Созвездие Синего слона. Глава 36 Отчуждение

Небо сияло ослепительной синевой. Где-то с другой стороны здания светило послеполуденное солнце, но его не было видно. В окно дул прохладный ветер. Федя любил закрывать глаза и втягивать ноздрями воздух с улицы. Он представлял, что стоит у моря, а шуршание деревьев за окном казалось ему шелестом волн. Феде до тошноты все опротивело в этом месте, но жаловаться он не мог, ведь он оказался тут по собственной воле.

После долгих попыток вернуться к нормальной жизни, Федя понял, что сам он не справится. Он долго думал обо всем, что случилось, винил себя, винил отца, пытался понять его, но не мог. Федя погрузился в депрессию, но депрессия его была не спокойной, она словно сжигала его изнутри. Что-то внутри него постоянно тревожило его и мучило, не переставая ни на секунду. Он словно выгорал. Он не хотел ни есть, ни спать. Он перестал видеться с друзьями и знакомыми, неделями не выходил из дома. Отец, видя страдания сына, просил у него прощение за все, и Федя видел, искренность отца, и верил ему, но это ему не могло помочь. Единственное чего он хотел — забыть все и ничего не чувствовать.

Однажды отец вошел к сыну в комнату и увидел, как тот лежит на кровати и смотрит в потолок. Федя подобно мертвецу, лежал неподвижно и не заметил отца. Остекленевший взгляд его ничего не выражал, лицо было бледное и страшно-безразличное. Владимир Семенович постояв в дверях, тихо прошел и сел на край кровати. Беспокойно он осмотрел сына и отвернулся.

— Что тебя мучает? Что мне сделать? — спросил он и взглянул на сына. Федя не, глядя на него, ответил:

— Ничего. Я просто трус и ничтожество. Он верил в меня, верил, что я помогу ему.

Владимир Семенович нахмурился и, тревогой округлившимися глазами, уткнулся в темно-синее в клеточку покрывало, на котором лежал Федя. Он словно оскорбился, вдруг что-то осознав для себя. Из окна падал тусклый рассеянный свет пасмурного дня.

— Не думал, что ты так привяжешься к нему. — сказал Владимир Семенович.

Федя с яростью взглянул на отца и, приподнявшись, сказал:

— Думай, что хочешь! Мне все равно.

— Он для нас всего лишь средство для достижения цели, также, как и мы для него. Это все равно, что пожалеть червя, которого нужно насадить на крючок, что б поймать рыбу и не умереть от голода. Да что ты думаешь, он разве человек? Разве можно жалеть его? Он этого не достоин. Он по другим законам существует! Это у нас моральные нормы существуют, а у него нет. — Владимир Семенович говорил нравоучительно и спокойно, остановив задумчивый взгляд на спинке кровати. Федя же смотрел на него беспокойным пораженным взглядом.

— Что ты говоришь?

— Не думай, что ты особенный, что он выбрал тебя и лишь к тебе обращался за помощью. Кроме тебя и Ромы в мире полно таких же астрономов, как мы. Среди них наверняка было несколько из звездной пыли большого пса или слона.

Федя требовательно смотрел на отца и тот, заметив оживление и заинтересованность сына, продолжал:

— Наверняка, каждый раз прорывая пространство-время, он оказывался в разных местах, возле таких же астрономов, и просил их о помощи. И каждый из них мог думать, что он обязан ему помочь, и каждый верил, что лишь он на это способен. Он взвалил этот груз ответственности на твои плечи, на плечи пятнадцатилетнего мальчишки, на плечи моего сына. Он манипулировал тобой, делал все, что б добиться того состояния, в котором ты пребываешь теперь, что б ты указал ему путь. Что бы был готов на все. Я презираю его за это и ненавижу. Он получил по заслугам, я ни о чем не жалею! Надеюсь, что он стал человеком и умер от полученных ран, а если не умер, пусть попробует пожить в нашем мире! — Владимир Семенович горько усмехнулся и с жалостью взглянул на сына. — Не вини себя, ты не сделал ничего плохого.

