40 А может быть социализм?

- 40 - А может быть социализм?

Идея социализма родилась в период колоссальной несправедливости, вызванной бурным ростом распределительной экономикой. В отличии от Жан-Жака Руссо, исходившего в своем видение справедливого мироустройства из первого закона самосохранения и личных прав, Карл Маркс стремился вернуть общему благу ум и совесть, подчинив распределительную экономику созидательной.
 
И хоть призрак коммунизма бродил по Европе, как утверждалось им и Фридрихом Энгельсом в опубликованном в Лондоне «Манифесте Коммунистической партии» (нем. Manifest der Kommunistischen Partei, 1848 г.), но материализовался призрак отчего-то только в Петрограде в 1917 году. Остальная Европа бодро продолжала шагать в потребительскую экономику, в то время как Россия из-за серьезного отставания, прежде чем шагнуть туда же, нуждалась в развитии инфраструктуры и индустриализации.  В общем-то, нет ничего удивительного в том, что приоритет на созидательную экономику пал в стране с огромной территорией, слабой промышленной базой и с населением мало того, что по большей части крестьянском, так ещё и включенном в «русский мiр» - такую соседскую общину, в которой оставалось серьезным влияние коллективизма и натурального хозяйства.

Карл Маркс, находясь под обаянием частной собственности, с таким восхищением воспетой философами и экономистами прежде него, посчитал причиной всех бед несправедливое присвоение капиталистами большей части капитала через механизм прибавочной стоимости. Вот если передать средства производства рабочим, тогда жизнь сразу и наладится.

Можно сколько угодно спорить на эту тему, но представьте себя ощущения большевиков после того, как им удалось-таки реализовать лозунг: «Заводы рабочим!» Прошёл месяц, год, два, а заводы стоят. Вдруг оказалось, что владение средствами производства, впрочем, как и любой иной собственностью, не является панацеей.
Тут, конечно же, приверженцы классической экономической теории возликовали: вот мол, смотрите, коллективная собственность – есть фикция, и только благодаря частной собственности и свободе рынка крутится колесо экономики. На самом деле, никакая собственность не создает стимулов. Она лишь способствует свободе и обособлению человека от других людей.

Стимулом в экономике являются деньги. Средства производства и любой иной капитал, исключающий сами деньги, создает лишь возможности, но не стимулирует к какой - либо экономической деятельности. Капиталист, равно как и рабочий, лишенный чувства защищенности и взаимного доверия, вынужден заполнять образовавшийся вакуум суррогатом доверия. Только в отличии от рабочего, стремящегося помимо удовлетворения насущных потребностей, восстановить, насколько это возможно, утраченное чувство внутреннего равновесия, капиталисту этого мало. У него есть миссия, и он не остановится ни перед чем, чтобы наполнить этот мир общим благом, а заодно заручится уважением неблагодарных тружеников и высокой строчкой в рейтинге Форбс.

Что было делать большевикам после такого фиаско? Если теория не работает остается либо устроить террор, либо пустить себе пулю в лоб. Но не для того коммунисты пришли к власти, чтобы так сразу отказаться от своей мечты. В отличии от своих французских коллег монтаньяров, которые смогли внедрить одно изобретение – гильотину, отчего и продержались так недолго у власти, большевики внедрили по крайней мере две гениальные вещи, которые позволили провести в стране индустриализацию в очень короткий срок и одновременно сплотить страну.
Введение в 1921 году НЭПа (Новой экономической политики), по сути являвшейся полноценной распределительной экономикой, не только наладило обмен товарами через механизм перераспределения излишков, но и смогло запустить ту часть созидательной экономики, которая связана с потреблением.  Однако НЭП мало чем помог с реализацией грандиозных планов по электрификации и индустриализации страны, так ещё и способствовал реанимации чуждого «социального элемента», отчего к 1929 году все эти рыночные механизмы начали сворачивать.
Тут бы, согласно классической экономической теории, должен был наступить крах социализма, а вместо этого СССР в последующее десятилетие пережил такой бурный экономический рост, которому мог бы позавидовать даже Китай в лучшие годы своего экономического чуда.
Пытаясь найти хоть какое-то объяснение этому парадоксу, западные экономисты приписали успехи индустриализации ограблению деревни. Будто бы рост экономики оплачивался в значительной степени за счёт сельского хозяйства и коллективизации. Мол, государство перераспределяло доходы, полученные за счёт низких закупочных цен на зерно и последующего экспорта по более высоким ценам.
Во всем этом есть единственное разумное зерно, состоящее в том, что пополнялся рабочий класс за счет сельских жителей ровно так же, как это было во времена бурного огораживания в Великобритании.
 
