Жизнь российская Книга-1, Часть-2, Гл-61

Глава 61

"Нахальный наговор на одного человека"
Нескромное бесстыдное Васино враньё



     Предательством счастья не сыщешь.
     Вчера солгал, а сегодня лгуном обзывают.

     Русские пословицы



На следующее утро Кульков был на работе. Как штык! И вовремя. Про налима уже не думал. Ещё чего… с какой такой стати… А ну его к лешему…

А ровно в десять ноль-ноль старший охранник открыл дверь приёмной.

– Он занят! Ждите! – коротко и зло предупредила его сердитая, даже свирепая до ужаса Марина. И она отчего-то была заплаканной. Не до смеха ей было. Не до веселья. Не до радости… Печаль её давила… Тушь зелёная с синими разводами и фиолетовыми подтёками на лице смешалась с ярко-алыми румянами и теперь всё это смотрелось очень и очень забавно. Смешно! Грешно. И страшно… Неприглядно. Некрасиво. Уродливо и безобразно. И уж крайне нервозно вела себя молоденькая секретарша. Да. Нервничала она сильно. Волновалась. Психовала. Дурковала. Вся на взводе. Не подходи, мол. Убью!

Василий Никанорович не стал девушку расспрашивать. Ни о чём. Не стал лезть ей в душу. Не стал досаждать. Не начал выпытывать: что, где, да как, да почему… Не взялся советы мудрые давать. Как иногда некоторые граждане суются не в своё дело, думая, что они самые-самые сердечные… самые приветливые… самые знающие… самые-самые умеющие… самые мудрые… Не принялся Кульков жизни её учить и наставления делать. Он молча сел на стул у стены и расслабился, забылся. Стал ждать. Ждать он привык.

Спустя какое-то время из кабинета директора выскочил Перелыгин.
Как чёрт из коробочки он выпрыгнул. Как ужаленный кусачей пчелой трижды в мягкое место. Как под зад пинком выпнутый. С горящими глазами. С растрёпанными волосами. С торчащими в разные стороны длинными усами. С брызгающими окрест слюнями из широко раскрытого рта.

Он зло глянул на старшего охранника, ехидно ухмыльнулся заплаканной девушке и гордо удалился прочь. Молча. Ничего не сказав и пинком открыв дверь приёмной.

Секретарша же не обратила на него абсолютно никакого внимания. Ей, однако, было всё фиолетово. Так теперь люди характеризуют подобное состояние, когда человеку до всего нет дела. Раньше говорили: до лампочки. Маришка всё так же сидела за своим столом и всё так же дурковала. Она психовала. Она нервничала. Она смотрела в окно, но ничего там не видела. Странно она себя вела. Она была невменяемая. Раньше людей с такими симптомами в дурку увозили, в психушку.
 
За директорскими дверьми тишина гробовая. Как будто нет там никого.

Кульков тоже заволновался, тоже занервничал. В голове мысли разные дурные появились. Не дурные, а нехорошие. «А не убил ли Перелыгин нашего Арнольда, так сказать, Моисеевича… Ой, чёрт возьми… Привязался этот Арнольд противный. Так и лезет. Так и лезет в голову. А из головы на язык попадает… А не пришиб ли Перелыгин нашего любимого Вольдемара… нашего генерального, так сказать, директора… Тишина эта гробовая… мне почему-то не нравится… Как узнать? Как проверить? В директорский кабинет заглянуть? Или Маришку растормошить… Пусть сходит… Пусть посмотрит… Пусть всем скажет, как он там… начальник наш… Жив ещё? Или… убит уже?? Что мне делать? Как мне, старшему охраннику, поступить?» – думал Василий Никанорович, глядя то на директорскую дверь, то на секретаршу, то себя щупая. Мозги его набекрень стояли.

Можно было и нового начальника службы безопасности спросить об этом.
А что? За спрос по морде не бьют!

Но он уже исчез, убрался, ретировался, испарился. И след его уже простыл.

«Вот чёрт… Даже не поздоровался, говнюк, – заметил Кульков. – Вот хлыщ… – охарактеризовал он нового и уже ненавистного ему начальника охраны. – Ну, смотри у меня… Квазиморда дрянная… Я тебе покажу, как жизнь надо любить… Я тебе…»

Жёсткие разглагольствования Василия Никаноровича были неожиданно прерваны.
В это время в настольном динамике раздался злой голос Черпинского: «Эй ты, дура! Кульков подошёл? Я спрашиваю: Кульков, наш старший охранник, у тебя? Ты чего молчишь там, идиотка?? Отвечай!! Кому говорю!! Если он в приёмной, то пусть заходит! Быстро только! А то мне некогда! Ну! Кому сказал! Пусть заходит!!»