— Может быть совесть и другие чувства ничего не значат для него, но для меня значат. И я знаю лишь одно: я трус и подлец. Я мог указать ему путь, но не стал. Мог попытаться остановить тебя. Даже Илья ослеп из-за меня. Если бы я вовремя ушел с ним, или не убежал бы тогда из леса, то Мирцам, возможно, ничего не сделал бы Илье. И учитель остался бы жив. — с жаром говорил Федя, но отец его перебил.

— Нет! Ты человек, а не кусок льда. Ты имеешь право испытывать страх и остальное. Это он не способен ни на милосердие, ни на что человеческое, поэтому он не достоин того, что б кто-то сожалел о нем. — сказал Владимир Семенович, и увидев, что Федя снова поник и стал еще более мрачен, чем до этого разговора, добавил, — Кто знает, может он еще жив. Может он оказался в месте, где ему помогли и… и может, став человеком, он проживет эту жизнь достойно.

— Мне нужна помощь. — резко сказал Федя, уже не слушая отца, а думая о чем-то другом.

Владимир Семенович устремил на него взгляд, в котором выражалась готовность выполнить любую просьбу сына. И Федя попросил положить его на лечение в реабилитационный центр. Чтоб не компрометировать сына, Владимир Семенович, пользуясь своим положением, устроил все так, что Федю поместили на лечение, держа все в тайне. Он договорился обо всем, и Федя, после майских праздников уехал за город в недавно построенный реабилитационный центр для подростков. Там он говорил с психологами, ходил на специальные занятия и общался со сверстниками, каждый из которых пережил какое-то серьезное потрясение. Но проблемы их, в большинстве случаев, казались Феде смешными и ничтожными, по сравнению с тем, что пережил он, и что его все еще не отпускало. Одна девчонка буквально влюбилась в Барсучкова, который казался ей таинственным и загадочным. Федя первое время усердно выполнял все, что ему говорили, веря, что это поможет ему, но рассказать все, что с ним произошло как есть он, конечно же, не мог. Спустя неделю, все ему опостылело, и он уже не верил в успех лечения. Он с пренебрежением и холодным презрением говорил с психологом, неохотно выполнял задания на общих встречах, ни с кем не общался. Тоска снова овладела им, и старая ноющая боль разъедала его душу. Все хуже он чувствовал себя, не спал ночами и, в конце концов, стал сбегать из центра и бродить по лесу, который находился за окнами его комнаты. Он сидел и смотрел на бесконечный коридор звездного неба и, видя под утро яркую бело-голубую звезду Мирцам, знал, что он все еще жив. Когда его состояние достигло высшей степени страданий, Федя вырезал на себе одно слово, в надежде, что оно появится так же и у Него на теле. Он надеялся, что заклинание отца все еще в силе и Мирцам получит его послание и прочтет. Это слово было «вернись».

Шли дни, недели, месяцы, но ничего не менялось. Федя пытался подавить в себе эту боль от пережитого, он снова добросовестно выполнял все, что от него требовалось, искренне слушал советы психолога Марины Сергеевны, которая с ним работала. Это была молодая девушка, с небольшим опытом работы, но очень способная, которая отдавала всю себя работе, и полностью погружалась в проблемы своих пациентов. Она выделяла Федю среди остальных и была им очарована, его загадочной душевной болезнью, но не могла ничего понять. Федя говорил с ней откровенно, но никогда не говорил прямо, ведь тогда его рассказ будет похож на рассказ сумасшедшего. Все его беседы были метафоричны. И это еще больше привлекало Марину Сергеевну и, словно заражало ее Фединой болезнью. И вот уже они были вместе больны, вместо того, что бы стать обоим здоровыми. Только Федя знал, отчего его болезнь, а Мария Сергеевна не знала, от чего больна она. Будто бы огонь с соседней крыши перешел на рядом стоящий дом и оба они горели.