Что касается  баснословных доходов от продажи зерна, то в действительности пик доходов приходится на 1927 и 1930 годы (период НЭПа), когда было экспортировано соответственно 1198539 и 2530935 тонн пшеницы, а доходы от всего экспорта, включая не только продукты питания, но и пиломатериалы, пушнину и шпалы составили в 1927 году 806802 тысячи рублей, а в 1930 году  чуть более миллиарда:  1 036 371 тысяч рублей. Когда же началась бурная индустриализации и коллективизация, доходы от экспорта упали вдвое. В страшном 1933 году и предшествующем 1932 году экспортировали только 748242 и 550917 тонн пшеницы соответственно, а выручка от всего экспорта упала наполовину по сравнению с 1930 годом . 
Сухие цифры нам говорят о том, что черпать такой колоссальный рост из ресурса, который упал на 50% невозможно. Напротив, жесткие методы коллективизации подорвали доходы от экспорта и никак не помогли экономическому росту.
Между тем и в наши дни снимают, например, такой фильм, как «Мистер Джонс» — драму-разоблачение, в котором пытаются объяснить успехи индустриализации ограблением деревни, доведшем многих крестьян до голодной смерти. Голод был, но если бы при этом не упали в пять раз (!) объемы продажи зерна, то можно было бы предположить нечто подобное. На самом деле, такое падение экспорта и одновременно голод могли быть вызваны лишь грандиозным неурожаем, о причинах которого лучше поведают историки, знакомые с деталями той эпохи.
_________________________________________________________   

В отличии от тех, кто боится себе признаться в том, что общее благо, к которому они стремятся — это всего лишь деньги, для коммунистов материальные блага были не общим местом, а вполне конкретными станками, машинами, электростанциями и пулями, в общем всем тем, что могло приблизить эру всемирной справедливости. Поэтому деньги не обладали для них сакральным очарованием, а были всего лишь инструментом для достижения определённых партией целей.
В то время, как весь прогрессивный мир еще долго оставался в плену золотого стандарта, несмотря на то что сами монархии уже давно канули в лету, большевики создали такую денежную систему, которая позволяла обходится без инвесторов и иностранных займов, и при этом получать более стабильный и масштабный экономический рост.

Двухконтурная денежная система, созданная в СССР, давала возможность выделять любое количество безналичных денег на масштабные проекты, не боясь получить в ответ всплеск инфляции. Безналичные деньги не попадали в карманы рабочих и поэтому не разгоняли цены. Выдаваемые из фонда заработной платы, наличные деньги вращались в другом полностью изолированном от первого контуре.
Перетоки из одного контура в другой были исключены, а объём наличности жестко контролировался из центра. В условиях созидательной экономики, когда хозяйствующими субъектами руководит не стремление получить прибыль, а конкретный план и более высокая, чем деньги, идея – эта система работала безупречно. Об эффективности такой системы бессмысленно спорить. Стоит лишь посмотреть на реальные цифры роста экономики и гигантский объем строительства индустриальных и инфраструктурных объектов, большая часть которых функционирует до сих пор во всех постсоветских республиках.

