Байрон. Стихотворения

Первый сборник Байрона "Часы досуга" вышел в 1807 г, когда автору было всего 19 лет, второй "Еврейские мелодии" в 1815, да и то по резкому настоянию двух композиторов, которые тут же сочинили на стихи песни, и так в виде песенного сборника и пустили в книготорговое море. Вот и все. Правда, что ни год выходили поэмы, а поэмы-то тогда и ценились более и делали в основном имя поэту.

СЛАВА БАЙРОНА

Как бы то ни было, но слава Байрона была огромной, и во многом носила скандальный характер, связанный не столько с его поэзией, сколько с обстоятельствами личной жизни. Про Байрона можно сказать почти то же самое, что и говорят про нынешних знаменитостей: "Он знаменит тем, что он знаменит".

И все же его много читали и много подражали. Слава его отпочковалась от британских берегов и пошла гулять по Европе, завоевывая все новые и новые страны, но так похоже никогда и не перешагнула на Азиатский континент. Слишком уж индивидуалистичен и отталкивающ был байронический тип для восточного человека. Во Франции Байрону подражали Ламартин, Виньи, Мюссе, Гюго, каждый со своей колокольни и в меру своего поэтического темперамента. Мюссе вообще считал его одним из двух величайших наряду с Гете поэтов, выдвинутых человечеством. И одновременно он упрекал его как своего близкого друга (это через 20 лет после смерти поэта), что Байрон не нашел светлых оптимистических красок для поддержки человека, а только внушал ему пессимизм и неверие в свои силы.

Любили поэта и в Германии. Гете ловил каждую весточку о поэте, с жадностью набрасывался на каждое его новое произведение и даже ради этой "удивительной личности, никогда ранее не встречавшейся и вряд ли могущей встретиться в будущем", возобновил занятия английским языком. Факт весьма удивительный и примечательный: Байрон был на 40 лет моложе немецкого тогда уже патриарха. А обыкновенно художники редко умеют оценить таланты нового поколения.

"Dasjenige, was ich die Erfindung nenne", sagte er, "ist mir bei keinem Menschen in der Welt gro?er vorgekommen als bei ihm. Die Art und Weise, wie er einen dramatischen Knoten loset, ist stets uber alle Erwartung und immer besser, als man es sich dachte.         -- То, что я называю первопрозрением,-- сказал он,-- в такой степени не встречалось мне ни у кого на свете. Манера, в которой он развязывает драматический узел, всегда нова и всегда превосходит наши ожидания. (Из дневника Эккермана)

Далее Гете говорил, что тем же даром, что и Байрон, обладал и Шекспир, но в гораздо меньшей степени. Первопрозрением или антиципацией Гете называл свойство поэта знать жизнь и натуру до всякого изучения. Поэт уже несет в себе зачатки всякого знания, а опыт лишь подтверждается его, но опытом знание не приобретается. Вот как высоко Гете ставил Байрона.

Хотя от излишней страстности лорда старикана изрядно и коробило: "Стихи [Байрона] -- порождение беспредельной страсти; когда я был охвачен ею, мне казалось, что никакие блага мира не возместят мне ее утраты, а теперь я ни за что на свете не хотел бы снова угодить в эти тенета."

Примечательное признание, корреспондировавшее с настроем старших современников поэта. Все мы знали безумие любви и отчаяние, упрекал Байрона Шеридан, близко сошедшийся одно время с ним, но зачем уж так рвать на себе тельняшку. Поэзия как раз и должна умерять разгул страстей, а не подбрасывать в ее костер дровишек.

ПОПУЛЯРНОСТЬ БАЙРОНА В РОССИИ И НЕКОТОРЫЕ СТИЛИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ЕГО ПОЭЗИИ

А вот Россия проскользнула мимо этого незаурядного гения, хотя, как свидетельствуют, историки литературы, нигде в мире, даже в родной Байрону Англии, его так много не издавали и не переводили. Первые переводы поэта были сделаны в России еще в 1819 году, когда имя его уже было широко известно в нашей стране, но во французской языковой оправе. А в 1864-1867 вышло полное собрание его сочинений, подготовленное Гербелем, который и перевел сам большинство его стихотворений. Сам пишу, сам перевожу, сам издаю -- совсем так, как это делается в нынешней России. Правда, жлобом как нынешние, Гербель не был, и наряду со своими перевода дал переводы других поэтов, причем многих разыскал и втиснул в свое издание прямо со страниц провинциальных изданий.

До конца XIX века это издание выходило еще 3 раза, тогда как первое по-настоящему серьезное издание поэта появилось в Англии лишь в 1897-1904 гг.

