Созвездие Синего слона. Глава 16 Чулок

Невысокая женщина в зеленом платье шла по красному ковру пустого коридора школы и в десятый раз подряд прокручивала в голове заготовленную речь. Остановившись перед дверью директора, она нервно убрала за уши выбившиеся из пучка волосы, обтёрла мокрые ладошки о юбку вязаного платья и вошла в кабинет. В центре помещения, на аляповато-цветастом ковре, стояла, скрестив пальцы рук, директриса Любовь Григорьевна Кобец. Она не дружелюбно, но сдержанно взглянула на вошедшую, и переглянулась со стоящей справа от неё Светланой Леонидовной — классным руководителем девятого Б. Директриса, тонкая и стройная женщина, пятидесяти лет, сохранившая свою молодость, каким-то волшебным образом, была безупречно одета и причёсана. Возраст её выдавала только жилистая шея и тяжёлые верхние веки, делающие глаза усталыми и напряжёнными. Она всегда носила одежду из немнущихся тканей, изящные туфли-лодочки и какой-нибудь шарф или украшение, прикрывающее возрастные изменения. Светлана Леонидовна являлась её полной противоположностью. Будучи младше Любови Григорьевны лет на десять, она выглядела куда хуже: кожа лица огрубела и покрылась пигментными рыжеватыми пятнами, кудрявые волосы с проседью всегда были всклокочены и не убраны. Плохо подобранная одежда толстила и уродовала её, а на воротнике часто виднелось какое-нибудь застарелое пятно от супа или чая. Когда коллеги обращали её внимание на пятна, Светлана Леонидовна искренне удивлялась и начинала оправдываться, что вот только минуту назад пролила на себя чай. Через прозрачные капроновые колготки, даже издали, щипали глаза, старательно уложенные, чёрные волосы, покрывающие её лодыжки от колен, до самых щиколоток.

— Владимир Семёнович, вот наш новый учитель математики Валентина Ивановна. Она к нам приехала из… — Любовь Григорьевна, прищурившись, взглянула на робкую молодую женщину у двери, ожидая от неё подсказки.

Валентина Ивановна растерялась и, только открыла рот, чтобы напомнить название местности, где раньше проживала, как директриса её тут же перебила и продолжила:

— Из села, которое находится недалеко от нас. — выкрутилась Любовь Григорьевна и обрядила свою словесную неловкость смешком.

Учительница покраснела и опустила глаза, подумав, что смех был адресован в её адрес.

Напротив двух женщин, в изящном чёрном пальто и перчатках, стоял подтянутый и стройный для своих лет мужчина. Плечи его были с достоинством расправлены, подбородок вздёрнут, взгляд непреклонен и горд. Щёки его покрывал пятнами налипший с улицы румянец. Это был Владимир Барсучков, он повернул голову на вошедшую женщину и осмотрел её с ног до головы строгим осудительным взглядом. Рядом с ним стояла его молодая сомнительная копия — Федя с перемотанной шеей.

— Валентина Ивановна, вот познакомьтесь — это отец Феди из девятого Б, профессор хирургии Владимир Семёнович Барсучков. Должно быть, вы о нём уже слышали. В нашем городе он самый известный хирург, проводит сложнейшие операции. — директриса кокетливо улыбнулась и взглянула на отца Феди. — Нам повезло, что в нашем скромном городке есть такой человек с золотыми руками, спасший, я уверена, не одну сотню жизней.

— Очень приятно… Познакомиться. — заикаясь сказала Валентина Ивановна, снова вытерла потные ладошки о платье и, не зная куда деть руки, сложила их в замок.
Владимир Семёнович кисло скривил рот и глубоко вздохнул.

— Мне так не ловко, что произошёл этот ужасный инцидент, который заставил вас оторваться от спасения жизней. — вежливо качала головой директриса, заглядывая в глаза Фединому отцу.

Хотя у Владимира Семёновича и был отсыпной, он всё же промолчал.
— Валентина Ивановна, будьте так любезны, расскажите, что случилось во вторник после уроков. — приказным тоном сказала Любовь Григорьевна, протянув руку ладонью вверх, и отошла на задний план к своему столу.

Учительница прокашлялась и, уткнувшись взглядом в пожелтевший карниз над потолком, начала:

— Во вторник я попросила Федю остаться после уроков, чтобы поговорить с ним. Дело в том, что Федя... В последнее время, я стала замечать, что он спит на уроках…

— Поэтому вы его ударили? — не выдержал Владимир Семёнович и полоснул лезвием зрачков лицо учительницы. — Такие люди, как вы не должны допускаться к работе с детьми.

