Мавка. Проклятие русалки. Боевик. Глава16 и Эпилог

Маккой стоял перед зданием и не мог подавить волнения. От фасада во все стороны шёл забор такого же старого красного кирпича как и фасад, за забором виднелись деревья. “Словно монастырь,” подумалось ему.

В парадной его встретила секретарша — улыбчивая худенькая седая леди в больших очках сидела в небольшом кубике при входе. На её приветствие и вопрос он ответил:

— Я хочу увидеть Грегори Маккоя.

— А вы ему кто, простите?

— Я его дед.

— А… Простите… Но…

— Может. Он может меня увидеть, если захочет. Ему сегодня исполнилось восемнадцать.

— О… да… сейчас… — пробормотала женщина. Она повернулась к компьютеру. — Да, вы правы… но мне надо сообщить…

— Кому?

— Доктору, конечно, — неловко улыбнулась женщина.

— Хорошо. Можем мы поговорить сначала с доктором?

— О, да, конечно, это будет лучше всего, — женщина облегченно вздохнула и подняла трубку внутренней связи.

* * *

— Так что вы понимаете, — сказал доктор открывая дверь в сад, — что люди в такой ситуации… Одиночество в семье… Его мать занимается младшими детьми, и подростки в таком состоянии чувствуют себя очень заброшенными…

“Конечно,” подумал Маккой, “полностью оборвать все связи, чтобы потом так же полностью забросить человека… Новая семья, новые дети… Что-то делает его бывшая? В заморском круизе?”

— Я рекомендовал бы ему ещё пару месяцев лечения, тогда больше вероятности успешного возвращения к нормальной жизни. Хотя человеку нужно место, куда возвращаться, и люди, которые бы… Которые бы не были… главной причиной и подстрекателями к такому… образу жизни.

Парк был красив и ухожен. Казалось бы в нём можно остаться навсегда, но потом всё же приходило непонятное ощущение угнетённости, печали, более подходящих для кладбища, а не жилища. В одном месте несколько человек стояли вокруг теннисных столов наблюдая за игрой. В другом месте инструктор показывала тай-дзи движения группе из пяти человек.

Юноша сидел отдельно от всех за книгой. Доктор показал на него и пояснил, что сотовые телефоны не разрешены, но книги вполне доступны, и чтение поощряется.

— Привет, Грегори, — сказал доктор подходя, — поздравляю тебя с днем рождения. Такой знаменательный день! Восемнадцать!

Юноша поднял голову и Маккой увидел знакомые глаза своего сына и такие же вихры. У него перебило дыхание.

— Привет, Грэг, — сказал он и проглотил ком в горле, — поздравляю. Я твой дед.

* * *

Они сидели и говорили уже пару часов. Было непросто преодолеть отчуждение, вполне ожидаемое в этой ситуации, не объясняя про бесконечные скандалы, иногда даже с вызовом полиции, когда его не допускали к ребёнку, не позволяли его видеть и с ним общаться, время от времени даже подавая на него заявления, чтобы предотвратить его появления в жизни мальчика. Тогда только безупречная репутация и заступничество друзей-полицейских спасли его от более серьезных последствий, но в конце он получал тихий совет от тех же друзей отодвинуться из жизни своего внука, поскольку эта жизнь была неразрывно связана с жизнями его бывшей жены и вдовы его сына…

Да, тогда это всё было непросто. И особенно непросто объяснить теперь, не очерняя близких в глазах юноши.

Они смотрели семейные фотографии и Маккой рассказывал про рыбалки, про морские путешествия, про поездки на Карибы и истории про пиратов. Но глаза его ловили всё тот же немой вопрос, “почему этого не было в моей жизни?” И нельзя было ответить, “потому что твоя мать сука”, потому что она его мать, и другой нет. И сказать это о матери или отце — это как отнять у ребёнка половину души, половину сердца.

— Хочешь, мы с тобой поедем на Карибы, когда ты выздоровеешь? Или в Европу?

— Правда? — спросил юный Грэг впервые чуть улыбаясь, и в его глаза стало проникать детское ожидание чуда. Он стал похож на мальчика.

И немолодой Грэг кивнул головой, возвращая улыбку и наконец чувствуя надежду. Он уже дал себе цель прочитать сколько возможно книг о том, как помочь молодым людям сойти с иглы и никогда на неё не возвращаться. Как вернуть к полноценной счастливой жизни… И может быть нашел для себя, что делать в остальной части тех лет, которые ему были отведены.

