Созвездие Синего слона. Глава 27 Призраки прошлого

Вернувшись домой, Федя тихо пробрался в свою комнату и, по обыкновению, сбросив свою грязную порванную одежду прямо на пол, завалился спать.

Утром Мария Васильевна проводила мужа на работу и обратила внимание на Федины грязные ботинки. Грязные они были настолько, что она не сразу поняла, чья это вообще такая грязная обувь и откуда. Нагнувшись, она брезгливо взяла один ботинок в руку и, узнав его, ужаснулась. Женщина точно помнила, что накануне вечером помыла всю обувь, и ботинки Феди тоже, но наутро они снова обросли грязью. Догадавшись, что сын опять уходил гулять ночью, Мария Васильевна с решительным настроем направилась в его комнату. Вдохновленная гневом она без предупреждения открыла дверь и включила свет. Федя перевалился на бок и проревел:

— Мам, у меня каникулы. Дай поспать!

После этого он накрылся одеялом с головой и продолжил спать. Вид чумазого сына так обескуражил Марию Васильевну, что она ничего не могла сказать, забыв обо всем на свете. Весь перепачканный сажей, и без того смуглый Федя, теперь напоминал гуталинового негритенка. Какое-то время, словно в забытьи, Мария Васильевна молча смотрела на вымазанную сажей и грязью постель и на кучу вещей в центре комнаты. Сил ругаться с сыном у нее уже не осталось. Мария Васильевна собрала его грязные лохмотья, выключила свет и закрыла за собой дверь. Однако Феде больше не спалось. Всю ночь, сквозь сон он чувствовал тошноту и усердно пытался спать, не обращая на нее внимания. Ему снились странные сны про каких-то уродов и смерть. Почти до обеда Федя валялся в кровати, надеясь отлежаться, но признаки отравления не проходили. К трем часам по договоренности с отцом Федя должен был идти в больницу. Федя встал, пошел в ванну, умылся и увидел в зеркале пугающе бледно-зеленое лицо, однако же ему было так плохо, что внешний вид его вообще не интересовал. Когда он оделся и собрался выходить, перед ним возникла более существенная проблема: у него не было куртки, ведь свою он изорвал в лесу. Вспомнив про вещи брата, Федя полез в гардероб и нашел там его пальто. Рома всегда выглядел аккуратно и элегантно, как и Владимир Семёнович. Федя же наоборот, одевался исходя из удобства. Набросив на плечи чёрное пальто брата, Федя посмотрелся в зеркало и не узнал себя. Он увидел в отражении интеллигентного стройного парня, с четким красивым силуэтом. «Вот это да!» подумал Федя, крутясь перед зеркалом и оглядывая себя.

— Только попробуй его изорвать, я тебя убью! — с показушной строгостью сказала Мария Васильевна, направляясь на кухню. Но вдруг задумчиво остановилась в дверях и, взглянув на сына, пустила слезу. Федя заметил это.

— Мам, ну перестань. Ну, хочешь, я не буду его брать? — вяло сказал Барсучков.

— Лучше ты износишь, чем моль съест. — махнула рукой женщина и ушла в кухню готовить обед.

Федя постоял в дверном проходе кухни, наблюдая за тем, как Мария Васильевна в фартуке нарезает лук. На плите кипел бульон, и запах от него распространился по всей квартире. Окна в кухне запотели от тепла, и по ним струйками стекала влага. Из приоткрытой форточки подуло сиротливым холодом улицы. Намотав на шею полосатый шарф, Федя вышел из квартиры. В тёмном подъезде к запаху бульона добавился запах сырого снега. Открыв скрипучую дверь, Федя вышел на улицу и в задумчивости остановился. Разноцветные облезлые лавочки, покрытые мокрым снегом, одиноко стояли напротив друг друга. Серые ступеньки крыльца заволокло прозрачным подтаявшим льдом. Мокрый холодный воздух иглами проникал в лёгкие, вызывая на коже колючие мурашки. Взбодрившийся Федя сунул замерзающие руки в карманы пальто и вдохнул уличный воздух полной грудью. Он заметил, что от морозного воздуха ему полегчало, и тошнота почти исчезла. В белых от снега переулках, проносился тонкий колючий ветер, словно обезумевший от страха вор спасается от погони. Барсучков сбежал по ступенькам и не спеша направился к человеку, от которого у него никогда не было секретов. Пройдя два квартала, Федя нырнул в подъезд жёлтой облупившейся пятиэтажки и поднялся на последний этаж. Дверь пятнадцатой квартиры открыл Горшков. Волосы его взъерошено торчали на затылке, глаза слипались. По хмурому выражению его лица, Федя понял, что друг не особо рад его видеть.

