Легенды театра. Неразгаданная тайна актрисы

                МАРИЯ ЕРМОЛОВА   
 Вместо предисловия: гений почти всегда напрасно вымаливает у жизни частицу  обыкновенного счастья… Мария Николаевна никогда не была счастлива, хотя  никаких трагических событий в ее жизни не случалось. В одной из лучших  ролей  Ермоловой, божественной   античной поэтессы Сафо,  есть такие слова: «Я ставлю сладкий жизни кубок -и я его не пью».
     В самом центре Москвы, на  Тверском бульваре, любимом  месте прогулок москвичей, много интересного. Бульвар можно справедливо назвать театральным: на одной стороне возвышается массивное здание Московского Художественного театра им. М. Горького, почти напротив-  Драматический театр  им. А.С. Пушкина, в  здании этого театра  до революции находился  первый частный театр Анны Бренко, затем  легендарный Камерный театр. А рядом стоит двухэтажный      белорозовый особняк, старинный, бывший когда-то масонской ложей, в котором бывал, может быть, «Пьер Безухов». В этом доме и жила Мария Николаевна Ермолова с мужем, известным адвокатом  Шубинским и дочерью Маргаритой.
     В книге воспоминаний Т.Л. Щепкиной-Куперник «Дни мой жизни» читаем:  Москва эпохи моей молодости преклонялась перед нею, от мала до велика. Толпы молодежи ждали ее у театрального подъезда, когда она приезжала в какой0-нибудь ресторан, все бросались посмотреть на нее, если она входила в какой-нибудь магазин, приказчики покидали вех остальных покупателей и служили ей, как королеве. Громадной популярностью она пользовалась среди театральных служащих, и это благодаря   полному  отсутствию  надменности, манере общаться с людьми и своей доброте. Ее обращение со всеми было одинаково - от московского генерал-губернатора до последней театральной сторожихи».
   Мария Николаевна  была прекрасной оболочкой для своего великолепного гения, какой-то «небесный дух ,прикованный к земле». Необыкновенная скромность, предельная сосредоточенность на профессии делали  актрису загадочной.
   В  старинном  русском водевиле  звучит куплет: «Театр отец, театр мне мать, театр –мое предназначенье».  Маленькая  девочка , сидя с отцом в суфлерской будке, была  уверена, что она станет великой артисткой… ведь  в доме родителей, подвальчике на окраине Москвы, эти слова произносились часто и с благоговением при упоминании корифеев Малого тетра. Великом Щепкине, великом Мочалове, великом Садовском…
     Семья Ермоловых из поколения в поколение ,так или иначе,  была при театре. Одни из Ермоловых  были актерами, другие танцевали в кордебалете, играли в оркестре, служили при гардеробе, суфлерами, но театральным воздухом  дышали  все. В театре видели и главный интерес, и кусок хлеба, и смысл жизни.
   В августе 1862 года Ермолова была зачислена «казенной воспитанницей» в Московское театральное училище, но не в драматический класс, а в балетный. Балерины были более востребованы. Девять тяжелых лет провела Маша Ермолова в ненавистном балетном классе, мечтая о драматической сцене, зная назубок репертуар Малого театра. Юную Ермолову находили мало способной, невыразительной и внешне неинтересной. Однажды, в спектакле, где воспитанницы театральной школы исполняли роли эльфов и пажей, премьер Малого театра Самарин, поинтересовавшись, кто такая эта неуклюжая девочка, попросил   исключить  ее из числа исполнителей, сказав: «Какая некрасивая». Вот так! Несколько лет после этого Ермолова не появлялась на сцене.
       Если бы кто-нибудь мог предположить, что впоследствии тысячи людей будут  сотрясать стены театра, аплодируя и восторженно приветствуя  великую актрису, ее необыкновенный талант, голос, который исторгал у публики  священный трепет.
   А преклонявшийся перед ней Константин Станиславский писал: «Ее данные были исключительны. У нее была гениальная чуткость, вдохновенный темперамент, большая нервность, неисчерпаемые душевные глубины. Внешние данные Марии Николаевны были не менее замечательны. У нее было превосходное лицо с вдохновенными глазами, сложение Венеры, глубокий , грудной, теплый голос, беспредельное обаяние и сценичность, благодаря которым  даже ее недостатки превращались в достоинства».   