Юноша проводил его до двери и даже протянул руку прощаясь, но в этом робком жесте Маккой почувствовал острую жажду большего, много большего, и пожав руку он вдруг обнял юношу, прижав его к себе с сердечностью, которой сам в себе не ожидал. И почувствовал ответное сердечное объятие. И уходя увидел в глазах юноши, почти мальчика, надежду.

— Ты придёшь ещё? — спросил молодой Грэг.

— Да. Хоть каждый день, если можно, — ответил Маккой.

* * *

— Спасибо тебе за всё, — сказал он Мавке. — Жаль, что я не могу помочь тебе в той же мере. Я твой должник.

— Не мне спасибо. Это Сандра. Она нашла его. Вернее она попросила, и его нашли. Ты тогда ввёл его старый телефон в мою систему. Я попросила узнать чей он был.

— Но у него же уже был другой номер?

— Они нашли, какой у него сейчас, и главное, где он сам. Это было нетрудно. Так что это она, а не я. Вернее её напарник, поскольку она сама сейчас под следствием…

— Нет, это ты. Ты всё это сделала.

— Да, ерунда, — сказала Мавка. — Не бери в голову.

— Не ерунда, — ответил Маккой. — Для меня это важно. Для тебя ведь было бы важно, если бы ты была на моем месте?

Мавка опустила голову и пожала плечами. Наконец честно сказала:

—Да. Конечно.

Они снова сидели на той же веранде. Перед ними был тот же склон холма с кустами и деревьями, а в доме слышались оживлённые голоса, хотя голос Эдны был скорее печален; она собирала вещи для Таси, и Тася хотела взять все игрушки, но рюкзак был слишком маленький.

— Что ты собираешься делать теперь? — спросил Маккой, слушая суету в доме.

— Пока не знаю. Много проблем. Все надо решать.

— Да, знаю. По поводу… Опять в бега? С девочкой? Надо же как-то…—он не закончил фразу, так как не знал как.

— Я бы сдалась, но… Ты же понимаешь, это будет долгий процесс, и я буду сидеть в тюрьме, а Тася будет бог знает где и с кем. — Она покачала головой. — Я не могу… Потому будем выбираться куда-нибудь.

Маккой долго смотрел на нее молча, потом вздохнул и спросил:

— Ты откуда знаешь, что… Что её мать не хотела её брать в программу защиты свидетелей?

— Какая разница? — настороженно спросила Мавка.

— Большая. Она тебе сама сказала или кто-то передал?

— Как она могла сама? Она была в тюрьме, у нас не было связи. Но Катя звонила, сказала, что звонил адвокат и всё такое…

— То есть точно ты не знаешь? А если это испорченный телефон? Знаешь, как в детстве играли, когда…

— Да, да, знаю. Ерунда всё это! Она не хотела…

Маккой покачал головой и долго смотрел Мавке в глаза, но та напротив убегала взглядом. Наконец Маккой сказал:

— Слушай, я тебе хочу рассказать одну историю. Знаешь, у нас в отделении был один парень… Джеб. Пришел откуда-то… не помню из каких горячих точек. И был у нас случай с захватом заложницы. Ну как любят в кино показывать, преступник прикрывается девчонкой, ему терять нечего, и убить её может в любой момент. А Джеб был немного того, сумасшедший, наверное пост-травматик. Он и говорит, что да плевать мне на эту девчонку, у нее шея тонкая, я тебя сейчас через неё прямо и расстреляю. И этот гад растерялся и чуть приоткрылся. На долю секунды. В тот момент Джеб его и снял.

— И зачем ты мне это рассказываешь? — напряженно спросила Мавка.

— Я к тому… Когда мы в такой ситуации, мы должны снизить значимость заложника в глазах преступника. Понимаешь? Это не значит, что ему было плевать на девчонку. Это была неправда. Но ему надо было, чтобы преступник поверил. Понимаешь?

Мавка молчала, пытаясь понять, чему он клонит. Впрочем, она уже поняла, но ещё отвергала его намёк. И Маккой продолжил:

— Вот ты подумай, сидит она в тюрьме, и знает, что ещё чёрт знает сколько это продлится. И хоть дочка в хороших руках, но ведь не под защитой ещё. И никто не знает, когда эту защиту ей дадут. И дадут ли вообще…

— И что? — напряженно отрезала Мавка.