— Привет. — настороженно сказал Игорь. — Тебе чего?

— Привет. — мрачно ответил Федя, заметив какой-то холод и отчужденность во взгляде и голосе друга.

— Кто там? — послышался из квартиры женский голос.

— Это ко мне! — крикнул, отвернувшись, Игорь, затем снова уставился на Федю, уже знакомым, более дружелюбным взглядом.

— Чего делаешь? — спросил Федя развязно, заглядывая в квартиру, как он делал это всегда.

— Да ничего. — ответил Горшков и, как бы немного загородил собой вход.

— Мамка дома?

— Ага.

Они оба замолчали, а затем оба заговорили одновременно.

— Выглядишь не очень. — заметил Игорь, но Федя уже начал говорить, и не услышал этого. Он сказал:

— Пошли, пройдемся.

Задумавшись на секунду, Игорь накинул куртку, взял ключи с полки, и выбежал в подъезд.

— Я в магазин. — крикнул Горшков, прежде чем закрыть дверь. Через несколько минут друзья уже шли по главной улице, и, как и раньше, обсуждали последние новости. Федя унылый и бледный мало говорил и больше слушал. Горшков развеселился немного и стал более разговорчив. Под ногами чавкал размякший снег, превратившийся в кашу. За разговором Игорь не заметил, как Федя завернул в сторону городского кладбища. Главная улица сузилась и перетекла в кривенькую старую дорогу, уложенную бетонными плитами. Когда ребята подошли к чёрным чугунным воротам кладбища, Горшков остановился и удивленно спросил:

— А зачем мы сюда пришли?

— Брата хочу навестить. Не против? — не глядя на друга, Федя медленно подошел к черным воротам и повис на них, просунув лицо в промежуток между прутьями. Испуганным онемевшим взглядом он смотрел на могилы.

В детстве Барсучкова никто не умирал, но он часто ходил мимо этих ворот, и ему представлялось, что они ведут прямо в ад. Когда в летнюю жару песок нагревался от солнца, и в воздухе появлялся запах горячей земли и гудрона, Феде чудилось, что это пахнет смолой и адским пеклом по ту сторону ограждения. Ворота с острыми пиками на концах, казались маленькому Феде высокими и страшными. А толстая стена из крупного кирпича, ограждающая территорию кладбища, казалась бесконечной и громоздкой во всех направлениях. Время оставило на ней живописные дыры, сколы и пятна. Не смотря на то, что стену регулярно красили белой краской, следы плесени и ржавчины всё равно проступали на её поверхности. Летом стена выглядела ослепительно-белой. Даже ночью она выделялась ярким пятном. Теперь же, когда под ней лежали сугробы, стена померкла и пожелтела.

Игорь медленно подошел к Феде.

— Мне одному страшно было идти. Ты же знаешь. — сказал Федя, услышав шаги за спиной, и со скрипом отворил тяжёлые ворота. — Я кладбища боюсь.

