Из писательского дневника. О литературе

ОСНОВНАЯ СТАТЬЯ
http://proza.ru/2023/07/04/785

1. Приемную "Сибирских огней" называли гвардейской из-за принимающего редактора Татьяны О. лошадиного роста, как говорили все, и с усами... Но что значит "лошадиного роста"? Автор явно хотел сказать: огромного, "гвардейского" роста была Нюра из пивной, но не подумал о том, что всякий человек даже нормального, отнюдь не "гвардейского" роста -- выше лошади.. Если, разумеется, лошадь не какой-нибудь особой "рощинской", породы и не поставлена на дыбы.. Увы, муки слова -- это не вымучивание слова в поте лица. И лошадь потеет, независимо от того, что везет: золото или шлак.

Когда искусство становится слишком уж сложным, оно приедается даже специалистам. Когда на английском литературном небосклоне взошла звезда Киплинга, некий профессор изящной словесности чуть ли не прыгал от радости перед студентами: "Наконец-то настоящая литература, наконец-то". Однако и слишком простое приедается бысторо: уже при жизни Киплинг был развенчан, а сейчас его творчество воспринимается очень неоднозначно.

2. И все же: Одно дерево, даже если это дерево огромное, могучее, не составляет леса. Лес, как известно, состоит из разных деревьев, больших и маленьких, прочных и хилых, лес -- это нечто цельное, неразделимое. А литература? Когда мы говорим о ней, мы называем, прежде всего, великих (Пушкин, Достоевский, Тургенев, Толстой), но мы уже и не вспомним многих из тех, кто жил рядом с ними, работал и в свое время, вполне вероятно, способствовал расцвету литературы. Теперь те люди напрочь забыты. И то, что они делали, не представляет сегодня никакого интереса. Так в чем же тогда значение средней литературы (графоманов и откровенных ремесленников в счет не берем), в чем же значение "средней" литературы, которая заведомо обречена на забвенье?

И все же не оставляет мысль: зачем-то нужна и такая, посредственная литература.

Еще Буало писал:

Il est dans tout autre art des degr;s diff;rents,
On peut avec honneur remplir les seconds rangs;
Mais, dans l'art dangereux de rimer et d';crire,
Il n'est point de degr;s du m;diocre au pire

3. Помню, как вызывали меня как-то в школу из-за сына.

У них там в 10 классе обсуждали "Вишневый сад". "Лопахин -- хам, типичный буржуазный делец, наглый беззастенчивый, бесцеремонный", -- говорит учительница один раз, и тут же "у Лопахина, по выражению вечного студента Пети, нежная душа, он размазня, что не типично для буржуазии". Ну сын и спросил -- возраст у него такой, когда во всем принято спорить со взрослыми: "Зинаида Ивановна, как же может быть, чтобы один и тот же человек был и размазней и наглым, беззастенчивым дельцом". -- ", хватит паясничать. Что здесь непонятного: Лопахин -- беззастенчивый делец, и это типичная черта для буржуазии, а то, что он размазня -- это не типичная? И попрошу больше глупых вопросах, чтобы красоваться перед девочками, не задавать".

Ну что я мог сыну сказать? Что училка -- типичная дура, даром что моя жена из той же породы, только преподает в педе? И что имеешь свое мнение, держи его при себе?

4. Как учил Гегель, всякое настоящее понятие внутренне противоречиво. Если ты высказываешь какое-либо суждение, то оно самоволом предполагает и противоположное. "Все поддается исчислению" простым добавлением частицы "не" превращается в "ничто не поддается исчислению" или "не все поддается исчислению".

Этот же закон применим к литературе и всему прочему искусству, но в несколько своеобразной форме. Для полного удовольствия от произведения искусства оно должно уметь вызывать противоположные чувства: одновременно -- на что способны лишь очень тонкие художники, у которых где радость, там и печаль, -- или последовательно. Это хорошо знают авторы приключенческих романов, где нить повествования есть череда белых и черных клавиш жизни: удача идет за неудачей, а неудача предшествует удаче. В угоду публике последняя клавиша белая, то есть успех.

