Созвездие Синего слона. Глава 16 Чулок

    Невысокая женщина в зеленом платье шла по красному ковру пустого коридора школы и в десятый раз подряд прокручивала в голове заготовленную речь. Остановившись перед дверью директора, она нервно убрала за уши выбившиеся из пучка волосы, обтёрла мокрые ладошки о юбку вязаного платья и вошла в кабинет. В центре помещения, на аляповато-цветастом ковре, стояла, скрестив пальцы рук, директриса Любовь Григорьевна Кобец. Она не дружелюбно, но сдержанно взглянула на вошедшую, и переглянулась со стоящей справа от неё Светланой Леонидовной — классным руководителем девятого Б. Директриса, тонкая и стройная женщина, пятидесяти лет, сохранившая свою молодость, каким-то волшебным образом, была безупречно одета и причёсана. Возраст её выдавала только жилистая шея и тяжёлые верхние веки, делающие глаза усталыми и напряжёнными. Она всегда носила одежду из немнущихся тканей, изящные туфли-лодочки и какой-нибудь шарф или украшение, прикрывающее возрастные изменения. Светлана Леонидовна являлась её полной противоположностью. Будучи младше Любови Григорьевны лет на десять, она выглядела куда хуже: кожа лица огрубела и покрылась пигментными рыжеватыми пятнами, кудрявые волосы с проседью всегда были всклокочены и не убраны. Плохо подобранная одежда толстила и уродовала её, а на воротнике часто виднелось какое-нибудь застарелое пятно от супа или чая. Когда коллеги обращали её внимание на пятна, Светлана Леонидовна искренне удивлялась и начинала оправдываться, что вот только минуту назад пролила на себя чай. А через прозрачные колготки просвечивали черные волосы, никогда не знавшие бритвенного станка.

    — Владимир Семёнович, вот наш относительно-новый учитель математики Валентина Ивановна. Она к нам приехала из… — Любовь Григорьевна, прищурившись, взглянула на робкую молодую женщину у двери, ожидая от неё подсказки.

    Валентина Ивановна растерялась и, только открыла рот, чтобы дать ответ, как директриса её тут же перебила и продолжила:

    — Из села, которое находится недалеко от нас. — выкрутилась Любовь Григорьевна и обрядила свою словесную неловкость смешком.

    Учительница покраснела и опустила глаза, подумав, что смех был адресован в её адрес.

    Напротив двух женщин, в изящном чёрном пальто и перчатках, стоял подтянутый и стройный для своих лет мужчина. Плечи его были с достоинством расправлены, подбородок вздёрнут, взгляд непреклонен и горд. Щёки его покрывал пятнами налипший с улицы румянец. Это был Владимир Барсучков, он повернул голову на вошедшую женщину и осмотрел её с ног до головы строгим осудительным взглядом. Рядом с ним стояла его молодая сомнительная копия — Федя с перемотанной шеей.

    — Валентина Ивановна, вот познакомьтесь — это отец Феди из девятого Б, профессор хирургии Владимир Семёнович Барсучков. Должно быть, вы о нём уже слышали. В нашем городе он самый известный хирург, проводит сложнейшие операции. — директриса кокетливо улыбнулась и взглянула на отца Феди. — Нам повезло, что в нашем скромном городке есть такой человек с золотыми руками, спасший, я уверена, не одну сотню жизней.

   — Очень приятно… Познакомиться. — заикаясь сказала Валентина Ивановна, снова вытерла потные ладошки о платье и, не зная куда деть руки, сложила их в замок.
    — А вот я, к сожалению, не могу сказать того же. — Владимир Семёнович прищурившись, строго взглянул на учительницу.

    — Мне так не ловко, что произошёл этот ужасный инцидент! Валентина Ивановна, будьте так любезны, расскажите, что случилось во вторник после уроков. — приказным тоном сказала Любовь Григорьевна, протянув руку ладонью вверх, и отошла на задний план к своему столу.