Федя мог больше, чем другие люди. Он мог стать любым зверем, превратиться в кого угодно и даже сделать из атомов все, что захочет, но он не мог только одного — вытащить боль из своей души. Но он мог забыть о ней. Когда он заметил, как Марина Сергеевна глядит на него, во время их уединенных бесед, когда понял, что она не равнодушна к нему, он почувствовал удовольствие. Ему знакомы были ее чувства, он понимал ее как никто другой. И он увлекся этим, и ждал их бесед, и хотел видеть ее заинтересованность. Он с жадностью смотрел в ее блестящие глаза, и вел разговор так, что б вызвать в этой девушке еще больший интерес к себе, и остаться для ее неразрешимой загадкой. Марина Сергеевна с замиранием сердца слушала его и смущалась, и стыдилась тому, как она, взрослый человек, может быть так очарована этим подростком. Она говорила себе: «Неужели же он видел и чувствовал в жизни больше, чем я?» она ругала себя и даже хотела уволиться. Она взяла отпуск и уехала, но вернулась через неделю, словно была привязана к Феде, и не могла жить без этих бесед с ним, как нельзя обойтись без воздуха.

Когда на деревьях стали желтеть листья, к Феде приехал отец и сказал, что завтра он забирает его домой. Он сообщил также сыну, что старую квартиру они с мамой продали, и купили новую, в другом районе. Федя обрадовался этому, он не желал видеть ничего, что могло бы ему напомнить о прошлой жизни и растревожить его рану.

Вернувшись в социум, Федя стал усердно заниматься и читать книги. Он занялся самообразованием, он хотел стать сильнее, хотел стать безупречным и сильным. Отец нанял сыну учителей на дом и к сентябрю Федя уже был в состоянии пойти в десятый класс. Родители также позаботились, что бы Федя пошел в новую школу. Со своими одноклассниками и друзьями Федя больше не встречался.

Прошли годы, Федя закончил школу, отслужил в армии и уехал учиться в соседний город в медицинский колледж. Все эти жизненные этапы, наполненные новыми эмоциями, заставили его нравственно повзрослеть и изменили его взгляд на мир. Он убедил себя в том, что был когда-то болен и даже сомневался в том, что все произошедшее с ним было правдой, а не вымыслом. Только жизнь ему, по большей степени, казалось серой и пресной, и не вызывала ни каких особенных эмоций.

И вот, спустя годы, двадцати двух летний Федя, проводил свое воскресенье, лежа на диване, и морально готовясь к зачету, как в его дверь постучал Он. Теперь Федя стоял перед ним на кухне, и прошлое, как стремительный поток реки раскалывало лед его памяти.

— Ты пьешь кофе? — спросил Федя и достал две кружки с полки.

— Можешь сделать, я выпью. — сказал Мирцам, глядя своими невероятно яркими глазами на Федю. — Но я бы выпил молоко.

Барсучков удивился, достал из холодильника молоко и налил гостю стакан. Тот выпил его залпом. Федя смотрел на него и чувствовал, как прежние чувства овладевают им, тот страх и ожидание опасности, какие он испытывал в присутствии Мирцама. Он испугался этого, почувствовал себя снова слабым и беспомощный перед невообразимой силой, которая все еще находилась в том, кого он видел перед собой.

— Ты уже умер для мира живых?

— Еще нет. И надеюсь, что не умру. Все зависит от тебя.

Мирцам смело и пристально смотрел в глаза Феде, и взгляд его остался таким же колким, как и в день их первой встречи. Все так же он ранил душу Феди и причинял боль. Он чувствовал ту же силу духа и мощь, не видимую глазу, заставлявшую испытывать страх и смущение перед этим существом. «Все эти годы я стремился быть похожим на него, но теперь я вижу, насколько я ничтожен» подумал Федя и, опустив глаза в пол, сказал:

— Мирцам восходит в шесть утра на юго-западе. Завтра утром я укажу тебе путь домой.