Все дорожки на территории кладбища замело снегом. Голубые памятники выглядывали на двух живых гостей, укутанные шубами сугробов из липкого снега. Среди сотен лиц, Федя сразу нашёл брата, хотя раньше он не понимал, как люди могут быстро разобраться, в какую сторону идти на кладбище. Федя и Игорь протиснулись между тесно стоящими оградками и пробрались к заваленной снегом молодой могиле. На голубом фоне, прикрученная двумя болтами, висела чёрно-белая фотография Ромы из школьного альбома. Эта фотография не нравилась ни Роме, ни Феде, но ее любила Мария Васильевна. Двое ребят стояли напротив могилы, и каждый думал о своем. Игорь искал в голове предлог, что б быстрее уйти с кладбища. Он считал, что Барсучков спятил, и начинал его бояться, как боится всякий нормальный человек психически нездорового. А Федя думал о брате. Он вспоминал день похорон, босоногого старца в рубахе, его смех и Рому, видневшегося из гроба. «Меня тошнит от этого вранья! И я, и отец прекрасно знаем, что могила пуста. Он обманул всех, в гробу лежит картонная кукла, а несчастное тело брата плавает в непонятной жиже в несуществующем лесу».

— Смотри, какой урод! — вдруг сказал в пол голоса Игорь и кивнул головой в сторону на странного человека у соседней могилы. Федя взглянул на него и сразу узнал. Чёрный плащ мужчины снизу был измазан грязью, телосложение казалось несуразным, руки и ноги выглядели несоразмерно. Незнакомец повернул голову в сторону Феди, и тот увидел его безобразное лицо с ссадиной и синяком. Оно отдавало болезненной желтизной. Широко открытые глаза казались слепыми из-за мутной роговицы.

— А я его знаю. Он говорил со мной в больнице. — сказал Федя Игорю, не сводя глаз с мужчины. — Сейчас вернусь.

Игорь лишь проводил друга шокированным взглядом, не осмелившись его остановить. Федя уже был далек ему, как знакомая коробка с незнакомым содержимым.

Подойдя к странному высокому человеку в черном плаще, которого он обозвал для себя, как «свидетеля смертей», Федя сказал:

— Вы нашли, кого искали?

Мужчина повернулся всем туловищем к Феде и уткнулся белёсыми глазами ему куда-то в макушку.

— Нет. Он все время прорывает пространство-время. Но скоро он станет более стабильным. Скоро он сможет перемещаться только при помощи ног и только в одной плоскости пространства. Тогда не сбежит. Чем дольше он здесь, тем больше у него шансов остаться тут навсегда.

— И что будет, когда вы его поймаете?

— Тот, кто побывал в этом мире, не должен вернуться назад.

— Но, я астроном, разве не должен указать ему путь домой? — Федя растерянно усмехнулся.

— Ты, как и подобные тебе, ошибка природы.

Федя удивленно раскрыл глаза, не зная, стоит ли ему оскорбиться этими словами или нет.

— С тобой что-то не так. — сказал свидетель смертей, пристально глядя на Федю. — Что ты сделал?

Услыхав последний вопрос, Федя обомлел, его бросило в жар, потом в холод, словно душа, от ужаса, отделилась от его тела. Он испуганно помотал головой и поджал губы.

— Что ты сделал?! — выкрикнул мужчина, не меняясь в лице.

— Ничего! — весь дрожа от страха промямлил Барсучков, глядя в мутные глаза собеседника.

— Ты умрешь! — крикнул он вдогонку Феде, поспешно убегающему прочь, забыв про друга.

Игорь, наблюдавший весь их разговор издалека, ничего не понял и побежал догонять Федю. Нагнав его у ворот кладбища, Грошков схватил его за плечо. Федя вздрогнул и резко, чуть не поскользнувшись на снегу, повернулся к Игорю, с глазами полными ужаса. Горшков тоже напугался до дрожи, сам не зная чему, и оглянувшись по сторонам, полушепотом спросил:

— Это кто такой? Чего ему надо?!

— Да я обознался. — растерянно ответил Федя.

И видя, что друг ему не верит, и ждет объяснений, ощупывая его лицо беглым взглядом выпученных глаз, резко и порывисто добавил:

— Никто! Никто! Какой-то сумасшедший.

