Созвездие Синего слона. Глава 36 Отчуждение

    Небо сияло ослепительной синевой. Где-то с другой стороны здания светило послеполуденное солнце. В окно дул прохладный ветер. Федя любил закрывать глаза и представлять, что стоит у моря. А шуршание деревьев за окном казалось ему шелестом волн. Феде до тошноты все опротивело в этом месте, но жаловаться он не мог, ведь он оказался тут по собственной воле.

    После долгих попыток вернуться к нормальной жизни, Федя понял, что сам он не справится. Он долго думал обо всем, что случилось, винил себя, винил отца, пытался понять его, но не мог. Федя погрузился в депрессию, но депрессия его была не спокойной, она словно сжигала его изнутри. Он не хотел ни есть, ни спать. Он перестал видеться с друзьями и знакомыми — все ему казались предателями. Неделями он не выходил из дома.
    Однажды отец вошел к сыну в комнату и увидел, как тот лежит на кровати и смотрит в потолок. Федя подобно мертвецу, лежал неподвижно и не заметил отца. Остекленевший взгляд его ничего не выражал, лицо было бледное и страшно-безразличное. Владимир Семенович постояв в дверях, тихо прошел и сел на край кровати. Беспокойно он осмотрел сына и отвернулся.
    — Что тебя мучает? Что мне сделать? — спросил он и взглянул на сына.
    Федя не, глядя на него, ответил:
    — Ничего. Я мог помочь ему, но не сделал это.
    — Ты про кого это сейчас говоришь?
    — Про него.
    Владимир Семенович нахмурился и, округлившимися тревожно глазами, уткнулся в темно-синее в клеточку покрывало, на котором лежал Федя. Он словно оскорбился, вдруг что-то осознав для себя. Из окна падал тусклый рассеянный свет пасмурного дня.
    — Сынок, давай уже завязывай с этой ерундой! Вставай, пойди прогуляйся! Что ты, как не пойму кто! — шутливо подбодрил его Владимир Семенович. — Ты же нормальный парень, в конце-то концов!
    Федя с яростью взглянул на отца и, приподнявшись, сказал:
    — Думай, что хочешь! Мне все равно.
    — Да забудь ты о нем уже! Нет его! Это все равно, что бы сожалеть о черве, которого нужно было насадить на крючок, что б поймать крупную рыбу и не умереть от голода. Да что ты думаешь, он разве человек? Разве можно убиваться так? Он ни с кем не считается! Он по другим законам существует! Это у нас моральные нормы существуют, а у них нет. — Владимир Семенович говорил нравоучительно и эмоционально, остановив задумчивый взгляд на спинке кровати. Федя же смотрел на него беспокойным пораженным взглядом.
    — Что ты говоришь?
    — Не думай, что ты особенный, что он выбрал тебя и лишь к тебе обращался за помощью. Кроме тебя и Ромы в мире полно таких же астрономов, как мы. Среди них наверняка было несколько из звездной пыли Большого пса или Слона!
    Федя требовательно смотрел на отца и тот, заметив оживление и заинтересованность сына, продолжал:
    — Наверняка, каждый раз прорывая пространство-время, он оказывался в разных местах, возле таких же астрономов, и требовал от их помощи. И каждый из них мог думать, что он обязан ему помочь, и каждый верил, что лишь он на это способен. Он взвалил этот груз ответственности на твои плечи, на плечи мальчишки, на плечи моего сына. Он манипулировал тобой, делал все, что бы ты... Эх... — Владимир Семенович с сожалением махнул рукой.