    Учительница прокашлялась и, уткнувшись взглядом в пожелтевший карниз над потолком, начала:

    — Во вторник я попросила Федю остаться после уроков, чтобы поговорить с ним. Дело в том, что Федя... В последнее время, я стала замечать, что он спит на уроках…

    — Поэтому вы его ударили? — насмешливо перебил ее Владимир Семёнович. — Такие люди, как вы не должны допускаться к работе с детьми.

    — Какие люди? — в недоумении переспросила Валентина Ивановна и поправила сползшие очки.

    — Не побоюсь этого слова, накомпитентные! — спокойно отчитал Владимир Семёнович. — Вы же двух слов связать не можете. Поэтому вы объяснянтесь с учениками рукоприкладсьвом?
    Директриса, распахнув тревожно глаза, кивала головой и поглядывала испуганно, то на Фединого отца, то на учительницу.
    — Я всё же не понимаю, почему вы позволили себе ударить ребёнка? Как вы предлагаете решить этот вопрос? Я хочу, чтобы вы понесли за это наказание. — спокойно и поучительно продолжал Владимир Семенович. — Либо мне придется решать этот вопрос с вышестоящим руководством, тогда проблемы будут у всех.

    Директриса встревожилась:
    — Что вы, что вы! Я с вами полностью согласна, произошедшее недопустимо! На этой неделе у нас назначен педсовет, мы сынесем этот случай на обсуждение.
    — С Федей никогда не было никаких проблем. — пролепетала вдруг Светлана Леонидовна. — Мне на него ни один учитель не жаловался!
   — Вот. — поддержал её Владимир Барсучков. — Может дело, всё же в вас? — он презрительно глянул на испуганную хрупкую учительницу.

    — Федя спит на уроках, так не должно быть! Я здесь ни причём. — нервно, чуть ли не прокричала Валентина Ивановна.
    — Извольте не повышать голос! — строго осадила ее деректрисса.
    — Не понимаю, что вы хотите сказать? Что я плохой родитель, который не даёт сыну спать дома? — Владимир Семёнович возмущённо поднял брови и взглянул на Валентину Ивановну. — Может, вам стоит пересмотреть свои планы на будущее? Вы уверены, что работа с детьми — это ваша стезя?

    — Насколько мне известно, Федя после школы помогает отцу в роли санитара-добровольца. — сказала классный руководитель. — Естественно он устаёт. Вы могли бы проявить понимание.

    — Я не знала. — Валентина Ивановна удивилась, и в глазах её проблеснуло сожаление.

    — Тем более, у Феди такая ситуация в семье... — Светлана Леонидовна робко взглянула на Фединого отца. — Рома, старший сын, в тяжёлом состоянии, после аварии. — сказав это она тут же поняла, что проявила бестактность, по отношению к Владимиру Семеновичу, и мельком глянула на недовольное ее замечанием лицо Любови Григорьевны, которая смотрела на нее с упреком и разочарованием.

    Вспомнив о Роме, Владимир Семёнович моментально сделался грустен. Он вздохнул и потёр лоб. Какое-то наигранное, не свойственное Фединому отцу поведение вдруг пропало, а на его место выступила беззащитность и растерянность.

    — Я же не знала, он ничего не говорил! — не замечая этих подробностей, продолжала восклицать озадаченная учительница.

    — Мы говорим сейчас но об этом, а о том, что вы позволяете себе бить учеников, и хотите остаться безнаказанной. — внутри у Владимира Семёновича всё клокотало, но он мужественно взял себя в руки.
    — Да ничего я не зочу! Только справедливости. Да, я виновата, но и Федя был не прав!..
    Заикаясь и спотыкаясь, зацепив угол стола, директриса выбежала из-за спины Светланы Леонидовны:
    — Уважаемый Владимир Семёнович, не переживайте! Мы примем самые строгие меры. Обязательно примем! Не сомневайтесь.