— Ей не всё равно. Она просто хотела, чтобы они поверили, что дочь ей не нужна. Чтобы спасти девочку. Понимаешь?

— Но они не поверили. — сказала Мавка с вызовом.

— Именно. Они не поверили, — ответил Маккой. — Вопрос в том, почему ты поверила?

Она не ответила. И в её молчании начало появляться что-то. Но она сама ещё боялась этого. И сопротивлялась. И потому сказала тихо:

— А если это правда? Если она ей действительно не нужна?

Маккой вздохнул и посмотрел в небо. Пожал плечами.

— Ну как мы можем знать наверняка? Но разве ты не хочешь дать ей хоть маленький шанс? Я уже не говорю о том, что ребёнку лучше быть с матерью… — а сам подумал, что не всегда это так, к сожалению.

Мавка невольно тоже об этом подумала, но ничего не сказала. Она встала, подошла к перилам веранды и вцепилась в них так, что побелели костяшки пальцев. Закусив губу, она тяжело и сбивчиво дышала, глядя в никуда. Маккой подошел и встал рядом.

— И ты… Может быть лучше строить свою жизнь наконец? Заметить, что она у тебя есть. Чтобы наконец подумать, что с ней делать? Чего ты хочешь? Ты сама. А не кто-то другой.

Они долго молчали слушая ветер в ветвях и глядя на деревья и облака. Постепенно поза Мавки и её плечи стали терять напряжение.

— И ещё… — наконец заметил Маккой, — ты говоришь, что в семье тебя не любили… после того как… Я долго думал об этом. Знаешь, когда проживаешь ситуацию изнутри, как если бы это случилось с тобой… Это не была нелюбовь. Это была вина. Они все эти годы смотрели на тебя и испытывали вину, что они, взрослые, большие люди… Они должны были тебя защитить, а вместо этого свалили на тебя этот страшный груз.

— Нет, это была я, — резко ответила Мавка. — На мне…

— Ты выбрала в это верить, — перебил Маккой. — Ты себя убедила, что ты одна на всём свете, чтобы… ну чтобы выжить. Чтобы было не так больно… Но боль это такая штука… Через неё надо пройти однажды. Чтобы можно было жить дальше и любить. Чтобы не умереть сердцем. Идти прямо в боль. Это как пройти через пожар в степи. Проскочишь через огонь и выжил. А вечно убегать — и оно нагонит.

— Проскочить? На выжженную пустыню? — горько усмехнулась Мавка.

— На твердую землю, где вырастет новая трава. Я знаю, я там был…

Мавка не ответила. Она покачала головой жёстко сжав губы.

Маккой положил руку ей на плечо и притянул к себе.

— Я знаю, это трудно, — сказал он, и почувствовал, как она наконец тоже приникла к нему. Тогда он притянул её к себе и обнял, как в тот вечер. Она тоже обняла его, но на сей раз она уже не плакала, она просто прижалась к нему, к такому большому и сильному мужчине, что ненадолго стал для неё тем самым отцом, которого ей так остро не хватало все годы её жизни.

Он потрепал её по жесткому ёжику волос и почувствовал, как выравнивается, успокаивается её дыхание. Наконец он сказал:

— Я узнавал по поводу твоей сестры. Тревино передал, что её депортируют ускоренной процедурой.

Мавка отдёрнулась из объятий боясь услышать, что дальше, а Маккой продолжал:

— Адвокат настаивал, что в связи с обстановкой не на родину. Сказал, что у неё есть какая-то собственность в Австрии. Но те не согласились.

Мавка всё ещё молчала, и Маккой поймал её взгляд:

— Прямо из федеральной тюрьмы в аэропорт. Будут вывозить с территории на закрытом автобусе и под конвоем, так что никаких снайперов можно не бояться. Да и Кабана больше нет, она никого не интересует.

Он помолчал ещё и добавил:

— Через три дня в два часа пополудни… Аэропорт Даллес в Вирджинии.

Мавка отвернулась и ушла в комнату.

* * *

Большой и суетливый международный аэропорт Даллес жил своей обыденной жизнью. Просторные стеклянные стены открывали обзор на серое небо, серое поле и самолеты, которые тоже казались серыми от непогоды. Жидкие потоки озабоченных людей, двигались по просторным залам в разных направлениях; небольшие группы пассажиров скучая глазели по сторонам или поедали что-то из коробок. В аэропортах мало развлечений.