***
Вольдемар Моисеевич находился в своей излюбленной позе. При виде Василия Никаноровича он перекочевал в другое кресло, что у журнального столика находилось. Жестом пригласил присесть. Предложил чай-кофе, вызвал заплаканную секретаршу.

Через минуту Марина поставила чашки с чаем. На этот раз пирожного не было. Только сахар рафинированный из разорванной картонной пачки. По кусочку на брата.

Как только девушка плотно закрыла за собой дверь, директор начал разговор.

– Ну что, уважаемый товарищ Кульков, всё обдумали? Что решили?
– Да как вам сказать. Долго я размышлял. Вчера даже хотел приехать к вам для беседы, посоветоваться по этой теме. Но не поехал. Вы же на сегодня меня пригласили. Вот я и подумал, чего тревожить вас лишний раз. В общем… вчера меня здесь не было. Могу даже свидетелей привести. Если понадобится.

– Странный вы какой-то. Я не спрашиваю, были вы вчера тут или не были. Это даже хорошо, что вас здесь не было. Даже очень хорошо!! Я спрашиваю: что решили?
– Короче… Я согласен на ваше предложение. Но только…

– Что только?.. Никаких только! Отвечайте лаконично: да! или нет!
– Д-д-да…

– Ну вот и хорошо. Я так и думал. Я так и знал. А что это у вас с начальником вашим непосредственным произошло? С Перелыгиным. Он рапорт принёс. Просит вас в рядовые охранники перевести. Навечно! Да, да… Он так и пишет – навечно!
– Ничего у меня с ним не происходило… – мозг у Кулькова чуть не вскипел, думая, что же ответить директору, что произнести, чтобы правдоподобно выглядело.

– Вы чего молчите-то?.. Язык проглотили?
– Н-не знаю даже, что и с-с-сказать… – Василий тянул резину, перебирая в голове разные варианты ответа. И тут его осенило. – В общем, этот новый н-начальник охраны оказался н-нехорошим человеком. Редиской. Очень нехорошим. И очень невоспитанным. К людям плохо относится. Ко всем. Без разбора. И все это могут подтвердить. Все люди. Все до одного. Весь наш коллектив. Клянусь. Я вас уверяю. И Игорь Игоревич Игнашкин. И Глебов. И Юрий, стажёр наш. И даже Павлик. Абсолютно все! Это точно. Перелыгин при мне обзывал их разгильдяями и охламонами. Дураками и идиотами. Я вступился за них, но тоже получил в свой адрес порцию нехороших слов. А потом… потом… потом… потом… потом… потом… потом… потом…
 
– Стоп! Стоп, говорю! Стоять! вашу мать… Что это вас заклинило? Заканчивайте уже мысль свою! Коли начали… Что? Что потом?? Что случилось потом?? Говорите! Ну! Живее! Живее и чётче! Не мямлите! Ну!!
– Да… это… как-то… неприлично… стрёмно, иными словами…

– Ч-ч-чиво??
– Дальше н-неудобно р-рассказывать. Н-не буду в-вас р-р-расстраивать.

– Что там такого неудобного? Матом крыл он вас, что ли?.. Иногда и матом можно. Некоторые заслуживают! Я тоже иной раз так загну, что аж самому страшно становится.
– Н-нет-нет. Не матом. Ещё хуже. Не знаю даже, как и сказать…

– Говорите как есть. Чего уж там. Мы же не на балу у Татьяны Лариной.

У Кулькова в голове каша образовалась. Куча-мала целая. Всё вместе. И всё сразу. Одно на другое наслоилось. В несколько рядов. А тут ещё Татьяна какая-то образовалась. Да ещё Ларина. Кто она? Жена его? Любовница? Или эта… секретарша бывшая. Кто она? Как узнать? У кого спросить? Не у кого. Они вдвоём в кабинете. А мозг дальше работал. Другое перерабатывал, перемалывал. Этот ещё… Перелыгин… Квазиморда проклятая в глазах стоит. Ухмыляется. Усами тараканьими шевелит. В простые охранники перевести хочет. Его! Кулькова! Много чего можно сказать директору про этого начальника охраны. Но не всё будет честно. Да! Не всё честно. Не обо всём можно говорить. Что же делать? Что говорить? Что придумать? Может… врать? Но тогда придётся откровенно лгать о Перелыгине. Нескромно. И беззастенчиво. Говорить про него всё. Что было и даже чего не было. Но это же подло. Да и врать он не привык. Не его это кредо. Но… на кону стоит его достоинство и его должность. А это лишение почёта и уважения. Утеря авторитета и денег. Нет. Надо врать! Напропалую. От начала и до конца! А там… будь что будет…

– А в-вы… н-не обидитесь?? – спросил Василий Никанорович, заикаясь.
– Я что, кисейная барышня, чтобы обижаться? Говорите уже… Не тяните резину.

