?».
     Жуков потихоньку привыкал жить один. Ему не хватало общения с сыном, но даже к этому он привык: общение сменилось постоянными, приятными или не совсем, воспоминаниями. На работе было общение с людьми, этого хватало, чтобы разговаривать вслух, а больше Жукову и не надо было. Поэзия дала ему чувственные переживания, сад давал живой вещественный мир.
     «Я поймал себя на том, что читаю стихи, как молитву».
     Как-то, в очень сухой жаркий июль, Жуков увидел, что птицы пьют из лужицы, которая набралась из капель конденсата работающего соседского кондиционера. Он зашёл в хозблок, вытащил на улицу большую осиновую колоду, которая без дела стояла со времени ремонта. Распилил её вдоль и сделал, как смог, два корыта. Одно корыто притащил и поставил под черёмухой, а второе оставил за хозблоком. Каждое утро он притаскивал по ведру свежей воды в каждую поилку и пока делал зарядку, наблюдал, как разнообразное птичье племя пьёт и купается. Хлопанье маленьких крыльев об воду напоминало ему звуки горячего душа, который заливает уши. Тут же пришло приятное понимание, что тёплые струи душа наводят на благостные размышления, а холодные – только проверяют способность к устному счёту. Через пару недель Жуков стал узнавать постоянных гостей, и ему это было по сердцу. Ещё через неделю он стал завидовать утреннему птичьему развлечению и решил сделать летний душ и для себя, да всё как-то не скроилось.
     Особых забот и угнетений не было, единственное, что заботило Жукова, это надвигающаяся пенсия: до неё осталось чуть, работать он не продолжит, хотя акционеры завода очень на этом настаивали. Ему надоело работать так, как он работал сорок лет: честно, усердно и монотонно. Он стал часто вспоминать, как побывал у сына в общежитии, когда был в командировке в Москве. Весёлая банда очкариков всё время читала, влюблялась, решала, пела, придумывала, двигалась, изобретала. Фёдор Михайлович два дня прожил в водовороте радостных мыслей и умных глаз. Вернувшись на завод, Жуков попал в болото скуки и апатии. Вокруг серостью цвела угрюмость, сослуживцы существовали необходимостью работать на привычном нелюбимом производстве. Фёдор Михайлович не хотел быть участником этого шабаша косности и беспросветности. Но вот чем заняться на старости, кроме как садоводство, пока ещё главный инженер, не представлял.
     Жуков шёл по саду, помахивал пустой кружкой, вспоминал стихотворение:
     Я к розам хочу, в тот единственный сад,
     Где лучшая в мире стоит из оград,
     Где статуи помнят меня молодой,
     А я их под невскою помню водой…
     Услышал, как перед домом остановилась машина, хлопнула дверца и машина отъехала. Наверное, соседи на такси приехали. Со знакомым звуком открылась калитка во двор, «Нет, это ко мне».
     Из-за коттеджа вышла девушка. Высокая брюнетка, в элегантном платье, туфлях на высоком каблуке и шляпке, «Сейчас так и не ходят». Девушка несла большую, литров на двенадцать, зелёной эмали, лейку. На носике лейки находился полированный латунный рассеиватель.
     - Добрый день, я к вам, Феодор Михайлович.
     «Прибалтийка, судя по акценту».
     - Здравствуйте. Простите, я не ждал гостей, и вот…
     Жуков смущенно развёл руками.
     - Ничего, я понимаю, вы работаете.
     Хозяин выжидательно смотрел на гостью. Девушка поставила лейку:
     - Я Нора, невеста вашего сына.
     Жуков громко сглотнул, и ему стало жутко неудобно.
     - Пфу… Ох, простите! Это новость, так новость!
     Нора смущенно улыбалась.
     - Давайте пройдём в дом!
     Мужчина неудачно махнул рукой и кружка, кувыркаясь, полетела и стукнулась о лейку. Жуков окончательно сконфузился.
     - Простите, Нора! Я совсем!..
     - Ничего, я понимаю. Не беспокойтесь, Феодор Михайлович, всё хорошо.
     Жуков поднял кружку и попытался взять лейку, отдёрнул руку и посмотрел на Нору.
     - О, да, это вам от меня. Презент в честь нашего знакомства.
     - Спасибо, Нора. Отличная вещь, качественная! Спасибо.
     Слегка пятясь, бочком, Фёдор Михайлович провёл гостью в дом, радуясь, что вчерашний субботний день традиционно посвятил генеральной уборке дома.
     - Прошу вас, Нора, вы пока устраивайтесь в гостиной или где хотите. Я руки помою.
     Жуков быстро поднялся на второй этаж, принял душ и надел чистый парадный костюм. Полсекунды подумал, достал и надел выходные туфли.
     - Вот и я.
     Нора сидела в кресле, в руках у неё был томик стихов.
     - Вы любите поэзию? Майкл говорил, что вы инженер.
     «Майкл? Ну, да… Ну, да…».
     - Вы знаете, Нора, неожиданно влюбился в стихи. И вот…
     Стесняясь, Жуков провел рукой вдоль книжной полки.