Второе изобретение, хоть и не было уникальным, но позволяло людям труда воспринимать огромную страну своим вновь обретенным домом. Как было устроено дело в семейной общине? Все вместе трудились в поле и собранный урожай помещали в общие закрома. То есть человеку для того, чтобы чувствовать себя, как и прежде       нужным членом большой общины, под названием СССР, требовалось не только осознавать полезность своего труда через получаемый всеобщий эквивалент, но и иметь свою небольшую долю в общих «закромах». Тогда   всё произведенное страной становится не умозрительным продуктом, произведенным где-то там для кого-то там, а реальным общим благом, в котором есть вполне конкретный вклад твоего личного труда и доверия. Всевозможные государственные займы и даже принудительно распространяемые государством облигации прекрасно справлялись с этой задачей.

Возникает резонный вопрос: и что же пошло не так, если такой замечательный организм развалился без внешнего нажима? А случилось то, к чему эта система была не готова. Социализм строился как система созидательной экономики. Строился на века, а тут вдруг настало время экономики потребления. При чем, что удивительно, пришла она даже не как некая потребность самой экономической системы, нуждающейся в расширении рынка, что для социализма просто смешно, а как властная установка.
Если ещё на XX съезде КПСС втихую осудили культ Сталина, а в открытую обсуждали лишь планы на шестую пятилетку и международную политику, то уже в 1959 году на внеочередном XXI съезде объявили важнейшей задачей на будущее удовлетворение растущих материальных и культурных потребностей народа, и дальше до самого развала СССР вещали снова и снова о скором достижении высокого жизненного уровня народа и максимального изобилия материальных и культурных благ.

Любопытно, что на этом съезде Хрущев объявил: «В мире нет сейчас таких сил, которые смогли бы восстановить капитализм в нашей стране, сокрушить социалистический лагерь. Опасность реставрации капитализма в Советском Союзе исключена. Это значит, что социализм победил не только полностью, но и окончательно»  и фактически тут же сделал первый шаг к пропасти.
 
Невольно наращивается параллель с заявлением Фукуямы об окончательной победе либеральной демократии в 1992 году. Являются ли такие исторические заявления наивысшими точками, после которых наступает этап самолюбования и довольства, ведущий к неминуемому краху или это всего лишь случайное совпадение? 
Трудно сказать, о чем думали в руководстве страны. Была ли вызвана новая партийная установка на потребление желанием заручится народной поддержкой на волне смены власти или усталостью от тяжелых военных и послевоенных лет, но такое решение требовало не менее кардинальных изменений в экономике, чем те, которые позволили провести индустриализацию страны.

 Та двухконтурная денежная система, которая способствовала росту созидательной экономики, плохо справлялась с распределением и совершенно не подходила для потребительской экономики. Наличные деньги, изолированные от безналичных, никак не влияли на показатели предприятий. Обратная связь не работала, и поэтому, объявляя о начале эры потребления, требовалось привести экономику в полное соответствие с лозунгами, а вместо этого были уничтожены все существовавшие элементы относительно свободного рынка (приусадебные хозяйства, артели ), которые восполняли пробелы потребления. Мало того, была свернута программа государственных займов и облигационных займов, создающая глубинную связь труженика со своей страной.
 
Беда всех политических систем в том, что на волне перемен приходят люди идеи, способные решать задачи любой сложности, а на смену им приходят люди системы, способные лишь поддерживать ранее установленный порядок. Такая бюрократия доведет любую систему до её полной реализации, и, если в изначальных планах есть малейший изъян, в порыве исполнительского рвения могут довести систему до полного краха.   Несмотря на то, что система шла под откос по всем внешним показателям и внутренним ощущениям, ни один последующий руководитель не сделал ничего, чтобы спасти страну. Каждый новый Генсек лишь добивал то, что с таким трудом и такими неимоверными усилиями было построено в эпоху созидательного роста. Сама экономика страны под потребительскими лозунгами из созидательной превратилась в потребительницу, попав в зависимость от перепродажи нефти и газа на Запад вместо того, чтобы использовать все эти ресурсы для собственного роста и благосостояния собственных граждан.
 