Федя посмотрел вдаль, откуда они только что ушли, но свидетель смертей стоял где-то далеко за деревьями, и нельзя было его увидеть на таком расстоянии. Федя развернулся и вышел с кладбища, Горшков выбежал за ним. Какое-то время они шли молча. Барсучков был напуган, а Игорь не знал, что ему сказать, потому что не знал правды. Игорь взглянул на часы и сказал, что уже без пятнадцати три, и что он должен купить молока и идти домой. Рядом с продуктовым магазином друзья разошлись, особенно холодно расставшись. К своему несчастью, Федя не придал этому значения, потому что думал о своем. Через несколько минут Федя добежал до больницы. Сдав пальто и шарф в гардероб, он поднялся на второй этаж и направился в кабинет отца. Коридоры больницы были пустыми и гулкими от шагов. Федя мучился от снова усиливающегося чувства тошноты и боли в желудке, которая становилась все сильнее и растекалась по всему телу ужасающим жжением, как будто лава текла по его жилам. Больше всего Федю пугала неизвестность последствий его поступка и слова свидетеля смертей о том, что он умрет. Он не знал, что будет с ним дальше, и это казалось хуже всего. Ведь когда болеешь известной болезнью, знаешь, что тебя ожидает, и какие лекарства можно принять. Теперь же Феде оставалось только надеяться на благополучное разрешение. За окнами падали, слипшиеся от влажности, комки снега. Федя ощутил головокружение и заметил, что звук его шагов словно раздвоился. Он остановился и оглянулся. По мрачному коридору уверенным спокойным шагом к нему приближался Мирцам. На лице его виднелась страшная рана, из которой все еще сочилась кровь. Она выглядела так, словно после ее появления не прошло и получаса. Мирцам остановился в двух метрах от побледневшего Феди, словно заметив, что с ним что-то не то. Он настороженно и строго глядел на него. Впервые за все время Федя видел беспокойство и озадаченность на лице Мирцама. Однако, как позже понял Федя, он переживал не за него, а за себя, ведь только Федя мог помочь ему вернуться домой.

— Еще готов помочь мне? — спросил он, рассматривая Федю, словно пытаясь понять, хватит у него сил и решимости. Непроизвольно в памяти Феди возникла их вчерашняя встреча с Мирцамом, и воспоминание это заставило Федю смутиться до такой степени, что в глазах его потемнело, и он почувствовал, будто стоит не на ровном и устойчивом полу, а на большом резиновом шаре. Федя опустил голову и закрыл лицо рукой, ожидая, когда его горячая кровь отступит от лица.

— С тобой что-то не то. — заинтересованно, но с презрением сказал Мирцам.

— Ты видел, что с твоим лицом? — сказал ему Федя, наконец, взглянув на него.

— Я не чувствую боль.

— Ты мог его уничтожить. Что тебя остановило? Милосердие тебе не знакомо. — спросил Федя, мучаясь от тошноты и смущения.

— Он сам скоро умрет. Да и ты, похоже, тоже. — с сожалением для себя добавил он.

Федя весь похолодел от этих слов. С мольбой умирающего он глядел в стеклянные холодные глаза Мирцама, имея чрезвычайно жалкий и болезненный вид. От Мирцама исходила такая мощная энергия жизни, что Федя еще сильнее ощущал свою ничтожность и близость к смерти.

— Нет. — прошептал чуть слышно Федя.

— Ты был в порядке. Что же случилось? — Мирцам медленно обошел Федю кругом, пристально рассматривая его и пытаясь разгадать.

Федя закрыл глаза и молча слушал звуки его шагов. Он почувствовал озноб, и зубы его стали безудержно стучать, как в лихорадке. На лице его выступила испарина, и Федя почувствовал, как по ложбинке спины его стекает пот.

— Что-то холодно мне. — снова промямлил Федя, услышав, как шаги Мирцама затихли напротив него. Он чувствовал его сильную энергетику, и знал, где он находится, не открывая глаз.

— Ты уже не сможешь помочь мне. — с досадой покачал головой Мирцам, безжалостно глядя на Федю, словно тот уже умер, но почему-то еще говорит. — Я чувствую, что твоя жизнь скоро прервется. — голос его раздался совсем близко.