Потому когда эта очень яркая группа проходила через залы, она неизбежно привлекала внимание.

Несколько конвоиров в униформе и ещё несколько человек в серых костюмах вели тоненькую молодую женщину с растрёпанными длинными волосами цвета мёда, которая вовсе не выглядела столь опасной для такого сопровождения.

Даже в её крайне расстроенном состоянии, даже в сером мешковатом пуловере и джинсах, она была очень красива. Она судорожно прижимала к себе дорожную сумку с беспорядочно торчащими оттуда вещами, нервно озиралась по сторонам и почти не слушала человечка в синем костюме, вероятно её адвоката, который семенил рядом и пытался ей что-то объяснить.

Когда они подошли к нужным воротам, последние пассажиры на этот рейс уже проходили через контроль и уходили в рукав, ведущий к самолёту, удивлённо оглядываясь на подошедших.

Один из людей в униформе произнес что-то официальное и передал пакет документов человеку в сером. Словно понимая безнадежность ситуации, женщина уже почти плакала, прижимая ладонь к губам. Она всё ещё смотрела по сторонам, словно надеясь на чудо. Но вот пакет документов перешел из одних рук в другие, человек в сером тоже произнес какие-то официальные слова, и группа людей в униформах отошла наблюдая. Женщина осталась в окружении людей в сером, и они все направились в самолет. Она покачнулась, споткнулась, её подхватили и провели через контроль, предъявив билеты проводнице. Но вдруг тонкий и звонкий крик прорезал всю эту сонную тишину огромного стеклянного пространства:

— Мама!

Девочка в розовом с золотыми кудряшками появилась словно ниоткуда и пролетев мимо униформ стремительно ворвалась в круг серых костюмов, нырнув словно у них под ногами. Никто даже не успел ничего понять, а женщина упала на колени и обхватила девочку:

— Тасенька! Девочка моя! — она уже не могла сдержать рыданий.

— У меня есть билет! — девочка кричала проводнице по-английски и по-русски. — У меня есть билет! — она изо всех сил махала белой бумажкой, прижимаясь к женщине. — Это моя мама! Мама!

Среди людей в униформе возникло волнение, они бросились обратно к группе в сером. Но те не подпускали к женщине, которая уже была за пунктом контроля. Явно первая группа протестовала, а вторая настаивала на своём. Как и всякая неожиданность, не предусмотренная протоколом, новый разворот событий требовал осмысления, но на это не было времени. Работники аэропорта тоже начали возмущенно выговаривать женщине, но билет, который протягивала девочка, оказался вполне действительным.

— У меня есть документы! — кричала женщина, — у меня есть все документы!

Не отпуская дочку она расстёгивала сумку, почти разрывая её, и вытряхивала содержимое, а документы всё никак не находились, потому что они были не в сумке, а в том самом пакете, который был передан людям в сером. Когда наконец это поняли, когда из пакета были извлечены нужные бумаги и детский паспорт, женщина всё ещё не поднималась с колен, прижимая к себе дочку. И она всё ещё рыдала не в силах остановиться.

Один из людей в сером забросил раскиданные по полу вещи обратно в сумку, другие начали поднимать женщину на ноги и указывать на самолёт. Та кивала, но видно было, что ей ещё трудно прийти в себя. Наконец, она с трудом поднялась, прижимая к себе Тасю, которая обхватила маму руками и ногами. Женщина сама стоять ещё не могла, её поддерживали под руки и почти несли. Однако, сделав несколько неверных шагов и почти войдя в этот рукав, она повернулась в последний раз и громко крикнула что-то сквозь рыдания на языке, который мало кто понял из зрителей этой сцены:

— Машенька! Спасибо тебе! Слышишь?! Родная! Прости за всё! Сестрёнка, прости!

После чего их обеих внесли в рукав, ведущий в самолёт.

Но самолёт улетел не сразу. Служба безопасности аэропорта задержала рейс для проверки всех пассажиров, камер наблюдения и даже внутренних багажных помещений, а полиция и ФБР ещё какое-то время метались по территории аэропорта, разыскивая виновников происшествия и особенно Марию Беркут, которая, как они справедливо думали, могла быть где-то рядом.

