Джордж Гордон Лорд Байрон. Темнота. Перевод

Мне сон был, – он реальностью казался.
Погасло солнце ясное, и звёзды   
Во мраке вечном плыли по вселенной,
Лучей не испуская; ледяная 
Земля в безлунном воздухе качалась;
Чуть показавшись, утро затухало,
И день не наступал; все люди в страхе
От жизни наслажденье потеряли, 
Молились одному: чтоб свет явился.
Они отныне у дворцов ютились,
И у костров сигнальных, – им пришлось
На маяки пустить свои жилища;
Селения исчезли: собирались
Они теперь вокруг хибар горящих –   
Хотя бы заглянуть в лицо друг другу.
Везло тому, кто жил вблизи вулканов, –
Пока в их жерлах лава не остыла;
Пугливой верой мир был одержим.
Леса пылали, – падали со скрипом 
На землю обгоревшие стволы
И постепенно превращались в угли.
В безрадостном и безнадежном свете,
Когда из тьмы выхватывались лица,
Их выраженья были неземными:
По ним струились слёзы у одних,
Другие как-то странно улыбались,
А кто-то, суетясь, дрова готовил
Для смертного костра, и устремлял
На небо взгляды как безумный, –
К нему взывая по привычке, словно
Мог созерцать его, – потом, бранясь,
Со скрежетом зубов, бросал их наземь.
Кричали громко птицы, трепыхаясь, – 
Их крылья в землю били ошалело;
Ручными стали звери; приползали,
Соединяясь с остальными, змеи, –   
Шипели, но не жалили, – их люди 
Убив, употребляли в пищу. Вражда,
Которая, казалось бы, исчезла,   
Теперь другие формы обретала:
Еда за кровь приобреталась – каждый,
Урвав кусок им жадно насыщался,
Как зверь добычей, – а любви не стало. 
По всей земле была одна забота –
Как смерти избежать, – такой реальной,
И такой бесславной; – свирепствовал
Ужасный голод, люди умирали; 
Непогребёнными тела валялись.
Голодные себе подобных ели,
И зарились собаки на хозяев,
За исключеньем пса, который был
Настолько предан своему патрону,
Что никого к нему не подпускал:
Птиц хищных и зверей, людей голодных;
Без всякой пищи оставаясь сам,
Он жалобно стенал и горько лаял,
И всё лизал бесчувственную руку,
Которая не гладила его:
Мертвец не мог ему ответить лаской.
Повымирали люди постепенно,
Остались только двое горожан.
Они врагами были, эти двое;   
И, встретившись у алтаря, в котором
Огонь священный тихо угасал,
Но оставались ценности святые,
Годившиеся им для выживания,
В золе они копаться стали жадно
Холодными когтистыми руками;
Над ними будто бы смеялось пламя,   
Раздутое их немощным дыханьем.
Подняв глаза, увидели друг друга,
И, дико вскрикнув, умерли они, –   
Своей же омерзительности жертвы, –
Такими лица дьявольскими стали.
Мир опустел, – осталась просто глыба,
Бесцельная и несуразная громада,
В которой не было деревьев, трав,   
Людей, – на ней отсутствовала жизнь, –
Непостижимый хаос – глыба смерти.
Везде царило страшное затишье,
Ветра не дули, воздух стал недвижим,
Застыли, онемели океаны,
Иссяк круговорот воды в природе;
Без моряков в морях суда стояли,
Подвластны неминуемой разрухе, –
Мало-помалу, все на дно пошли;
Пропал прибой, угомонились волны,
Приливы и отливы прекратились, –
Луна, хозяйка их, не появлялась, –   
Над всем главенствовала темнота:   
Она вселенской сутью оказалась.

Текст оригинала:

George Gordon Lord Byron
Darkness

I had a dream, which was not all a dream.
The bright sun was extinguish'd, and the stars
Did wander darkling in the eternal space,
Rayless, and pathless, and the icy earth
Swung blind and blackening in the moonless air;
Morn came and went--and came, and brought no day,
And men forgot their passions in the dread
Of this their desolation; and all hearts
Were chill'd into a selfish prayer for light:
And they did live by watchfires--and the thrones,
The palaces of crowned kings--the huts,
The habitations of all things which dwell,
Were burnt for beacons; cities were consum'd,
And men were gather'd round their blazing homes
To look once more into each other's face;
Happy were those who dwelt within the eye
Of the volcanos, and their mountain-torch:
A fearful hope was all the world contain'd;
Forests were set on fire--but hour by hour
They fell and faded--and the crackling trunks
Extinguish'd with a crash--and all was black.
The brows of men by the despairing light
Wore an unearthly aspect, as by fits
The flashes fell upon them; some lay down
And hid their eyes and wept; and some did rest
Their chins upon their clenched hands, and smil'd;
And others hurried to and fro, and fed
Their funeral piles with fuel, and look'd up
With mad disquietude on the dull sky,
The pall of a past world; and then again
With curses cast them down upon the dust,
And gnash'd their teeth and howl'd: the wild birds shriek'd
And, terrified, did flutter on the ground,
And flap their useless wings; the wildest brutes
Came tame and tremulous; and vipers crawl'd
And twin'd themselves among the multitude,
Hissing, but stingless--they were slain for food.
And War, which for a moment was no more,
Did glut himself again: a meal was bought
With blood, and each sate sullenly apart
Gorging himself in gloom: no love was left;
All earth was but one thought--and that was death
Immediate and inglorious; and the pang
Of famine fed upon all entrails--men
Died, and their bones were tombless as their flesh;
The meagre by the meagre were devour'd,
Even dogs assail'd their masters, all save one,
And he was faithful to a corse, and kept
The birds and beasts and famish'd men at bay,
Till hunger clung them, or the dropping dead
Lur'd their lank jaws; himself sought out no food,
But with a piteous and perpetual moan,
And a quick desolate cry, licking the hand
Which answer'd not with a caress--he died.
The crowd was famish'd by degrees; but two
Of an enormous city did survive,
And they were enemies: they met beside
The dying embers of an altar-place
Where had been heap'd a mass of holy things
For an unholy usage; they rak'd up,
And shivering scrap'd with their cold skeleton hands
The feeble ashes, and their feeble breath
Blew for a little life, and made a flame
Which was a mockery; then they lifted up
Their eyes as it grew lighter, and beheld
Each other's aspects--saw, and shriek'd, and died--
Even of their mutual hideousness they died,
Unknowing who he was upon whose brow
Famine had written Fiend. The world was void,
The populous and the powerful was a lump,
Seasonless, herbless, treeless, manless, lifeless--
A lump of death--a chaos of hard clay.
The rivers, lakes and ocean all stood still,
And nothing stirr'd within their silent depths;
Ships sailorless lay rotting on the sea,
And their masts fell down piecemeal: as they dropp'd
They slept on the abyss without a surge--
The waves were dead; the tides were in their grave,
The moon, their mistress, had expir'd before;
The winds were wither'd in the stagnant air,
And the clouds perish'd; Darkness had no need
Of aid from them--She was the Universe.