    — Что же это, в самом деле, происходит, Валентина Ивановна? — подошла к учительнице директриса. — Бить ученика! И за что? За то, что он закрыл на пару секунд глаза? А может быть ваши уроки построены таким скучным образом, что ребятам только и остаётся, что засыпать? Вы бы лучше попробовали найти с учениками общий язык.

    Любовь Григорьевна говорила манерно и жеманно, хлопая ресницами. Учительница ничего не могла сказать в свою защиту. Четыре пары глаз смотрели на неё с осуждением.

    — Нет, но почему вы не сообщили о своём недовольстве Светлане Леонидовне, классному руководителю Феди? Не позвонили Владимиру Семёновичу? В конце концов, вы могли сообщить об этом мне. Но вы решили, что вам всё позволено!

    Любовь Григорьевна развела руки и, как довольная тигрица, отошла к столу.
    — Вы у нас без году неделю работаете, а уже такое вытворяете. Что же от вас дальше ожидать? — директриса покрутила головой, смотря на свои туфли. — Нет, так дело не пойдёт.

    Любовь Григорьевна кивнула головой Фединому отцу, и они друг друга поняли.
    — Зайдите ко мне после уроков. — вежливо, но высокомерно, сказала директриса Валентине Ивановне. — А сейчас, если я не ошибаюсь, у вас математика в 8 Б?
    Федя не проронил ни слова. Как зритель из зрительного зала он заинтересованно наблюдал за происходящим. Лишь изредка он, почесывая макушку и шмыгая носом, напоминал о своём присутствии. По природе своей он не был злопамятным, и уже не чувствовал никакой злобы по отношению к Валентине Ивановне, но и жалость к ней испытовать он себе не позволял. Не мог же он признаться, что был не прав? Конечно, нет!
    Валентина Ивановна казалась разбитой и обескураженной. Директриса, заметив озадаченность учительницы, бесцеремонно открыла дверь и чуть ли не силой, выпроводила её в коридор. Владимир Семёнович взглянул на часы и сказал, что ему пора. Он, конечно, соврал, чтобы не выслушивать женских разговоров и причитаний от директрисы и классного руководителя Феди.

    — Да-да, конечно. Не будем вас задерживать. — лебезила, улыбаясь Любовь Григорьевна. — Вы же к нам загляните на днях? Хотелось бы один вопросик уточнить...
    — Да, двйте не чейчас. Я зайду.
    Владимир Семёнович вежливо попрощался и спешно вытолкал Федю в коридор. Молча взглянув на пробежавших мимо него школьников, Владимир Барсучков поправил воротник пальто и недовольно уставился на сына.
    — Злишься на меня? — спросил Федя.
    — Дома поговорим. — Владимир Семёнович сделался серьёзен и холоден.
    — Тогда, зачем весь этот спектакль?Зачем ты меня защищал? — усмехнулся Барсучков.
    — Потому, что ты мой сын. — сказал Владимир Барсучков, не глядя на Федю, — И я забочусь о твоей репутации. А вот тебе на мою, похоже, плевать.
    Федя стиснул зубы и пристыженно взглянул на отца и увидел, как у него дергается глаз. Владимир Семеноаич выдохнул и молча ушёл домой.

    Федя отсидел уроки и пошел домой, по пути обсуждая с другом разговор с Чулком.
    — Круто ты её проучил! — расхваливал его Игорь.
    — Да, мне и врать не пришлось. Она такая глупая — даже не отрицала, что ударила меня.
    — Вот, дура! — засмеялся Игорь. — Интересно, что ей теперь будет?
    — Не знаю. Мне все равно, сама виновата! — торжествующе говорил Федя.
    Несмотря на видимую беспечность, у него в груди что-то скреблось и скрипело, как ржавые петли старой калитки. Он не ощущал никакой радости отмщения. Федя злился на Валентину Ивановну теперь за этот осадочек.
    — Ты бы видел, как Любовь Григорьевна выплясывала перед моим отцом. Смешно даже было смотреть. — самодовольно, но без настроения рассказывал Федя.
    — Ну, ещё бы. — Горшков многозначительно хмыкнул. — Твой отец столько денег отваливает на всякие ремонты и экскурсии.