Даже в странах с развитой потребительской экономикой политики не приходят к власти под обещания достижении изобилия материальных и культурных благ. Политики говорят все более об увеличении общего блага, разнообразных прав и свободе, что транслируется как увеличение возможностей для потребления. Когда в стране с созидательной экономикой, где всё кричит о сплоченности и единстве, объявляют о неуклонном росте потребления, то это транслируется как увеличение свободы. При этом, по факту в экономике лишь закручивали гайки (а что ещё можно ждать от системной бюрократии?), а удовлетворение потребностей с каждым годом только падало. 

Как было реагировать людям на такое издевательство над человеческой природой. Мало того, что им в одно ухо говорили о братской солидарности трудящихся, а в другое призывали к потребительскому отношению к жизни, так ещё и отняли чувство защищенности и общности с большой семейной общиной, под названием СССР. Граждан большой страны не только лишили личного вклада в общих закромах, но и деньги, теряя свои покупательские свойства из-за глобального дефицита, всё более ослабляли доверие к эмитенту. То есть все невербальные механизмы сплоченности и доверия в стране были планомерно демонтированы.      
Первыми на то, что в родном доме что-то не так, реагируют писатели и поэты. Будучи сами творцами и созидателями, выращивающими из слов смыслы, они, как очень тонко настроенные мембраны, раньше других сигнализируют о будущих переменах.
В 1965 году Аркадий и Борис Стругацкие написали очень смешную повесть «Понедельник начинается в субботу». Рожденные после распада СССР по большей части не поймут их иронию из шестидесятых годов. Тот период называют хрущевской оттепелью, когда вроде бы ничего не предвещало будущей беды. Тем не менее среди прочих сюжетов на страницах повести появляется бюрократ от науки Выбегалло, окрыленный идеей создания человека будущего – идеального потребителя. Заканчивается процесс создания этого человека будущего натурным экспериментом.    
   