— Нет, я смогу! — разозлено выкрикнул Федя, открыв глаза, и увидев его прямо перед собой. — Что нужно сделать?

Мирцам окинул взглядом бледного, еле держащегося на ногах Федю, будто прикидывая, стоит ли еще тратить на него время.

— Скажи, что ты видишь в небе? — с неохотой сказал он. — Подойди, посмотри в окно.

Но Федя не двинулся с места. Страх на его лице сменился уверенностью. Он опустил задумчивый взгляд и слегка улыбнулся уверенной спокойной улыбкой.

— Я вижу только ночью, но не знаю, как прочесть это. — спокойно ответил он. — Рат еще не рассказал нам.

— Он и не расскажет. Только ты сам сможешь научиться этому. И ты уже знаешь как.

— Да, я догадываюсь.

— Только бы не было слишком поздно. — задумчиво сказал Мирцам. — Теперь с тобой что-то не так. Готов спорить, ты умрешь прежде, чем поможешь мне.

Федя усмехнулся, приняв это за вызов.

— Тебя ищет какой-то странный тип, похожий на живой труп. Он сказал, что следит за тем, что б мертвые умирали. Сказал, что ты не должен вернуться обратно. — Федя все еще не мог смотреть ему в глаза и, что б скрыть это, отвернулся и прошелся к окну.

— Я знаю. — ответил Мирцам. — Шансов у нас с ним встретиться практически нет.

— Примерно так он и сказал. Он говорил, что ты преступник. Что ты сделал?

— Я пришел в мир мертвых.

— Сам пришел? Разве ты не заблудился? — удивился Федя, — Я думал, что ты оказался тут случайно.

— Я здесь искал одного… — он остановился, размышляя, нужен ли этот разговор и, обратив задумчивый холодный взгляд в окно, продолжил. — Одного своего друга. Он пропал без вести здесь, в загробном мире.

— И что, нашел? — без удивления спросил Федя, пытаясь поддержать нить хрупкого разговора.

— Нет. Но когда-нибудь, я вернусь сюда снова.

— Ты будешь смеяться, но, может ли быть такое, что я тот, кого ты ищешь? — вдруг сказал Федя неожиданно для самого себя.

Мирцам надменно усмехнулся и цинично или, даже с презрением, взглянул на собеседника. Феде стало так неловко, что он готов был провалиться сквозь землю. А он все глядел на него так неприятно, как на насекомое, что Федя стал озираться по сторонам, в поиске, куда бы приткнуться от этого взгляда. Усиливающееся чувство тошноты и связанная с ней слабость и боль отвлекли Федю от этого гнетущего взгляда, как спасательный круг, который не дал ему утонуть. Федя отвернулся к окну и оперся о подоконник руками.

— Смелое предположение. — сказал Мирцам.

За окном все еще падал снег. Яркий свет неба и белого снега, покрывшего землю, вызвали у Феди резкую боль в глазах и голове, будто кто-то бросил ему в голову топор и расколол его череп на куски, а в глаза насыпал битого стекла. Федя опустил голову, закрыл глаза и с силой сжал веки указательным и большим пальцем руки.

— Просто мне кажется, что мы с тобой давно знакомы. — объяснился Федя, снова глядя в окно, сощурив глаза. — Я чувствую это с первой встречи.

— Если бы ты знал, сколько было таких первых встреч! Ваш мир для меня ловушка временной петли. Я не могу выбраться отсюда, как будто бегу по замкнутому кругу.

Федя повернулся к собеседнику лицом и на секунду встретил задумчивый холодный взгляд с усмешкой, будто бы Мирцам смеялся над самим собой, над своей беспомощностью. Но усмешка быстро растаяла, и лицо его приобрело спокойное безразличное выражение, по которому нельзя было понять, о чем он думает или что чувствует. И это холодный высокомерный вид превосходства над всем окружающим больше всего шел ему и делал его лицо еще красивее и притягательнее.