Этот закон лежит в основе художественной композиции: необходимо избегать одного и того же тона. Особенно видно это на театре: где возвышенное сменяется низменным, а драматическое комическим. От сплошного комического, как в пьесах Мольера, устаешь как и сплошной драматики, как у Ибсена. А современные пьесы, где сплошь обсуждают серьезные проблемы больше похожи на театрализованное партсобрание, чем на пьесы (писалось еще при Советской власти -- прим ред). И наоборот Шекспир все время меняет регистр: беззаботная "Сон в летнюю ночь" вдруг ударяется в неистовый драматизм, а трагедия "Отелло" постоянно проходит под аккомпанемент яговских хохм.

Важные не только смена настроений, но и перемена изобразительных приемов. Длиное описание утомляет так же как и нескончаемый диалог. Все должно быть в меру.

5. Есть бы литературы не было, как сказал известный французский богохульник и забавник XVIII, ее следовало бы выдумать. Вот сообщили, что муж одной из редакторш (из отдела массово-политической, атеистической, ну и краеведческой по совместительству литературы) издательства наведался к ней на редакторские курсы в Москву и застал ее в самом непристойном времяпровождении, голой в компании не менее обнаженных мужчин.

Факт более чем интересный и заслуживающий внимания. Но обсуждать его со знакомыми -- плодить сплетни, разве лишь с женой, да и то осторожно. Разговаривать с самой грешницей -- не дай бог: в конце концов это ее личное дело. А проблема есть: животрепещущая и вызывающая жгучий интерес. И вот тут-то и подоспевает на помощь литература: не касаясь личностей шпарь во все лопатки все, что тебе только придет в голову по этому вопросу.

6. Иногда меня очень часто спрашивают: кого из алтайских писателей я бы порекомендовал читать? Отвечаю как на духу: никого. Как никого из и советских. Не мной замечено: когда долго питаешься плохой невкусной пищей, привыкаешь постепенно и смиряешься -- как будто и в самом деле слаще морковки ничего нет. Так вот и наши писатели, когда читаешь их напропалую, притупляют вкус и слух -- и надо потом преодолевать в себе некий комплекс или барьер, чтобы не поддаться отупляющей инерции. Это как после длительной журналистской работы, оставив которую, ты долго не можешь избавиться от газетного стиля: газетные штампы, как моль, разъедают художественную ткань. Но и одной хорошей литературой сыт не будешь: ее очищенность действует как ректифицированная водка -- крепость есть, а вкуса нет.

7. "Мадам Бовари" -- очень даже безнравственный роман. Его даже было дело судили за это. Хотя так ничего и не досудили. А судили его за сладострастные сцены, намек на которые там, конечно, имеется, но по нынешним временам уж совсем слабый. Хотя как посмотреть. В свое время стихи

     На морском песочке
     Я Марусю встретил
     В розовых чулочках,г
     Талия в корсете

весьма возбуждали нас молодых жеребцов. Но безнравственность романа не в отдельных сценах, а в выборе предмета изображения. Кто такая мадам Бовари? Скучающая провинциальная барышня (по первоначальному замыслу девственница, от какого замысла писатель отказался по чисто техническим причинам: ну как ты построишь роман вокруг девственницы), которой все вокруг противно, потому что скучно, серо, неромантично. Она мечтает вырваться из этой среды, воклицая на манер трех сестер "В Париж! В Париж!" Такой шанс ей кажется подвернулся, когда ее муж врач уговорился на сложную операцию. Она всячески побуждала его на нее, надеясь, что он прославится этой операцией и получит место в столице.

Операция не удалась. Мсье Бавори, ествественно, находился в крайней депрессухе, и как всякий нормальный человек искал утешения у своих близких. И вот когда он приобнял жену, та с отвращением его оттолкнула: "Не смей ко мне прикасаться". Далее Флобер описывает чувства, главное из которых ненависть к супругу как неудачнику и одна только мысль: как бы избавиться от него. В этом эпизоде весь характер этой мадам. И если бы автор сделал из эпизода новеллу или даже небольшую повесть, этого бы вполне хватило для создания типа достойного занять место среди Дон-кихота, Гамлета, Швейка и др. Но Флобер не ограничился данным эпизодом, а расписал историю этой стервы от рождения до смерти, подробно проанализировав все ее обстоятельства, мысли и чувства.