— Какие люди? — трусливо переспросила Валентина Ивановна и поправила сползшие очки.

— Не побоюсь этого слова, неадекватные! — спокойно отчитал Владимир Семёнович.
Директриса, распахнув тревожно глаза, кивала головой и поглядывала испуганно, то на Фединого отца, то на учительницу.

— Я всё же не понимаю, почему вы позволили себе ударить ребёнка? Как вы предлагаете решить этот вопрос? Я хочу, чтобы вы понесли за это наказание. — продолжал Владимир Семенович. — Либо мне придется решать этот вопрос с вышестоящим руководством, тогда проблемы будут у всех.

Директриса встревожилась:

— Что вы, что вы! Я с вами полностью согласна, произошедшее недопустимо!
— С Федей никогда не было никаких проблем. — всунулась вдруг Светлана Леонидовна. — Мне на него ни один учитель не жаловался.

— Вот. — поддержал её Владимир Барсучков. — Может дело, всё же в вас? — он презрительно глянул на испуганную хрупкую учительницу.

— Федя спит на уроках, так не должно быть! Я здесь ни причём. — нервно, чуть ли не прокричала Валентина Ивановна.

— Не понимаю, что вы хотите сказать? Что я плохой родитель, который не даёт сыну спать дома? — Владимир Семёнович возмущённо поднял брови и взглянул на Валентину Ивановну. — Может, вам стоит пересмотреть свои планы на будущее? Вы уверены, что работа с детьми — это ваша стезя?

— Насколько мне известно, Федя после школы помогает отцу в роли санитара-добровольца. — сказала классный руководитель. — Естественно он устаёт. Вы могли бы проявить понимание.

— Я не знала. — Валентина Ивановна удивилась, и в глазах её проблеснуло сожаление.

— Тем более, у Феди такая ситуация в семье... — Светлана Леонидовна робко взглянула на Фединого отца. — Рома, старший сын, в тяжёлом состоянии, после аварии. — сказав это она тут же поняла, что проявила бестактность, по отношению к Владимиру Семеновичу, и мельком глянула на недовольное ее замечанием лицо Любови Григорьевны. Она смотрела на нее с упреком и разочарованием.

Вспомнив о Роме, Владимир Семёнович моментально сделался грустен. Он вздохнул и потёр лоб. Какое-то наигранное, не свойственное Фединому отцу поведение вдруг пропало, а на его место выступила беззащитность и растерянность.

— Я же не знала, он ничего не говорил! — не замечая этих подробностей, продолжала восклицать озадаченная учительница.

— Мы говорим сейчас о том, что вы позволяете себе бить учеников, и хотите остаться безнаказанной. — внутри у Владимира Семёновича всё клокотало, но он мужественно взял себя в руки.

Заикаясь и спотыкаясь, зацепив угол стола, директриса выбежала из-за спины Светланы Леонидовны:

— Уважаемый Владимир Семёнович, не переживайте! Мы примем меры. Обязательно примем! Не сомневайтесь.

— Что же это, в самом деле, происходит, Валентина Ивановна? — подошла к учительнице директриса. — Бить ученика! И за что? За то, что он закрыл на пару секунд глаза? А может быть ваши уроки построены таким скучным образом, что ребятам только и остаётся, что засыпать? Вы бы лучше попробовали найти с учениками общий язык.

Любовь Григорьевна говорила манерно и жеманно, хлопая ресницами. Учительница ничего не могла сказать в свою защиту. Четыре пары глаз смотрели на неё с осуждением.

— Нет, но почему вы не сообщили о своём недовольстве Светлане Леонидовне, классному руководителю Феди? Не позвонили Владимиру Семёновичу? В конце концов, вы могли сообщить об этом мне. Но вы решили, что вам всё позволено!

Любовь Григорьевна развела руки и, как довольная тигрица, отошла к столу.
— Вы у нас без году неделю работаете, а уже такое вытворяете. Что же от вас дальше ожидать? — директриса покрутила головой, смотря на свои туфли. — Нет, так дело не пойдёт. Я думаю, мы этот вопрос будем решать.

Любовь Григорьевна кивнула головой Фединому отцу, и они друг друга поняли.
— Зайдите ко мне после уроков. — вежливо, но высокомерно, сказала директриса Валентине Ивановне. — А сейчас, если я не ошибаюсь, у вас математика в 8 Б?
Федя не проронил ни слова. Как зритель он спокойно и заинтересованно наблюдал за происходящим. Лишь изредка он, почесывая макушку и шмыгая носом, напоминал о своём присутствии. Валентина Ивановна была разбита и обескуражена. Ей хотелось упасть на колени и просить прощения, лишь бы её не уволили с работы. Но директриса, заметив озадаченность учительницы, бесцеремонно открыла дверь и чуть ли не силой, выпроводила её в коридор. Владимир Семёнович взглянул на часы и сказал, что ему пора. Он, конечно, соврал, чтобы не выслушивать женских разговоров и причитаний от директрисы и классного руководителя Феди.

