Рассуждения о Давиде Микеланджело

Трудное дело скульптура,
живописцы ещё изредка встречаются,
литераторов и музыкантов,
этих хоть лопатой греби.
Огюст Ренуар


Вступительное слово:

Когда французского писателя Дени Дидро спросили «что такое скульптура?», великий философ-просветитель ответил: «Это сильная муза, но молчаливая и скрытная». Сложно с ним не согласиться, поскольку для неискушённого человека понимать скульптуру несколько сложнее, чем, скажем, живопись, которой присуще наглядное и красочное отображение окружающей действительности. Как в живописи основным средством выражения замысла автора являются краски, так в скульптуре он проявляется посредством вещественного реального объёма, где выразительные возможности поистине безграничны. Однако история знает примеры равно выдающихся художников, скульпторов и архитекторов в одном лице. Наиболее ярким представителем таковых был и остаётся поныне корифей Высокого Возрождения, о работе которого и будет наш рассказ.

История одного шедевра:

Ежегодно миллионы людей посещают флорентийскую Академию изящных искусств, чтобы отдать должную дань уважения уроженцу этого города Микеланджело Буонарроти и его гениальному, неповторимому творению - скульптуре библейского царя Давида. Впрочем, возьму на себя смелость утверждать, что все творения флорентийца Микеланджело были гениальны и неповторимы.

Прожив целую эпоху, без малого восемьдесят девять лет, Микеланджело сотворил немало шедевров, которые уже при его жизни считались наивысшими достижениями искусства Возрождения. По словам его первого официального биографа Джорджо Вазари «искусства достигли в нём такого совершенства, какого не найдешь ни у древних, ни у новых людей за многие и многие годы ». В какой-то мере Микеланджело стал даже причиной дальнейшего регресса в скульптуре, ибо его индивидуальный стиль не смогли повторить, не говоря уже о том, чтобы превзойти, даже его лучшие ученики. Его гений наложил отпечаток как на всё искусство Возрождения, так и на всю последующую мировую культуру. Но по характеру своего дарования Микеланджело оставался прежде всего скульптором.

В 1991 году, среди посетителей Академии изящных искусств оказался итальянский художник Пьеро Канната. Целью его посещения тоже была статуя Давида. Однако приблизившись к скульптуре, он извлёк спрятанный под одеждой молоток и бросился её крушить … Поразительно, но Пьеро Канната оказался далеко не первым, кто желал уничтожить Давида. Это хотели сделать сразу же после открытия статуи. Рассказывают, что даже Леонардо да Винчи, по рекомендации которого Микеланджело избрали в качестве скульптора, отнёсся к его творению весьма прохладно. Возможно, ему пришлось испытать горечь от осознания, что никому ещё не известный молодой скульптор сумел сделать то, от чего отказался сам великий художник.

История создания шедевра Микеланджело была поистине непростой. С того момента, когда процветающая Флорентийская республика заказала статую Давида, доставив из копей Каррары гигантскую глыбу мрамора и до момента воплощения замысла, прошло без малого сорок лет. Несколько скульпторов предприняли неудачные попытки начать работу, нанеся исходному материалу почти непоправимый урон, но, на счастье, быстро отказались от этой затеи. Отказался и приглашённый флорентийцами великий Леонардо да Винчи. Прославленный мэтр даже не приступил к работе.

За дело взялся уроженец Флоренции двадцатипятилетний Микеланджело Буонарроти. Обнеся от непрошенных зрителей изуродованную глыбу мрамора забором, скульптор проработал над нею два года. Когда статуя была почти закончена, её транспортировка к стенам Палаццо Веккьо заняла четыре дня. А в торжественный день открытия, в статую Давида полетели камни. Она была слишком прекрасна! По словам того же Джорджо Вазари «Давид отнял славу у всех статуй, современных и античных, греческих и римских ».

Великий Микеланджело пришёл в этот мир, дабы создать искусство Ренессанса. И он его создал.

Проблема красоты в скульптуре:

Но что же такое красота? Существует ли она в объективной реальности, помимо нашего восприятия или же красота формируется в сознании художника, творца, скульптора, отражаясь в созданных им произведениях искусства? И ежели она объективна, каковы критерии для определения красоты? Судя по неоднократным попыткам нанести урон творению Микеланджело, красота в природе, видимо, существует, и наша цель не просто найти, но и понять природу красоты.

Пытаясь ответить на поставленные вопросы и разобраться почему один объект кажется нам прекрасным, порождая чувство эстетического наслаждения, в то время как другой видится безобразным, вызывая к себе отвращение, мы обратимся к уже в некотором роде рассмотренной нами форме искусства – скульптуре. Прежде всего необходимо упомянуть, что скульптура ориентирована на зрение, обращаясь к объектам практически в их пространственной объективности. В форме конкретного изображения скульптура утверждает физическое пространство, откликаясь в нас либо принятием, приязнью, либо отторжением.