     - Давайте чаю попьём? Или вы кофе предпочитаете?
     - Лучше кофе.
     Прошли на кухню.
     - О, у вас миленько! Прованский стиль.
     - Это дизайнер настоял. Но мне нравится.
     Хозяин завозился с джезвой.
     - Простите, Нора, а когда Миша развёлся? Я читал, что он женат.
     - Я начну с начала, чтобы было понятнее.
     Жуков кивнул.
     - Первая супруга Майкла погибла. Давно. Они прыгали с парашютом, и произошёл несчастный случай. Через год после этой трагедии, Майкл приехал к нам в Норвегию по делам, я была его переводчиком. Его знакомые, норвежские бизнесмены, попросили меня заключить фиктивный брак с Майклом, чтобы у него не было проблем с приездом в страну и организацией бизнеса. Нам обоим эта затея не очень понравилась, Майкл очень ще-пе-ти-льн-ый (Нора произнесла слово по слогам) в вопросах честности.
     - Чести. Уместнее сказать – чести.
     - Спасибо. Так я стала супругой вашего сына. А потом я влюбилась. Я влюбилась, как любятся в сказках или в старом кино. Майкла нельзя не любить! Я молчала, не могла открыться. Эта фикция с браком была кляпом. Но однажды, Майкл приехал с Северного полюса, мы готовились к открытию нового офиса, были в приподнятом настроении, и он открыл мне свои чувства. Это было неожиданно, я представить себе подобного не могла! Никаких намеков, взглядов – ничего! После откровенного разговора, мы решили стать женихом и невестой, стать ими для себя двоих.
     Щёки Норы покрылись румянцем.
     Жуков разлил кофе в чашечки.
     Пауза затягивалась, они просто пили кофе, даже не смотрели друг на друга.
     - Вот. Некоторое время назад мы решили устроить настоящую свадебную церемонию. Я лютеранка и Майкл предложил мне венчаться в Анненкирхе, в Питере. Он очень любит это место, мы, когда, приезжаем в Петербург по делам, всегда заходим туда. И я приехала пригласить вас на нашу свадьбу. Она будет через две недели.
     - О, уже так быстро!
    Щёки Норы зарделись ещё больше.
    - Можно я открою секретик? Ещё никто не знает, даже моя мама. А я не могу вытерпеть, я так хочу это сказать! Феодор Михайлович – я жду ребёнка!!!
     Нора захлопала в ладоши.
     - Значит, я буду дедом? Поздравляю Нора!
     Фёдор Михайлович снова почувствовал себя смущённым.
     Дед!
     - Но, как к моему появлению отнесётся Миша? Я его обидел, и столько времени не извинялся… Я…
      Норма взмахнула руками и перебила:
     - Майкл давно простил вас. И, по-моему, он больше себя считает виноватым в вашей размолвке.
     - Он виноват? Но это я!.. Он просто ушёл от моих насмешек!
     Фёдор Михайлович вскочил.
     «Столько дурацких лет потерял! Какой я старый дурак! Мишка всё время мучился!»
     Жуков тяжело дышал. Отдышавшись, спросил:
     - Нора, хотите есть? Есть варёная курица, есть бульон. Могу сварить лапшички. А может съездить в город, в магазин? Что вы хотите?
     Нора улыбалась.
     - Хочу вареную курицу и бульон.
      Жуков сбросил пиджак, открыл холодильник, начал доставать кастрюлю. Нора подошла помочь, увидела на стеклянной полке россыпь маленьких упаковок разнообразных соусов:
     - Теперь я понимаю, откуда у Майкла такая любовь к соусам! Он тоже так покупает.
     Жуков горделиво выпрямился:
     - Ага, Мишка очень на меня похож!
     Нора улыбнулась.
     Кастрюля с бульоном запотела на конфорке, курица крутилась в микроволновке, чайник тихо гудел, гостья резала хлеб. Присутствие на кухне женщины было удивительным, и Фёдор Михайлович впал в странное состояние: радость от новостей о Мише, нервозность перед предстоящими переменами, досада, что в доме нет вкусностей, смущение перед красивой женщиной кружили голову. Его размеренное житьё-бытьё вдруг вздыбилось непредсказуемостью.
     «Вот ведь когда надо писать стихи!»
     Так, бросаем то в жар,
     то в холод, то в свет, то в темень,
     в мирозданьи потерян,
     кружится шар.
     - Феодор Михайлович, с вами порядок?
     - Ой, Нора, замечтался!..
     Чайник неистово свистел, микроволновка давно остановилась. Фёдор Михайлович разделал курицу в бульон, посыпал укропчиком, поставил маслёнку перед Норой.
     - А вы, Феодор Михайлович, не будете?
     Хозяин засмеялся:
     - Кусок в горло не лезет! Столько новостей! Столько событий! Вы кушайте, Нора, не обращайте на меня внимания! Я чайку заварю, у меня столько трав! Мята есть, лимонник, почки смородиновые… А это липовый цвет.