Кульков опять задумался, ушёл в себя, стих. Сперва нервничал, суетился, тщетно пытаясь придумать нечто другое, более человечное. Но в голову ничто не шло. Только слово «врать» крутилось. Врать! Врать! И ещё раз врать! Проблемы надо решать по мере их поступления, – мелькнуло у него в мозгу. О! Хорошая мысль. Он сосредоточился, взял себя в руки, вспомнил недавний сон и начал выдавать на-гора всё, что с языка слетало. Старший охранник, защищая свою честь и достоинство, попёр нести околесицу.

Он был зол на Перелыгина. Очень зол. Боялся его и в то же время злился. За то, что этот хмырь хочет его разжаловать в простого охранника из старшего. Да ещё навечно!
 
«На тебе, гад, получай!» – Кульков осмелел и продолжил разговор с директором.

– А потом… Потом на вас он переключился. Ну, что вы дурака валяете. Мол, то приходите на работу, то не приходите… А он, дескать, один вкалывает, как проклятый. Что вы, мол, шашни со своими секретутками тут развели. Меняете их как перчатки. Ага! Такими мерзкими словами на вас напраслину лил. Говорил, что он хотел зайти к вам по служебной надобности, но не удалось, так как вы с шалавой своей на замок закрылись. На целых два оборота. Такие вот были его слова. Извините за откровенность. И за интимные подробности. – Кульков на одном дыхании в красках и с подробностями пересказал свой недавний сон. Хорошо он его запомнил. То, что видел это всё во сне, он, естественно, умолчал. А для пущей важности Кульков добавил: – Кому другому, может быть, ещё что-то он говорил, но мне это неизвестно. Можно, например, у Афанасия Григорьевича спросить. Тот много чего слышит. Ведь мимо него абсолютно все ходят. И ему тоже говорят про вас что-либо нехорошее, наверное. Такие вот дела в наших, так сказать, околотках…

Генеральный директор как-то сразу обмяк, обвис, стал серым, тучным и мрачным, задумался, морщины на лбу активизировались. Лицо побледнело, глаза закрылись, уши оттопырились. Через минуту стал зеленеть.

И вот… он сделался совсем зелёным, как тот кузнечик, как огуречик, как покойничек, будто собрался тут же дух испустить, покинуть этот грешный мир.

Но внутри его всё же что-то происходило невероятное.
Была заметна внутренняя борьба противоположных сил.
Революция и контрреволюция!

И тут же, как и всегда, – штрейкбрехеры появились!
Без них ни одно мероприятие государственного толка не обходится.
Без штрейкбрехеров ничто не происходит. Ваще ничего.

Они нужны для правящего класса.
Они же смуту в массы несут, хаос и неразбериху… а потом власть начинают хвалить, хорошую долю сулить, если восставшие отставят свои претензии, если они, гады, закончат смуту, если они вспять повернутся… и сдадутся.

Так и тут: одни в лес, другие по дрова. Одни по воду, другие за водой. Одни тянули его в ад… другие в рай… третьи же хотели, чтобы он ещё немного пожил тут, на Земле, хоть чуть-чуть.

«Хозяин ты наш благословенный… отец родной…»
Такие слова слышались извне, со сторон разных…

Противная мертвяцкая зелень на страшной директорской физиономии вскоре сменилась бурой желтизной, которая постепенна краснеть начала.

И вот он сделался алым как варёный рак, надулся как первомайский воздушный шарик и… громко вдруг лопнул. Взорвался он.

Его прорвало, из глаз полетели искры и молнии, послышался раскатистый гром.
Гром и молнии Ниагарским водопадом низвергались из лопнувшего начальника!!

Кульков с ужасом глядел на своего алого директора, кипящего как шедевральный шести вёдерный ярко начищенный медный самовар, явно боясь за последствия такого их очень уж чистосердечного разговора.

Василий с великим сожалением подумал, что зря напустил напраслину на своего нового начальника. На беднягу Перелыгина. На бедолагу. На паиньку… Но… было уже поздно. Назад не воротить. Что с воза упало… И… это было безвыходное положение. Самозащита!! Эта была пришедшая на ум извне спасительная ситуация. Супротив его воли. И… оно… само произошло. Он не хотел этого. Нет!! И он же защищался!! Ему стало жаль. Всех. И того нахального придурка начальника, и этого милого беднягу директора. И себя самого…

«Может, вернуть назад придуманное? Отыграть в обратку сказанное? Жалко же их… Что дальше-то будет?..» – затикало в голове старшего охранника.