Но ни внутри самолёта, ни снаружи никого подозрительного так и не обнаружили. Камеры показали, что девочку привела молодая женщина в широкополой шляпе и очках, свитере и джинсах, а в зону улетающих они прошли по документам на другие имена и по билетам в Канаду. Но потом эта женщина исчезла из поля зрения камер, а девочка осталась. Она сидела рядом с какой-то пожилой парой, которая сразу после возникшей суеты направилась из аэропорта.

Их задержали уже на выходе. Это были бывший полицейский и его супруга, у которых были билеты в Мексику, и самолет их давно улетел, а они совсем не торопились заявлять о своем опоздании и перебивать пропавшие билеты. Они объяснили это тем, что женщина почувствовала себя плохо, и они решили отменить поездку. Оба были удивлены происходящим и говорили, что ничего не знают о происшествии. Конечно, они видели девочку, даже общались с ней. Очень милый ребёнок. Да, с ней была молодая женщина, да, она попросила присмотреть, отошла на пару минут. А потом вроде бы она пошла на самолет… А разве не она? Нет, мы не заметили, что её привели под конвоем… Но девочка-то сказала, что это её мама… Нет, мы не знаем…

И выяснить ничего не удалось. Ни обыск, ни камеры не показали посторонних среди пассажиров. А так как офицеры иммиграционной и федеральной служб куда-то звонили и настаивали на скорейшем вылете самолёта, чтобы сбросить с себя этот груз, и из начальственных вершин в ответ в аэропорт тоже звонили и настаивали, то через час самолёт всё-таки пришлось отпустить.

Пожилую пару тоже пришлось освободить, поскольку женщина была очень больна и ей стало совсем плохо; ей даже вызвали скорую помощь. Полиция взяла у них данные и обещала связаться позже — для выяснения некоторых деталей, если понадобится.

Впрочем, если бы за скорой проследили, то увидели бы, что женщина очень быстро пришла в себя, ей стало существенно лучше, и супруги ушли из госпиталя без проблем. И если бы за ними проследили и после этого, то увидели бы, что они вызвали такси и вскоре оказались в ресторане небольшого отеля в компании с двумя другими людьми — молодой женщиной и высоким пожилым крепким мужчиной.

— Ну как? — спросил Маккой.

Мавка не ответила, она только неловко пожала плечами. На её лице всё ещё блуждала чуть удивлённая улыбка, а глаза были влажны.

— Всё хорошо, — сказала Эдна с фальшивым энтузиазмом. — Всё просто замечательно. Ребёнок должен быть с мамой. — Но видно было, что ей грустно, и что она просто пытается себя убедить. — Такая чудесная девочка!

— Мы хотели усыновить кого-нибудь… — сказал Веббер. — Но как-то не получилось. А сейчас уже нездоровы… Кто знает, сколько осталось…

— Ты знаешь, дорогой, — вдруг сказала Эдна оживлённо. — Я вот подумала. Конечно, может это будет всего лишь год или два. Или три. Мы не знаем. Но может мы ещё можем позаботиться о каком-нибудь несчастном ребёнке, у которого нет родителей? Пусть недолго. Сколько получится. Что гадать? Надо жить, пока есть силы, и помогать, пока мы можем ещё что-то делать. А то у меня всё время будет чувство, что мы уже умираем. Я не хочу. Что ты думаешь?

Веббер усмехнулся и погладил руку жены:

— Ты бравая женщина, моя леди. Я думаю, мы можем попробовать.

Они посидели ещё немного, потом попрощались с Мавкой и Маккоем, пожелали им удачи и удалились в свой номер.

— Какие планы? — спросил Маккой.

— Планы?… Наверное буду выбираться домой следом за Ленкой. Она непутёвая, ей присмотр нужен.

— Ты всё не хочешь жить своей жизнью? — усмехнулся Маккой.

— Знаешь, — улыбнулась Мавка, — это и есть моя жизнь. Семья. Ленка и Тася. У тебя теперь тоже есть семья. И у меня. Вот и получается, что наверное это главное.

— Да, ты права, — ответил Маккой улыбаясь, но его улыбка была грустной. — Я просто думал… что мы уже тоже… в какой-то мере семья. Почти. Друзья. Команда. Соратники. Я буду скучать. Но ты не обращай внимания.