     - У вас нет аллергии Нора?! -  спохватился Фёдор Михайлович.
     - Нет. И к счастью токсикоза тоже нет.
     - Ой, а у Любы был такой токсикоз! Меня из дома выгоняла: то я мылом не тем помылся, то яйца сварил, то свежей газетой пахнет! А потом требования были смешные: хочу свежих огурцов и кроссворд!
     Нора отложила ложку и с интересом смотрела на тестя: начав говорить о жене, тот преобразился. Распрямился, взгляд сделался мягким, голос стал бархатистым. Изменение было разительным, Фёдор Михайлович помолодел! Такое Нора видела один раз, когда Майкл признавался ей в любви.
     Жуков продолжал:
     - И познакомились мы смешно! У меня день рождения был в тот день, тридцать лет. Утро, иду на завод, дождик противный, мелкий-мелкий, прохладно. Стою на переходе, зелёный свет жду, от дождя уворачиваюсь. Вдруг в меня кто-то врезается сзади! Больно! Поворачиваюсь: девушка в розовом платье на розовом велосипеде. Красивая! Улыбается, рот до ушей! «Простите, дядя!»
     Фёдор Михайлович засмеялся.
     - Я говорю: «Я не дядя! Мне сегодня только тридцать лет». А Люба такая: «С днём рождения!». И укатила.
     Жуков замолчал.
     - А дальше?..
     Нора не дышала.
     - Вечером домой иду, чуть пьяненький, с коллегами отметили мой юбилей. Смотрю, у пединститута велосипед знакомый стоит! Ага, думаю, вот ты и попалась! Утром пораньше встал, костюм погладил, галстук повязал. Зашёл к соседу, на завод позвонил, сказал, что может и не приду. И – к пединституту. А утро – прекрасное, не то, что вчера! Солнышко, воробьи, теплынь!.. Час стою, нет. Два стою, нет. Пить охота! Время - обед, ну, думаю, всё, не приедет моя розовая мечта! Поплохело, взгрустнул я чуток и пошёл. За угол поворачиваю, и - бац! Люба снова в меня врезается на велосипеде! Больно, а я смеюсь…
     Жуков ополоснул кружку кипятком и налил чай. Тут же спохватился:
     - Нора, что же вы не едите?! Как же так?! Всё же остыло! Я вас отвлекаю своими баснями!
     - Что вы, Феодор Михайлович! Мне так интересно! Я будто кино смотрю!!!
     - Хоть чаю попей, Нора. Маслицо на хлеб. Вот. Эх, надо было в магазин съездить. Надо.
     - Рассказывайте! Ну, пожалуйста!
     Жуков улыбался.
     - Я проводил её в институт. Она на третьем курсе начинала учиться, учитель русского языка и литературы. Люба всегда улыбалась, всегда. Уже беременна была, пятый курс, чего-то зубрит перед дипломом -  и улыбается. И аккуратисткой была. Мишка в неё – кровать сам с двух лет заправлял, и посуду мыл, и пылесосил. И каждую субботу у нас с ним генеральная уборка была.
     Жуков прервался.
     - Секундочку…
     Поднялся наверх, сполоснул лицо, глянул в зеркало: глаза были красными.
     Снял фотографию со стены спальни. Спустился, протянул рамку Норе:
     - Это Люба.
     - Боже, как Майкл похож на маму!
     - Да, очень похож.
     Нора смотрела на фотографию и на спину Фёдора Михайловича. Тот отвернулся к окну и теребил занавеску.
     Теребил и рассказывал, как рос Мишка, как Люба настойчиво и требовательно учила гладить постельное бельё молодого мужа, про то, так соседка по хрущёвке тётя Зина всё пыталась женить его на своей дочке, а та давным давно сгинула на Сахалине, как Мишка спрашивал, что за старый велосипед хранится в чулане, а он, Жуков, не мог рассказать, что это мамин, как Люба любила есть арбуз с батоном, как Мишку ударило током в школе, как Люба в общежитии била тараканов тапкой и смеялась над страхом Фёдора, как начал пьянствовать, когда Мишке было лет десять, но быстро опомнился… В голове мелькнула мысль, что он никогда никому ничего такого не разглашал, а тут, что всплывало из черного колодца, который, казалось навсегда засыпан для других, то и рассказывалось.
     Потом он выпил остывший чай, и налил ещё. Огорошенная Нора сидела перед тарелкой с бульоном, держа в одной руке ломтик батона с растаявшим маслом, а в другой фоторамку, и молилась, чтобы Фёдор Михайлович не останавливался.
     В какой-то момент Жуков опустел. Сдулся. Выдохся. В голове был космический глухой вакуум. Но наступила приятная и всепонятная лёгкость. Он опустил голову и виновато глянул на Нору.
     Зазвонил телефон. Нора прокашлялась и ответила:
     - Привет, Майкл! Где я?
     Она посмотрела на застывшего Жукова.
     - Я дома у Фёдора Михайловича, смотрю портрет твоей мамы.
     Послушала и протянула телефон Жукову:
     - Вас Миша к телефону.