— Да-да, конечно. Не будем вас задерживать. — лебезила, улыбаясь Любовь Григорьевна.

Владимир Семёнович вежливо попрощался и спешно вытолкал Федю в коридор. Молча взглянув на пробежавших мимо него школьников, Владимир Барсучков поправил воротник пальто и недовольно уставился на сына.

— Ты на меня злишься? — спросил Федя.

— Дома поговорим. — Владимир Семёнович сделался серьёзен и холоден.

— Тогда, зачем ты меня защищал? — усмехнулся Барсучков.

— Потому, что ты мой сын. — сказал Владимир Барсучков, не глядя на Федю, и молча ушёл домой. Федя посмотрел вслед отцу и отправился на урок. Вечером его должен был ждать неприятный разговор с родителями, но он не состоялся. Владимира Семёновича вскоре вызвали в больницу. Федя же отсидел уроки и пошел домой, по пути, десятый раз подряд, обсуждая с другом разговор с Чулком.

— Круто ты её проучил! — расхваливал друга Игорь.

— Да, мне и врать не пришлось. Она такая глупая — даже не отрицала, что ударила меня.

— Вот, дура! — засмеялся Игорь. — Интересно, что ей теперь будет?

— Не знаю. Мне все равно, сама виновата! — торжествующе говорил Федя.

Несмотря на видимую беспечность, у него, где-то глубоко в груди, что-то скреблось и скрипело, как ржавые петли старой калитки. Радость отмщения не принесла лёгкости. Федя злился на Валентину Ивановну за это ещё больше. С грустью и досадой он пинал ногами осенний мусор.

— Ты бы видел, как Любовь Григорьевна выплясывала перед моим отцом. Смешно даже было смотреть. — самодовольно, но расстроено уже рассказывал Федя.

— Ну, ещё бы. — Горшков многозначительно хмыкнул. — Твой отец столько денег отваливает на всякие ремонты и экскурсии, как никто другой.

Укутавшись в шарфы и куртки, ребята шли по дорожке из почерневших жухлых листьев. Холодный ветер лупил Федю по ушам и раскидывал волосы, вынуждая сожалеть о потерянной шапке. Разумеется, у него имелись и другие шапки, но он оставался верен той, которую потерял.

— Ну знаешь, мне тоже достанется сегодня. — печально заметил Федя.

— А тебе за что?

— Наверное, за то, что спал на уроке. — Барсучков тяжко вздохнул и возвёл глаза к небу. — Меня спасёт только чудо.

Друзья добрались до перекрестка и разошлись в разные стороны.  Федя неспеша дошел до больницы и, покурив на пожарной лестнице, направился к брату. Войдя в палату, он растерянно приостановился у входа и медленно закрыл за собой дверь. Он увидел маму, сидевшую у кровати Ромы, и державшую его за руку. Похудевший Рома был неподвижен и безответен. Как очищенная от кожуры, бледная картошка, он лежал на больничной койке.

— Что случилось? — обратился Федя к маме. — Как он?

Мария Васильевна вздрогнула и оглянулась на младшего сына. Глаза её были красные и заслезлённые.

— Твой отец позвонил, сказал, что Рома пришёл в себя. Я сразу же приехала, отпросилась с работы. Но Рома находился в сознании только пару минут. Я его застала уже таким. — глаза Марии Васильевны заплыли слезами, голос задрожал, а слова выскакивали изо рта, как неуклюжие лягушки.

Сглотнув клубок нервов, она безучастно спросила:

— Ты сам-то как?

— Я нормально. — махнул рукой Федя и подошёл к брату с другой стороны кровати, что бы мать не учуяла свежий запах сигарет. — Не переживай, мам, если он очнулся, значит скоро снова придёт в себя. Это хороший знак.

— Правда? — из губ Марии Васильевны вырвался нервный горький смешок, а в глазах проблеснула надежда. — Хоть бы так. Ты в этом лучше разбираешься, чем я.

Мария Васильевна пощупала Федю за руку и притянула ближе к себе.
Федя сказал не правду. То, что Рома очнулся, ничего не означало.