Они долго молчали глядя сквозь окна отельного ресторана на заполненную туристами улочку Вашингтона. Наконец Мавка сказала глядя ему прямо в глаза:

— Я тоже буду скучать. Но Ленку в штаты уже не пустят. А вот в Европу выберемся. Кто знает, может и вам захочется прокатиться куда-нибудь во Францию или Англию. Австрия, говорят, очень красива весной. Ты говорил, что у неё есть там собственность… Приедете вместе с внуком мир посмотреть. Что он видел в его годы?!

— Ну может… — улыбнулся Маккой.

— И мир, как выяснилось, очень маленький. – Мавка улыбнулась, и увидела, что его улыбка тоже потеплела.

— Ну бывай, Мария. Или как она тебя назвала? Маш-ень-ка. — ему было трудно произносить непривычное слово. — Это что-то значит?

— Это как сказать по-вашему Маша-свит-харт, — улыбнулась Мавка вставая. — Это для близких людей. Ну как официальное Анастасия это Тася, Тасенька, Елена это Леночка… — она сделала паузу и добавила, — а Мария это Маша или Машенька, — медленно, словно пробуя слово на вкус. Словно она себя никогда не видела в этом имени.

Он расплатился и они вышли из ресторана. На улице спросил:

— Для близких людей? Я в эту категорию попадаю?

Она вместо ответа обняла его крепко и долго держала в объятиях. Он обнял её в ответ. Улица обтекала странную пару не обращая особого внимания.

— Да… Тот номер, куда можно звонить и оставлять сообщения… Он всё ещё работает. Не теряй меня, ладно? — сказала она наконец.

— Ладно, — ответил Маккой. — Сообщи мне телефон, куда звонить. И ты меня не теряй.

— Не потеряю, — прошептала она.

— Да уж, столько всего придумали. Все эти социальные сети, айфоны-смартфоны. Гаджеты, приложения. Нужно изучить. Маша. Машенька.

— Полезное знание, — рассмеялась она, невольно отворачиваясь и по-детски шмыгая носом. Потом вдруг посерьезнела и добавила, — и кстати, ты говорил, что ты в долгу… Ты его отдал.

Потом она встала на цыпочки и поцеловала его в щёку, потом повернулась и ушла быстрым шагом. Сначала он пытался следить за ней взглядом, но вскоре она совсем пропала среди пёстрой столичной толпы.

*

*

*

ЭПИЛОГ

— И пришел к ним бог, — рассказывала Тася, сидя на коленях у матери, — и сказал: вот вам три ягодки… Нет, это были яблочки… И он сказал…

Самолет летел через глубокую ночь, и все вокруг уже давно спали, и в салоне погасили свет и задвинули шторки на иллюминаторах. Но Елена про них забыла. Любуясь, она гладила девочку по голове, пытаясь привести в порядок её растрепанные кудряшки.

— Как ты выросла, малыш!

— И сказал, — назидательно заявила Тася и глаза её уже немного слипались, а речь путалась, — которая скушает одно, будет умная, другое красивая, а третье добрая… Ну нет, вообще-то это был волшебник…

— Ты моя фантазёрка! — сказала Елена улыбаясь.

— Это Мавка мне придумала.

— Не называй её так. Зови её Маша.

— Почему?

— Ну… Потому что это не очень хорошее слово. Недоброе. Лучше Маша. Тётя Маша.

— Тётя… — захихикала Тася.

— Ну хорошо, просто Маша. Ладно?

— Ну ладно. А она к нам приедет?

— Конечно приедет! Обязательно! — ответила Елена, но в её тоне не было такой уверенности.

— А Катя? Катя к нам приедет?

— Да… Наверное… — сказала мама, но губы её сжались в судороге и голос сорвался, — Как-нибудь.

— Я хочу, чтобы она приехала… — прошептала Тася сонно и капризно.

— Ты мне расскажи про яблочки. Кому что досталось?

— Ну я думаю… — сказала Тася и положила голову к маме на грудь, — что они взяли и поделили каждое на три части, чтобы всем всего поровну… Ну а что? Это же нехорошо, когда…

Тася наконец замолчала, и Елена увидела, что девочка заснула. Она поцеловала Тасю в её кудряшки, устроила поудобнее, укрыла самолётным пледом и обняла.

Она долго смотрела в чёрный иллюминатор, ничего не видя, но когда небо в нём вдруг стало сереть и появилась первая розовая полоска рассвета, она тоже заснула. Впервые за многие месяцы тихо и спокойно.