И все же популярность была не по делу. Это примерно как с джинсами. Джинсы вошли в моду в 1960-ее и были протестом молодежной культуры тогдашнему истеблишменту: ибо это была одежда докеров и грузчиков. В Россию тоже пришла мода на джинсы, но здесь они как раз были свидетельством принадлежности к номенклатуре. С Байроном сотворилась похожая история: он был популярен, но не в той теме, в которой писал.

Русская поэзия тогда сильно завелась на романтизм. А романтизм у нас синонимировал с такими понятиями как "расплывчатость, мечтательность, неопределенность":

       Он пел разлуку и печаль,
       И нечто, и туманну даль,
       И романтические розы;
       Он пел те дальные страны,
       Где долго в лоно тишины
       Лились его живые слезы;
       Он пел поблеклый жизни цвет

Ничего похожего у Байрона нет и в помине. Байрон -- голимый романтик, но стих его резкий, определенный, чеканный.

       Thou are not false, but thou art fickle,
       To those thyself so fondly sought:
       The tears that thou hast forced to trickle
       Are doubly bitter from that thought

       Ты не фальшивая, а вертлявая
       Для тех, кто докапывается до тебя с любовью.
       Слезы, которые ты у них выжимаешь,
       Вдвойне горьки от подобных мыслей

Основной стилистический прием англичанина -- антитеза; как правило, бескомпромиссная и безоговорочная.

Thy days are done, thy fame begun -- "твоим дням крышка, твоя слава начинается"

Dictinct, but distant -- clear -- but, oh how cold -- "[звезда минувшего] видна, но далека -- светла, но холодна"

        If the bad never triumph, then God is with thee!
        If the slave only sin-thou art spotless and free!
        If the Exile on earth is an Outcast on high,
        Live on in thy faith-but in mine I will die

        Если плохой никогда не триумфируется, тогда с тобой бог!
         Если только раб грешит -- ты бес пятнышка и на свободе!
        Если изгнанник на земле и на небесах в отстое,
        То живи в своей вере, а я сдохну в своей

Не употребляет Байрон почти и эпитетов (надеюсь, читатели понимают разницу между уточняющим значение подлежащего прилагательным и эпитетом; одно дело "старый человек" и сосем другое "молодой старый человек", как просил называть себя в письмах к жене Чехов).

        So gleams the past, the light of other days,
        Which shines, but warms not with its powerless rays

        Так светит прошлое нам в жизненной ночи,
        Но уж не греют нас бессильные лучи.

У Байрона всего один эпитет, а переводчик (А. Толстой) прикарябал целых два, где и одного-то было через край. (Зато какая у Байрона метафора: "прошлое -- это свет других дней" -- отточенная как бритва, когда она хорошо наточена).

Также Байрон свой "унылый эгоизм" облекал в одежды мировой скорби, придавал своим мелким неурядицам вселенский характер -- это у них у романтиков главная фишка. Одним из стилистических средств достижения этого было употребление библейских образов и библейского языка, ставшего у англичан со времен перевода Священного писания на ихний язык, кладовкой всяческих словесных возвышенностей. Отсюда у Байрона эти бесконечные thy, thou, thine вместо your, you, которые их заменили еще в дошекспировские времени, art вместо are, окончание 2-го, да и 3-го лица say'st, show'st, разные слова с пометкой уст: ward, tremulous и т. д. (все эти примеры я собрал с одной страницы). Заметим, язык Байрона относительно небогат, и если на первых порах все эти окаменелости препятствуют пробегу глаз по строкам, то навострившись читать этак пару недель, уже быстро обживаешься с английским гением: вопрос только, а надо ли это?

Русские же переводчики уныло пихали в свои строки понимаемые в русской традиции романтические сопли и слюни (Так он писал темно и вяло,
Что романтизмом мы зовем). Можно сказать, что русская литература оказалась не готова к восприятию Байрона, ведь как раз уровень родной литературы и есть главное условие (не)зрелого восприятия иностранной. Нельзя при этом утверждать, что ничего толкового обращение к Байрону русской поэзии не принесло. Если не считать, что главной целью перевода является не достижение какой-то мифической адекватности, а именно обогащение родной литературы.

Многие переводы Жуковского, Майкова, А. Толстого -- это своеобразные законченные произведения. Еще в большей мере это можно сказать о Вяч. Иванове.

Вот начало его перевода одного из стихотворений Байрона:

       Сияй в блаженной, светлой сени!..
       Из душ, воскресших в оный мир,
       Не целовал прелестней тени
       Сестер благословенный клир.