— Я сейчас вернусь. — сказала Мария Васильевна, взяла сумку и вышла из палаты.
Федя нагнулся и стал рассматривать лицо брата. Жёлто-белёсый, словно намазанный мукой, Рома лежал на левом боку с вытянутыми руками. Под глазами его чернели расплывающиеся синяки. Глазницы и щёки ввалились, нос стал тонким и острым. Федя наивно попытался разбудить брата. Сначала он позвал его по имени, а затем немного потряс за плечи. Но Рома был, глух и неподвижен, как сушёный кабачок. Совсем впав в уныние, Федя вдруг вспомнил, что недавно научился меняться телами с предметами и людьми. Чтобы порадовать маму, он решил попробовать поменяться телами с братом. Он думал, что, если у него всё получится, то он сможет притвориться старшим братом, ненадолго пришедшим в себя. Внутри у Феди всё затрепетало от волнения, ведь он ещё никогда не делал этого в своём времени, без присмотра учителя. А вдруг, что-то пойдет не так, и он останется запертым в неподвижном теле брата навсегда? Федя быстро разогнал плохие мысли и взял Рому за руку, чтобы придать больше сил заклинанию и в полголоса произнёс:

— Заклиню всеми силами природы, пусть я обменяюсь душой с моим братом Ромой Барсучковым, которого вижу перед собой. — затем он сказал непереводимую фразу.
Сказав последнее слово, Федя почувствовал слабость и лёгкость. Его тело стало, словно, распускается на нити, как вязаная жилетка. Через пару секунд картина мира заплыла чёрным туманом, и Федя оказался в темноте. Все чувства — слух, зрение, осязание, обоняние и вкус — у Феди разом пропали. Через какое-то время он понял, что оказался в теле брата. Непонятные мелкие звуки защекотали его слух. Это был Рома. Оказавшись в теле Феди, он поднялся с пола и оглядел себя. Будучи более сообразительным, в отличие от младшего брата, Рома быстро понял, что произошло. Схватившись за голову, он издал удручающий стон. Федя беспомощно слушал, как Рома ходит по палате, что-то ищет и осматривается. Пробормотав себе что-то под нос, Рома подошёл к своему неподвижному телу и сказал вполголоса:

— Федя, зачем?! Я теперь не смогу вернуться, потому, что я слишком слаб!

Реакция старшего брата сбила Федю с толку. Он и ответить-то Роме ничего не мог.

— Ладно, такова, должно быть, моя судьба. — продолжил Рома сбивчиво и торопливо. — Возможно, мы говорим в последний раз! Не знаю даже, что сказать. Ты, наверное, удивился, почему я в поезде находился в тот злосчастный момент? А я не был ни в каком поезде! Ты говорил про лес тридцати шести секунд…

Задрав рукав на левой руке, Рома наткнулся на клеймо:

— Слон? — по голосу брата Федя понял, что Рома крайне удивлен.

В палату вошла Мария Васильевна. Она, не глядя на Федю, поставила сумку на стул, и хотела пройти к кровати старшего сына. Но Рома, находившийся в теле Феди, замер на минуту. Он смотрел на свою мать, как будто не видел ее вечность. Он заплакал, как маленький и кинулся ее обнимать.

— Мама! Мама! Я так скучал! — говорил он.

Мария Васильевна оторвала от себя сына и взглянула на него удивленно:

— Федя, что с тобой?

В этот момент в палату вошел Владимир Семёнович. Рома сразу же умолк. Словно вспомнив, что происходит, он испугался и мигом отвернулся. Мария Васильевна подошла ближе к старшему сыну и присела у кровати.

— Что-то случилось? — спросил Владимир Семёнович, внимательно глядя то на жену, то на спину младшего сына.

Рома промолчал. Тогда Владимир Семёнович развернул Федю к себе и попытался заглянуть ему в лицо. Тот остался стоять с опущенными глазами и с опущенной головой.

— Да что с тобой такое?! — раздражённо сказал Владимир Барсучков и потряс Федю за плечи.

В этот момент Федя, наконец-то, догадался, что Рома ждёт, когда его брат уже вернёт души на свои места. Владимир Семёнович нервно обмерял взглядом младшего сына и уже хотел ругаться, когда Федя вдруг поднял глаза:

— Соринка в глаз попала. — без эмоций ответил он, уже находясь в своём теле.

Раздался звук прямой линии сердца. Владимир Семёнович кинулся к Роме. Как оглушённый, Федя остался неподвижен и смотрел вперёд. В дверях показался высокий желтолицый человек в чёрном длинном плаще, подол которого был измазан свежей грязью. На осунувшемся помятом лице виднелась справой стороны лилово-синяя гематома и ссадина…