В Древней Греции, где человек полагался мерой всех вещей, скульптура стала воплощённым представлением о красоте человеческого тела. Здесь пластика скульптурных шедевров отразилась в гармонии идеальных пропорций телесной красоты. В контексте пропорциональных соотношений в сознании возникают образы работ («Апоксиомен», «Диадумен», «Дорифор») одного из первых скульпторов классического периода – Поликлета. Нельзя обойти вниманием и тот факт, что Поликлет был не только выдающимся скульптором своего времени, но и теоретиком в области эстетики – его авторству принадлежит труд под названием «Канон», где отражены основные элементы, составляющие человеческое тело и даётся попытка подчинить их определённому числовому соотношению.

В своём стремлении к соразмерности вещей, греки подчёркивали гармонию и в сочетании физического совершенства с духовной, и нравственной красотой человека как гражданина, воплотившихся в понятии калокагатия (от греч. прекрасный, хороший, нравственно совершенный). Этот непереводимый термин античной эстетики подчёркивает гармонию внешнего и внутреннего как неотъемлемые условия красоты индивида. Пожалуй, калокагатия была для греков не столько этико-эстетическим, сколько социально-этическим понятием, где соответствующим образом воспитанный человек, предоставляет себя в распоряжение обществу. Таким образом, воплощённый в скульптуре идеал античного гражданина, впрочем, как и по критериям Шпенглера вся античная культура, сосредоточенная на телесности, тяготели к порядку, умеренности и пропорциональности.

Телесность выступала в античном мировоззрении как базовая онтологическая категория, затрагивая проблемы соотношения человека как микрокосма и природы или мира в целом как макрокосма. По словам Лосева «древнегреческое мироощущение есть узрение и осязание мира как тела. Здесь все сводится к живым телам… Боги суть совершенные и прекрасные тела. Люди – тела. Космос – живое тело. Число – тело. Так же телесна и стационарна и музыка ». Соответственно античное мировоззрение скульптурно, где и Космос, и боги, и личность телесны. В противоположность последующему западному мировоззрению, античность не знала противопоставления души и тела. В этом понимании были едины и античная мифология, и античная философия – вспомним Платона или Гиппократа, которые были олимпийскими чемпионами. Согласно греческой традиции скульптурного изображения могла быть удостоена только героическая личность, приблизившаяся к идеалу. Поскольку личность мыслилась в единстве с телесным воплощением, то посредством своего скульптурного удвоения герой словно обретает бессмертие и его деяния приравниваются к событиям космического масштаба. Подводя промежуточный итог, можно сказать, что философия античной телесности выступала мировоззренческим, идеологическим средством воспитания гражданина полиса.

В поисках критериев красоты:

Возвращаясь к озвученным ранее вопросам о сущности красоты и её восприятии попробуем обратиться к Иммануилу Канту и его представлениям об эстетике. Определяя красоту как форму целесообразности предмета, воспринимаемую без представления о цели, Кант утверждает прекрасным всякое, что, не будучи дано в понятии, пробуждает в нас чувство удовольствия. К примеру, цветущая лужайка воспринимается нами как красота дикой природы помимо всякого рассуждения о цели её существования. Не лишним будет заметить, что наши суждения личного вкуса, опирающиеся на субъективные ощущения, чрезвычайно противоречивы, однако в то же время устремлены к некоему надличностному общему чувству.

Как правило, наше чувство прекрасного непосредственно связано с формой предметов, которая суть ограничение, но существуют предметы, подобно бескрайним просторам звёздного неба или океана, вызывающие в нас эстетические переживания как раз снятием всяческих ограничений. На этом основании Кант различает понятия прекрасного и возвышенного, которые при определённых условиях приводят к способности создавать предметы, порождающие эти чувства – художественные произведения, субъективно целесообразные относительно нашего эстетического чувства. Однако в природе существует и целесообразность объективная, заключённая в объектах живой органической природы. Живое существо, по сути, есть внутренняя наивысшая степень целесообразности гармонического соответствия и сочетания всех его подчас противоречивых элементов, определяющихся лишь одной общей целью – собственно жизнью этого существа как целого. Подобная зависимость и внутреннее подчинение частей одному целому как цели свойственны и художественному произведению, лишь с той разницей, что творение, то есть художественное произведение, нуждается в творце. Посему всякая красивая линия, форма или их сочетание – суть целесообразность, возникшая внутри природы и обнаруженная человеком в его поисках прекрасного. Соответственно восприятие красоты есть нечто инстинктивное, бессознательное, сопряжённое с опытом осознаваемым. Сама же тайна красоты кроется в глубинах нашего существа. Мне вспоминаются слова из книги выдающегося отечественного учёного-палеонтолога и писателя-фантаста Ивана Антоновича Ефремова «Лезвие бритвы», которые он вкладывает в уста одного из главных героев романа, размышляющего над проблемой красоты в природе: «Нетрудно, зная материалистическую диалектику, увидеть, что красота – это правильная линия в единстве и борьбе противоположностей, та самая середина между двумя сторонами всякого явления, всякой вещи, которую видели еще древние греки и назвали аристон – наилучшим, считая синонимом этого слова меру, точнее – чувство меры. Я представляю себе эту меру чем-то крайне тонким – лезвием бритвы, потому что найти ее, осуществить, соблюсти нередко так же трудно, как пройти по лезвию бритвы, почти не видимому из-за чрезвычайной остроты».