Вот в этом преувеличенном внимание в герое, который никак не тянет на героя и состоит безнравственность писателя. Нельзя приковывать внимания читателя к людям недостойным и даже если их нравственность находится на более высокой ступени, чем у мадам Бовари.

А во-вторых, даже и в этой предполагаемой новелле безнравственно ограничиваться показом безобразного. Не обязательно наказывать порок и награждать добродетель. Но обязательно зло, гадость нашей жизни уравновешивать другой стороной жизни. Это может быть симпатичный персонаж, возможно даже данный вторым планом и не имеющий непосредственного касательства к сюжету. Это могут быть картины природы (у Флобера они, кстати есть и замечательные, но полного эквилибра их с действием не получается), это может быть черти значит что (как например у Некрасова ужасы железной дороги компенсируются пафосом нескольких строф от автора ("Эту привычку к труду благородную..")) тут уж писателю нужно постраться и включить свою изобретательность.

8. Наука или философия не понятны простому человеку -- это мы все знаем. А поэзия, следовательно, понятна. Или должна быть понятна.С чем я решительно несогласен. Понятна лишь рифмованная проза:

     Лукоморья больше нет,
     Дуб годился на паркет.г
     Так ведь нет
     Выходили из избы
     Здоровенные жлобы
     Порубили те дубы
     На гробы.

А поэзия нет. Поэзии нужно много учиться, чтобы привыкнуть к ее языку и образности, чтобы понять, где она прорастает из сора прозаической действительности. В поэзии все необычно и нужно ничему не удивляться. Поэтому чаще всего поэзию относят к прошедшему либо к недосягаемым областям, типа к высшему свету. Но понять поэзию как особую реальность, которая живет рядом с нами, или если хочешь над нами и проникает в особые моменты духовного просветления типа

      В ночи, когда уснет тревога
      И город скроется во мгле

в нас -- это дано не каждому и не всегда. То же и с любовной лирики. Любовь в поэзии -- это всегда несчастная любовь. Почему? Да потому что любовь -- это всегда стремление к идеалу. Но ничего идеального в нашей жизни нет. И слава Богу! Не хватало еще жить рядом с идеалом, тут ведь соответствовать надо. А оно нам нужно? Но стремление к идеалу в нас заложено. Кем, когда, зачем? Не понятно, но заложено. Медицинский факт. Отсюда и растут ноги у поэзии.

9. Получил из деревни с нарочным мяса от родственников жены, а заодно и обещанный мне 6-томник Блока. Открыл наугад, и надо же напоролся с размаху на стихи не в бровь, а сразу в глаз. Не удержался, позвал жену:

-- Почитал я твоего любимого Блока...

-- Ты. Блока, -- она с иронией посмотрела на меня.

-- Ну да, а почему бы нет. Нет более вот тут у него про вас филологов написано

       Когда под забором в крапиве
       Несчастные кости сгниют,
       Какой-нибудь поздний историк
       Напишет внушительный труд...

       Вот только замучит, проклятый,
       Ни в чем не повинных ребят
       Годами рожденья и смерти
       И ворохом скверных цитат...

       Печальная доля - так сложно,
       Так трудно и празднично жить,
       Чтоб стать достояньем доцента,
       И критиков новых плодить...

-- А про бездарных писателей у него случайно ничего нет?

10. Наука, как и искусство, бессмертны. Красиво думать и выражаться не запретишь. И просто стремится к истине так же. А вот большая Наука и большое Искусство, как система институтов, организаций смертны. Именно это и происходит сейчас с наукой и искусством. Они знали времена расцвета, а сейчас агонизируют и загибаются, хотя через десятилетия или даже столетия вознинуть вновь в новом качестве. Простая же наука, я бы назвал ее повседневной никогда ни прекращается и не прекратится. Такая наука -- это наблюдение над природой, систематизация фактов и размышление над ними с целью найти причины и следствия. Все практические науки: астрономия, геология, медицина повязаны именно такой схемой. Ибо эта схема лежит в основе человеческого знания. Такая наука направлена на предметы, вопринимаемые непосредственно нашими чувствами. Чтобы заниматься астрономией достаточно пары глаз и склонного к наблюдениям и размышлениям ума.