    Федя безмолвно и воправительно глядел на отца, то поднимая на него свой беспокойный взгляд, то опуская его в пол.
    — Я презираю его за это и ненавижу. Он получил по заслугам, я ни о чем не жалею! Надеюсь, что он стал человеком и умер от полученных ран, а если не умер, пусть попробует пожить в нашем мире! — Владимир Семенович горько усмехнулся и с жалостью взглянул на сына. — Не вини себя, ты не сделал ничего плохого.
    — Может быть совесть и другие чувства ничего не значат для него, но для меня значат. И я знаю лишь одно: я трус и подлец. Я мог указать ему путь, но не стал. Мог попытаться остановить тебя. Даже Илья ослеп из-за меня. Если бы я вовремя ушел с ним, Мирцам, возможно, ничего не сделал бы Илье. — с жаром говорил Федя, но отец его перебил.
    — Нет! Ты человек. Ты имеешь право испытывать страх и остальные чувства, и это не делает тебя плохим! Это он не способен ни на милосердие, ни на что человеческое, поэтому он не достоин того, что б кто-то сожалел о нем. — сказал Владимир Семенович, и увидев, что Федя снова поник и стал еще более мрачен, чем до этого разговора, добавил, — Кто знает, может он еще жив. Может он оказался в месте, где ему помогли и… и может, став человеком, он проживет эту жизнь достойно.
    — Что ты там про санаторий говорил?
    Федя попросил положить его на лечение в реабилитационный центр. Чтоб не компрометировать сына, Владимир Семенович, пользуясь своим положением, устроил все так, что Федю поместили на лечение, держа все в тайне. Он договорился обо всем, и Федя, после майских праздников уехал за город в недавно построенный реабилитационный центр для подростков. Там он говорил с психологами, ходил на специальные занятия и общался со сверстниками, каждый из которых пережил какое-то серьезное потрясение. Но проблемы их, в большинстве случаев, казались Феде смешными и ничтожными, по сравнению с тем, что пережил он. Он казался взрослее и умнее сверсников. Одна девчонка буквально влюбилась в Барсучкова, который казался ей таинственным и загадочным. Федя первое время усердно выполнял все, что ему говорили, веря, что это поможет ему, но рассказать все, что с ним произошло как есть он, конечно же, не мог. Спустя неделю, все ему опостылело, и он уже не верил в успех лечения. Он с пренебрежением и холодным презрением говорил с психологом, неохотно выполнял задания на общих встречах, ни с кем не общался. Тоска снова овладела им, и старая ноющая боль разъедала его душу. Все хуже он чувствовал себя, не спал ночами и, в конце концов, стал сбегать из центра и бродить по лесу, который находился за окнами его комнаты. Он сидел и смотрел на бесконечный коридор звездного неба и, видя под утро яркую бело-голубую звезду Мирцам, знал, что он все еще жив. В ржеу из бессонных ночей, измученный призраками прошлого,  Федя вырезал на себе одно слово, в надежде, что оно появится так же и у Него на теле. Он надеялся, что заклинание отца все еще в силе и Мирцам получит его послание и прочтет. Это слово было «вернись». После этого он писал на себе и другие послания, не зная, имеет ди это какой-то смысл.