    Укутавшись в шарфы и куртки, ребята шли по дорожке из почерневших жухлых листьев. Холодный ветер лупил Федю по ушам и раскидывал волосы, вынуждая сожалеть о потерянной шапке. Разумеется, у него имелись и другие шапки, но он оставался верен той, которую потерял.
    — А ты чего такой скучный? — небрежно бросил Игорь.
    Федя поморщился:
    — Ну знаешь, мне тоже достанется сегодня.
    — А тебе за что?
    — Наверное, за то, что спал на уроке. И за подпорченную репутарию отца. — Барсучков тяжко вздохнул и возвёл глаза к небу. — Меня спасёт только чудо.
    Друзья добрались до перекрестка и разошлись в разные стороны.  Федя неспеша дошел до больницы и, покурив на пожарной лестнице, направился к брату. Войдя в палату, он растерянно приостановился у входа и медленно закрыл за собой дверь. Он увидел маму, сидевшую у кровати Ромы. Она держала сына за руку. Рома напоминал очищенную от кожуры, бледную картофелину, лежащую на больничной койке. В воображении Феди тут же возник картошечный человек с лицом Ромы, отбивающий чечетку на арене цырка.
    — Что случилось? — обратился Федя к маме. — Как он?
    Мария Васильевна вздрогнула и оглянулась на младшего сына. Глаза её были красные и заслезлённые.
    — Твой отец позвонил, сказал, что Рома пришёл в себя. Я сразу же приехала, отпросилась с работы. Но Рома находился в сознании только пару минут. Я его застала уже таким. — глаза Марии Васильевны заплыли слезами, голос задрожал, а слова выскакивали изо рта, как неуклюжие лягушки.
    Сглотнув клубок нервов, она спросила:
    — Ты сам-то как? Голодный наверное? Я отцу твоему столько раз говорила, что б он не таскал тебя сюда после школы. Вот же напасть!
    — Да нормально все, мам! Я в столовке ел. — махнул рукой Федя и подошёл к брату с другой стороны кровати, что бы мать не учуяла свежий запах сигарет. — Не переживай, если он очнулся, значит скоро снова придёт в себя. Это хороший знак.
    — Правда? — из губ Марии Васильевны вырвался нервный горький смешок, а в глазах проблеснула надежда. — Хоть бы так. Ты в этом лучше разбираешься, чем я.
    Федя сказал не правду. То, что Рома очнулся, могло наоборот быть плохим признаком.
    Мария Васильевна пощупала Федю за руку и притянула ближе к себе.
    — Фу! Как ты провонял! — сморщилась Мария Васильевна и отстранилась от сына.
    Федя побледнел.
    — Опять на лестнице сидел? Ну это безобразие! Надо сказать твоему отцу, что б дверь эту закрывали, а то устроили там курилку какую-то! — запричитала Мария Васильевна, которая сама не курила, поэтому очень хорошо чувствовала дым сигарет. — Я сейчас вернусь.
    Мария Васильевна, взяла сумку и вышла из палаты.
    Оставшись один, Федя взглянул на брата. Он нагнулся к нему близко, к самому лицу и стал рассматривать его. Жёлто-белёсый, словно намазанный мукой, Рома лежал на левом боку с вытянутыми руками. Под глазами его чернели расплывающиеся синяки. Глазницы и щёки ввалились, нос стал тонким и острым. Федя наивно попытался разбудить брата. Сначала он позвал его по имени, а затем немного потряс за плечи. Но Рома был, глух и неподвижен, как сушёный кабачок. Совсем впав в уныние, Федя вдруг вспомнил, что недавно научился меняться телами с предметами и людьми.
    «Если сломалось его тело, я могу предоставить ему на время свое, что б мы могли пообщаться с ним» решил Федя. Внутри у него всё затрепетало от гениальной, как ему казалось, идеи. Но делать это без контроля учителя ему все же было страшновато, ведь что-то может пойти не так, и он останется запертым в неподвижном теле брата навсегда. Федя быстро разогнал плохие мысли и взял Рому за руку, чтобы придать больше сил заклинанию и в полголоса произнёс:
    — Заклиню всеми силами вселенной, пусть я обменяюсь душой с моим братом Ромой Барсучковым, которого вижу перед собой. — затем он произнес непереводимую фразу.
    Сказав последнее слово, Федя почувствовал слабость и лёгкость. Его тело словно распустилось на нити, как вязаная жилетка. Через пару секунд картина мира заплыла серым туманом, и Федя оказался в небытии. Все чувства — слух, зрение, осязание, обоняние и вкус — у Феди разом пропали. Однако через некоторое время он понял, что оказался в теле брата. Непонятные мелкие звуки защекотали его слух. Это был Рома. Оказавшись в теле Феди, он поднялся с пола и оглядел себя. Будучи более сообразительным, в отличие от младшего брата, Рома быстро понял, что произошло. Схватившись за голову, он издал удручающий стон. Федя беспомощно слушал, как Рома ходит по палате и что-то бормочет. Затем он подошёл к своему неподвижному телу и сказал вполголоса:
    — Федя, зачем?! Мне будет крайне сложно вернуться, потому, что я слишком слаб!
    Реакция старшего брата сбила Федю с толку. Он и ответить-то Роме ничего не мог.
    — Ладно, такова, должно быть, моя судьба. — продолжил Рома сбивчиво и торопливо. — Возможно, мы говорим в последний раз! Не знаю даже, что сказать. Я слышал все, о чем вы говорили. Ты, наверное, удивился, почему я в поезде находился в тот злосчастный момент? А я не был ни в каком поезде! Ты говорил про лес тридцати шести секунд…
    Задрав рукав на левой руке, Рома наткнулся на клеймо:
    — Слон? — по голосу брата Федя понял, что Рома крайне удивлен. — Вот почему он пришел к тебе!
    В палату вошла Мария Васильевна. Она, не глядя на Федю, поставила сумку на стул, и хотела пройти к кровати старшего сына. Но Рома, находившийся в теле Феди, замер на минуту. Он смотрел на свою мать, как будто не видел ее вечность. Он заплакал, как маленький и кинулся ее обнимать.
    — Мама! Мама! Я так скучал! — говорил он.
    Мария Васильевна оторвала от себя сына и взглянула на него удивленно:
    — Федя, что с тобой?
    В этот момент в палату вошел Владимир Семёнович. Рома сразу же опомнился и умолк. Словно вспомнил, что происходит, он испугался и мигом отвернулся. Мария Васильевна подошла ближе к старшему сыну и присела у кровати.
    — Что-то случилось? — спросил Владимир Семёнович, внимательно глядя то на жену, то на спину младшего сына.
    Рома промолчал. Тогда Владимир Семёнович развернул Федю к себе и попытался заглянуть ему в лицо. Тот остался стоять с опущенными глазами и с опущенной головой.
    — Да что с тобой такое?! — раздражённо сказал Владимир Барсучков и потряс Федю за плечи.
    В этот момент Федя, наконец-то, догадался, что Рома ждёт, когда его брат уже вернёт души на свои места.
    Владимир Семёнович нервно обмерял взглядом младшего сына и уже хотел ругаться, когда Федя вдруг поднял глаза:
    — Соринка в глаз попала. — без эмоций ответил он, уже находясь в своём теле.
    Раздался звук прямой линии сердца. Владимир Семёнович кинулся к Роме. Как оглушённый, Федя остался неподвижен и смотрел вперёд. В дверях показался высокий желтолицый человек в чёрном длинном плаще, подол которого был измазан свежей грязью. На осунувшемся помятом лице его виднелась справой стороны лилово-синяя гематома и ссадина…

Продолжение:
http://proza.ru/2023/07/30/1337