«На полигоне уже всё было готово. Публика пряталась за бронещиты. Выбегалло торчал из свежевырытой траншеи и молодецки смотрел в большую стереотрубу…
Выбегалло оторвался от стереотрубы, прокашлялся и сказал:
– Товарищи!.. Что мы наблюдаем в эту стереотрубу? В эту стереотрубу, товарищи, мы, обуреваемые сложными чувствами, замирая от ожидания, наблюдаем, как защитный колпак начинает автоматически отвинчиваться… Через несколько минут мы будем иметь появление среди нас идеального человека… Мы будем иметь здесь наш образец, наш символ, нашу крылатую мечту! И мы, товарищи, должны встретить этого гиганта потребностей и способностей соответствующим образом, без дискуссий, мелких дрязг и других выпадов. Чтобы наш дорогой гигант увидел нас какие мы есть на самом деле в едином строю и сплочёнными рядами. Спрячем же, товарищи, наши родимые пятна, у кого они ещё пока есть, и протянем руку своей мечте!
Я и простым глазом видел, как отвинтилась крышка автоклава и беззвучно упала в снег. Из автоклава ударила длинная, до самых звёзд, струя пара… Земля поплыла и зашевелилась. Взвилась огромная снежная туча. Все повалились друг на друга, и меня тоже опрокинуло и покатило. Рёв всё усиливался, и, когда я с трудом, цепляясь за гусеницы грузовика, поднялся на ноги, я увидел, как жутко, гигантской чашей в мёртвом свете луны ползёт, заворачиваясь вовнутрь, край горизонта, как угрожающе раскачиваются бронещиты, как бегут врассыпную, падают и снова вскакивают вывалянные в снегу зрители…
А там, где был автоклав, крутилось освещённое изнутри красным, тугое облако пара, и горизонт стремительно загибался всё круче и круче, и казалось, что все мы находимся на дне колоссального кувшина…
Снег пропал. Всё поле вокруг было чёрным. Там, где минуту назад стоял автоклав, зияла большая воронка. Из неё поднимался белый дымок и пахло палёным.
Зрители начали подниматься на ноги. Лица у всех были испачканы и перекошены. Многие потеряли голос, кашляли, отплёвывались и тихо постанывали. Начали чиститься, и тут обнаружилось, что некоторые раздеты до белья. Послышался ропот, затем крики: «Где брюки? Почему я без брюк? Я же был в брюках!», «Товарищи! Никто не видел моих часов?», «И моих!», «И у меня тоже пропали!», «Зуба нет, платинового! Летом только вставил…», «Ой, а у меня колечко пропало… И браслет!», «Где Выбегалло? Что за безобразие? Что всё это значит?», «Да чёрт с ними, с часами и зубами! Люди-то все целы?..»
Земля зашевелилась, и из траншеи вылез Выбегалло. Он был без валенок.
– Поясняю для прессы, – сипло сказал он.
Но ему не дали пояснить. Магнус Фёдорович Редькин, пришедший специально, чтобы узнать наконец, что же такое настоящее счастье, подскочил к нему, тряся сжатыми кулаками, и завопил:
– Это шарлатанство! Вы за это ответите! Балаган! Где моя шапка? Где моя шуба? Я буду на вас жаловаться! Где моя шапка, я спрашиваю?
– В полном соответствии с программой… – бормотал Выбегалло, озираясь. – Наш дорогой исполин…
На него надвинулся Фёдор Симеонович.
– Вы, м-милейший, з-зарываете свой т-талант в землю. В-вами надо отдел Об-боронной Магии усилить. В-ваших идеальных людей н-на неприятельские б-базы сбрасывать надо. Н-на страх аггрессору…
Исполина-потребителя в воронке не оказалось. Зато там было всё остальное и ещё многое сверх того. Там были фото– и киноаппараты, бумажники, шубы, кольца, ожерелья, брюки и платиновый зуб. Там были валенки Выбегаллы и шапка Магнуса Фёдоровича. Там оказался мой платиновый свисток для вызова авральной команды. Кроме того, мы обнаружили там два автомобиля «Москвич», три автомобиля «Волга», железный сейф с печатями местной сберкассы, большой кусок жареного мяса, два ящика водки, ящик жигулёвского пива и железную кровать с никелированными шарами.
Натянув валенки, Выбегалло, снисходительно улыбаясь, заявил, что теперь можно начать дискуссию. «Задавайте вопросы», – сказал он. Но дискуссии не получилось. Взбешённый Магнус Фёдорович вызвал милицию. Примчался на «газике» юный сержант Ковалёв. Всем нам пришлось записаться в свидетели. Сержант Ковалёв ходил вокруг воронки, пытаясь обнаружить следы преступника.
Он нашёл огромную вставную челюсть и глубоко задумался над нею. Корреспонденты, получившие свою аппаратуру и увидевшие всё в новом свете, внимательно слушали Выбегаллу, который опять понёс демагогическую ахинею насчёт неограниченных и разнообразных потребностей.»
 
Эти удивительные строки были опубликованы через несколько лет после знаменательного съезда, а впоследствии Стругацкие писали долгие годы в стол роман «Град обреченный» о чудовищном эксперименте над людьми, в черновике, законченном к 1972 году, но опубликованном намного позднее. В общем неудивительно, что такой роман писался в то время, когда в стране начался насильственный бесчеловечный эксперимент над людьми созидательного труда.
Этот же период ознаменовался началом диссидентского движения в СССР. По сути, партийная верхушка, определив направление последующего движения страны в сторону потребительского рая, ознаменовала эру либерализма. Некоторые люди восприняли это слишком буквально, что привело к нарастанию либерального тренда в культурной среде на все последующие десятилетия.