Он стал молить Бога небесного помочь бедняжкам.
Всем. Всем на свете бедняжкам. Всем! Всем! Всем! Простить их. Помиловать. И одного. И другого. И третьего, – не забывал он и себя самого.

Василий Никанорович просил Всевышнего смилостивиться… и простить всех и за всё: себя за откровенный и наглый беспардонный навет на невинного человека, Черпинского за его частые интимные проделки сексуального характера с подчинёнными, Перелыгина за его дурное нутро и гадкую безумную напористость, за его грубость и бестактность, за его резкость и жуткую въедливость… Ну и всех остальных людей… за судьбу такую… злую… лютую… некудышную…

***
Директор ревел! Громко. Яростно. Как раненый бык. Как резаный поросёнок. Как загнанный в угол лось. Трубил! Стонал!! Выл!!! Как пнутый со всех сил ниже живота некий индивид мужского пола.

Кульков анализировал им озвученное, им придуманное, им совранное.

«Что с воза упало, того не вырубить топором… – крутилось у него в голове. – Что делать? Как быть? Как сейчас мне поступить? Ладно. Будь что будет! Сказанного теперь никак не воротишь. Как Господь распорядится, так тому и быть! Всё! Забыли… Аминь! И ещё… чтобы совесть моя чиста была, чтобы не икалось мне, и чтобы я не был проклят, надо применять любые средства защиты. Да! Любые! А в борьбе за жизнь и смерть все средства хороши. Да! Все! Своё благополучие всегда надо отставивать. Иногда надо уметь отказываться от человека. От любого. Вот как я от этого урода отказался. Не потому, что мне всё равно, а потому, что всё равно ему. Ведь я ему был до лампочки. А теперь он мне, козёл драный, до лампочки. Да-да! До лампады он мне! Паритет. Ничья! Так что… извини подвинься, господин-товарищ Перелыгин. Жизнь – это рулетка. Сегодня она мне шанс предоставила. И я им воспользовался. Да! Воспользовался! По праву. По праву сильного. И ещё… если быть до конца честным… – я был в угол загнан. Куда деваться-то? Некуда! Вот тебе, господин хороший, и выход. Вывернулся я. В живых остался. И в старших охранниках. При погонах. Так что… извиняй… Квазиморда… И больше на пути мне не попадайся… Всё! Иди! Ищи, ишак, себе другую работу! Кощей Бессмертный!»

***
В кабинете стихло и наступила кладбищенская тишина. Мурашки забегали под кожей старшего охранника. Вольдемар Моисеевич сидел и отрешённо смотрел в угол комнаты. Его было откровенно жаль. А он угасал… Снова желтеть стал… зеленеть…

Но вот к убитому начальнику опять вернулись уверенность и самообладание, руки с лакированными ногтями сжались в кулачки. На физиономии стали проступать красные пятна и скоро и лоб, и щёки сделались бордовыми, словно свёкла. Борщ варить можно… Казалось, что кожа на этих холёных беленьких кулачках и на красном его сердитом лице сейчас лопнет от напряжения, злости и ярости.

Директор нажал кнопку селектора и выдавил из себя: «Рудина ко мне! Срочно!!»

***
После того, как испуганный насмерть, измученный сомнениями и истерзанный разными нехорошими мыслями Кульков дважды повторил всё им прежде сказанное со всеми подробными мелочами, деталями, дополнениями и некоторыми уточнениями Максимилиану Яковлевичу, заму по персоналу, Черпинский скомандовал:

– Вот что, Максик! Я разбираться с этим говнюком не стану. Мне противно теперь даже видеть его. Сделай так, чтобы ноги этого пройдохи здесь больше не было. С волчьим билетом отправь его по миру. И это… верни обратно Криогенного. Хватит ему там на юге прохлаждаться… Пусть здесь работает. А то… наживём себе болячек.

– Хорошо, Волик! Сделаю, как скажешь.

– А теперь оставьте меня. Хочу развеяться. Маришку ко мне позовите…



Продолжение: http://proza.ru/2023/08/03/523

Предыдущая глава: http://proza.ru/2023/08/02/815

Начало 2-й части: http://proza.ru/2023/06/22/378

Конец 1-й части: http://proza.ru/2023/06/20/285

Начало романа: http://proza.ru/2022/09/02/1023