А вот это же начало у Байрона

       Bright be the place of thy soul!
       No lovelier spirit than thine
       E'er burst from its mortal control,
       In the orbs of the blessed to shine

       Будь светло место твоей души!
       Никогда более приятственый дух, чем твой,
       Не ускользал из-под земного контроля.
       На те орбиты, по которым движутся благословенные, излучая при вращении световую энергию

Если рассматривать эти стихи независимо, то при том, что изображена одна и та же ситуация, выбраны одни и те же детали, темы их различны. У Иванова речь о том, что героиня, монашенка и на земле была счастлива и любима ("ты всем была нам" -- таковы слова буквально следуют за приведенными), устроившись в монастыре за казенный счет. Англичанин же противопоставляет небеса и землю, первые как обетованные, вторую, как оковы для плоти, из которых душа наконец-то освободилась. Кто сказал, чья мысль поэтичнее и возвышеннее? Просто у двух поэтов разный взгляд на мир, разные ценностные установки, и каждый из них выражается свою индивидуальность, у одного не хуже и не лучше, чем у другого.

Особняком в этой когорте стоит Лермонтов. Он переводил Байрона так, как никто не переводил ни до него, ни после. Лермонтовский стих стремителен, резок, часто всколочен. За Байроном таких грехов не водилось. Но при внешних различиях есть общее, что объединяет нашего и английского поэта: напор чувств, резкая индивидуальность: никакой тебе туманности, размытости, то есть того вялого романтизма, которым отдает от русского Байрона. К сожалению, Лермонтов переводил Байрона очень мало, и, кроме того, по мысли его стихи совершенно о другом, о чем писал лорд, так что долгое время их вообще рассматривали, да и до сих пор продолжают рассматривать как самостоятельные произведения, лишь навеянные Байроном. Не будем ничего писать о "Душа моя мрачна", ибо такое количество исследователей оттопталось по сопоставлению лермонтовского и байроновского текста, что в этих строчках ни одного непокореженного стиха не осталось. Приведем другой перевод Лермонтова, кстати долгое время вообще рассматривавшийся как самостоятельное стихотворение:

       As o'er the cold sepulcher stone
       Some name arrests the passer-by;
       Thus, when thou view'st this page alone,
       May mine attract thy pensive eye!

       Как одинокая гробница
       Вниманье путника зовет,
       Так эта бледная страница
       Пусть милый взор твой привлечет.

       And when by thee that name is read,
       Perchance in some succeeding year,
       Reflect on me as on the dead,
       And think my Heart is buried here.

       И если после многих лет
       Прочтешь ты, как мечтал поэт,
       И вспомнишь, как тебя любил он,
       То думай, что его уж нет,
       Что сердце здесь похоронил он.

Кто не знает английский, докладываю: у Байрона в отличие от нашего поэта, о любви нет ни единого слога. Тема стихотворения исключительно память: то, что поэт оставляет на земле -- это его стихи. В то время, как Лермонтов, слюнявит и слюнявит свою несостоявшуюся любовь.

Так что лермонтовские переводы не вписались в существующую номенклатуру русского байронизма и никакого влияния на восприятие английского поэта в русской литературе не оказали. (Эти стихи были положены, между прочим, на музыку 16 раз, причем комментатор докладывает, что исчерпывающего списка он дать не в состоянии).

Это не удивительно. Лермонтов говорил своим особым, чуждой русской поэтической речи языком. Удивительно другое: Байрон так и остался туманным, мяукающим, нечленораздельным романтиком, каковым его представили русские переводчики XIX века, и каковым продолжают интерпретировать до сих пор. Хотя русская поэзия с тех пор выросла и вширь и вглубь. Появились поэты, которые могли выражать свои мысли отточенными, емкими антитезами, поэты, прямыми как стрела фразами: есть Маяковский, есть и кроме (С. Черный, Высоцкий). С другой стороны появилась и поэзия, освоившая высокий стиль под стать стилю английской высокой поэзии. Закоперщиком и в этом забеге, как и водится, выступил Пушкин ("Отцы пустынники и девы непорочны", "Когда для смертного умолкнет шумный день, И на немые стогны града"). Его порыв поддержали Тютчев, Есенин и мн. другие. То есть русская поэзия набрала достаточный арсенал, чтобы переводить Байрона в более адекватном ключе.

Если кто подумал, что мы считаем, что адекватны Байрону Маяковский и Тютчев, то это сплошная клевета или недопонимание. Мы утверждаем лишь, что русская поэзия накопила и лексический и пр потенциал для адекватной передачи Байрона, но все эти разнородные элементы должны быть сплавлены в единый стиль, которого в русской литературе, в том виде, как они спаяны у Байрона, возможно, и не наблюдается. Но все для этого в нашей поэзии есть. Дело за малым: нужна личность, которая этим займется, которой этот труд будет интересен.

МИНИАТЮРЫ О КЛАССИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ
http://proza.ru/2023/08/02/451