— У того, кого я ищу, нет прошлого. Если от долгого пребывания здесь он стал человеком, он не имеет ни детства, ни юности.

— Это женщина? — вдруг спросил Федя, и ему показалось на долю секунды, будто что-то человечное проявилось в его взгляде вместе с едва уловимым испугом, в раскрывшихся сильнее глазах. Но это было так быстро, что Федя не мог понять, показалось ему это или нет. Он ничего не ответил.

— Я съел твою кровь. — сказал Федя, прямо глядя в глаза собеседника, и видел удивление и недоумение, которое ни с чем нельзя спутать, оно словно пробудило его от мыслей.

— Что?

— Это вышло случайно. Учитель хотел ее забрать. Я не знаю, зачем она нужна ему, но я испугался, что он может навредить тебе. Что теперь со мной будет? Из-за этого мне плохо? Я чувствую жжение внутри, как будто проглотил угли.

— Он впервые ранил меня, такого еще не случалось. Если ты выживешь после того, что сделал, я удивлюсь. — сказал он и робкая улыбка, которую он попытался сдержать, подернула его губы, однако же взгляд его оставался холодным и строгим. Феде показалось, что он тронут его поступком и почувствовал себя счастливым. Он был рад, что помогает ему, и желание указать ему путь усилилось в нем. Как бы Федя ни хотел остаться и продолжить разговор, но он пересилил себя.

— Мне пора, меня ждет отец. — проговорил Федя и, отвернувшись, пошел дальше по коридору. Несмотря на то, что разговор их мог иметь продолжение, Федя почувствовал, что должен уйти, потому, что он больше не мог терпеть эмоциональную напряженность от взгляда и близкого присутствия Мирцама.

Подойдя к кабинету отца, Федя обнаружил в дверях записку. Послание было адресовано Феде от отца, где говорилось, что Владимир Семенович отправился в соседний корпус, в стационар, поговорить с пациентом о предстоящей ему операции. Федя, вышел из здания через пожарную лестницу и, без верхней одежды, пробежался по мокрому, бьющему по глазам своей яркостью, снегу к соседнему корпусу. Отбив налипший снег с ботинок, Федя энергичным широким движением, какие были все его движения, распахнул дверь главного входа и забежал в здание. Как неудержимый шквал, не оглядываясь по сторонам и ни с кем не здороваясь, потому что был погружен в мысли, он направился по коридору. Охранник, увидев промчавшегося мимо парня, хотел его задержать, но узнав в нем сына главного хирурга, остановился, подергал плечами и принялся снова задумчиво ходить по коридору вестибюля.

Проходя мимо одной из открытых палат, Федя случайно бросил туда взгляд и невольно остановился. Медленно и тихо, чтобы не привлекать внимания, он подошел к двери. На кровати в палате сидела женщина, лет тридцати-тридцати пяти. Она смотрела в окно на падающий снег. Руки ее были сцеплены между собой и лежали на коленях. Федя с трудом узнал свою бывшую учительницу вне школьных стен. Он хотел незаметно уйти, но случайно шаркнул ботинком, и женщина резко повернула голову:

— Федя! — звонко сказала она. — Здравствуй!

Барсучков, которому и без того было дурно, весь покраснел от неловкости и не знал, что сказать.

— Зайди! Меня никто не навещает. У меня никого нет. — сказала Валентина Ивановна ласковым голосом.

Женщина сняла очки, протерла их платком, и надела обратно. Снова взглянула на Федю.

Тот шмыгнул носом и нехотя вошел в палату.

— Ты, как будто болен? — спросила она, с подозрением и беспокойством глядя на него.

— Да нет. Все нормально. — небрежно ответил он и глянул в окно.

— Присядь! — Валентина Ивановна похлопала рукой по кровати рядом с собой.

Барсучков подошел ближе, но садиться не стал. Он не любил сидеть на микробных больничных койках.

— Вы на меня не сердитесь разве? — спросил Федя.

Валентина Ивановна вздохнула и отвернулась в окно.