   Сочувствуя стремлениям дочери и  желая помочь ей, отец, старший  суфлер Малого театра, как и все актеры и служащие театра, имел право на  бенефис.  А значит,  мог  сам распределять роли   в выбранной им пьесе. Но в этом опытный Николай Алексеевич ошибся, дав дочери  роль разбитной, фривольно-кокетливой Фаншетты в водевиле А. Ленского «Жених нарасхват». Маша Ермолова в свои тринадцать лет не любила водевилей.   Они во всем противоречили ее внутренней природе. Определяя   амплуа , можно  сказать, что в ней дремал героико-трагедийный талант.  А на отцовском  бенефисе будущая звезда русской сцены  с треском провалилась. Она играла и пела неловко, натужно, выглядела неуклюжей и неестественной. Посмотрев спектакль,  актриса Малого  театра Надежда Медведева  произнесла фразу, снова ранившую дебютантку: « Девчонка нескладная». 
   Но мы знаем, как бывает, когда  вмешивается  его величество случай, и все меняется в, казалось бы, устоявшейся, пусть и неудачной жизни. Готовился  бенефис актрисы Надежды Медведевой. Ставили пьесу  Лессинга  «Эмилия Галотти» . На  роль Эмилии была назначена актриса Гликерия Федотова, но она  внезапно заболела и спектакль оказался под угрозой. Родственница  Маши Ермоловой просила бенефициантку посмотреть ее, и Надежда Михайловна,  не надеясь на успех, а скорее от безысходности, согласилась посмотреть   Ермолову. Но увидев  робкую девушку с серьезным  взглядом, и глубоким дивным голосом, Медведева вдруг изменила свое отношение к ней, что-то увидев и почувствовав. А потом вспоминала, что после первых же реплик  молодой актрисы у нее «пошли мурашки по коже».Маша роль знала  отлично ,  а доброе отношение известной актрисы, которую она боготворила с детства, окрылило  ее и она с блеском выдержала  этот экзамен. После первого же монолога Медведева, взволнованная, со слезами на глазах, воскликнула: «Вы будете играть Эмилию!».
    Художественное чутье Медведевой правильно оценило Машеньку, и день ее бенефиса был первым днем появления на сцене той, кто долгие годы был потом украшением и гордостью Малого  театра.
 В очерке  Марины Гаевской «Мария Ермолова» читаем воспоминания  Марии Николаевны Ермоловой: «…я не видела публики… Первая сцена прошла, я ухожу и слышу громкие аплодисменты и вызовы… Убежавши за кулисы, я зарыдала. Меня поздравляли, целовали… Молитва моя была  услышана, заветная мечта исполнилась… Я  актриса!». Я счастлива, нет- я счастливейший человек в мире».
    Но  Мария Ермолова все еще была воспитанницей  театральной школы. На помощь пришли  опять отец и Н.М. Медведева. Ей дали выступить в двух серьезных ролях в драмах  Л.А.Мея « Царская невеста» и В. Сарду «Месть женщины». Вопрос об ее зачислении в труппу Малого театра был решен.
  Первое десятилетие после дебюта Ермоловой в «Эмилии Галотти»  надо считать эпохой ее роста- и как человека и как артистки.  Вехой в ее искусстве можно считать роль Лауренсии в шедевре Лопе де Вега «Овечий источник».  Эта пьеса была поставлена в первый бенефис Ермоловой и этим выбором  она закрепила за собой роль артистки-трибуна, которую несла в течение всей своей творческой деятельности.
    Многие годы  бессменными партнерами  Ермоловой  на сцене были великие артисты Пров Садовский и Александр Южин-Сумбатов.
   Ее наивысшие роли были – Орлеанская дева, Сафо и Мария Стюарт…И пьеса «Орлеанская дева» и роль Иоанны, которую она считала самым светлым, самым чистым образом в мировой истории, вполне подходила ей и как артистке и как человеку. Эта роль явилась богатейшим материалом для применения всех свойств ее таланта – Мария Николаевна играла  в ней самое себя.  Подъем, с каким Мария Николаевна вела  одну из сцен, переходил  в трагический экстаз. Вспоминали, что  она  в одном из монологов, закованная в цепи, так  рванулась, что порвала цепь. Ее глаза видели все, что происходило за стенами замка и она отчаянно восклицала: «А я в  цепях!». Темперамент  и страсть ее были безграничны. Она взывала  к своему богу, моля его, превознося его, заклиная его: «Всесилен ты!» Ермолова простирала к небу скованные цепями  руки, металась по площадке, казалось, что вокруг рушатся стены…Напряжение в театре делалось почти невыносимым. Когда она сбрасывала с рук оковы и в ответ на слова солдата: «Победа!», летела прочь- в театре творилось что-то невообразимое. И это уже не был успех артистки , не восторг зрителя – это было соприкосновение с настоящим моментом гениальности.