Пожалуй, скульптура как в целом, так и скульптурное изображение человеческого тела в частности, ввиду его объёмного, пространственного воплощения, являются наиболее целесообразной формой изобразительного искусства. А отражаемая в скульптуре красота – это своего рода «золотое сечение», всесторонне привлекательное и универсальное как статуя Давида.

О значении и роли скульптуры:

Предположу, что в мире навряд ли найдётся ещё одна скульптура, сравнимая по количеству копий с Давидом Микеланджело и это не взирая на то, что на протяжении всей истории её существования, статуя вызывала как восхищение, так и подвергалась нещадной критике. На первый взгляд сама постановка фигуры Давида, выполненная с переносом тяжести тела на одну ногу, отсылает нас к «канону» Поликлета, однако по всей видимости намеренное нарушение Микеланджело пропорциональных соотношений фигуры и подчёркнутый натурализм деталей, демонстрирующий блестящее знание скульптором пластической анатомии, нарушает основу античного представления об идеальном. Существуют разные версии понимания подобных «изъянов» в скульптуре. Одни говорят о недостаточном на тот момент опыте молодого скульптора, другие винят испорченную предыдущими мастерами глыбу мрамора, третьи находят куда более изощренные причины, но реальные мотивы гениального скульптора, полагаю, кроются в другом. В идеализированной на античный манер обнажённой фигуре ветхозаветного героя, Микеланджело пытался передать сам принцип греческого понятия калокогатии, когда идеально воспитанный гражданин встаёт на защиту интересов полиса. И в этом смысле с поставленной задачей Микеланджело справился безупречно, ибо почти сразу статуя Давида стала для гордых представителей Флорентийской республики символом справедливости, мощи народа и победы демократии над тиранией.
 
Одному из основоположников современной скульптуры и автору знаменитого «Мыслителя» французскому скульптору Огюсту Родену приписывают следующее изречение: «Я беру глыбу мрамора и отсекаю от неё всё лишнее». Искусство истинного скульптора – суметь увидеть идеальное даже в несовершенном, как в случае с Микеланджело, материале, ибо идеал и сопряжённая с ним красота равно присущи природе как эйдосы миру Платона. Говоря словами уже упомянутого нами персонажа книги Ефремова «Лезвие бритвы», задача художника «…искать то из существующей вне нас объективной реальности, что вызывает в человеке чувство прекрасного », ибо красота суть «…объективная реальность, а не создается в мыслях и чувствах человека».

Вместо заключения:

Подводя черту под столь непростой для глубокого понимания проблемой красоты в изобразительном искусстве, мне хотелось бы сказать несколько слов о её выборе. Первоначально я задумывал написать эссе о такой синтетической форме искусства как балет, ибо я очень его люблю. Однако даже при самом поверхностном рассмотрении я обнаружил, что фактически ничего в нём не понимаю. Поистине я получаю громадное эстетическое наслаждение созерцая выступления Николая Цискаридзе, но не в состоянии адекватно оценить чистоту и качество технических элементов балета.

Своего рода спасательным кругом стало воспоминание о посещении Академии изящных искусств во Флоренции, когда мне впервые довелось лицезреть подлинник Давида Микеланджело. Как заворожённый я стоял возле него не менее часа, пытаясь разглядеть каждую деталь, затем немного побродив по музею и отдав должное другим экспозициям, я вернулся к нему и созерцал ещё столько же. Для меня не было и по сей день нет ничего более прекрасного в скульптуре.

В силу полученного образования и последующей профессиональной деятельности мне постоянно приходилось иметь дело с человеческим телом и подобно герою книги Ефремова, идеи которой, не скрою, оказали на меня сильное влияние, в своих размышлениях о проблеме красоты я пришёл к схожим выводам. В силу сказанного я уже не сомневался в выборе темы. Когда же меня спросили почему я выбрал именно статую Давида Микеланджело, мой ответ был предельно краток: «Потому что лучше никто ещё не создал!»