— Сама виновата. — сказала она и махнула рукой. — Я должна была держать себя в руках.

Федя рассматривал бедную одежду бывшей учительницы. Она была все в том же платье, в котором работала в школе. Длинная юбка, рукав три четверти, а на руках Федя заметил побелевшие, еле заметные шрамы.

— Откуда у вас такие шрамы? — нахмурившись, спросил Барсучков, и все внутри него задрожало от промелькнувшей в его голове пугающей и невозможной мысли.

Женщина словно очнулась от мыслей, взглянула на руки и задумчиво потерла предплечья.

— Когда-то в юности на меня напали собаки. — она поморщилась от неприятных воспоминаний. — Я… почти не помню этого.

Федя медленно присел на больничную койку и пристально, подозрительно взглянул на Валентину Ивановну. Женщина снова глядела в окно. Федя, дрожащей рукой дотронулся до запястья женщину и развернул его внутренней стороной к себе. На руке Валентины Ивановны была маленькая татуировка в виде мухи. Внутри у Феди словно все оборвалось.

— Нет, не может быть. — прошептал сам себе Федя. — Я не верю!

Он потерял равновесие и чуть не свалился с кровати, пытаясь встать. Замотав головой, он попятился назад. Голова у него закружилась, словно он оказался на краю высокого здания. Женщина непонимающе взглянула на Федю своим заботливым взглядом, той юной девчонки из леса, и этим еще больше дезориентировала Федю. Глаза ее были все такими же, как вчера, когда он поцеловал ее на прощание, и обещал найти.

— Нет! — закричал Федя, побледнев, как покойник, и, спотыкаясь, выбежал из палаты.

Он бежал по коридору, схватившись обеими руками за голову. Куда он бежал, он не видел. «Нет, нет! Как такое возможно?! Я не хочу!» Федя, с искаженным от ужаса лицом остановился на секунду и оглянулся назад, будто не веря, что все произошедшее правда. Но вон там была открыта дверь, где в палате сидела Валентина Ивановна. «Все правда!» с болью в душе осознал Федя и, задыхаясь, с заплетающимися ногами, словно пьяный, он побежал дальше, и вдруг столкнулся с отцом. Он врезался в него и свалился на пол. Владимир Семенович возмущенно посмотрел на сына.

— Что с тобой?! — отец за руку поднял Федю с пола и отвел к окну. Как сумасшедший, Федя все время оглядывался в конец коридора, на белую открытую дверь, откуда прорывался солнечный свет.

— Я видел Валентину Ивановну. Почему она здесь? — спросил он вдруг с такой претензией и злобой, будто отец его подстроил все это.

— Федя, какая Валентина Ивановна?! — Владимир Семенович поправил очки и непонимающе глядел на сына. — Ты бледен! Тебе нехорошо? Ты меня пугаешь в последнее время.

Федя с выпученными глазами, глядя перед собой, словно осознавал что-то страшное. Затем вскинул взгляд на отца, тревожный и злой. Федя весь вспотел, волосы его слиплись в сосули, но лицо оставалось бледным. Его пробивала дрожь.

— Со мной что-то не то. Да. Я, наверное, заболел. Кажется, отравился. — еле сдерживая слезы, отрывисто сказал он.

— Ну так отдохни. Я не настаиваю, что бы ты приходил сюда каждый день. Я только не хочу, что бы ты болтался без дела непонятно где.

Федя молча глядел перед собой на стену, облитую ярким солнечным отраженным светом, который лился из окна открытой напротив палаты. Вся эта палата, куда проскользнул удрученный взгляд Феди, казалась входом в рай. Она вся светилась так, что нельзя было различить в ней ничего и никого, кроме солнечных, желто-розовых вечерних лучей. Владимир Семенович решил, что сын не слушает его, и помолчав, добавил:

— Иди домой.

В другой раз слова отца обрадовали бы Федю, но сейчас он прибывал в состоянии, близком к сумасшествию. Ему было все равно, где находиться, потому, что плохо ему теперь было везде.