    Шли дни, недели, месяцы, но ничего не менялось. Федя снова добросовестно стал выполнять все, что от него требовалось, искренне слушал советы психолога Марины Сергеевны, которая с ним работала. Это была молодая девушка, с небольшим опытом работы, но очень способная, которая отдавала всю себя работе, и полностью погружалась в проблемы своих пациентов. Она выделяла Федю среди остальных и была им очарована, его загадочной душевной болезнью, но не могла ничего понять. Федя говорил с ней загадками и метафорами, никогда не говорил прямо, ведь тогда его рассказ будет похож на рассказ сумасшедшего. Все их беседы получались образными и философскими. И это еще больше привлекало Марину Сергеевну и, словно заражало ее Фединой болезнью. И вот уже они были вместе больны, вместо того, что бы стать обоим здоровыми. Только Федя знал, отчего его болезнь, а Мария Сергеевна не знала, от чего больна она. Будто бы огонь с соседней крыши перешел на рядом стоящий дом и оба они горели.

    Федя мог больше, чем другие люди. Он мог стать любым зверем, превратиться в кого угодно и даже сделать из атомов все, что захочет, но он не мог только одного — помочь себе. Но он мог забыть. Когда он заметил, как Марина Сергеевна глядит на него, во время их уединенных бесед, когда понял, что она не равнодушна к нему, он почувствовал удовольствие. Ему знакомы были ее чувства, он понимал ее как никто другой. И он увлекся этим, и ждал их бесед, и хотел видеть ее заинтересованность. Он с жадностью смотрел в ее блестящие глаза, и вел разговор так, что б вызвать в этой девушке еще больший интерес к себе, и остаться для ее неразрешимой загадкой. Марина Сергеевна с замиранием сердца слушала его и смущалась, и стыдилась тому, как она, взрослый человек, может быть так очарована этим подростком. Она говорила себе: «Неужели же он видел и чувствовал в жизни больше, чем я?» она ругала себя и даже хотела уволиться. Она взяла отпуск и уехала, но вернулась через неделю, словно была привязана к Феде, и не могла жить без этих бесед с ним, как нельзя обойтись без воздуха.

    Когда на деревьях стали желтеть листья, к Феде приехал отец и сказал, что завтра он забирает его домой. Он сообщил также сыну, что старую квартиру они с мамой продали, и купили новую, в другом районе. Федя обрадовался этому, он не желал видеть ничего, что могло бы ему напомнить о прошлой жизни и растревожить его рану.
    Марина Сергеевна, узнав, что Федя уезжает в пала в такое отчаяние и грусть, что попытаоась покончить с собой, но вовремя опомнилась.
    Вернувшись в социум, Федя стал усердно заниматься и читать книги. Он занялся самообразованием, он хотел стать сильнее, хотел стать безупречным и сильным. Отец нанял сыну учителей на дом и к сентябрю Федя уже был в состоянии пойти в школу.

    Прошли годы, Федя закончил школу, отслужил в армии и уехал учиться в соседний город в медицинский колледж. Все эти жизненные этапы, наполненные новыми эмоциями, заставили его нравственно повзрослеть и изменили его взгляд на мир. Он убедил себя в том, что был когда-то болен и даже сомневался в том, что все произошедшее с ним было правдой, а не вымыслом. Только жизнь ему, по большей степени, казалось серой и пресной, и не вызывала ни каких сильных эмоций.

    И вот, спустя годы, студент Федя, проводил свое воскресенье, лежа на диване, и морально готовясь к зачету, как в его дверь постучал Он. Теперь Федя стоял перед ним на кухне, и прошлое, как стремительный поток реки раскалывало лед его памяти.

    — Ты пьешь кофе? — спросил Федя и достал две кружки с полки.
    — Конечно. Я делаю все, что делает человек. — сказал Мирцам, глядя своими невероятно яркими глазами на Федю. — Но я бы выпил молоко. Оно восстанавливает организм.
    Барсучков удивился, достал из холодильника молоко и налил гостю стакан. Тот выпил его залпом. Федя смотрел на него и чувствовал, как снова робеет перед ним. Он испугался этого, и вновь почувствовал себя ребёнком.
    — Ты умер?
    — Я никогда не умру. — четко сказал Мирцам, вонзив в Федю свой острый взгляд.
    — Я хотел сказать... То есть, ты все еще жив для мира живых? Ты можешь вернуться?
    — Поэтому я здесь.
    Мирцам пристально смотрел в глаза Феде, и взгляд его остался таким же пронзительным и ярким, как и в день их первой встречи. «Все эти годы я стремился быть похожим на него, но теперь я вижу, насколько я ничтожен» подумал Федя и, опустив глаза в пол, сказал:
    — Мирцам восходит в шесть утра на юго-западе. Завтра утром я укажу тебе путь домой.

Продолжение:
http://proza.ru/2023/08/03/1157