  Есть ли какие-то проявления того, что изменение государственной политики хоть как-то повлияло на народ? Есть, и их очень много. Вот только самые основные.
Если по сравнению с 1913 годом в Российской империи потребление алкоголя в СССР к 1955 году снизилось более чем вдвое с 4,7 литра до 1,8 литра на душу населения, то уже к 1965 году тренд изменился и потребление выросло более чем в два раза до 3,8 литра, а дальше рост был почти вертикальным, за неполных два десятилетия достигнув 10,8 литров на душу населения. В 1985 году Горбачев вместо того, чтобы бороться с причинами алкоголизма, смог предложить лишь сухой закон, что конечно же не могло изменить ситуацию, переведя весь оборот алкоголя в тень.

Одни стремились залить нарастающий внутренний дискомфорт алкоголем, другие мечтали покинуть опостыливший дом в поиске другой родины. В результате возникшего диссонанса, идеи единства, братской солидарности и созидательного труда потеряли всякую привлекательность, а всё что вещали с высоких трибун лидеры страны воспринималось если не как ложь, то с всё большим скепсисом. Притягательной стала картинка западных витрин, с тем самым изобилием, который сулила партия, но не смогла предложить социалистическая экономика. 
 
Как связана созидательная экономика с институтом семьи? Невозможно себе представить, каким образом мог возникнуть эволюционный механизм, приводящий с ростом изобилия к ограничению воспроизводства. Несмотря на то, что это противоречит главному постулату о выживаемости, такой механизм, по всей видимости, избавит нашу планету от перенаселения.
 
Не буду повторять те общеизвестные цифры о естественном старении золотого миллиарда и нулевым или даже отрицательным показателем естественного прироста населения для стран с развитым потреблением. Напомню только, что в первой стране социализма рождаемость в период индустриализации составляла в среднем 5 детей на одну женщину, и после падения в годы войны вновь начала восстанавливаться, но во второй половине 50-х годов приостановилась и пошла на спад, что можно объяснить как переменами в стране, так и той же урбанизацией.
 
Что вряд ли удастся объяснить только этим фактором, так это статистику разводов, хотя бы потому что прирост городского населения шел на проценты, в то время как разводы выросли в разы. Если в 1950 году процент разводов составлял лишь 4,04%, то в 1960 г. вырос сразу в 3 раза до 12,3%, а далее в 1970 г. – 30,06%, в 1980 г. – 39,65%, в 1995 г. – 61,93%.   Действительно, как наладить мир в семье, если в большой семье нет ладу?

Не исключено, что созидательная экономика, созданная в СССР, была лишь историческим этапом для прихода эры потребления. Однако грандиозные прорывы, что намного опередили время, оставляют надежду на то, что именно нынешний потребительский этап является переходным к эре созидания. Если в свое время демократия на волне Великой Французской революции намного опередила свое время, и лишь спустя почти восемьдесят лет окончательно утвердилась в умах французов, то вполне возможно этап осмысления таких грандиозных прорывов требует определённого времени.   
   
Более чем естественно, что стремление удовлетворить базовые потребности являлось главной целью человека в крайне скудные времена. Но когда в эпоху изобилия для цивилизации нет важнее дела, чем рост потребления, то это по крайней мере странно. Конечно, ещё далеко не все на нашей планете живут в достатке, но оттого, что «общее благо» неуклонно растет, оно не становится общим, и то, что одни представители человеческого вида страдают от ожирения, никак не влияет на то, что другие не перестают пухнуть от голода.

Безусловно, жизнь намного сложнее любых теорий и гипотез.   Однако, если то, что описано выше хотя бы частично справедливо, то у созидательной экономики и взаимного доверия между людьми есть шанс. Во всяком случае, в отличие от идеи утилитаризма, где все средства хороши для достижения цели, восточное понимание пути как самоценного процесса наделяет сам путь прогресса и созидания большим содержанием и смыслом хотя бы потому, что в процессе созидания в первую очередь созидается сам человек, его мораль и воля. В этом смысле такая концепция наполнена большим гуманизмом, нежели любая иная, в которой на первое место ставится не сам человек, а некое общее благо.

Буду признателен за осмысленную критику.