      Когда на нее «находило» - она ничего не помнила. Раз как-то она репетировала сцену Анны у гроба мужа: его приносят в гробу, она откидывает покрывало, видит мужа –   и тут происходит сцена отчаяния. Помощник  режиссера, некий Кондратьев, человек, любивший пошутить, на этот раз объектом шуток решил избрать Марию Николаевну, и положил в гроб чучело обезьяны. Настал момент…Мария Николаевна  на генеральной репетиции превзошла себя, играла так, что кругом все плакали и сам Кондратьев, растроганный и пристыженный, подбежал  к ней в кулисах и стал просить прощения за свою глупую шутку.
-За какую?- спросила она его, вся еще дрожавшая от волнения. Мария Николаевна не видела обезьяны. Перед ней в гробу  лежал ее возлюбленный муж, и его она- видела!
    Сойдя со сцены, где она только что бушевала, исходила слезами, озаряла любовью- Мария Николаевна вдруг становилась измученной статуей, молчаливой и ушедшей в себя. Такой ее изобразил на известном портрете Валентин Серов… Величественной, неприступной и ,  вместе с тем-трогательно беззащитной.
   В Москве в то время самой популярной портнихой была Надежда Ламанова.
Она обшивала и аристократок, и московских актрис. У нее одевалась и  Мария Николаевна Ермолова.
    Жены московских купцов, которых часто брали “за красоту”, заполняя вечерами ложи Малого театра, поражали всех сиянием своих драгоценностей и белоснежных плеч. Насмотревшись на изысканные туалеты Марии Николаевны,  они требовали у Ламановой шить им платья “точь в точь” как у Ермоловой. Но вот беда, то, что так непринужденно и изысканно смотрелось  на стройной фигуре Марии Николаевны, совершенно не  украшало их пышные формы...
    Все попытки портнихи- художницы объяснить  это московским красавицам ни к чему не приводили…
    Надо сказать, что сама Мария Николаевна  одевалась очень просто, только  всегда от всех ее вещей веяло тончайшим, нежным запахом духов.
     Татьяна Львовна Щепкина-Куперник, дружившая с дочерью актрисы и жившая  вместе с  семьей Марии Николаевны, вспоминала в своей  книге  «Дни моей жизни»:  «Частная жизнь Марии Николаевны шла как-то по инерции. Она с неохотой бывала в обществе. Я не помню ее иначе, как молчаливой,  кутающейся в ангорский платок, смотрящей глазами «из другого мира» на окружающих. Она немногословно отвечала на вопросы, никогда не задавая их сама. Никогда не говорила лишних и банальных слов, ненавидела  лесть; даже от  самых искренних восторгов боязливо сторонилась, точно не хотела благодарности за то, что играла так не потому, что хотела, а потому, что иначе не могла.
    В личной жизни Мария Николаевна не была счастлива и думая о ней, я всегда вспоминаю слова Сафо: «Я ставлю сладкий кубок жизни – и я его не пью».   Когда приходила земная жизнь и ставила  перед ней этот сладкий кубок личного счастья- она поступала как  великая Сафо – она его не пила.
    Ермолова была величайшей русской трагической актрисой. И- это уже мое мнение- превосходила силой и Элеонору Дузе,  и, разумеется, Сару Бернар».
    В 1920 году был торжественно отпразднован 50-летний юбилей творческой деятельности Ермоловой. И Москва единодушно чествовала актрису, и этот юбилей превратился  в праздник всех московских театров. Марии Николаевне Ермоловой  первой было дано звание «Российской  Народной  Артистки»
 И   в конце хочется привести  цитату из очерка Марины Гаевской: « Такой, до конца неразгаданной тайной она осталась для всех: и для тех, кто знал ее лично, и для многочисленных поклонников и для столь же многочисленных исследователей».   
 А для нас- она останется богиней с портрета Валентина Серова. Великая русская актриса
 Мария Николаевна Ермолова.